Текст книги "Я тебе не нужен (СИ)"

Автор книги: shizandra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Ты принес им радость. Они будут сильны и ловки.

Май, чувствуя разливающуюся в теле слабость, повернулся. Медленно поднял глаза и застыл, не в силах пошевелиться от сковавшего его страха. Ласка… Вожак, которого зимой Май видел на холме. Пусть тогда он плохо разглядел его лицо, но взгляд… Пусть не было сейчас в нем ненависти, Май все равно узнал его. Но…

– Вы умеете разговаривать?! – от удивления он приподнялся, даже забыв свой страх. Спохватился, отвел взгляд и только сейчас вспомнил, что даже не знает, где находится.

Больше всего это напоминало пещеру. Нет окон, неровные стены, увешанные шкурами. Кажется, шкуры были везде. Они лежали на полу, закрывали вход, а одна такая же служила Маю одеялом.

– Я умею не только разговаривать, – чужак рассмеялся и встал, а Май почти зачарованным взглядом уставился на его тело, отличающееся от человеческого разве только пропорциями.

– Но я видел картинки в книге. Читал про вас. У вас есть клыки и когти. Вы ходите на четырех ногах. Вы… звери, – удивление ушло, сменившись почти детской обидой на то, что его обманули.

– Звери? У меня есть имя. Меня зовут Аэт. Я умею говорить. Я умею плакать и смеяться. Я хожу на двух ногах, а в свою звериную сущность превращаюсь только, когда нужна скорость, – вожак ласок подошел к ложу Мая, откинул шкуру, которой тот был укрыт и, проведя пальцем меж его ягодиц, облизал его, не спуская взгляда с лица своего… гостя. – А ты? Считаешь себя человеком?

Май покраснел и поджал губы, не найдя, что ответить.

– Так я и думал, – Аэт усмехнулся, склонился к нему, и Май снова замер, глядя на то, как пульсируют зрачки в его глазах. И почему он раньше не заметил, что у этого существа нет белка, зато радужка светло-янтарного цвета занимает все его пространство? Это было красиво. И страшно. – Ваши книги писали сказочники. Мой народ живет здесь испокон веков. Мы всегда чтили природу и старались не вредить ей, но когда сюда пришли те, что называли себя людьми, равновесие нарушилось. Они пришли с войной. Они пришли за тем, что им не принадлежало. Они забрали с собой таких, как ты, вынудив оставшихся без своей пары идти следом. А потом и жить в своих городах и своих домах, изменив их. Сделав своим подобием.

– Зачем я тебе? – от взгляда Аэта Маю захотелось спрятаться.

– Мои… звери начали забывать, кем они были. Кто они есть. Они слабеют, и зима жжет их. Ты вернешь им силу, как уже сделал это совсем недавно. Твой запах и твой вкус заставят нас снова вспомнить, что такое быть лаской. Я отпущу тебя, как только ты иссякнешь, а я возьму то, что хочу.

– Нет! Не надо…

Аэт рывком вздернул его подбородок, принуждая смотреть в свои глаза.

– А разве ты больше не хочешь увидеть своего сына? Попробуешь меня ослушаться и попытаться сбежать – и я оставлю тебя здесь до конца твоих дней. Выполнишь то, о чем я тебя прошу – вернешься домой.

Май поджал губы.

– Как я могу верить тебе?

– А разве у тебя есть выбор? Или ты знаешь, куда идти?

Май отвел глаза:

– Нет.

– Значит, выбора у тебя нет, – Аэт отпустил его и выпрямился. – Тебя покормят и дадут привести себя в порядок. Будь покорным эти сутки и, обещаю, в конце тебя ждет награда.

Май закусил губы, чтобы не ответить что-нибудь резкое, и вытянулся на шкуре, прикрыв глаза. Наверное, он все еще спит. Да, точно спит. Иначе почему он верит тому, кому верить нельзя? Почему он больше не боится?

