Текст книги "Roads that don't end (СИ)"

Автор книги: Sininen Lintu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

The Relentless взлетели высоко и быстро, но каждый раз, когда Вик смотрит с этой вершины вниз, ему кажется, что вот-вот они все кубарем покатятся к подножью, ломая позвоночники. The Flux, похоже, пытаются найти обходной путь. И уж точно не собираются просить помощи у сильных мира сего (только дурак не догадается, что отец Саймона – тот самый знаменитый продюсер Оливер Остергаард, ага).

Иногда Вику думается, что, может быть, Джонни реально продал свою гребаную душу Дьяволу, и теперь они все расплачиваются за его ошибки. Может быть, он где-то подписал контракт своей чертовой кровью. Найти бы эту бумажку да сжечь к херам.

Саймон берет первый аккорд.

Не то чтобы его новая песня подходила под репертуар The Flux. Скорее, у Саймона получилась какая-то серенада, которые поют девушкам по окнами, но Вику даже нравится её простая мелодия. Хотя клавиши подошли бы к ней лучше, и Лакота привычно прикидывает аранжировку, пока Саймон перебирает струны акустики.

So bring the lightning, bring the fire, bring the fall

I know I’ll get my heart through.

Got miles to go, but from the day I started crawling

I was on my way to find you.

Не очень эта песня похожа на предыдущие у The Flux, как Вик уже успел понять по видео на Youtube, но любителей баллад Саймон точно зацепит.

Остергаарда прерывают на полуслове прежде, чем Вик успевает высказать свои соображения насчет звучания. Поворот дверной ручки заставляет Саймона резко заткнуться.

– Привет! – в приоткрывшуюся дверь просовывает голову Аманда. Кажется, да, именно эту девчонку зовут Аманда, это про неё Саймон упоминал только что. Она притащилась в Эл-Эй вместе с The Flux. Вроде, даже на укулеле им подыгрывает или что-то такое, Вик уже не помнит. Но зато лишь тупой не заметит, как эта малышка смотрит на Сая. – Ой… – она узнает Вика и тушуется. – Помешала?

Она даже милая, в этих очках, в футболке из мерча The Flux и без косметики, хотя Лакота и привык видеть совершенно других девчонок в окружении музыкантов. Многие, даже отыграв пару концертов на периферии, уже требуют видеть рядом с собой какую-нибудь Джиджи Хадид.

Видимо, не в этом случае.

– Эй, привет, – Саймон цветет улыбкой, что твоя клумба, и Вик ухмыляется про себя: что-то подобное он уже видел когда-то у Фауста на лице, когда тот только познакомился с Гретхен. Может, Остергаард будет умнее.

Есть люди, в которых нужно вцепляться, обнимать и не отпускать никогда, даже если все шторма мира обрушатся, чтобы всё испортить. Есть шансы, выпадающие только раз в жизни, как счастливая карта, которую нужно реализовать, пока не стало слишком поздно.

Может, Саймону достанет мозгов не только концерты организовывать, но и разглядеть ангела, без которого его удача запросто способна повернуться спиной.

Может, хоть он не похерит возможность быть счастливым.

Насчет The Relentless и Джонни Фауста Вик вот уже не уверен.

========== Ночь на Ивана Купала (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”) ==========

Комментарий к Ночь на Ивана Купала (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”)

Вселенная “Гарри Поттера”, Колдовстворец.

Так как про Колдовстворец ничего особенно неизвестно, я позволила себе добавить в список их специальностей ордена гришей.

Мал – корпориал и сердцебит.

Визуал Дарклинга – сериальный. Поскольку это AU, я сознательно отказалась от имени Дарклинг и оставила его настоящее имя.

И да – стекла и хитроумных планов достаточно в каноне. Здесь – не будет.

Aesthetic: https://vk.cc/c0Yj9q

Алина Старкова проводит ладонью по ткани мантии. Алая, как у большинства сердцебитов, она греет пальцы не хуже огня, хотя Алина и знает, что это её собственное тепло. Жар-птица, красующаяся на вышивке, чудится настоящей – вот-вот взлетит, взмахнув пылающими крыльями. На день Ивана-Купала девушки Колдовстворца вышивают мантии для своих возлюбленных в надежде, что в ответ получат в дар принадлежности для вышивания, означающие, что чувства взаимны. Женя вот для Давида вышила золотыми нитями фиолетовую мантию фабрикатора, так чем Алина хуже?

