Текст книги "Камни в холодной воде (СИ)"
Автор книги: Sиничка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Ильинский продолжал молчать, даже когда они вошли в лабораторию, и Лия, расположившись за рабочим столом, подала ему мешочек с птицами. Она держала ткань самыми кончиками пальцев, понимая, что если почувствует прикосновения Вадима Борисовича, то просто не выдержит. Эти прикосновения, которые до злосчастного приезда Дружинина длились так долго и говорили так много, были единственным, что ещё пока осталось нетронутым – после ночи в новом домике Ильинский ни разу не касался её.
«Да, – подумала Лия, глядя на то, как ловкие пальцы Вадима Борисовича развязывают тесёмки, – это у меня пока ещё есть».
– Почему так много трупов? – неожиданно произнёс Ильинский, извлекая из мешочка мёртвую горихвостку – яркий рыжий хвост птицы растрепался и был покрыт росой. – Кто вчера ходил на последний обход? – Лия не поворачивалась к нему, но чувствовала, что смотрит Ильинский точно не на птицу.
– Должна была идти Лиза, – как можно более небрежно ответила Лия. – А вот ходила она или нет – я не знаю.
– Так Лиза же вечерами работает в лаборатории с хромосомами землероек, – возразил Ильинский, откладывая горихвостку и доставая живую взъерошенную синицу – мёртвые могут подождать. – Так что должна была идти ты.
Птица с коротким писком соскользнула в конус для взвешивания.
– Меня никто ни о чём не просил, – бросила Лия, скосив глаза на весы и записав данные в журнал. – Да и вообще – деятельности в лаборатории я уже дня четыре не вижу. Там в «аквариуме» сидит один-единственный несчастный крысёнок, о котором все забыли.
Мёртвые подождут.
– Лиза вчера работала, – возразил Ильинский, раскрывая ладонь и выпуская синицу. – Она смотрела в микроскоп.
Это оправдание прозвучало настолько жалко и по-детски, что Лия преисполнилось презрения и какого-то неопределённого снисхождения. Она гордо вздернула голову и буркнула:
– Великое дело.
На это Ильинский ничего не ответил – лишь взял со стола следующий мешочек, а когда наклонился над Лией, чтобы проверить какую-то запись, она почувствовала лёгкий, но отчётливо уловимый запах спирта. Кажется, в эту ночь Вадим Борисович снова пил. Вероятно, чуть-чуть – но выглядел он неожиданно уставшим, как будто вовсе не спал.
Лия хотела было зацепиться за это обстоятельство, докопаться до истины, однако, вовремя вспомнила, что вечером это уже будет не её проблема.
«Какая мне разница, собственно говоря?»
И, запретив себе думать об Ильинском, Лия отправилась собирать вещи – она хотела быть готовой уехать сразу, как только приплывёт со своей пасеки Корнев.
***
– Покидаешь нас? – деловито спросил Андрей, развалившись на нарах в комнате Лии и наблюдая за тем, как она собирает вещи. Эдик примостился тут же – на краешке кровати. – Мы же с голоду умрём. А кто будет поднимать нас по утрам и говорить, что надо работать? – он улыбнулся, желая подбодрить её, за что Лия была ему благодарна.
– Вы можете уехать следующим рейсом, – заметила она. – Четыре дня уж потерпите.
– Это терпеть невозможно, – заметил Эдик. – Вчера Ильинский ругался, что землеройка сидит себе, и никто ничего с ней не делает.
– На Лизоньку бы лучше поругался – для разнообразия, – бросила Лия, начиная сворачивать спальный мешок. – А то ведь она спит до обеда – непорядок.
– Нам запрещено её будить, – пожал плечами Андрей.
– Ну конечно, – фыркнула Лия. – Она же смотрит в микроскоп.
– Это кто такую глупость сказал? – Андрей даже приподнялся на локтях. От резкого движения его рыжие волосы беспорядочно упали на лоб.
– Догадайся, – усмехнулась Лия.
– Всё, я спать. – Борисов перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. – Полку полудурков прибыло, – донеслось до Лии глухое бормотание.
– Я хотела сказать то же самое. – Она оставила спальник и присела на край кровати. – Ещё тогда, во время преферанса.
Её вдруг осенило. Получается, она сделала в тот день целых два предсказания.
