Текст книги "Roads that don't end (СИ)"

Автор книги: Sininen Lintu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Disarm (American Satan, Paradise City, Джонни Фауст/Лили Мэйфлауэр) ==========

Джонни бы память себе вытравить, вырезать, стереть, как с жесткого диска компьютера. Другого шанса у него не будет, он с шепотом Дьявола в своей голове справляется день за днем, и только тихие прикосновения Гретхен заставляют этот шепот заткнуться. Другого шанса не будет, ставки теперь – двое против одного, двое против древнего властелина зла и лжи. Джонни бы ноги Гретхен целовать, а он вспоминает Лили. Что-то внутри назойливо зудит: набери ей, поговори с ней.

Зачем? Услышать её? Голос Лили Мэйфлауэр он слышит на репетициях. Каждый день. Ездит с ней в тур-автобусе, в самолетах старается не садиться рядом, а если вдруг ловит на себе взгляд из-под падающих на лицо отросших рыжеватых прядей, делает вид, что нихрена не происходит. Но это вранье, от и до – чистой воды пиздёж, потому что на самом деле внутри у него осколки разрезают внутренности, сотни ножей танцуют в животе, а память услужливо подбрасывает картинки прошлого, разрозненные и яркие, как витраж.

– Ты в порядке? – Вик, старый друг, знает-видит-чует своим индейским чутьем, что с Джонни что-то не то.

– Перед туром нервничаю.

Ухмылка: кривая, ни разу не искренняя. Но Вик отстает, зная, когда с расспросами лучше не лезть. А Джонни после репетиций уходит, но не домой, не в заботливо свитое руками Гретхен гнездышко. Бродит по улицам Города Ангелов, расцвеченным неоном, кружит по Сансет Стрип, оставляет автографы тем, кто узнает его, и каждый гребаный раз оказывается у дома, где снимает квартиру Лили. Денег у The Relentless полно, да только ей небольшая студия милее, чем богатый дом, который она теперь может себе позволить.

Джонни не звонит, ни в дверь, ни по номеру, забитому в память телефона. Смотрит в окна и злится сам на себя так, что хочется кулак всадить в фонарный столб. А потом возвращается домой, к милой Гретхен, которая спасла его шкуру.

Он уже давно себе не врет – не Дьявол водит его кругами, снова и снова приводя к Лили. Не Дьявол подталкивает его в спину. Джонни Фауст больше не может жить так, будто ничего не было и не происходило; Джонни Фауст, к сожалению, навсегда отравлен Лили Мэйфлауэр. Её имя – тяжелый запах лилий и память о первой женщине, созданной Богом ещё до Евы. Лили – та самая Лилит, и Джонни чувствует себя предателем и рабом. Только она вот пользоваться этим не собирается.

У Лили во взгляде – та же боль, осыпающаяся битым стеклом; у Лили – те же воспоминания, особенно въедливо напоминающие о себе по ночам, и, может быть, те же попытки написать и стереть сообщение в три утра, когда сон всё не идёт. Лили остается всё той же – бесшабашная, ей-Богу, чокнутая! – и Джонни хочется спрятать нос в её отросшие волосы, но тогда вся его битва, с Дьяволом или с самим собой, будет проиграна подчистую, в хлам просто.

Может, и к черту?

Darkness, I gave in,

Now I’m picking up the pieces from my broken heart…

Тьма собирается вокруг него, ждущая, алчущая, голодная. Тьма, которую свет улыбки Гретхен успешно разгонял, но звонить ей сейчас рука не поднимается. Джонни закрывает глаза. Дьявольский шепот заполняет сознание.

Лили никогда Дьяволом не была, Лили была его орудием, была искушением. Лили так же больно и тошно, и в груди зияет рана, которая просто так не затянется. Джонни был память себе вырезать, вытравить, стереть, но не получается, и у Мэйфлауэр, кажется, тоже. Они, не сговариваясь, делают вид, что ничего не было, а что и было, то забыто, но вчера Лили спросила, скучает ли он, и Джонни не знал, что ответить.

Нет, впрочем, знал, он опять себе врет. Но не ответил. Наблюдал, как в её глазах снова что-то медленно гаснет. Джонни знает, что скучал. Знает, что ему хождение по краю ближе, чем идеальная жизнь, уготованная с Гретхен. Знает, что стоит лишь раз ему сорваться, и полёт будет прямо в Ад. Мистер Козерог ждет его с распростертыми объятиями.