Малу Оретцеву понравится. Быть может, Мал наконец-то ответит ей взаимностью, быть может, он просто не знает о её чувствах… и даже его роман с Зоей Назяленской, на пару лет старше и Алины, и самого Оретцева, уйдет в прошлое, потому что…

Потому, что Зоя в декабре выпускается, а Малу ещё два года учиться.

Потому, что Зое вряд ли он вообще нужен, ей светит карьера шквальной при императорском дворе.

И потому, что…

Ну ведь Мал и Алина дружат с детства, они должны быть вместе, правда? Это всё ведь не просто так? Не просто так они учились в одном классе, не просто так оказались потом на факультете Ратного дела, изучая боевую магию сердцебитов. Не просто так Мал был её лучшим другом!

Только почему в животе смутно ворочается странное ощущение, будто мантию нужно бросить в огонь? Полгода тщательной работы, исколотых пальцев, надежды на взаимность – всё в огонь. Смотреть, как занимается пламенем алая ткань, как съеживается и погибает от язычков огня жар-птица? Почему Алине кажется, что мантия должна быть черной, а вышивка – серебряной, и вместо огненной птицы ткань нужно украсить полумесяцем? У неё аж пальцы покалывает, и что-то внутри шепчет вкрадчиво «Брось, брось, брось…»

Прямо в огонь.

Черный – не цвет Мала, но Алина хорошо знает, кто носит черный. У неё за ребрами расцветают огненные розы, и это пламя лижет кости, свет искрами вспыхивает под кожей от ненужных мыслей.

Багра говорит, дар Алины редкий, таких гришей мало. Дар этот до некоторых пор Алине мешал. Она не знала, куда приткнуть себя, кем она станет, когда оставит стены Колдовстворца позади. Она умеет и зелья варить, и стихиями немного управлять, но ни к чему из этого нет таланта. Да и к сердцебитам она попала случайно: потому, что может своей силой ожоги наносить, если захочет.

Александр Морозов появляется в Колдовстворце в этом году – его попросили провести курс боевой магии взамен другого преподавателя. Алина помнит, как он вошел в зал, и мрак стлался за ним, покорные любому движению руки. Тени льнут к нему, как тренированные бойцовские псы, но у каждого покорного ему чудовища есть пасти, полные зубов.

Александр Морозов – могущественный гриш, в глазах которого клубится тьма. Он ведёт ладонью, и зал погружается во мрак.

Ученики ахают, шепоток проносится по их рядам. Все знают, что Александр Морозов – Заклинатель теней. И Алина чувствует, как чужие взгляды жгут ей спину: кому разгонять мрак, как не той, что вызывает свет и огонь.

– Давай, Алина, – Мал подпихивает её в спину, – ты же умеешь!

На самом деле, у каждого из них – свой талант. Алина и правда бьет светом, обжигает огнем и разгоняет тьму, но подставы от Мала она не ожидает, и, когда он выпихивает её вперед, совершенно теряется.

Морозов вскидывает бровь.

– Имя, – голос у него тягучий, низковатый; у Алины кровь к щекам приливает, искры вспыхивают под кожей.

Смотреть в его лицо с четкими, крупными чертами, с короткой темной бородкой и точеными скулами сложно, даже если глаза почти сразу привыкают к сгустившемуся мраку. Морозов красив так, что это почти бьет наотмашь.

– А… – она прочищает горло. – Алина Старкова.

– Смелость – похвальное качество, Алина Старкова, – уголки его губ чуть приподнимаются, – но часто граничит с глупостью. Покажите, что вы умеете, коли вызвались.

Она не вызывалась, но теперь придется, и Алина поднимает руки. Кожу покалывает от света, текущего по венам, вырывающегося с кончиков пальцев, вспыхивающего звездами. Морозов наблюдает. Лихорадка сползает на шею и грудь, но Алина закусывает губу, мысленно проклинает Мала и очищает мысли.

Сияние бьет по глазам.