…Его покормили. Обтерли влажными тряпицами. И оставили одного, лежащим на том же ложе. Он слышал их далекие голоса, хоть и не мог разобрать слов. Он смотрел в каменный свод, заменяющий потолок, и думал о том, что вода, которую ему дали, имела странный привкус. От нее бег мыслей замедлялся, а тело разгоралось все больше. Так, словно это его самый первый раз. Влажно между ног, не хватает дыхания и хочется стонать только от того, как овевает тело воздух. Май хотел коснуться себя, чтобы облегчить возбуждение, но к рукам словно привязали тяжелые камни. А потом погас свет. Пару долгих мгновений Май прислушивался к шорохам и звукам, но когда на его грудь легла чужая ладонь, он застонал протяжно и закрыл глаза.

Они касались его везде. Вылизывали его тело, играли со ставшими чувствительными сосками, раздвигали бедра и жадно собирали текущую по ним влагу. Его вертели, словно куклу, он слышал их дыхание, чувствовал их тяжелый запах возбуждения. Они стонали от удовольствия, собирая ртом его семя. И ласкали, ласкали, ласкали, словно выдаивая его, иссушая. Он уже сбился со счета, сколько раз изливался и почти потерял сознание, когда его оставили в покое. Снова обтерли и, укрыв шкурой, позволили провалиться в глубокий сон. А утром началось все сначала…

…– Ты обещал отпустить меня, – Май еле держался на ногах, но собственная одежда, которую ему наконец вернули, придавала сил и уверенности.

– И я сдержу обещание, – Аэт стоял рядом. – Ты выполнил мою просьбу и моя стая теперь сильна, как никогда, – он улыбался, но его взгляд снова пугал.

– Но тебя не было среди тех, кто приходил ко мне. Что же тогда нужно тебе? – задал вопрос Май, чувствуя, как замирает сердце.

– Мне холодно. Меня давно не греет живое тепло, – Аэт развернулся к нему, провел пальцем по ожогу, и Май попытался отшатнуться.

– Пусти!

– Тебя поцеловал огонь. Отдай.

– Что?! – Май потряс головой, борясь с ощущением кошмара.

– Я сам заберу его у тебя, – Аэт приблизил свое лицо почти вплотную, оскалился, а потом, отогнув его голову, впился отросшими вдруг клыками в изуродованную щеку. Май дернулся и страшно закричал от боли. Взметнулось перед глазами пламя пожара – его уже привычный кошмар, лизнул своим огненным языком и словно поглотил, обняв все тело. Май захрипел, а потом ускользнул в благословенную темноту.

…Он очнулся от холода. Тело, казалось, промерзло до самых костей, и Май свернулся в тугой клубок в попытке сохранить тепло. Сознание понемногу возвращалось к хозяину, и Май попытался понять, где он находится. Последнее, что он помнил – это лицо Аэта. А еще звучал в голове его голос. «Бойся того, кто живет среди теней». Май не понимал, да и не хотел понимать, что это значит. Не сейчас. А сейчас вокруг шумели деревья, в их верхушках завывал ветер, а тело закоченело от холода. Май со стоном распрямился, и взгляд упал на раздавленные, сплющенные почки орхолы. Сердце забилось отчаянно, и он, приподнявшись, завертел головой. Он знает это место. Отсюда его забрали ласки. Здесь он собирал орхолу. Значит, до крепости не так далеко.

Окрыленный вспыхнувшей надеждой, Май неловко поднялся на ноги, пошатнулся от слабости, но устоял. Надо дойти, он сутки не видел сына. Как он, что с ним? Страх за малыша придал ему сил, и Май пошел к виднеющейся вдали крепости, моля всех богов, чтобы солнце еще хоть немного подождало.

Идти было тяжело: тающий снег был рыхлым, и Май то и дело проваливался, хоть и смотрел под ноги очень внимательно. Но расстояние до крепости уменьшалось, и Май немного повеселел, хотя мысли о произошедшем и тревога за сына не оставляли его, мешая сосредоточиться полностью на дороге. Поэтому когда нога вместо ожидаемой твердой опоры вдруг ощутила пустоту, Май даже не успел понять, что изменилось, как кубарем покатился вниз по склону, обдирая руки. Его падение остановил ствол дерева, в который Май врезался плечом. Боль молнией пронзила все тело, и он заскреб ногтями по земле, застонав сквозь зубы. Когда она немного утихла, Май попытался встать, но только рухнул снова в грязь. От охватившего отчаяния и бессильной ярости на собственную беспомощность вскипели слезы под веками, но он только закусил губу так, что лопнула кожица, и попытался подняться снова. Но тело огрызнулось новой порцией боли, и Май заскулил, как раненный зверь. И солнце… почти село.