Двое против одного, да? Ему хочется, чтобы всё это синим пламенем горело. Ему хочется… да к черту, точно не домой, не к Гретхен, не сейчас. Он позволяет тьме обнимать его, проникать в него, завладевать им.

Джонни Фауст бросает окурок себе под ноги.

«Ты дома?» – набирает он сообщение.

В окне у Лили зажигается свет.

========== Спина к спине (Cobra Kai, Робби Кин/Тори Николс) ==========

Тори Николс бьет, не жалея никого и ничего, как и говорит им Криз – бьет со всей силы, не отводя взгляда, и Робби отвечает ей тем же. Бей первым, забудь о милосердии. «Только защита»? Это дерьмо мистер Дэниэл ЛаРуссо может оставить себе. Если хочешь победить, нужно опередить своего врага. А врагов у школы карате «Кобра Кай» прибавилось. И эти враги объединились.

Робби укладывает Тори на обе лопатки, и Криз усмехается: у него будут два чемпиона, и ЛаРуссо вместе с Лоуренсом могут подбирать себе гробы по вкусу. Криз уверен, что Робби сможет забрать у Мигеля Диаза титул чемпиона – раз уж мексиканский выскочка не может выступать сам, им некого выставить взамен. Однако полагаться на удачу не стоит.

Удачи не существует.

Бей первым.

Если тебя ударили, бей сильнее. Робби кажется, эти слова выписаны у него на коже – синяками и ссадинами, чужими ударами и его ответными.

Шипя, Тори перематывает эластичным бинтом ушибленный бок. Робби присаживается рядом.

– Помощь нужна?

– Сама справлюсь.

Тори во всем такая: скорее перегрызет себе вены, чем попросит помощи. Но с бинтами ей не справиться одной. Робби хмыкает, наблюдая, как она злится, ругается сквозь зубы и наконец произносит:

– Помоги затянуть сильнее.

Ни «пожалуйста» до, ни «спасибо» после, но Робби не нужна вежливость. Тори оправляет рубашку, вскидывает на него взгляд: чокнутая сука, жизнь которой вовсе не похожа на благополучное существование Сэм ЛаРуссо. Робби знает, он сам видел много дерьма, и он умеет отличать тех, кто борется за себя, выцарапывая и выгрызая у судьбы каждый день своей жизни. Тори Николс – одна из тех, кто может выстоять, даже если цунами обрушится на неё. И она всегда будет стоять сама за себя.

Это в ней… цепляет.

– Спарринг? – Робби кивает на татами.

Тори молча принимает боевую стойку.

Драться с ней – значит, добровольно сунуть голову в мясорубку. Робби почти не удивлен, когда она припирает его к стенке, зажимая горло локтем. Её верхняя губа дергается. Тори ухмыляется. Скалится, если быть точным.

Опасное животное, которое нельзя загонять в угол.

– Не так хорош, как полагает сенсей, да?

Её самодовольный взгляд сейчас раздражает Робби до дрожи, а ещё он видит пламя, полыхающее в глубине её темных зрачков, и знает, что это пламя способно сжечь половину Долины. Робби кажется, оно подбирается к его ступням, охватывает его самого.

Он опрокидывает Тори на спину снова и усаживается сверху, пригвождая её к татами. Николс рычит разъяренным зверем.

– Я отыграюсь, Кин, – и щурится, пытаясь разглядеть его лицо в полутьме додзё.

– Не сомневаюсь.

Тори целует Робби, вжимая его спиной в стену каморки, где он ночует – спасибо Кризу, что приютил на время. Ничего общего с поцелуями Сэм. Чистая ярость, злость на весь мир, выраженная во всем, что Тори делает. В том, как она оттягивает его волосы, впиваясь в них пальцами, как тащит с него футболку и толкает на кушетку, на которой он спит.

Тори седлает Робби и стягивает с себя топ.

– Ничего личного, Кин, – сообщает она. – Просто секс. Лучше уж ты, чем мой арендодатель.

– Лестно, – фыркает Робби, накрывает ладонью её затылок и тянет её на себя. Усмехается ей в губы: – Превратишь секс в спарринг?

– Заткнись.