Морозов даже не щурится. Смотрит на неё, ни один мускул не дергается на его лице. Разогнанные тени обиженно скользят ему за спину, прячутся в складках плаща.

– Неплохо, – замечает он. – Кто-нибудь ещё?

Алине хочется спрятаться за чужими спинами. Она отступает назад, к Малу, локтем толкает его под ребра. Он потирает бок, но явно не сожалеет о своем поступке.

Во все глаза она пялится на Александра Морозова, и её свет рвется к его тьме. Алина не знает, что это значит… наверное, ничего хорошего.

Морозов задерживает её после занятия. Во рту у Алины становится сухо, когда она приближается к нему через посветлевший зал, и колени подгибаются. В голове ни одной толковой мысли не задерживается, они мечутся, как глупые овцы в загоне.

Морозов делает шаг к ней; он высокий, такой высокий, что Алина задирает голову.

– Закатай рукав, – произносит он, и это приказ.

Что-то внутри противится, бьется раненой птицей, требует развернуться и уйти, она ведь не пленная, а он – не её хозяин. Алина медлит, облизывает губы.

Он берет её за запястье и одним движением подтягивает к себе, закатывает ей рукав кафтана сам. В длинных сильных пальцах появляется тонкая игла.

Короткая вспышка боли. Свет бьет из пореза, слепит.

– Значит, Заклинательница Солнца, – Морозов кивает своим мыслям.

Чудовища, прячущиеся в его плаще, шипят.

Алина понятия не имеет, что это значит, но чувствует, что рядом с ним её сила огнем течет, бьется, требует выхода. Сердце замирает, когда она взглядывает в его обсидиановые глаза, и Мал на мгновение становится бледной тенью.

– Что это значит? – спрашивает она едва слышно.

– Я объясню, – Морозов отпускает её руку. – Но позже. Иди на следующее занятие.

Он держит свое слово.

Обучает Алину управлять светом и огнем, и ей даже страшнее словить его неодобрительный взгляд, чем несколькими годами раньше было страшно получить по плечам палкой Багры. Искры на её ладонях Александр обнимает черным туманом. Алина разгоняет мрак, скользящий с его пальцев, сиянием. Он учит её прицельно бить огнем и слепить врага, и Старковой кажется, что однажды у неё бы получилось сражаться с ним спина к спине, если вдруг выпадет такая карта судьбы… она стряхивает эти мысли, как воду с мокрых волос.

Александр Морозов – великий гриш. Ей никогда не встать рядом с ним.

Ей никогда не стать ему равной.

И неважно, что её щеки как кипятком ошпаривает, стоит ему пройтись взглядом по её лицу, по шее. Тепло вспыхивает в груди, стекая жаркой волной ниже и ниже, заставляя сжимать руки в кулаки в надежде, что наваждение пройдет, как появилось. Не проходит.

Александр Морозов – сильный, очень сильный. Она снова и снова напоминает себе об этом. И она восхищается его силой, его тьмой, его магией. Ничего другого не может и быть.

Почему же ей теперь так хочется швырнуть подарок Мала в огонь и взяться за вышивку на черной ткани?

Алина ругает себя. Глупости она какие-то думает. Мал Оретцев – вот он, рядом. Всегда. Разве это не судьба?

Конечно, судьба.

Костры полыхают, искры трещат в летнем воздухе. Ночь на Ивана Купала вступает в свои права.

Алина прижимает к себе алую ткань, выискивает взглядом Мала и видит его с Зоей: он протягивает ей набор для вышивания; идеальные губы Назяленской трогает самодовольная улыбка. Она принимает дар с присущим ей достоинством, граничащим с самовлюбленностью.

Алина чувствует себя полной дурой.

На глазах выступают злые слёзы. Она злится на себя – и на что надеялась? – и на Мала тоже злится. Несколько раз моргает, ощущая, как намокают ресницы, а потом с размаху швыряет мантию, над которой так долго корпела, в огонь. Мантия вспыхивает моментально, воздух наполняется запахом горящей ткани.

– Алина, – Женя трогает её за плечо. – Ты… из-за Мала, да?

Рядом с ней – Давид Костюк, и уж у них-то всё прекрасно, они созданы друг для друга. Даже смогли в прошлом году перепрыгнуть костёр, держась за руки, и не разомкнули соединенных ладоней. Преподаватели им умиляются.