– Ну да, – словно в ответ на её мысли произнёс Андрей, приподнимая голову. – Девочка же была в итоге голой. Хоть и не танцевала на столе. Хотя…
– …откуда нам знать, – закончил за него Эдик.
– Да идите вы, – буркнула Лия, вставая и снова принимаясь за спальник. – Тошно-то как от всего этого!
Спальник вновь раскрутился, и от этого стало совсем грустно. Как будто «Тайга» не хотела отпускать её, цепляясь за самые ничтожные возможности, которые могли бы остановить Лию. Увы, стационар не мог сделать главного – вернуть ей прежнего Ильинского.
– Давай, помогу. – Андрей слез с нар и быстро свернул спальный мешок.
Обрадованная Лия подставила чехол, и спальник присоединился к уже собранному походному рюкзаку.
– Может, вам мешок всё же оставить? – с сомнением произнесла Лия. – Ночи-то холодные.
– Мы будет греться друг о друга, – томно вздохнул Андрей и картинно обнял Эдика, который расплылся в улыбке, давясь хохотом.
Лия прыснула со смеху – она давно не веселилась. Оставлять ребят, конечно, не хотелось, но видеть Ильинского каждый день было выше её сил. С Эдиком и Андреем она попрощалась, когда они вышли из домика. Мальчики направились на кухню, чтобы поставить на огонь кастрюлю с водой – кушать всё же хотелось, а Лия отправилась к дяде Паше – с Горским она была намерена нормально, по-человечески, попрощаться.
***
В домике дяди Паши было жарко натоплено, и очки у Лии тут же запотели – на улице было прохладно, несмотря на то, что солнечные лучи довольно уверенно разгоняли рваные серые облака. В углу единственной комнаты бормотал телевизор, работавший от аккумуляторов, а сам Горский поприветствовал Лию своей дежурной фразой:
– По соточке?
– Нет, дядь Паш, вы же знаете, что я не буду, – усмехнулась Лия, присаживаясь в глубокое продавленное кресло и протирая краем рубашки очки.
– Вот поэтому и предлагаю, – ворчливо ответил Горский, но в глазах у него плясали весёлые огоньки. – Тогда я выпью, а ты закуси за меня! – он щедро плеснул в мутную старую рюмку разведённого спирта.
Лия улыбнулась и взяла со стола одну из конфет, которые яркими пятнами шуршащей обёртки выделялись на общем простом, слегка неряшливом фоне домика сторожа, который, судя по всему, опохмелялся и сегодня опять собирался пить.
– Дядя Паша, – Лия окликнула Горского, который, выпив и радостно поморщившись, увлечённо чистил сеть для ловли рыбы, выбирая из неё остатки засохшей чешуи. Он хотел вечером поставить её в затоне. – Я уезжаю домой. Пришла, вот, сказать – до свидания.
Прощайте навсегда.
– Собралась, так собралась, – ответил Горский, прекращая своё занятие и поднимая на Лию взгляд тёмно-карих глаз, в которых одинаково могли читаться недовольство и веселье. – Когда вернёшься-то?
– Наверное, никогда. – В этот момент Лие стало грустно – Горский, что ни говори, был хорошим дядькой. Обидно будет больше никогда с ним не встретиться.
– Борисыч знает? – с подозрением спросил дядя Паша.
– Да.
Лие вдруг стало неловко – как будто она делала что-то плохое. На самой границе сознания билась мысль, что она не должна так поступать.
– Теперь понятно, почему он расстроенный ходит, – казалось, Горский сказал это больше себе, чем Лие, но слова неприятно кольнули, будто напоминали о том, что и Ильинский может что-то чувствовать. – А, вообще, не загадывай, Лилька, – дядя Паша усмехнулся в усы, – мало ли, что может случиться. В глаза мне! – он засмеялся и небрежно стукнул кулаком по деревянной лавке, на которой лежала сеть.
Лия не знала, что и как сейчас с Ильинским, после утреннего обхода она его больше не видела, а искать не хотелось – что толку? Только тратить силы – душевные и физические, которые и так были на исходе.
Лия подняла на Горского взгляд, понимая, сколько всего он сейчас в нём увидит.
– Ну, мне пора, – сказала она и закусила губу, – Корнев уже приплыл – я слышала звук мотора.