– Раят… – когда под веками появился образ синеглазой альфы, губы шевельнулись сами. Кулаки сжались, словно концентрируя силу, и в воздух взвился отчаянный крик: – РАЯТ!!!

В ответ завыл ветер в верхушках деревьев, и вконец обессилевший Май только рассмеялся горько и иронично. Достойный конец для уродца-омеги. Болит и ноет все тело, кожа на лице стянута слоем грязи, смешанной со слезами. И холод подбирается, готовый вцепиться в него своими когтями. Но это и к лучшему. Тело потеряет чувствительность и станет… хорошо. Совсем хорошо…

…Он смотрел, как темнеет небо. Как появляются на нем первые звезды. Еще не очень крупные и не такие яркие, как летом, по-зимнему колючие. А потом они вдруг завертелись в хороводе. Сначала медленном, но с каждым новым витком набирающем скорость. Так уже было однажды. Когда после пожара он почти вот также лежал на земле и смотрел, смотрел в летнее небо.

– Май!!

Собственное имя донеслось до него, как из-под земли. Или его донес ветер. А, может, он спит?

– Май!!

А голос знакомый. Значит, действительно, спит. Он слышал, что когда люди замерзают – они засыпают. И больше не просыпаются никогда.

– Май…

Лошадиное ржание, сдавленные ругательства, на миг звездное небо заслонило чье-то лицо. Обдало теплом, и Май улыбнулся: ему уже нравился этот сон. Но когда вдруг его начали трясти, как сломавшуюся куклу, Май зашипел недовольно. Больно… Больно?! Май сморгнул. Казалось, что ресницы опускаются, а потом поднимаются медленно-медленно.

– Май?

И он словно утонул в синих глазах, в которых плескались ужас и… нежность?

– Ра… ят… – выдохнул Май и улыбнулся.

Это еще не конец, хотя до него немного осталось

========== Часть 8 ==========

8.1.

Иногда ему казалось, что он все еще спит. Что он уснул там, в лесу, и просто не проснулся и теперь видит такой странный сон.

…Первый день возвращения он действительно проспал. Укутанный в теплое стеганое одеяло, напоенный душистым отваром, он провалился в сон, как только убедился, что с сыном ничего не случилось за его отсутствие, и Грасс заботился о малыше, как о своем собственном.

Ну а потом… Он до сих пор помнил свое удивление, когда, умывшись, кинул скользящий взгляд в крохотное зеркало. Он даже решил, что ему показалось, но, сколько бы он ни рассматривал себя – ничего не изменилось. И ровная, гладкая кожа была там, где еще совсем недавно были рубцы ожога. Май гладил поверхность зеркала, касался своего лица и не узнавал себя. Там, в зеркале, был чужак. С тонкими выразительными чертами, длинными пепельными волосами и прозрачными глазами. Он был завораживающе красив, но Май почему-то не мог смотреть на него, хоть и замирало сердце. И он снова спрятался под своим капюшоном прежде, чем выйти из своей комнаты после своего отсутствия.

…На него смотрели. Все равно смотрели. Жителей в крепости было не так много, а новости разлетались слишком быстро. И охотников поглазеть «на чудо» было немало. Хотя Май не мог их винить. Сейчас – не мог. До сих пор никто и никогда не возвращался, попав к ласкам, а он не просто вернулся, а вернулся и без следа своего уродства. Мысли о том, как теперь к нему отнесутся, мелькали в голове, но он слишком хорошо помнил властный голос коменданта, задававшего вопросы. Находясь в почти бессознательном состоянии, Май отвечал на вопросы честно и без утайки, просто не в состоянии придумать какую-нибудь ложь. И, похоже, это и убедило коменданта в правдивости его слов. Он долго удивлялся, спорил даже о чем-то с Грассом, но к тому моменту Май уже окончательно провалился в сон, больше похожий на обморок….