Расцарапанная спина саднит наутро. В зеркале Робби видит багровеющий засос у себя на шее, касается его пальцами и вспоминает, как Тори впивалась зубами в кожу прямо над ключицей, а её светлые волосы, выбившиеся из высокого хвоста, щекотали ему плечи.

Было… круто. Робби сомневается, что также было бы с Сэм, и на его любви к ней – тому светлому, что у Робби Кина вообще было в жизни – образуется очередное темное пятно. Не первое и не последнее. В конце концов, Тори он понимает, как себя. Знает, что движет ею. Знает, что они похожи. Они оба жаждут крови, и кровь эта будет на их костяшках.

Чужая кровь, не их.

– Не теряешь времени? – Криз щурится, оглядывая Робби. – Хвалю. Кофе всё ещё мерзкий, но горячий. Или тебе нужно что-то остужающее?

Робби не отвечает ничего, а Криз ничего ему не запрещает, лишь ставит Тори ему в пару на тренировках и наблюдает, как они выбивают друг из друга всё дерьмо, не жалея сил и ударов. И если и догадывается, что затягивающиеся допоздна после окончания тренировок спарринги заканчиваются сексом, то ему плевать.

Что угодно, лишь бы его ученики не теряли куража. Однажды Робби находит на своем рюкзаке небрежно брошенную пачку гондонов.

Робби всё ещё любит Сэм. И он плевать хотел на жизненное благополучие Тори, если это не касается грядущих соревнований.

Но, когда на очередной стычке двух додзё Сэм разбивает Тори лицо и выбивает палец, Николс приходит к Робби. Она не плачет, но в её глазах – обещание мести, а потеки крови на её лице рисуют боевой раскрас.

Робби вправляет ей сустав, Тори Николс не издает ни звука, лишь кусает изнутри щеку.

– Всё ещё будешь защищать эту суку? – цедит она сквозь зубы. – Ты видишь, что со мной сделала твоя девчонка.

– Она защитит себя и без меня, – качает головой Робби.

Тори тоже его защита ни к чему, но он видит, как в ней что-то надламывается, и ему не нужны объяснения. Все потому, что за спиной Сэм теперь стоит Мигель, а за спиной у Тори нет никого, лишь она сама.

Кто защитит тебя, Тори, когда ты упадешь и не сможешь подняться?

Не то, чтобы это волновало Робби. Но ему хочется вышибить из Сэм Ла Руссо дух, а сначала – заставить её смотреть, как корчится от боли её любимый сопляк Диаз. Если Сэм сделала свой выбор, то Робби делает свой.

– Мы размажем их, – обещает он Тори.

Подтверждает свой выбор.

Она фыркает.

– Просто трахни меня, Кин. У тебя это хорошо получается.

Хорошо получается… что ещё?

Хорошо получается заставить её и себя забыть, что в этом мире нет никого, кто прикрывал бы им спину. Хорошо получается не помнить, что в стенах додзё и вне их никто из них – не друзья, лишь вынужденные соратники. Жаль, что эти мысли всегда возвращаются.

Робби забирает Тори с её работы в суши-ресторанчике, чтобы пойти на тренировку в Кобра Кай, и, когда она заталкивает его в переулок, чтобы поцеловать, он воспринимает это как маленькую победу.

И, возможно, шанс обрести кого-то, кого он так и не нашел в тех, кто пытался кроить его под себя.

Тори бодает его лбом в висок.

– Это аванс, Кин, – бросает она. – Сможешь уложить меня на тренировке, получишь больше.

Он ухмыляется.

– Заметано, Николс. Идём?

У Тори Николс и у Робби Кина нет никого, кто прикрывал бы им задницы, а, значит, им придется встать спина к спине. Другого выхода нет.

========== Они будут в порядке (Очень странные дела, Билли/Макс) ==========

Комментарий к Они будут в порядке (Очень странные дела, Билли/Макс)

Aesthetic: https://vk.cc/bYr2GH

Макс ненавидит День Святого Валентина – все эти сердечки, шоколадки и открытки с признаниями в любви, которые ничего не значат. Когда день заканчивается, открытки отправляются в ящик, а шоколад – в желудок. Время, проведенное вместе, всегда кажется ей важнее, чем дурацкие подарки, потому что время нельзя купить.