– Да дядя Витя ваш ещё два часа провозится! – воскликнул Горский. – Ну, так и быть – езжай.
Он встал со стула, на котором сидел до этого и, вытерев пахнущие рыбой руки о лежавшее рядом полотенце, обнял Лию, дружески похлопав по спине, отчего у неё перехватило дыхание – силы Горскому было не занимать.
«Как легко бы он забрал у меня карабин», – подумала Лия, заводя руку назад и потирая спину.
– Ну, всё, Лилька, – Горский снова взялся за сеть, – канай отсюда!
Лия усмехнулась и, погладив напоследок Тёмку, вышла из домика сторожа.
***
– Предупредила Ильинского? – спросил Малиновский, когда Лия спустилась по земляной лестнице, выкопанной в стенке обрыва, на берег к причалу, где её уже ждал Корнев, закутавшийся в толстую фуфайку – на реке было холодно. Рядом стоял чем-то недовольный Саша. Впрочем, недоволен он был постоянно.
– Да, – коротко ответила Лия. – А что?
– Когда я с ним прощался, он выглядел как-то кисло.
– Мне всё равно. – Она не хотела сейчас говорить о Вадиме Борисовиче. Только не на причале и не с Малиновским.
– Как знаешь. – И Малиновский вернулся к погрузке вещей – двух рюкзаков – его и Лии, а также канистр для бензина – на стационаре заканчивалось горючее.
Лия вдруг вспомнила, как Саша, когда только-только стал заведующим «Тайгой», порывался всё здесь сжечь – ему не хотелось возиться со студентами и практиками. Лазарева криво усмехнулась собственным мыслям:
«Лучше бы он всё здесь спалил дотла».
И тут же одёрнула себя, обругав за подобные мысли – «Тайга» была не виновата в том, что Ильинский скурвился.
– Саша, – позвал дядя Витя. Шипящие у него отчаянно свистели. – Отвяжи, пожалуйста, лодку.
Малиновский пожал плечами и, проверив ещё раз, хорошо ли легли в «багажник» его вещи, прошёл к зарослям ив, ветви которых почти касались воды, и отвязал от ствола одной из них тонкую цепь.
– Вот спасибо, – поблагодарил Корнев. – Сложи её на нос лодки.
С тихим позвякиванием цепь легла на деревянный нос, иногда особенно звонко постукивая о металлические полоски обшивки по краям.
Сегодня этот звук показался Лие особенно печальным.
Небольшой причал, сколоченный из трёх узких досок, закреплённых рейками, поскрипывал под ногами, когда Лия шла по нему к лодке. Она не оборачивалась – если мальчики и пришли, то стояли слишком далеко и высоко, чтобы она их видела. К тому же они уже попрощались.
«Если я обернусь, то пропаду», – неточные, подёрнутые туманом воспоминаний, слова Дейнерис Таргариен¹, которую Лия никогда не любила, вдруг всплыли в памяти. Сейчас они были как никогда точны.
Дядя Витя подал ей руку, и Лия, негромко вздохнув, перекинула ногу через борт и оказалась в лодке. Рассеяно поправляя ремешки оранжевого спасательного жилета, она присела на деревянную перекладину, служившую сидением.
На сердце у неё было тяжело, хотя, по сути, она должна была радоваться – больше никогда ей не придётся видеть Ильинского, не придётся смотреть на то, как он уходит – из домика, из кухни, из её жизни.
Лия понимала, что даже если она уедет из «Тайги», то «Тайга» из неё – нет. Никогда. Стационар, Ильинский, всё, что между ними было, будет преследовать её вечно. Хотя… А действительно ли между ними что-то было?
Погружённая в свои мысли, Лия отрешённо смотрела на то, как клонившееся к закату, неожиданно обжигающее солнце бросает косые лучи на мокрые листья прибрежных ив. Ещё несколько мгновений, и она больше никогда всего этого не увидит. И не вспомнит.
Ложь!
Корнев тем временем ещё раз проверил мотор и, взяв в руки деревянный багор с железным наконечником, оттолкнулся от берега.
Лодка плавно скользнула по воде, тихо прошуршав дном по длинным водорослям. Для Лии это был звук конца.