Поймав очередной любопытный взгляд, Май надвинул капюшон поглубже и увеличил скорость. После того дня он еще ни разу не видел Раята, но ведь не померещился же ему его голос и глаза. Раят спас его, но после этого ни разу не заходил, и Май наравне с благодарностью чувствовал беспокойство. А еще ему было любопытно. Он не раз слышал о том, что между омегой и альфой, повязавшей ее, возникает связь, но никогда не верил в это, считая досужими сплетнями, но… Раят пришел. Раят его спас. Значит, услышал. Почувствовал. И теперь Маю хотелось в этом убедиться, и он торопливо шел по коридорам к комнате Раята, надеясь, что тот не успел уехать куда-нибудь по делам крепости.

Но, похоже, эту дверь кто-то проклял: ему никто не открыл. Снова. Потоптавшись немного у порога, Май побрел назад, чувствуя себя очень странно. То, что было с ним у ласок, он помнил, словно сон, и никак не мог осознать себя и свое место в крепости. Наверное, надо было зайти к Грассу, но почки орхолы он так и не собрал и теперь не знал, как посмотреть в глаза лекаря. Стыдно было смотреть и на Павла. После того разговора в комнате дозорного, Май ни разу не видел его, и теперь не знал, стоит ли вообще пытаться что-то ему объяснить. Павел нравился ему. С самого начала понравился. Своим отношением, разговорами, улыбкой теплой. Вот только теперь Май при мысли о нем вспоминал почему-то не то, как оберегал его Павел, а то, как держал крепко, да увиденное в купальне его роскошное тело, прикоснуться к которому так хотелось.

Май вздохнул и остановился у приоткрытого окна, глядя на заходящее солнце. У него есть сын. И о нем должны быть все его мысли в первую очередь. Но Май видел слишком мало зим, чтобы не думать о том, что на рождении ребенка его жизнь не закончена. Хотя… кому нужна повязанная омега с ребенком? Пусть и нет сейчас его шрама, и людям больше не хочется отворачиваться при разговоре с ним, это на самом деле ничего не меняет. Жизнь постельной игрушки – не для него, а представить себе кого-то, кто захотел бы создать с ним семью, Май не мог. Уж лучше бы все осталось, как было. Тогда бы он… не мечтал. И не надеялся на чудо.

– Май? – знакомый голос окликнул его, и Май невольно напрягся, узнав его. Павел. Ну почему именно сейчас, когда вокруг нет никого, а мысли скачут в голове, словно испуганные белки? Но не ответить – значит, оскорбить. И Май повернулся к дозорному, почти робко улыбаясь:

– Здравствуйте, – и заторопился, заполошно пытаясь объясниться, пока не остановили. – Вы простите меня, пожалуйста. Я не хотел вас обидеть или…

– Ты… так красив… – короткий вдох, и Павел вдруг оказался так близко. Май застыл, забыв, что хотел сказать. Он только смотрел и смотрел в глаза дозорного, которые сейчас были такими… живыми. Восхищение, любование… Казалось, Павел вдруг потерялся. Забыл, где находится и кто он. – Я так давно тебя ждал. – Он ласкал взглядом точеное лицо, а потом вдруг обнял его ладонями, качнулся вперед и прижался губами к губам, опустив ресницы. Май вздрогнул от неожиданности и снова застыл в растерянности. Но мягкие губы жалили, согревали, не давали сосредоточиться. И тело отозвалось. Выгнулось навстречу чужому жару, сильному телу. Закрыв глаза, Май открыл рот, позволяя, а Павел вдруг отшатнулся.

– Прости. Я не должен был без твоего позволения, – зачастил он, и сердце Мая сжалось. От обиды ли, от разочарования. Но тут Павел поднял взгляд, и Май невольно отшатнулся от того, какими чужими вдруг стали глаза дозорного. Чужими, но такими горячими. – Нет, не уходи! – заметив его движение, Павел подался вперед и осторожно взял его пальцы в свои. – Позволь мне быть с тобою рядом. Оберегать, как раньше.

Май растерянно кивнул, не представляя себе, что сказать. Такого Павла он не знал. Совсем не знал. Но такой он… завораживал. И сердце бьется так сильно, когда он рядом.