Билли знает это и покупает ей билет на концерт Motley Crue – тот самый, который проходит в Whiskey A Go-Go, а количество билетов на него ограничено. Ему удается урвать едва ли не последние билеты, и он запихивает их во внутренний карман джинсовой куртки: теперь их отнять у него смогут только с боем. И если кто-нибудь попробует, он начистит этому бессмертному рыло.

День Святого Валентина и самому Билли кажется несусветным кретинизмом, да ему и не нужен какой-то гребаный повод, чтобы обрадовать Макс, но… Почему, собственно, нет?

Макс бросается ему на шею и целует, крепко, почти до боли: даже если концерт будет через полгода, она всё равно счастлива, а Билли счастлив, что смог приучить её к хорошей музыке. Понадобился год, чтобы она пережила свое похищение и научилась снова быть собой и не бояться, что военные опять найдут её. Билли никогда не был хорошим братом и вряд ли он стал хорошим бойфрендом, но изо всех сил он старался, чтобы Макс пришла в себя.

Они уехали из Хоукинса сразу же после того, как Одиннадцатая нашла Макс в старой лаборатории, и школу Максин заканчивала уже в Лос-Анджелесе, и хрен Сьюзен смогла остановить Билли, когда он заявил, что даже он будет заботиться о сестре лучше, чем Сьюзен смогла за всю свою жизнь.

Он полагает, у него получилось. У них получилось – у двух чудовищ, которых никогда и никто толком-то не любил. Зато они были друг у друга, и, наверное, это было главным. Это всё ещё самое важное.

Макс любит высовываться в окно, когда Билли выжимает из старичка-Шевроле Камаро всё, что может, и её рыжие волосы треплет ветром. Она работает, как проклятая, и учится, чтобы оплачивать колледж, а в редкие выходные дни она спит до победного. Макс делится с Билли картошкой фри, прихваченной в Бургер Кинге и таскает его в Walmart, откуда они возвращаются с чем-нибудь недорогим, но очень-очень нужным, и Билли готов потратить последние деньги, если Макс будет улыбаться.

Нет, они не отправляются в ресторан 14 февраля – где бы они взяли денег на это, черт возьми? Волны подкатывают к самым их ногам, пока Макс и Билли сидят на песке и пьют пиво, спрятанное в бумажных пакетах. Если их поймает полиция, они в дерьме, но и хрен бы с ним. Пиво никогда ещё не казалось Билли настолько вкусным.

«Ты стал сопляком», – сказал бы ему отец.

Билли мысленно посылает Нила к черту. Да, призрак отца всегда будет преследовать его, но Билли научился избавляться от него. Да, он вряд ли когда-нибудь избавиться от этого пиздеца до конца, и он знает, что сказали бы ему психологи, но свое мнение они могут засунуть в жопу. Билли учится жить с голосом отца каждый день, и с каждым днем учится его побеждать.

Макс делает глоток пива и морщится.

– Ну и дрянь.

– Не хочешь, не пей, – смеется Билли. – Дай сюда!

– Не-а, – Макс уворачивается и показывает ему язык. – У тебя есть свое пиво!

Они хохочут, а потом Макс сбрасывает кеды и бредет босыми ногами по холодной воде, а потом ворчит, что ступни у неё замерзли – февраль в Калифорнии тёпел днем и здорово прохладен по вечерам, и Билли кажется, что наконец-то что-то внутри у неё, да и у него тоже, со щелчком встает на место.

Он вытаскивает сигарету, но зажигалка приказывает долго жить. Он матерится сквозь зубы. Макс моргает, смотрит на него долго-долго-долго, а потом кончик его сигареты медленно вспыхивает алым. И теперь всё точно в порядке.

Билли прижимается лбом ко лбу Макс и выдыхает дым ей прямо в лицо, и довольно ржет, когда она бьет его в плечо.

Она будет в порядке.

Они будут в порядке.

========== It must have been love (“Хроники Нарнии: Принц Каспиан”, Каспиан/Сьюзен) ==========

Комментарий к It must have been love (“Хроники Нарнии: Принц Каспиан”, Каспиан/Сьюзен)

Года так с 2008 или 2009, когда я посмотрела “Хроники Нарнии: Принц Каспиан”, меня преследовал гештальт, который я никак не могла или не решалась закрыть. И звался этот гештальт “Каспиан и Сьюзен”. Может быть, теперь я, наконец, его закрою.