Вечернюю тишину, нарушаемую лишь тихим плеском капель воды, которые падали с багра Виктора Николаевича, прорезал крик. Истошный, надрывный крик, исходивший, казалось из самых потаённых глубин мертвой, истерзанной сомнениями и болью души.
Лия повернула голову так резко, что затрещали позвонки. Ведь это был голос того, кого она меньше всего ожидала, и больше всего надеялась услышать. И голос этот кричал одно только слово:
– Лия!
Звук собственного имени, произнесенного его голосом, отозвался в сердце Лии мучительной болью. Зачем он кричит сейчас, когда от той любви, что сжигала её, остался лишь прах?
– Вадим Борисович что ли кричит? – недоуменно проговорил Виктор Николаевич, прекращая грести.
Лия ничего не ответила, да этого и не требовалось: на вершине земляной лестницы, сходившей к причалу Корнева, показался Ильинский. Он тяжело дышал, а его отросшие седые волосы растрепались. Зелёная камуфляжная куртка была расстёгнута, а рубашка на груди измята, словно он в порыве отчаяния вцеплялся в неё руками – одна пуговица оторвалась, а другая висела на одной ниточке.
Заметив, что лодка ещё не отплыла, Ильинский, переведя на мгновение дыхание, начал быстро спускаться вниз. На половине ступенек не было деревяшек, и пару раз он чуть не упал. Рыхлая земля склона осыпалась у него из-под ног.
Оказавшись на берегу, который покато уходил к воде, Ильинский остановился и, подняв голову, прокричал так, что слова эхом разнеслись по водной глади:
– Лия! Лиенька! Лия, стой! – срывающимся голосом прокричал Ильинский. И, видя, что лодка остановилась, он, не дожидаясь ответа, спустился в воду. – Вернись. – Его голос показался Лие какими-то странным – таких интонаций она в нём никогда не слышала. – Ко мне вернись, – чуть тише добавил он и поднял взгляд.
В его серо-голубых глазах, глядевших на Лию сквозь упавшие на лоб пепельные пряди, стояли слёзы. Ильинский плакал.
От осознания этого Лие сделалось не по себе. Все происходящее превращалось в нелепую мелодраму, в которой провинившийся герой в слезах и соплях, на коленях упрашивает героиню остаться.
Не этого ли она хотела ещё утром? Не об этом ли мечтала? Действительно, пронеслось в мыслях у Лии, прав был кто-то – бойтесь своих желаний, они имеют свойство сбываться.
А сердце рвалось на части.
– Чего вы ходите, Вадим Борисович? – ей вдруг стало трудно говорить, по телу пробежала дрожь, которая, словно электрический разряд, пронзила всё её существо. – Чего хотите этим добиться сейчас? – последнее слово она почти выплюнула. Боль и обида душили, но слезы не шли, лишь едкая влага жгла глаза.
– Лия, – повторил, Ильинский, – прошу тебя, не уходи.
– Я могла бы с вами быть, – негромко, но отчётливо произнесла Лия. – Я могла бы про все забыть. Я могла бы вас любить. Но какой в этом смысл, если всё это – лишь игра? Я сходила с ума, когда вы променяли меня на Лизоньку. В моей душе нет больше места для вас. И теперь я свободна, – повысив голос, добавила Лия, – свободна от вас.
Она знала, что лжет, лжет сама себе, но смотреть на Ильинского, стоявшего в реке, было выше её сил. Она хотела прогнать его, и в то же время её израненная и уставшая душа кричала, о том, что Лия не должна так поступать.
– Не говори так! – Ильинский сделал резкий шаг и тут же оказался по колено в воде, уйдя сапогами в ил.
Он стоял перед ней – мокрый, заплаканный и несчастный. Ильинский как будто постарел на десять лет. Не внешне. Лия теперь отчётливо видела пустоту в его взгляде, которую часто замечала краем глаза, украдкой, но не могла найти ей объяснение.
Не сводя с Лии глаз, Ильинский упрямо шагал вперёд, а волны расходились от него небольшими кругами, качая длинные водоросли, которые он раздвигал руками. Растения будто пропускали его вперёд.
Вадим Борисович зашёл в реку уже по пояс. Брызги воды яркими каплями блестели на его одежде и волосах в лучах июльского заходящего солнца.
Его пальцы вцепились в борт лодки.