Старковой хочется закричать, так, чтобы небо раскололось. Кострище позади неё взвивается лепестками пламени к самому небу.

– Я… – она зажмуривается. – Я сейчас вернусь, – и бросается прочь, не разбирая дороги, к реке, где хочется спрятаться.

С размаху влетает в кого-то, не успевая затормозить по мокрой от ночной влаги траве. Поднимает взгляд.

Александр Морозов придерживает её за плечо. Тени, скользящие с его черного кафтана, обволакивают мягко, путаются в темных волосах Алины, сплетаются с искрами, горестно вспыхивающими под её кожей – она всё еще не может контролировать свет, если расстроена.

Как не может и контролировать жар, ядовитый, мучительно-обжигающий, что лижет ей ребра.

Морозов может сожрать её с потрохами и не оставить костей. Морозов заставляет её чувствовать себя сильнее.

Её свет льнет к его тьме.

– Не стоит жалеть о тех, кто тебя не ценит, – он не мог видеть всё, что случилось, но уже не в первый раз Алине чудится, будто он интуитивно чувствует её эмоции и реагирует на них. По-своему. – Ищи тех, кто не отвернется от твоего света.

И растворяется в ночи, таинственный и, кажется, одинокий.

Алина смотрит ему вслед. Что-то внутри у неё безвозвратно переворачивается. Что-то внутри ломается с глухим треском, освобождая от старых чувств и робко пробуждая новые.

На следующий день она заказывает черную ткань и серебряные нитки.

========== День Зимнего Солнцестояния (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”) ==========

Комментарий к День Зимнего Солнцестояния (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”)

Вселенная “Гарри Поттера”, Колдовстворец.

Так как про Колдовстворец ничего особенно неизвестно, я позволила себе добавить в список их специальностей ордена гришей.

Мал – корпориал и сердцебит.

Визуал Дарклинга – сериальный. Поскольку это AU, я сознательно отказалась от имени Дарклинг и оставила его настоящее имя.

И да – стекла и хитроумных планов достаточно в каноне. Здесь – не будет.

Aesthetic: https://vk.cc/c1bXUb

– Черная мантия?

Женя входит в их общую комнатку совершенно некстати. Алина даже спрятать подарок не успевает, и щеки затапливает жаром стыда.

С каждым днем, приближающим выпуск из Колдовстворца, она теряет покой. Перестает сосредоточиваться на уроках и всё чаще получает от Багры Морозовой по плечам палкой, когда вместо небольшого огненного шара на её ладони вспыхивает почти целый костер. Плохо спит по ночам, засыпая лишь под утро и проваливаясь в вязкую тьму.

На черной гладкой ткани серебряными нитями вышит полумесяц. Алина – что же, скрывать теперь уже не выйдет! – разворачивает мантию, и Женя прижимает ко рту ладонь.

– Заклинатель теней? О святые, Алина… Ты…. влюбилась в него?

И в её голосе напополам звучат сочувствие и ужас.

Алина и сама знает, что она – дура полная, потому что Александр Морозов просто не может ответить ей взаимностью. Уж точно не ей, раз даже Мал не смог. Они давно с Назяленской расстались, и, по слухам, у неё роман с младшим цесаревичем Николаем, но Оретцев как не смотрел на подругу детства, так и не смотрит.

Ей уже это не важно. Кажется, долгие, мучительные чувства к Малу отпустили её в празднество Ночи Ивана Купала, когда она сожгла мантию, предназначенную для Оретцева, в костре, а Морозов оказался единственным, у кого нашлось доброе слово.

Александр Морозов оказался единственным, кому вообще было до неё дело.

И, наверное, она и правда влюблена в него по уши, только началось это ещё до кострищ и праздника. Началось в момент, когда он, не моргая, смотрел на свет, льющийся из её ладоней, и даже не попытался отвернуться. Алина помнит, как внутри всё ошпаривало жаром, как сердце билось где-то у горла заполошной птицей и как мир отдалялся, сосредотачиваясь только на его лице.

Но, может быть, если бы Мал ответил ей взаимностью, то чувство к Заклинателю теней так и осталось бы наваждением.