Разумеется, АУ. Не в мире Нарнии – мир Льюиса я оставлю ему и создателям фильма.

Aesthetic: https://vk.cc/bZcbs1

It must have been love but it’s over now

It must have been good but I lost it somehow

It must have been love but it’s over now

From the moment we touched, ‘til the time I’ve run out…

Сьюзен хрупкая, как фарфоровая кукла – вот-вот сломается или пойдет трещинами. Её семья погибла в крушении самолета: они направлялись на отдых, а Сьюзен находилась от них через океан. Весь бизнес Пэвенси оказывается на её плечах в одно мгновение, а она даже не готовилась принять его, не собиралась связывать свою жизнь с одной из крупных архитектурных компаний страны.

Что ж, у неё нет выбора.

Как и у Каспиана. Его дядя Мираз владел пакетом акций «Нарнии» много лет – будучи другом отца Сьюзен, он был в курсе всех дел компании. Но теперь его дядя стар, и не то чтобы он хотел доверить Каспиану управление компанией от своего имени, а пришлось.

Галстук чертовски душит. Каспиан изо всех сил старается слушать, что говорит глава юридического отдела о новой форме договора поставки материалов, но нить разговора теряется, будто клубок Ариадны закончился раньше, чем Тесей добрался до центра Лабиринта. Юридические тонкости для Каспиана – тот самый Лабиринт, а их главный юрист – Минотавр, готовый сожрать с потрохами.

Он переводит взгляд на Сьюзен. Кажется, она внимательно слушает, что-то записывает, задает какие-то вопросы. Каспиан думает: хочет она или нет, это теперь её жизнь. Сердце у него сжимается, потому что на свете нет никого прекраснее Сьюзен, так похожей на розу, покрытую тонкой корочкой льда. Её хочется беречь от всего мира, согреть в объятиях, целовать, пока она не оттает, пока её боль не уймется… но разве можно усмирить боль от потери родных?

Вряд ли. Каспиану тяжело судить. Своих родителей он не помнит, а о смерти дяди Мираза не будет сожалеть. Всю жизнь ему приходилось делать, что скажет Мираз, и ни разу дядя не спросил, чего же хочет его племянник? Поначалу Каспиан бунтовал, но быстро понял – это бесполезно, дядя за шкирку притащит его домой, даже если Каспиан уедет жить на ферму в Австралии, разводить кенгуру. И пусть в глубине души он не смирился, тактику пришлось поменять.

Каспиан ждет. Он знает, что, как только пакет акций «Нарнии» перейдет к нему по наследству, он сможет продать его. Денег будет не много, но ему не нужна роскошь – только свобода.

Он смотрит на Сьюзен, с каждой минутой сильнее увязая в охватывающем его желании и тягучей, как мёд, нежности к хрупкой, но сильной девочке, которую он знал с детства… и с детства же любил и продолжает любить, каким бы идиотом он себе при этом ни казался. Как бы ни старался забыть её, понимая, что Сьюзен оставила их детские чувства в прошлом – уже давно, ещё когда улетела в Нью-Йорк учиться актерскому искусству.

Что ж…

Теперь ей пришлось вернуться. Каспиан встречал её в аэропорту, и Сьюзен бросилась ему на шею, обняла так крепко, что едва не задушила, и расплакалась прямо в зале прилета. Единственный раз за последние полгода она плакала на людях, и больше Каспиан никогда не видел её такой.

Однако он знает Сьюзен, они почти ровесники, и он чувствует: она играет роль. «Нарния» для неё – сцена, устланная битым стеклом. Она режет ноги, но всё равно лицедействует, потому что именно этого от неё ждут. А ещё – ждут, когда она заплачет, сломается, когда больше не сможет идти вперед.

Вот уже полгода Каспиан не может отделаться от донимающих его эмоций. Он гордится Сьюзен, он с каждым днем влюбляется в неё всё сильнее, он хочет её до дрожи в коленях и до эротических снов под утро, когда он просыпается весь в поту, кусая губы, и идет под холодный душ. Сьюзен кусает колпачок ручки, волосы у неё забраны в высокий хвост, а Каспиану хочется растрепать их, зарыться в них лицом. Они были детьми, когда в первый раз поцеловались – в зоопарке, у клетки льва, пока Люси, младшая сестренка Сьюзен, повизгивала от радости, глядя на благородного хищника; ей всегда нравились львы. Правда, Люси же потом их и заложила родителям, не со зла, конечно.

