Текст книги "Страсть гордой княжны"
Автор книги: Шахразада
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Свиток третий
– Глупая какая-то сказка, воистину… Царь-безумец отдает свою красавицу дочь замуж за убийцу. Отдает, как драгоценный перстень, каким жалуют за подвиги… Пастухи сражаются с дэвом… Он же их наверняка победит – куда человеку с таким чудищем биться!
– Сказки разные бывают, малыш. Иногда сказка только кажется глупой, ибо описывает глупые поступки для того, чтобы мы не следовали таким примерам, а вели себя хоть самую малость умнее, чем ведут себя, к примеру, сыновья пастуха в этой сказке.
Масуд задумался. Не в первый раз ему пришла в голову мысль о том, что взрослые порой сами не понимают собственных слов. И уж тем более не понимают собственных детей, даже если говорят с ними на одном языке.
«Должно быть, если не разговаривать, а только слушать мысли, будет легче понять друг друга…» Несомненно, пятилетнему малышу так же важно порой бывает найти общий язык с миром, как и вполне взрослым и уважаемым людям.
– Добрая моя Зухра, я хочу поделиться с тобой одним секретом…
Масуд прошептал это едва слышно.
– Я вся внимание, малыш, – серьезно ответила кормилица.
– Скажи мне, правда ли, что люди умеют понимать мысли других людей? Читать эти мысли? Правда ли, что могут разговаривать одними мыслями?
– Одними мыслями, малыш?..
– Ну да… Вот ты мне мысленно рассказала бы сказку, настоящую, а не эту, спрятанную за шелухой глупых слов про глупых людей и их странные поступки.
– Но я не умею только мыслями, Масуд. Я умею рассказывать только так…
– Ну как же не умеешь, уважаемая? – Масуд не на шутку удивился. – Ты же сама всего минуту назад мыслями сказала, что та крикливая вонючая старуха, которая приходит посплетничать с женой моего батюшки, приходится мне бабушкой.
– О Аллах всесильный, – Зухра прикрыла пальцами губы. – Неужели мой лживый язык посмел такое сказать?
– Да нет же! – Масуд сердито махнул рукой. – Не словами сказала, а мыслями. Ты слышишь, мыслями!
– Мыслями?!
Странное выражение ее лица заставило умолкнуть Масуда. «Аллах великий, – подумал мальчик. – Что я наделал? Теперь она, добрая моя Зухра, начнет бояться меня, словно я безумный дервиш».
«Бедный мой малыш… Должно быть, слишком жаркое сегодня солнышко… не стоило нам устраиваться в саду».
– Ну вот! – торжествующе воскликнул Масуд. – Вот ты меня пожалела, подумала, что не стоило устраиваться в саду.
Зухра улыбнулась нежно и чуть печально.
«Вот ты и вырос, мой маленький сыночек… – услышал Масуд чужие, о нет, ее, доброй Зухры, мысли. – Ну почему это произошло так быстро? Куда ты торопишься, малыш?»
– Тороплюсь, прекраснейшая? – переспросил Масуд.
«Постарайся ответить мне мысленно, дитя, – теплое облако любви согрело Масуда. – Подобно тому, как я сейчас обращаюсь к тебе».
«Повинуюсь, добрая наставница», – ответил Масуд. И удивился, сколь легко у него это получилось.
Зухра молчала, однако Масуд слушал ее рассказ об удивительном даре, который некогда был присущ всему семейству почтенного Рахима и передавался от отца к сыну. Дар этот – умение слышать мысли окружающих и мысленно же говорить с теми, кто может ответить, – оказался для уважаемых торговцев и наградой, и проклятием. Ибо они, о да, могли находить надежных партнеров и верных друзей, но также слышали и то, что никогда не должен был бы услышать муж от своей жены или сын от своей матери. И потому ровно за сто лет до его, Масуда, рождения прапрадед Рахима, почтенный Анвар-эфенди, отправился в незримо-далекую страну Сер, дабы там броситься в ноги великому магу и молить его, чтобы уснул этот дар-проклятие в нем и всех его потомках.