– Спасибо, – Павел с чувством прижался губами к кончикам его пальцев, а потом отпустил и отступил, улыбаясь почти счастливо. Май невольно отразил его улыбку и поспешил уйти, пока не наделал глупостей. Стремительной тенью миновав коридоры, он влетел в комнату и запер дверь. Не хотелось никого видеть и слышать. Ему нужно… привести мысли в порядок. Мысли, чувства, желания. Скользнув взглядом по своему отражению в зеркале, Май подошел к кроватке, улыбнулся нежно, глядя на спокойно спящего сына. Пока спокойно. Грасс говорил, и Май ему верил, что пройдет совсем немного времени, и все изменится. Но Май не боялся: малыша он любил всем своим сердцем.

– Все хорошо, мое солнышко, – тихо шепнул он, поправляя одеялко и куклу Раята. – Все у нас с тобой будет хорошо…

Как смешно и странно… Его сын спит в кроватке, которую сделал Павел. А вот игрушка, которая лежит на его подушке, дело рук Раята. Действительно, смешно. Две альфы, два дозорных. Май поджал губы и отошел от кроватки, запрещая себе даже думать об этом. Раят делал игрушку для сына, а Павел… просто скучает по своему погибшему ребенку. И никому из них не нужен он, Май. И даже этот странный поцелуй… Павел никогда не сделал бы этого, если бы Аэт не избавил его от рубцов ожога. Всколыхнулось где-то внутри разочарование, но уже разворачивала свои крылья надежда. На счастье. Хотя бы на его маленький кусочек. Пусть даже и так. Май зажмурился и заставил себя расслабиться, в который раз повторяя, словно заклинание: «Пусть все идет, как идет»… Но как же хочется тепла для себя…

8.2

…Желания сбываются. Иногда. Когда богам хочется наказать.

Но все равно – это было, как в сказке. Никто никогда не делал Маю таких знаков внимания. Никто и никогда не смотрел на него так, словно он – целый мир. Теперь Май видел Павла часто, очень часто. Когда занимался домашними делами, тот возился с малышом, и Май порой просто замирал, с улыбкой глядя на мужчину, в руках которого сопящий малыш казался совсем крошечным. Когда он, закончив с делами и поручениями Грасса, решал отдохнуть, Павел вытаскивал его на прогулку. Он говорил много, проникновенно, то веселя, то заставляя грустить. Во время трапез Павел неизменно ухаживал за ним, чем вызывал недоуменные взгляды дозорных и других обитателей крепости, но очень скоро к этому привыкли, и Май немного успокоился. Правда, когда Павел преподнес ему в дар букет цветов, волнение вспыхнуло с новой силой. Волнение, предвкушение, легкий страх и надежда, которую он сам считал глупой, но убить которую не мог. Павел дарил ему все новые и новые букеты, осыпал комплиментами, веселил и развлекал, как мог, и Май все больше привыкал к его присутствию. Теперь он сам искал глазами Павла среди воинов, ждал новой встречи и ловил себя на том, что стал слишком много думать о дозорном. Но чем больше общался Май с Павлом, тем чаще видел Раята во сне. Сердце сжималось каждый раз, но, стоило проснуться и открыть глаза, как тускнел и словно обесцвечивался образ альфы. Ведь в реальности его ждал Павел. Павел, смотрящий на него с восхищением, нежностью и жаром. Павел, который делал забавные заколки для его волос или осторожно, словно боясь, что его оттолкнут, касался его руки. У Мая кружилась голова, стучало сердце, и улыбка не сходила с губ. Он чувствовал себя хмельным, пьяным, и ни странные и сочувствующие взгляды Грасса, ни грызущее, все-таки грызущее беспокойство за ушедшего в Дозор Раята – ничего не могло помочь сбросить этот сладкий туман с сознания.