Люси больше нет.

Их всех больше нет. А Сьюзен осталась.

Каспиан думает, что отгоревать по добродушным, гостеприимным и открытым Пэвенси невозможно, эта рана всегда будет болеть, никогда не станет шрамом. Быть может, Сьюзен думает так же.

Он решает навестить её вечером. Каспиан избегал её полгода, полагая, что Сьюзен нужно время пережить её трагедию без лишних напоминаний о прошлом вне рабочих встреч, но ему все больше кажется, что на самом деле он предал её своим молчанием, своей отстраненностью. Может быть, Сьюзен нужен старый друг, а она слишком горда, чтобы сказать об этом прямо. Может быть, он поступал, как кретин.

Питер, после её отъезда в Нью-Йорк, шутил, что сестренка стала глупой, как и все актрисы, и просто хочет нравиться мальчикам – но он делал это не со зла, просто подкалывал. Питер больше никогда не отпустит ни одну из своих шуточек.

У Каспиана в сердце – такая же рана, как и у Сьюзен. Пэвенси были его душой, его семьей, пусть и не по крови. Он чувствует, будто второй раз осиротел. И, может быть, им стоило бы справляться с этим вместе.

Всю дорогу до дома Пэвенси Каспиан терзается: может ли он явиться без предупреждения? Не ранит ли он Сьюзен ещё сильнее? Он паркует машину в одном из соседних переулков и, выйдя на вечернюю улицу, подставляет лицо колкому осеннему ветру, кутается в шарф плотнее. Он и так избегал Сьюзен слишком долго, он больше не может… и не имеет права.

Маргарет, служанка Пэвенси, ставшая уже почти членом семьи, открывает ему дверь. Молча впускает в дом, но, судя по её предупреждающему взгляду, он не должен ожидать теплого приема. Каспиан вообще не знает, чего ожидать. Он просто хочет обнять Сьюзен. Сказать, что он рядом. Что ему стыдно. Что он больше не может оставаться в стороне.

Сьюзен пьяна. Не в стельку, но достаточно, чтобы плакать – навзрыд, над альбомом с фотографиями, на которых семья Пэвенси выглядит счастливой. Рядом стоит бутылка вина, и Сьюзен прикладывается к горлышку. Оборачивается на шаги.

– Каспиан… – она шмыгает носом. – Я… Каспиан, они мертвы. Они мертвы уже полгода, а я всё ещё жду, что откроется дверь, и Эдмунд закричит, что это всё… д-дурацкая шутка! – Она заикается, слезы текут по её щекам. – К-Каспиан…

Он бросается к ней, обнимает, прижимая к себе, забирает бутылку. Сьюзен утыкается ему в шею и плачет – горько, безнадежно, тоскливо.

– Они даже не снятся мне… – всхлипывает она. – Я помню, как Люси говорила, что после смерти она попадет в страну Нарнию, где правит Лев Аслан и пятеро королей и королев, а животные… ум-меют разговаривать, и… – она задыхается, отстраняется, заглядывая ему в лицо. – Т-ты тоже б-был там… Т-ты был п-принцем, и…

– Ш-ш-ш, – Каспиан гладит её по спине, обтянутой плотной тканью домашнего платья. – Сьюзен… тише. Тише, моя девочка…

Он успевает прикусить язык, с которого почти сорвалось «любовь моя». Сьюзен не замечает. Она цепляется пальцами за его рубашку, вымоченную её слезами.

– Люси… она б-была в т-тебя влюб… влюблена, – она шмыгает носом снова. – Знаешь, так п-по-детски… но это б-было мило, и я знаю, она злилась на меня, что мы встречались… П-помнишь?

Ещё бы.

Каспиан помнит всё. Ладонь Сьюзен в его руке, когда они сидели рядом на семейном ужине. Поцелуи украдкой, пока не видят её родители, ведь Сьюзен всего пятнадцать, а вот ему уже восемнадцать стукнуло. Помнит, что был её первым мужчиной, хотя она, в принципе, не была его первой женщиной. Если бы они тогда знали, что расстояние сыграет с ними злую шутку, если бы он знал…

Если бы он знал, что её письма станут редкими, сухими. Если бы он знал, что сам решит поставить точку, потому что её судьба, как ему казалось, была не с ним. Если бы он знал, что они потеряют друг друга…

А что бы он сделал? Не отпустил её?