– Лия, – расстроенно произнес Виктор Николаевич, опуская багор, – Вадим Борисович, – он с лёгкой укоризной посмотрел на вцепившегося в борт лодки разбитого Ильинского, – что происходит? Может быть, вам лучше поговорить на берегу?
– Нет, не поговорить! – надрывно вскрикнула Лия, хватаясь за багор, который Корнев всё ещё держал в руках, и попыталась отпихнуть им Ильинского.
Её раздирал истерический смех, казалось, ещё чуть-чуть, и она захохочет, как шальная, и свалится за борт. В объятия Ильинского. Лию передёрнуло от боли, холода и отвращения. Любимые руки, которые так нежно гладили её волосы, которые застегнули на ней цепочку, были опоганены.
– Весной вы сказали мне, что не вернётесь, – произнесла Лия, машинально начиная перебирать бледными пальцами нервной руки тонкую золотую цепочку. – А сейчас я вам говорю – я не вернусь.
– Тогда почему на тебе всё ещё эта цепочка?
Кончиками пальцев Лия почувствовала прохладу металла на своей шее. Действительно, почему она до сих пор носит эту цепочку? Лия сжала украшение, понимая, что его надо сорвать и бросить в воду, чтобы цепочка, блеснув золотом, опустилась на дно. Но не смогла двинуть рукой.
Прошло меньше мгновения, один удар горячего сердца – и Лия уже была в воде. Ей было плевать, что лодка могла перевернуться, покачнувшись и зачерпнув бортом, плевать на гневный и жалобный вопль Корнева, плевать на Малиновского, которого обдало брызгами, плевать на всё. Её мир сузился до предела, в нём остался только один человек – Вадим Борисович Ильинский.
Холодная река приняла разгоряченную спором и болью Лию, врачуя душу, словно бальзам. Зелёный армейский бушлат намок и потяжелел, а резиновые сапоги вязли в донном иле – Лия подняла целый вихрь песка и грязи. Освежающие капли оросили покрасневшее лицо и падающие на лоб вьющиеся волосы.
Чувствуя, как бешено бьётся сердце, ломающее ребра и решимость, Лия сделала шаг. Сделала и тут же оказалась лицом к лицу с Ильинским.
Она собиралась оттолкнуть его, но не смогла. Подняла было руку, чтобы залепить ему звонкую пощёчину, выплеснуть накопившуюся ярость наружу, но раскрытая ладонь застыла на полпути.
Лия схватила Вадима Борисовича за отвороты куртки, желая хорошенько встряхнуть, чтобы выбить из его головы всю дурь, зацепила рубашку, и пуговица не выдержав, оторвалась. Распахнувшаяся клетчатая рубашка оголила загорелую грудь Ильинского, покрытую рыжими и белыми волосами. А пуговица с тихим плеском упала в воду.
– Да вы ещё потрахайтесь прямо здесь! – воскликнул Малиновский, придерживая за край фуфайки почти выпавшего из лодки Корнева, которому происходящее было очень интересно.
– Заткнись, придурок! – резко произнесли в один голос Лия и Ильинский.
Произнесли – не сговариваясь, а просто выпустили то, что так отчаянно рвалось наружу, напряжение, которое, наконец, лопнуло, словно тонкий покров иллюзии, окружавшей их.
Малиновский фыркнул и обиженно замолчал.
Лия отвернулась от лодки, посмотрела на Ильинского, и губы её задрожали. Она надрывно всхлипнула и уткнулась лицом ему в грудь.
Слёзы, наконец, пролились. Обжигающе горячие, приносящие облегчение, они всё текли и текли, а Лия всхлипывала, комкая в пальцах воротник рубашки Ильинского, сотрясаясь всем телом и ощущая его тепло. Она почувствовала какое-то лёгкое, почти невесомое прикосновение к своим волосам – должно быть, Ильинский коснулся их губами. Она подняла голову и с внутренним трепетом посмотрела на Ильинского.
Вадим Борисович осторожно взял лицо Лии в ладони и нежно провел пальцами по её щекам, вытирая слёзы как тогда, кажется, тысячу лет назад – на кафедре. Она чувствовала, как дрожат его мокрые пахнущие табаком и рекой холодные руки.