– Должно быть, маг оказался шарлатаном… Если это умение у меня все же проснулось.
– О нет, мальчик, – Зухра отрицательно качнула головой. – Маг, вернее, настоящий чародей, исполнил лишь то, о чем его просил почтенный Анвар-эфенди. Дар этот уснул. Но лишь уснул. Как спит он и посейчас у твоего уважаемого отца и спал у твоего мудрого дедушки. Понимаешь, малыш? Он уснул, но не покинул твой благословенный род.
– Понимаю, добрая моя Зухра. Ибо, бросаясь в ноги колдуну, всегда следует осторожно подбирать слова. Дабы получить именно то, за чем и отправился в странствие.
«Воистину так, малыш. Но ты не спросил еще, откуда я, простая кормилица, девушка из небогатого селения, знаю об этом?»
Масуд с недоумением посмотрел на няньку.
«Но разве это такая уж страшная тайна?»
«Мальчик мой, это не просто тайна. Эта самая что ни на есть тайная тайна. Даже мужчины твоего рода не знают об этом. А мне стало это ведомо в самый первый день моей жизни, как и многое другое, ибо был мой прапрадед спутником твоего прапрадеда в том самом странствии».
– И твой уважаемый дедушка рассказал тебе обо всем, да?
«Нет, мой хороший. Мне никто и ничего не рассказывал. Дело все в том, что дар этот столь велик, что, даже спящий, тяготит своего владельца и не дает его разуму свободы и радости. Поэтому маг и разделил дар сей поровну между твоим предком и его слугой, моим прапрадедом. Ведь известно, что половину боли человек всегда может выдержать, как и то, что вдвоем куда легче нести любой груз, даже тайный».
– Ой, понятно…
«В твоей семье и спала половина дара более сотни лет, как того просил почтенный эфенди. А в моем роду дар этот, вернее, его половина, не спал никогда. Однако у моего прапрадеда были только дочери, и потому дар стал передаваться по женской линии. Вот и оставалась вся эта история в тайне, ибо у женщин всегда хватает мудрости не выбалтывать попусту важных вещей, пусть и считаются они безмозглыми болтушками».
Теперь Масуд смотрел на свою добрую нянюшку совсем другими глазами. Воистину, не простая девушка из небогатого селения, а почти колдунья сидела напротив него с шитьем.
– О нет, – глаза Зухры весело смеялись. – Я вовсе не колдунья… даже не «почти колдунья». Просто дар твой, встретившись с моим даром… Он просто проснулся. Как просыпается человек, встретившись поутру с солнышком. Как радуется брат, увидев брата на пороге дома…
Масуд встал и низко-низко поклонился своей кормилице.
– Благодарю тебя, добрая моя Зухра. Ибо день этот стал для меня настоящим праздником.
– Не благодари, малыш. Ведь дар наш воистину и наказание, и щедрый подарок. Ты еще не одну сотню раз почувствуешь это, как почувствовала я в тот самый день, когда приложила тебя впервые к груди.
– Я верю тебе, прекраснейшая. Ведь я тоже с первого дня чувствую, как ненавидит, как боится меня женщина, что произвела на свет, как знаю, сколь много радости доставляю своему отцу, пусть и видит он меня далеко не каждый день, ибо торговые заботы частенько задерживают его допоздна.
– Да, малыш, это так. Испуг и отвращение твоей матери воистину столь громки, что не услышать его могут лишь те, кто от рождения и вовсе глух. Равно как и любовь отца к тебе громогласна и откровенна. Однако сейчас, Масуд, нам следует договориться держать в тайне твое умение. Никто не должен знать, что ты обладаешь каким-то особым даром. Ибо люди завистливы и всегда найдется тот, кто не побрезгует оружием, дабы лишился ты жизни вместе с даром, раз уж он, завистник, не может дар сей купить или украсть.
– Никто-никто не должен знать?
– Никто-никто, – кивнула Зухра.
– Даже отец? Даже отцу я не должен ничего говорить?
– Даже отцу, малыш. Он не поверит тебе. А неверие отца весьма тяжело для его сына.