Вряд ли. Он точно знает, он чувствует: если ты любишь кого-то, ты даешь свободу, а не запираешь в клетку. И если твой любимый человек уходит – смиряешься. Даже если тебя разрывает на части от боли. Боль проходит. И очищает прежде всего тебя самого.

Но сложно думать об этом, когда от ноющей, тупой боли в сердце плачет Сьюзен, которую он, как бы ни старался, так и не смог разлюбить.

Каспиан обнимает её, пока она не затихает в его объятиях, и он не надеется даже, что она выплакала всё, что копилось у неё на душе.

– Тебе нужно отдохнуть, – он осторожно убирает с её лица вьющуюся темную прядь. – Прости, что не был рядом так долго.

«Прости, потому что я был идиотом. Потому что это всегда была ты, это всегда была любовь. И я должен был быть с тобой. Хотя бы эти полгода»

Вряд ли Сьюзен, в одиночку выхлебавшая почти полную бутылку крепкого старого вина из отцовских запасов, осознает, что происходит. Она засыпает, едва её голова касается подушки, а Каспиан зовет Маргарет, просит помочь мисс Сьюзен раздеться. Маргарет кивает, и, кажется, уже не в первый раз ей приходится переодевать пьяную новую владелицу «Нарнии» ко сну.

Кто бы ещё мог Сьюзен за это винить? Только не Каспиан.

Дом Пэвенси полон воспоминаний. Духи Питера, Эдмунда, Люси и их родителей здесь повсюду: вот с этой лестницы Каспиан едва не полетел головой вниз, пока сражался с Питером на воображаемых шпагах в детстве, а Эдмунд вечно катался с этих перил. Сьюзен закатывала глаза и смеялась, делала уроки, сидя у камина. Люси таскалась повсюду со своим огромным плюшевым львом Асланом. У Люси с детства были яркие сны о стране, которой никогда не существовало, и Питер всегда подшучивал над ней, Сьюзен хмурилась, а Эдмунд фантазиям сестренки потакал и разделял. Каспиан чувствовал себя среди них своим… и чужим при этом, ведь связь, что всегда тянулась между Пэвенси, была ему недоступна, как бы он ни желал обратного.

Каспиан шумно сглатывает, смаргивает слёзы.

Он боялся возвращаться в этот дом. Он боялся, что его сердце разорвется, стоит ему зайти. Но сейчас он понимает: его сердце полно светлых воспоминаний и нежности. Ему всё ещё больно, однако от этой боли он не умрет.

И Сьюзен выкарабкается. Выберется. Будет улыбаться, как раньше. Он сделает всё, чтобы смогла.

Наутро Сьюзен появляется в офисе – темные волосы в привычном хвосте, строгая блузка и юбка, так не похожие на её прежние легкие платья, которые она обожала. Под глазами залегли тени, которые не может скрыть даже косметика, но Сьюзен цепляет маску фарфоровой куклы с трещиной, видимой только Каспиану.

Она куда сильнее, чем думает сама. Его Сьюзен.

– Спасибо, – шепчет она Каспиану на ухо, улучив минуту после очередного совещания с главным архитектором компании. – Что я делала бы без тебя?

«Справлялась бы, – думает он. – Тебе это по силам. Но я здесь, и я буду рядом»

Всегда.

========== Rewrite the stars (“Хроники Нарнии: Принц Каспиан”, Каспиан/Сьюзен) ==========

Комментарий к Rewrite the stars (“Хроники Нарнии: Принц Каспиан”, Каспиан/Сьюзен)

Логическое продолжение предыдущего драббла, которое завершает дилогию. Да-да, я всё еще пытаюсь закрыть гештальт.

Aesthetic: https://vk.cc/bZoYaQ

What if we rewrite the stars?

Say you were made to be mine

Nothing could keep us apart

You’d be the one I was meant to find…

Сьюзен в жизни бы не подумала, что домой возвращаться будет на похороны своей семьи. Когда ей позвонили, она собиралась на репетицию, бегала по квартире в одном белье, а телефон, поставленный на беззвучный режим, трезвонил где-то в ванной комнате. Она бы и не услышала звонок, если бы не забежала за оставленной у зеркала помадой.