– Лия, – произнес, наконец, Ильинский, продолжая смотреть ей в глаза, – прошу тебя, не уезжай. Я же не смогу, – он запнулся, но нашёл в себе силы продолжить, – не смогу без тебя.
– Вы, Вадим Борисович, меня променяли на Лизоньку, – буркнула Лия, глотая слёзы и с вызовом глядя на Ильинского. – Вот она пусть вам теперь и готовит. И работает. И рубашки стирает. Хотя о чём это я, – она усмехнулась, – Лизонька же, – Лия постучала пальцем по лбу Ильинского, отчего он вздрогнул, – сиди – я сам открою. Равноценный обмен, ничего не скажешь.
– У меня ничего не было с Лизой, – глубоко вздохнув, произнес Ильинский. – Ничего, Лия.
– Ну конечно, – едко протянула Лия. – А внимание вы ей уделяли за красивые глаза? А как же тот милый момент, когда Лизонька выскочила из домика в неглиже? М?
– Я… – Ильинский запнулся, – я не смог.
– Вставить? – слова Лии сочились ядом. – Ну что могу сказать – поздно пить боржоми, когда печень отказала. – Она улыбнулась своей самой мерзкой улыбкой.
– Я должен был быть после Дружинина, – наконец произнёс Вадим Борисович. Было видно, как трудно ему говорить всё это. – Это был его подарок – молоденькая девочка на старость лет, – его губы тронула горькая усмешка. Он не знал, что у меня уже есть. – Веня хотел, чтобы Лиза досталась мне распаленной и горячей. А я, пока он имел её, быстро выпил три ударные дозы водки.
– И ушли в астрал? – с сомнением спросила Лия.
– И ушел в астрал. – Губы Ильинского тронула тень улыбки. – Я думал, что смогу на месте Лизы представить тебя. Но не смог. Меня так и оставили спать в кресле.
Лия затаила дыхание, слушая Ильинского. Впервые в жизни Вадим Борисович говорил о себе, о том, что чувствует, чего боится, о чём думает.
– Я решил, зачем я тебе такой нужен, – негромко произнёс Вадим Борисович, не глядя на Лию. – Без денег, без карьеры, с манатками, с вязанкой. Старый, больной боррелиозом препод.
– Почему вы мне сразу не сказали? – Лия с неверием уставилась на Ильинского широко отрытыми глазами, в уголках которых засыхали слёзы. – Из-за такой ерунды? Что за привычка всё держать в себе?
– Ты пробовала тушить руками костёр? Сломать шею своему счастью?
– У вас это прекрасно получилось, – горько усмехнувшись, чувствуя на губах соль слёз, произнесла Лия. – Моя душа догорает, Вадим Борисович. И я не знаю способа разжечь огонь снова. Может, вы мне подскажете? – имя Ильинского болью от осколков острого стекла отозвалось в сердце Лии.
– Ты хотела знать, какого цвета камни в холодной воде, – нежно перебирая пряди её мокрых волос, словно опасаясь, что Лия его оттолкнёт, произнёс Ильинский. – Так вот – они коричневые. Как твои глаза, Лия.
Цвет глаз у моей любви – как камни в холодной воде.
– А я всегда думала, что они серые, – растерянно произнесла Лия. – Как ваши глаза, – тихо добавила она, но Вадим Борисович услышал.
По его губам скользнула улыбка, но не такая, как раньше, а тёплая и как будто решительная.
– Лия Лазарева, ты выйдешь за меня замуж?
Она подняла руку и коснулась кончиками влажных пальцев прохладной ладони Ильинского.
«Если это сон, – подумала Лия, – то я убью любого, кто попробует разбудить меня».
Спи сладким сном, не помни о прошлом.
Дом, где жила ты, пуст и заброшен.
И мхом обрастут плиты гробницы
О, маленькая девочка, со взглядом волчицы
Комментарий к V. Принятие
¹ Дейнерис Таргариен – одна из главных героинь сериала «Игра Престолов» и книжной серии «Песнь Льда и Пламени».
========== Звездопад ==========
Звук мотора лодки Корнева затих вдалеке, а Лия и Ильинский всё стояли в воде, не замечая того, как ярко-жёлтые лучи солнца всё сильнее прорезают листья прибрежных ив, играя на речной глади. Ильинский так и не отпустил от себя Лию, и она стояла, прижавшись к нему, рассеяно проводя пальцами по его плечу и глядя вдаль. Мысли были обрывочными и не задерживались, думать сейчас совершенно не хотелось. Происходящее до сих пор казалось чудесным сном, когда стоит только пошевелиться, и тонкая грань между грёзой и явью превратиться в пыль.