– Ты любишь его, – уже уверенней сообщает Женя. – Алина, ты хоть представляешь, на что обрекаешь себя?

Она садится рядом, берет Алину за руку так заботливо, будто Старкова – ребёнок, которого надо убедить съесть кашу на завтрак. И от этого почему-то очень обидно, и хочется выдернуть ладонь, но не стоит обижать Женю. Сафина ведь хочет, как лучше.

Чувство к Морозову в Алине прорастает – не вырвать, не вытравить. Её сияющее сердце оплетают чужие тени. Она чувствует, как её влечет к его тьме и не хочет ничего с этим делать.

– Заклинатель теней не способен любить.

«Да что ты знаешь? – хочется крикнуть Алине. – Что ты знаешь о нём, Женя?!»

Ни-че-го.

Алина помнит, как он прикасался к её ладоням, властно и бережно. Помнит легкое подобие улыбки, трогающее его губы, когда у Алины получалось выполнить задание, любое задание. Помнит, как тени, скользящие из его пальцев, устраивались у неё на плечах, прятались в прядях тёмных волос. У них могли быть острые зубы, но, послушные приказам Александра, они не вредили Алине.

В позапрошлый День Зимнего Солнцестояния она решилась подарить ему мантию. Да, не в Ночь Ивана Купала. Да, собственному учителю. У неё бешено колотилось сердце, а руки потели, и, наверное, она выглядела идиоткой, когда протягивала ему сверток, боясь даже в глаза взглянуть – вдруг увидит разочарование в ней? Мол, ещё одна влюбленная дурочка?

Смотрела на его ключицы, виднеющиеся в расстегнутом вороте рубахи, но легче не становилось, потому что он молчал, а хотелось прижаться поцелуем к его шее. Хотелось так, что зудели губы. Во рту пересохло. Святые, он ведь наверняка смотрит на неё с жалостью! А может, недоволен, что она явилась в его покои, застала в одной рубахе и штанах…

А потом Александр коснулся её щеки, скользнул пальцами в волосы, ладонью накрыл затылок, вынуждая поднять голову. Его обсидиановые глаза блестели.

Она поцеловала его сама, шалея от собственной наглости, представляя, как Морозов отшвыривает её прочь, но он лишь притянул ближе, и свет полыхнул под кожей, обжигая. Она чувствовала мягкое прикосновение теней к щекам, шее, плечам, но к черту бы, даже если тьма захватила бы целиком.

Алина помнит, как застонала, впиваясь ногтями в его плечи под тонким материалом рубахи. Александр хотел её в то мгновение, хотел так, что это явно причиняло боль, а их сила сплеталась в изящный черно-золотой узор, пока они целовались, задыхаясь и сходя с ума от близости друг друга; пока он оттягивал ей волосы; пока Алина льнула к нему всё ближе, забывая о подаренной мантии, упавшей прямо под ноги.

У неё и сейчас щеки полыхают лихорадочно, когда вспоминает Александра Морозова – его желание, граничащее с болью; его прикосновения через тонкую ткань её кафтана. То, как он голодно впивался в её губы, заставляя жаждать большего – прикосновений, поцелуев… его самого.

Заклинателя теней.

А потом он отстранился. Смотрел на Алину, тяжело и глубоко дыша, а она таращилась на его влажные, покрасневшие губы. Так неловко.

Александр наклонился и подобрал с пола мантию, протянул ей. У Алины сердце оборвалось и рухнуло в пятки.

– Я приму её через два года, – произнес он хрипло. – Если ты всё еще захочешь отдать её мне.

И ей послышалось: если ты всё ещё захочешь, чтобы я был твоим. И захочешь быть моей.

Алина до сих пор хочет вручить Александру не только мантию, но и своё сердце, пусть и знает, что он может съесть его на обед. В нем есть что-то пугающее и притягивающее, что-то звериное, почти чудовищное. Что-то, заставляющее вспоминать его поцелуи и касаться губ кончиками пальцев.

Наверное, Жене, с её долгой, ровной и нежной любовью к Давиду, будет трудно понять. Алина качает головой.