…Павел поцеловал его, когда в лес вернулись перелетные птицы, а ночной воздух был сладким от распустившихся почек орхолы. Луна была такой большой и светила так ярко, что Май, завороженный ее серебристым сиянием, поднялся на самую вершину северной башни, чтобы полюбоваться окутанной матово сияющей дымкой долиной. Зрелище было настолько волшебным, что Май словно потерялся во времени. И не услышал тихих шагов. Только когда обняли его сильные, теплые руки, Май вскинулся и тут же обмяк, узнав Павла. До этой минуты дозорный часто прикасался к нему, но никогда – вот так откровенно и сильно. И сердце забилось от волнения. Май развернулся в его объятиях, вскинул голову, поймал взгляд затуманенных глаз Павла, а в следующую секунду к его губам прижались поцелуем. Жарким, требовательным, чуть-чуть болезненным. Май обнял Павла, ответил, и на этот раз тот отстраняться не стал. Только стиснул его сильнее.

Поцелуй закончился вместе с воздухом. Май отстранился, потупив глаза и слегка задыхаясь. Что скажет теперь Павел? Оттолкнет? Снова пожалеет о содеянном? Но вместо слов Павел взял в ладони его лицо, и на этот раз Май сам потянулся к нему. Они целовались долго, сильно. И Маю казалось, что у губ Павла сладкий привкус орхолы…

…Он вернулся к себе, когда скрылась уже луна и ночь наконец-то вступила в свои права. С опухшими и ноющими губами, полным сладкого томления телом. Сердце билось сильно, но ровно, и впервые Май улыбался, слушая его стук. Сознание еще пыталось докричаться до него, остановить, предупредить, но бесполезно. Маю было просто все равно. Он хотел получить все. Он купался в восхищении, любовании, улыбался еще немного робко в ответ, но всего этого было уже мало. Он хотел Павла. Хотел почувствовать себя нужным, любимым. Желанным. Хотел быть целым миром в чьих-то глазах. И когда Павел целовал его, ласкал его, гладя плечи и спину, Май беззвучно умолял: Еще-еще-еще… Даже если недолго продлится это счастье, он выпьет его до дна.

Сердце сжалось, когда Павел следующим вечером принес ему подарок. Серьги. Дорогие, красивые, из редкого белого металла, украшенные драгоценными камнями. Май смотрел на это чудо ювелирного мастерства и не знал, смеяться ему или плакать. Он никогда не прокалывал себе уши. И никогда не носил женских серег.

– Павел… – Май вскинул голову, почти поверженный мыслью о том, что дозорный просто смеется над ним, но, заглянув в сияющие серые глаза, осекся. Столько надежды было в них.

– Я сам выбирал их, – Павел почти нежно коснулся кончиков его пальцев. – Старик-ювелир сначала не хотел мне их продавать, но я его уговорил.

– Ты ездил за ними в город? – севшим голосом спросил Май, лихорадочно пытаясь найти объяснение, и невольно замирая. Ведь Павел мог и не знать, что мужчинам не принято носить серьги такой длины и из такого металла, считавшегося исключительно «женским». В конце концов, он – дозорный, а не придворный, который разбирается во всех тонкостях приличий. А то, что Май серег не носит – так под обросшими волосами ушей почти не видно, где там разглядеть, проколоты ли мочки.

– Да, – Павел кивнул, улыбаясь. – Я уехал рано утром, чтобы успеть вернуться. Они тебе нравятся?

– Очень, – Май был предельно искренен. Серьги ему действительно нравились. Вот только он никогда их не наденет. – Они красивые.

– И они подойдут к твоим глазам, – шепнул Павел уже в его губы. Май с радостью ответил на этот поцелуй, выкидывая из головы странные мысли, но сердце билось заполошно, слишком быстро. Впрочем, теплые руки Павла быстро уняли беспокойство. Правда, ненадолго…