Совсем рядом из воды внезапно выскочила рыба, которая, должно быть, заметила комара и тут же плюхнулась обратно, поймав чешуёй солнечный свет и подняв фонтан крохотных брызг.
От резкого звука Лия вздрогнула, как будто просыпаясь, и рассеяно огляделась.
– Прохладно, однако, – заметила она, только сейчас начиная чувствовать, что вода в реке после дождей на редкость холодная. Для убедительности она кашлянула.
Ильинский встряхнулся, как будто отгоняя морок и, не говоря ни слова, направился к берегу, почти неся на себе Лию, которая крепко вцепилась в его куртку. Когда подошвы коснулись твёрдой земли, Лия в полной мере ощутила, как хлюпает вода внутри сапог, пропитав тёплые носки и чуть побулькивая при каждом движении.
«Попробую не двигать ногами», – подумала она, расстёгивая чуть подрагивающими от холода пальцами насквозь мокрый бушлат, рубашка под которым оказалась не менее промокшей. Влажная ткань липла к телу, а речной ветер неприятно холодил кожу. Лия почувствовала, как покрывается мурашками. Она недовольно стянула с себя неподатливый тяжёлый бушлат и, стараясь касаться его как можно меньше, бросила на траву рядом с собой. Она хотела снять обувь, чтобы вылить из неё воду, но на мгновение потеряла равновесие, стягивая сапог.
– Блядь!
– Что за слова? – она и забыла, что при Вадиме Борисовиче никому нельзя было материться. А Ильинский, в глазах которого плясали весёлые искорки, продолжил: – Вы же интеллигенция. Чёрт возьми – выражайтесь культурно, как от вас этого и ждут.
– Извините меня, пожалуйста, – в тон ему ответила Лия, стягивая второй сапог и оба носка, которые было хоть выжимай. – Я нечаянно, – она улыбнулась и перевернула сапог. На утоптанную траву берега хлынул поток воды. – А водичка-то ледяная.
– Тёплая, – возразил Вадим Борисович. – По крайней мере, теплее, чем когда я тонул.
– А когда вы тонули? – Лия с удивлением посмотрела на Ильинского. – Вы мне не рассказывали. А расскажите сейчас!
– Нет, – коротко усмехнувшись, ответил Вадим Борисович. – Вот покурю, тогда может быть. – Он похлопал себя по нагрудным карманам куртки и извлёк оттуда измятую пачку сигарет, по которой сразу можно было понять, что она промокла насквозь. – Смотри, что ты сделала, – он расстроенно выбросил пачку в густой ивняк. – Придётся теперь тащиться за сигаретами через всю деревню.
– Я могу сходить за вашими сигаретами, – наклонив голову, от чего непослушные пряди упали на лоб и залезли кончиками в глаза, произнесла Лия.
– Не надо, я сам схожу, – ответил Ильинский, подходя к Лие. – Можно? – он поднял руку и коснулся кончиками пальцев её лица.
– Конечно, – тихо произнесла Лия, чуть улыбаясь. Сердце стукнуло особенно сильно, а затем забилось, словно птица в сети.
Вадим Борисович аккуратно провёл ладонью по скуле, убирая волнистые пряди за ухо. Во рту пересохло, а щёки начинали гореть. Лия опустила глаза, чувствуя, как дрожь пронизывает всё её тело от одних только прикосновений Ильинского.
– Тебе есть, во что переодеться? – он внимательно посмотрел на неё сверху вниз.
– Нет. Все мои вещи увёз на лодке дядя Витя, – ответила Лия, вдруг отчётливо понимая, что всё, что у неё есть, надето на ней. И это всё мокрое насквозь и сейчас облепляет её тело, не оставляя Ильинскому простора для фантазии.
Она опустила взгляд и увидела, что её белая рубашка как нельзя более кстати обрисовывает грудь, а сквозь влажную ткань просвечивает бюстгальтер.