– Женя, я… – она сглатывает. Об этом поцелуе в покоях Морозова до сих пор не знает ни одна живая душа, и не стоит этого знать Жене. – Я просто чувствую, что мы похожи, понимаешь? Он может вызывать тени, я разгоняю их светом. Я чувствую, что мы суть одно, две стороны одной монеты. Рядом с ним я не чувствую себя такой… отличающейся.

Женя поджимает губы. Явно хочет сказать, что у Алины есть она, есть Нина, есть Мал – и Женя права, но никто из них не может понять её до конца, осознать и прочувствовать силу. Ощутить искры, вспыхивающие под кожей. Огонь, лижущий пальцы.

Морозов учил Алину сжигать внутренности движением руки – вряд ли кто-то из них сумеет повторить подобное. А Багра продолжала тренировать её после, и теперь Алина может обуглить по очереди даже самые маленькие косточки, не затронув другие.

– Ты же понимаешь, что он не примет твой подарок?

Да.

Нет.

Возможно.

Алина понятия не имеет, что почувствует, если Александр передумает, если не захочет принимать мантию из её рук. Она не хочет об этом думать. Экзамены пройдены, приближается выпуск, и всё, что ей хочется – увидеть его вновь. Он обещал. Он же выполнит обещание, правда?

Наверное, для него эти два года пролетели как два дня.

– Давай лучше подготовим тебя к празднику, – Женя, понимая, что не добьется ответа, тянется к своей шкатулке с косметикой и лепестками роз. – Будешь самой красивой.

В этом Алина сомневается, но позволяет Сафиной касаться её лица, убирая синяки под глазами и нанося румянец, делая губы ярче. Женя одарена способностями портных, и из Алины она делает почти красивую девушку… но всё же только почти.

Морозов пока что не прибыл в Колдовстворец, иначе Алина почувствовала бы, и она постепенно отчаивается. Её даже не радует платье, хотя выпуск – прекрасная возможность появиться в чем-то, кроме кафтанов и мантий.

Женя хлопает в ладоши.

– Ты прекрасно выглядишь, – и обнимает её.

Сердце Алины ухает в пятки с каждым новым гостем. Александра всё нет, и Давид по просьбе Жени вытягивает её на танец; Алина соглашается, хотя даже не слышит музыки. Хорошо, что Костюк прекрасно танцует. Рядом кружит Нину в танце Мал. Кажется, он немного прихрамывает. Бедняге Алина ещё в первом танце отдавила ноги от волнения и страха.

Присутствие Александра она чувствует кожей. Словно тысячи маленьких солнц вспыхивают, озаряя все вокруг, замирают в застежках кафтана Давида. У Алины даже колени подгибаются от внезапно нахлынувшего жара, особенно ярко пульсирующего в животе и ниже. Не нужно даже оборачиваться, чтобы почувствовать, как чужой голодный взгляд скользит по её спине, так некстати – или все же кстати? – обнаженной платьем.

Александр.

Сердце у Алины колотится так, что за грохотом крови она не слышит на затихающей музыки, ни слов Давида. Она задыхается, прижав ладонь к груди. Оборачивается.

Александр здесь.

Он разговаривает с Багрой – ходят слухи, что он её внук, а, может, сын даже, никто не знает точно. Как никто не знает, сколько Заклинателю теней лет на самом деле. В черном, как и всегда, высокий и сильный… у Алины горло перехватывает так, будто чужая фантомная ладонь её шею почти ласкающе сжимает, и хочется на воздух.

Он обещал, что возвратится, если Алина того пожелает. Он обещал, что вернется декабрем года, когда она будет выпускаться из Колдовстворца, и вот он здесь, а её сердце было разбито его уходом, но теперь она чувствует себя вновь целой. Мантия, черная, вышитая серебром, по-прежнему ждет своего хозяина. Алина жалеет, что ей нельзя было выбрать цвет платья – она оделась бы ему под стать, а не в багровую ткань сердцебитов.

О святые, ей нужно на воздух. Ей нужно…

Чужой пораженный шепот взрезает Алине кожу, когда Александр, наконец, отходит от Багры и приближается к ней. Коротко кланяется.

– Надеюсь, у вас остался танец для меня, – и протягивает руку раскрытой ладонью вверх.