Она помнит, как увидела на экране номер профессора Керка, старого папиного друга, и удивилась: почему мистер Керк звонит ей? Помнит, как приняла вызов. Помнит, как зазвенело в ушах, стоило ей услышать, что её любимых людей больше нет. Сьюзен тогда завыла, осев прямо на кафельный пол, а мобильный выпал из её руки.

Этого не могло быть. Этого не могло быть, этогонемоглобыть, этогонемогло…

Билет в Англию она взяла в тот же день. Ей всё чудилось, что она просто оказалась в кошмарном сне, и, стоит ей открыть глаза, как искаженная трагедией реальность исчезнет, и она проснется в своей постели. За окном будет новый день, а в мессенджерах – фотографии Питера с его девушкой, Эдмунда и Люси, машущих ей руками с побережья Бали.

Если бы Сьюзен согласилась лететь с ними, она бы тоже погибла. Если бы ей не нужно было репетировать финальный спектакль перед каникулами…

Она собиралась присоединиться к семье чуть позже.

Каспиан встречал её в аэропорту. Сьюзен увидела его, и у неё подкосились ноги – осознание, что она вернулась, что её семьи больше нет, что она теперь единственная из Пэвенси уничтожили её. Она помнит, как рыдала, прижимаясь к Каспиану, прямо в зале прилета, и ей было плевать, что подумают люди вокруг, она имеет право, она сирота, она… Каспиан гладил её по волосам и молчал.

Все эти месяцы он был рядом. Пусть и не приходил к ней, пусть они виделись лишь в офисе, пока она пыталась вникнуть в дела, заниматься которыми у неё не было никакого желания, но Сьюзен знала – он рядом. Он подставит ей плечо или встанет с ней спина к спине. Они, в конце концов, остались вдвоем, только вдвоем.

Каспиан был её первой любовью когда-то. Всё случилось так просто: вот они друзья, а вот ей четырнадцать, а ему семнадцать, и её сердце точно знает, что она влюблена по уши, даже если Эдмунд, вот дурак, подшучивает над ними и зовет их «тили-тили-тесто, жених и невеста». Каспиан целовал её так, что у Сьюзен голова кружилась, и он знал её, как никто другой не знал, и он держал её за руку, и…

«Прости меня, Люси»

Она не сразу догадалась, почему Люси злится на неё, почему рассказала родителям, как Каспиан поцеловал Сьюзен в зоопарке, почему обижается. Сестренке было десять, и Сьюзен думала, что она просто рано входит в переходный возраст, но всё было проще: Люси по-детски влюбилась в Каспиана. Люси видела его своим принцем. Но что Сьюзен могла поделать?

Может быть, родители даже думали, что они с Каспианом поженятся. Может быть, этот выход казался им идеальным.

Родителей больше нет.

Сьюзен каждый день собирает себя по частям. Ей кажется, что её сердце превратилось в открытую рану, и, как бы она ни старалась её залечить, края раны не стягиваются и не заживают. Первые несколько месяцев после похорон жить в доме Пэвенси кажется невозможным, и Сьюзен снимает квартиру в Сохо. Каждый день она думает, что вот-вот уже вернется домой, но не может себя заставить и, подъезжая к знакомым с детства улицам, разворачивает машину обратно. Каждый день она обещает себе, что завтра-то уж точно…

Когда она впервые почти_приближается к дому, её начинает тошнить. Едва успев завернуть машину в переулок недалеко от их городского дома, она открывает дверцу, высовывается наружу, и её начинает рвать. Сглотнув горечь, Сьюзен долго сидит в машине и так и не решается выйти.

Она впервые открывает двери дома Пэвенси только через три с половиной месяца после страшной даты. Ходит по знакомым с детства комнатам, чувствуя, как болезненно сжимается что-то в груди. Стискивает зубы, чтобы не разреветься. Слуги предусмотрительно не беспокоят её.

В спальнях всё по-прежнему, будто владельцы вот-вот вернутся домой, только пыль заботливо вытерта со всех поверхностей да кровати заправлены. Эдмунд в жизни так красиво постель себе не заправлял! Сьюзен проводит ладонью по пледу, горло у неё опасно сжимается. Она обхватывает плечи ладонями и поспешно выходит.