«Ой! – щёки, казалось, горели огнём. – Как неудобно-то…»
Лия исподтишка посмотрела на Вадима Борисовича, но только встретилась с ним взглядом. На душе стало легче, видимо, он не обратил внимания на её внешний вид, но в тоже время было как-то обидно – он ведь не обратил на неё внимания!
– Почему не попросила вытащить свой рюкзак?
– Вы видели глаза Малиновского? – усмехнулась Лия, проводя пальцами по влажным, начавшим виться ещё больше, чем обычно, волосам, очертив прядку, которую заправил за ухо Ильинский. – Я думала, он сейчас нас убьёт!
Нас. Слово приятно и непривычно кольнуло сердце, разлилось удивительным, почти ощутимым вкусом на языке. Она часто произносила это слово раньше, подразумевая при этом что угодно: коллектив стационара, студентов, себя и Ильинского во время выступлений на конференциях. Но если раньше это было просто слово, обозначавшее безликих обобщённых людей, то сейчас краткое и просто «мы» приобрело совершенно другое значение. Надо было только увериться, особенно убедить разум и кружащуюся в пыли не угасших сомнений душу, что всё это реально.
В дальнем уголке истерзанного, только начавшего залечивать раны сознания гнездилось беспокойство – Селефаис тоже был удивительно реален. Настолько, что его создателю Куранесу¹ пришлось дорого заплатить за прекрасное сновидение. Лие нужно было убедиться, что это не сон, что она сейчас не откроет глаза в холодном домике, за окном которого стелется туман – такой же, как и в её душе все эти страшные четыре дня.
«Что же делать?..» – она хотела слегка закусить губу, но, погрузившись в сомнения, слишком сильно сжала зубы. И эта внезапная вспышка боли дала ей ответ.
Понимая, что это глупо и отдаёт суеверием, Лия взглянула из-под ресниц на Ильинского.
Он ни разу не целовал её во снах.
Она открыла было рот, желая сразу же озвучить свои мысли, даже не боясь показаться смешной, но слова так и застряли в горле – Ильинский опередил.
Он поцеловал её. Сначала осторожно, будто спрашивая разрешения, а затем крепко и уверенно, полностью завладевая губами. Казалось, в этот поцелуй он вкладывает все: нежность, грусть и страх, которые повсюду сопровождали его. Чуть приоткрыв глаза, Лия увидела, как неровно подрагивают светлые ресницы Ильинского. А сердце трепетало и болезненно и сладостно сжималось в такт этим коротким взмахам, заметным на самой границе восприятия.
Пальцы Вадима Борисовича прочертили контуры шеи Лии, спустившись на открытые широко распахнутым воротом рубашки ключицы. Волна мурашек пробежала по спине. В сознании вспыхнула мысль, что он никогда не целовал её так. Хотя… что значит никогда? Это был их третий поцелуй.
– Вадим… Борисович, – тихо засмеялась Лия, понимая, что её хихиканье звучит похабно. Но она не могла иначе – пережитое напряжение рвалось на волю, а тепло рук, которые находились совсем близко от чуть прикрытой тканью груди, путало мысли, заставляя вести себя странно и как-то мерзко. – Не здесь же… – она попыталась высвободиться из его объятий, но он только крепче прижал её к себе.
– Я не обнимал тебя с весны, – произнёс Вадим Борисович, крепко и нежно проводя ладонями по спине Лии. Она чувствовала тепло его рук, которое буквально прожигало сквозь мокрую рубашку.
– Только не говорите мне про секс после ссоры, – хихикнула Лия, скользящим движением проводя пальцами по полуприкрытой рубашкой груди Ильинского.
– У нас другого и не было, – ответил Ильинский, глядя на Лию со смесью веселья и какого-то непонятного желания.
Даже то исступление, которое мелькнуло в его глазах в ту злополучную ночь, не было таким, от него скорее веяло безысходностью. Так, вероятно, пронеслось в шуршащих как листья ивы мыслях Лии, выглядят глаза, в которых переплетаются боль и гнев. Попытка доказать себе и всему миру, что то, что желанно более всего, на самом деле ненужно. Тщетная попытка обмануться и забыться. Сейчас желание было иным: тёплым, густым, подобно мёду, оно обволакивало, заставляя довериться. Лия чуть вздохнула и порывисто прильнула к губам Ильинского. Сама. В первый раз.