Алина цепляется за его пальцы, не в силах перестать смотреть на него, то и дело скользя взглядом на губы. Александр притягивает её к себе ближе положенного, чужая ладонь на голой спине жжет огнем. Кажется, все видят, как Алина сияет от его касаний крохотными искрами под кожей. Как тени обнимают её плечи.

Краем взгляда Алина замечает пораженную Женю.

Танца Алина не помнит, он вылетел из её памяти. Зато помнит, что сбежала из терема, и холодный декабрьский воздух жёг ей горло и грудь. Она просто хотела дышать, потому что счастье – идиотское, неуместное – распирало ей грудную клетку.

Она помнит, что Александр отыскал её в саду, прижавшуюся спиной к яблоне, и слова стали не нужны совсем.

– Мантия… – выдыхает Алина ему в поцелуй. – Я сохранила её.

Александр ласкает большим пальцем её нижнюю губу, подбородок, мягко спускается прикосновениями по изгибу шеи к плечу, оглаживает ключицу. Алину контрастом бьет его нежность и жесткость яблоневой коры, впивающейся в спину. Ей даже не холодно, хотя на улице зима, потому что свет согревает её изнутри.

– Я знаю.

«Сохранила ли ты свое сердце?» – слышится ей.

Алина отвечает «да» – поцелуями, прикосновениями, всем своим светом в ответ на его тьму. Подобное тянется к подобному.

И она чувствует, как её и его сила сплетается воедино.

========== Боги умеют смеяться (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”) ==========

Комментарий к Боги умеют смеяться (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”)

AU!древнегреческая мифология. Дарклинг – Аид, Алина – Персефона.

Aesthetics:

https://vk.cc/c1dDLt

https://vk.cc/c1dDNd

Может быть, если бы этот парень усмирил волькру вместо того, чтобы попытаться пристрелить, Дарклинг отнесся бы к нему более благосклонно с самого начала. И, хотя волькрам плевать на земные пули… это не важно.

Никто. Не. Смеет. Трогать. Его. Питомцев.

Дарклинг стискивает зубы.

Алина мягко кладет ладонь на его запястье, поглаживает, успокаивая. Искры, что срываются с её нежных пальцев, согревают, а не колют, но Дарклинг знает: его прекрасная жена может этим огнем и спалить. Дотла.

Он ловит её руку, подносит к губам и целует костяшки, чуть прикусывает одну. Алина ёрзает на троне и закусывает щеку.

– Только ради тебя, мой свет, – тихо произносит Дарклинг, понимая её безмолвную просьбу. Поворачивается к смуглокожему парнишке, что сжимает ладонь на рукояти револьвера. – Говори, что тебе нужно?

– Верни мне Уайлена! – запала в нежданном госте больше, чем ему исполнилось лет на большой земле. Дарклинг вскидывает бровь. Ему очень интересно, как живой смог пробраться в царство теней, где он – полноправный хозяин, и никто мимо волькр, охраняющих вход, не проскользнет. – Я знаю, что его душа здесь!

Ага, вот оно. Дарклинг склоняет голову набок, но за его спокойным движением скрывается напряжение хищника, приготовившегося к прыжку. Алина, его слишком светлая для царства теней и смерти жена, склоняется к его уху.

– Неужели кто-то обманул твоих волькр и ничегоев, мой Беззвездный Святой, – и в её голосе столько лукавства, что Дарклинг не знает, хочет он поцеловать её или прихватить за горло. – Давай дослушаем этого смельчака до конца, любовь моя.

Дарклинг ведёт ладонью, тени следуют за движением его руки, послушные любому приказу.

– Как твое имя? – он чуть склоняется вперед, вглядываясь в лицо мальчишки. Тот боится, трясется весь, но руку всё равно на оружии держит, готовый в любой момент прострелить Дарклингу глаз… как будто Заклинателю теней может навредить обычная пуля! Или даже серебряная. – Должен же я знать, кто смог пройти сквозь Каньон, чтобы найти врата.

– Джеспер Фахи, – незваный гость храбрится отчаянно, хотя подбородок дрожит, а голос звенит, взлетая под сводчатый черный потолок. – Ты забрал человека, которого я люблю! Я хочу, чтобы ты вернул его. Я требую, чтобы ты вернул его! Я не отдам тебе Уайлена!