…Светило яркое солнце, и воздух был таким теплым, что Май наконец решился погулять с сыном на свежем воздухе. Выслушав рекомендации Грасса, он накормил малыша, тщательно укутал уже сонно сопящий комочек и, прижав его бережно к груди, вышел из крепости. Это было немного непривычно – видеть, как меняются суровые лица дозорных при одном только взгляде на него. Как уходит тень озабоченности, смягчаются черты, а губы словно сами улыбаются. Но такое внимание Маю нравилось, и он искренне улыбался, отвечая на приветствия, а то и останавливаясь, чтобы немного поболтать. Особенно жадный интерес проявляли встречные омеги, которых в крепости было немного, да и те перешагнули свой средний возраст, но Май всегда с удовольствием выслушивал их советы. И когда он наконец оказался за пределами крепостной стены, солнце уже стояло высоко и по-настоящему припекало, и Май, пряча сына от прямых лучей и давая отдых телу, присел на широкий старый пень, словно специально оставленный для уставших путников и сторожем для еще тонких и гибких деревцев нарождающегося леса. Здесь было так хорошо и спокойно, но Маю, вдруг вспомнилось, как год назад он рыдал в свою старую подушку, вернувшись из деревни, куда ходил обменять добытые за зиму шкурки на одежду и нитки. Без шкурок и одежды, избитый и израненный, он мечтал только о том, чтобы умереть спокойно, безболезненно и тихо. Но прошел год, всего год. И он там, куда никогда не мечтал попасть и баюкает собственного сына. Своего ребенка, свое солнышко. Май светло улыбнулся и вдруг тихо-тихо запел, вспомнив колыбельную, которую ему пела когда-то на ночь мама. Простую, незатейливую песенку, от которой сжималось сердце. Он пел и пел, а потом, когда, словно вторя ему, запели птицы, умолк, вслушиваясь в их голоса.

За спиной хрустнула ветка, и увлекшийся Май испуганно вздрогнул, инстинктивным жестом прижимая ребенка к себе.

– Тш-ш-ш… Прости, я напугал тебя, – очень тихий голос был знаком, и Май расслабился.

– Павел…

Но тот словно и не услышал его.

– Все хорошо, я никому не дам тебя в обиду, – сократив расстояние между ними, он погладил шелковистые прядки, лежащие на спине и плечах Мая, склонился к нему, вдыхая запах. – Ты помнишь эту песню, да? Нашему сыну она нравится. Почему тебя так долго не было? – он говорил тихо, спокойно, но в голосе звучала такая тоска и мука, что Май застыл, не в силах остановить, прервать Павла, от слов которого стыла в жилах кровь. Нашему сыну?

– Я так скучал по тебе, любовь моя, – Павел подался вперед, обнял его, зарываясь лицом в волосы, нежно целуя шею. – Так скучал…

– Павел… – напряженным голосом произнес Май, поведя плечами. – Не надо. Ты меня с кем-то перепутал.

– Нет, не убегай снова. – Павел только стиснул его. – Анна, я не могу без тебя. Без тебя и нашего малыша.

– Нет! – Май вывернулся, выломался из его рук. Отшатнулся в сторону, развернулся к застывшему на своем месте дозорному. Губы тряслись от обиды и разочарования, пекло под веками. Кричать хотелось, выть, но от пепла ненависти, в который превращалось пламя в глазах Павла, словно сводило горло.

– Май… – неслышно выдохнул Павел и опустил глаза. Стиснул кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Уходи. Ты – не она. Поэтому уходи. Совсем уходи. – Он вскинул взгляд, и Май невольно отшатнулся. – Тебе больше не место здесь. УХОДИ!!!

От его крика проснулся Иллия, заплакал, и Май, которого плач сына заставил взять себя в руки, угрожающе зарычал, предупреждая Павла, и отступил на шаг, прижимая к себе плачущего малыша. А потом еще на один шаг и еще… А когда тень от деревьев скрыла его от взгляда все еще стоявшего на коленях Павла, развернулся и побежал к крепости, остановившись только, когда за спиной захлопнулась дверь его комнаты.

– Тш-ш-ш, все хорошо, маленький, все хорошо. – Ноги не держали, и Май обессилено опустился прямо на пол, укачивая сына. Прижался губами к крохотному лобику, глотая слезы, готовые брызнуть из глаз. – Я никому тебя не отдам, никто не сделает тебе больно, – он говорил и говорил, баюкая ребенка мягким голосом, а когда малыш успокоился и снова заснул, тяжело поднялся, уложил его в кроватку и буквально рухнул на пол рядом, цепляясь за ее край. Отпустил себя, позволив эмоциям взять верх, и тут же сжался, накрыв рот ладонью. Разочарование, обида, страх, горечь. И снова боль. Теперь стали понятны и серьги, и внезапный интерес, романтическое ухаживание и забота. Как только исчез шрам, Павел больше не видел в нем его, Мая. Для него он стал женщиной. Погибшей женой. И все это – для нее. Для НЕЕ!