А вот это уже интересно. Он требует, надо же. Дарклинг позволяет себе спрятать улыбку в уголках губ. Этот Джеспер Фахи, определенно, начинает забавлять его. На что он готов ради возвращения своего любимого?

Алина сжимает руку Дарклинга, сплетает их пальцы, мягкий свет на мгновение сияет под её кожей. От Алины исходит тонкий аромат асфоделей, растущих в подземном мире, и к её теплу тянутся даже волькры, а это кое-что значит.

Алина – его сол королева, его свет, его любовь и проклятье. И ей, кажется, весьма интересна история смелого – и глупого – мальчишки. Отказывать своей жене Дарклинг никогда не умел.

– Тебе ведь известно, что из моего царства теней нет возврата? – интересуется он с веселым любопытством.

– Уайлена ты вернёшь! – Джеспер храбрится, повторяя одно и то же, будто это придает ему сил. – Иначе я прострелю тебе голову!

Смех, низкий и глухой, взлетает ввысь, пугая тени, скользящие под потолком, разгоняя их по углам тронного зала. Когда-то Дарклинг привел сюда Алину – здесь два трона, сказал он, и один из них станет твоим, – и она приняла его дар, пусть и возвращалась на землю ровно на половину года, ведь её тепло и свет были нужны не только Заклинателю теней, и ему пришлось смириться с этим, хотя всё его эгоистичное существо противилось, требуя оставить её подле, приковать к себе, если потребуется… но он знал: либо он уступает Алине, либо она становится его врагом навечно. Тогда на её шею легло серебряное ожерелье в виде рогов оленя, а гранатовые зернышки – на её ладонь.

«Обещай, что ты вернешься ко мне»

И она безропотно съела зернышки, а затем поцеловала его. Губы её хранили терпкий вкус гранатового сока. Заклинательница солнца, она жаждала тьмы и своего Заклинателя теней. Подобное тянется к подобному, свет сливается с мраком ночи на рассвете и на закате.

«Я вернусь к тебе, мой Беззвездный святой, мой мрак, мой король»

– Ну, попробуй, – Дарклинг насмешливо смотрит на Джеспера Фахи, осмелившегося угрожать ему.

Пулю он ловит на подлете; она слегка жжет ладонь. Серебряная, надо же. Так вот почему волькры так верещали.

Тягаться со святыми никому не под силу, даже если эти святые – падшие. Джеспер выхватывает второй револьвер, но Алина поднимается со своего трона, сводит ладони. Яркий свет ослепляет мальчишку, и он заслоняет рукой глаза, теряя свою мишень.

Алина знает, что Дарклинга невозможно убить, но не может позволить кому-то и малой попытки. Если когда-нибудь кто-нибудь убьет его, подшучивает она обычно, то это будет она. От её рук он умрет с радостью, кстати.

– Будь вежлив с хозяевами дома, в который вошел, – она отряхивает руки. Джеспер моргает, смахивая слёзы с ресниц. Но затихает, убирает оружие, которое здесь словно детская пугалка. – Мой Беззвездный святой, – Алина оборачивается к Дарклингу. – Кажется, я понимаю, о ком он говорит. Это ведь тот мальчишка, который случайно взорвал свою лабораторию и погиб в огне, да?

Дарклинг трет подбородок. Что-то такое он припоминает, верно. Его жена всегда и всё замечает, и каждая душа ей знакома, и каждого мертвеца согревает её свет здесь, под землей, где солнца обычно не бывает. Неучтенная душа, нить жизни которой оборвалась по чистой случайности. Быть может, его и можно вернуть на землю, но ничто не дается просто так.

– Я не могу просто так отпустить душу наверх, ты знаешь, – он качает головой.

Алина сжимает его руку в своих ладонях, прижимается к ней губами. Воспоминания, что она похитила у Джеспера, наполняют его голову. Эти двое мальчишек любили друг друга, и путь их был долог и труден – через трущобы Кеттердама, игорные дома и чужие смерти, через страх и отчаянные попытки стать кем-то большим, кем они были. Последняя афера, в которую они ввязались, должна была принести им деньги и долгожданную свободу, а принесла лишь смерть.