– Я тебе не нужен, – Май зажмурился, стиснул зубы, пытаясь вернуть контроль над разбушевавшимися чувствами. – Не нужен…

Каким же дураком он был… Поверил, принял, позволил. Не заметил раньше, не увидел, не захотел видеть. Значит, сам виноват. Сам. «Бойся того, кто живет среди теней». Зазвучал в голове голос Аэта, и Май усмехнулся. Как коротко и точно. Бойся. Память тут же отозвалась полными ненависти глазами Павла, и Май, невольно содрогнувшись, заставил себя подняться. Надо уходить. Он всего лишь омега, и ему никто не поможет: в этом мире трезвый рассудок дозорного выше в цене.

========== Часть 9 ==========

Рассвет только-только занялся, когда Май вернулся домой, гремя бутылочками со свежим молоком в маленькой корзинке. Осторожно и очень тихо прикрыв дверь, чтобы не разбудить беспокойно спавшего всю ночь сына, он оставил одну бутылочку на столе, а остальные спрятал в холодном подполе. На пустых полках корзинка смотрелась сиротливо, но Май давно перестал беспокоиться по этому поводу. Он… как-нибудь проживет. Главное – чтобы с малышом было все хорошо.

Май подошел к старой кроватке, доставшейся ему «по наследству» от добрых людей, склонился к сыну, с ласковой улыбкой глядя на его личико. Малыш так быстро растет. И все больше становится похожим на отца. У него будут такие же скулы. И почти такие же синие глаза. Май невесомо коснулся губами чистого детского лобика, поправил тонкое одеяльце и неизменную куклу и вытянулся на своей кровати, прикрыв глаза и привычно расслабляясь. Набираясь сил перед новым днем. Сегодня надо связать собранные на той неделе и высушенные на солнце травы и повесить в кладовке. Работа не тяжелая, но нудная и долгая. Хотя Сара обещала прийти сегодня со своими мальчиками, чтобы помочь. К его травам она старалась не прикасаться, «чтобы не забрать их волшебную силу», но зато заботилась о его сыне, давая Маю возможность заниматься своими делами.

Под веками появился образ очаровательно улыбающейся молодой, но усталой женщины, и на сердце потеплело. В этом селении ее единственную Май мог назвать своим другом. Ее и ее двух сорванцов, носящихся по двору и знавших окрестный лес, как свои пять пальцев. За эти месяцы Май научил их различать целебные травы и теперь всегда знал, куда надо идти, чтобы пополнить запасы «злой ежевики» или «сонного цветка». Рядом с этой шумной, но дружной семьей Май отогревался душой и воспоминания уже почти не приносили прежней боли.

…Он скитался по большим селениям и маленьким городкам и все больше приходил в отчаяние. Он ненавидел жалость, но именно она кормила его и позволяла кормить сына. Люди жалели его, давали немного еды ему или малышу, привечали на ночь, но не пытались удержать следующим утром, когда Май уходил, поблагодарив хозяев за кров и пищу. Он пытался найти работу, но омега с маленьким ребенком никому не была нужна. Шрам больше не уродовал его лицо, и красивый тихий юноша нравился многим, и Май не раз слышал предложение отдать малыша в приют и стать чьей-то омегой, но его мутило от одной только мысли потерять сына. И он снова уходил. Дальше и дальше… Потерявшись во времени, пространстве, названиях городов и селений, отчаявшийся – он жил только мыслью о ребенке. Его уютное сопение или громкий плач, любопытные глазенки и улыбающийся беззубый ротик – сын стал спасением от тьмы, которая пыталась пробраться в душу. И, в конце концов, ему повезло. Наконец повезло. И пожилой мужчина, который согласился подвезти его до развилки, оказался разговорчивым. Он рассказал о семье, о внуках, о том, как плохо стало в селении без лекаря, который умер еще в прошлом месяце. Май встрепенулся и робко обмолвился о том, что разбирается в травах и умеет залечивать раны. И уже на следующий день обживал маленький, но очень уютный домик, стоявший почти на самом краю селения, которое жители с гордостью называли «городком».