– Повинуюсь, моя наставница. Но мы можем по секрету упражняться в безмолвной беседе, правда?
– И можем, и должны, мой мальчик. Ибо любое умение – и явное, и тайное – следует упражнять: никогда ведь не знаешь, что тебе понадобится завтра.
Масуд улыбнулся. В этой улыбке на детском личике Зухра с некоторым страхом увидела расчет настоящего купца, могущего во всем найти для себя прибыль.
«И да простит меня Аллах великий за то, что не утаила я этого знания… И ты, мой сыночек, прости меня, если сможешь!» – пронеслось в разуме доброй кормилицы.
Первый порыв ветра лишь слегка качнул полотно тяжелого паруса. Однако это дыхание ветра было столь долгожданным, что спутники Масуда закричали от радости. И крик этот оторвал юношу от размышлений, уведших его по тропе воспоминаний в сладкие и теплые дни его детства. Поистине счастливого, ибо любовью близких согревается душа человека, в любви близких вырастает она сильной, не боящейся невзгод и ценящей каждое мгновение счастья.
Свиток четвертый
Воистину, память человеческая устроена более чем удивительно. Много раз пытался вспомнить позже Масуд первый урок безмолвной беседы, что дала ему Зухра. Пытался и не мог. То ли ничему тогда он не научился, то ли ничего не удивило юного ученика. Быть может, учение шло из рук вон плохо. Как же иначе объяснить, что маленькому своему ученику, не по годам мудрому, кормилица решила рассказывать сказки… молча?
И этот первый сказочный урок Масуд помнил и сейчас так, будто дело происходило вчера. Хотя с тех пор прошло… О Аллах всесильный и всемилостивый, как не хочется считать годы, что незаметно складываются в десятилетия!
Стоял душный летний вечер. Еще несколько минут – и он должен был превратиться в еще более душную ночь, оттого что чернота окутывала старый сад за домом воистину более чем беспросветная. Зухра очень любила сад в эту пору: тишина, не нарушаемая ни людскими голосами, ни пением птиц, ни даже шепотом звезд, рассказывала ей удивительные сказки.
Так, во всяком случае, она всегда отвечала Масуду на вопрос, откуда она, Зухра, знает столько сказок.
– Ночь рассказала, малыш… – И гладила мальчика по голове.
– Но, добрая моя кормилица, ночью же так страшно… Черно…
– Глупенький мой сыночек. Ночью спокойно, ночью все живое собирает силы для нового дня, купаясь в прохладных лунных лучах. Ночная прохлада освежает, очищает разум от гнева и боли, внушает высокие мысли. Нет для человеческого разума лучше времени, чем ночь.
Масуд в ответ на это только пожимал плечами, а нянька не просто чувствовала страх своего малыша – этот страх заставлял и ее зябко втягивать голову в плечи. Вот поэтому и решила мудрая Зухра этой душной ночью выйти в ночной сад вместе с Масудом.
О нет, она не стыдила его, говоря, что мужчине невместно бояться темноты, не смеялась над его страхами – ведь каждый чего-то боится, все равно, молод он или стар. Так уж устроил Аллах всесильный, и не стоит глупому правоверному бороться со столь мудрым устройством мира.
– Дай руку, Масуд. Не бойся, опусти глаза – у нас под ногами каменная тропинка… Вот мы сделали один шаг в глубину сада, вот второй… А теперь слушай. В давние-давние времена стоял в одной деревне старый храм. И все было бы ничего, если бы не поселился в том храме оборотень. Стали люди бояться к храму подходить: то покажется им, что ступени скрипят, а то вроде смеется кто-то. Жуть, да и только.
Масуд молчал, лишь крепче сжимал руку Зухры. Та ненадолго остановилась и погладила мальчика по плечу.
– Вот видишь. Даже в далекой стране, что лежит на самом восходе солнышка, живут люди, которые чего-то боятся… Так вот. Как-то раз собрались жители деревни в доме у старейшины, думать стали, как оборотня усмирить. И так прикидывали, и эдак, а ничего решить не могли. Кто же по собственной воле ночью в храм пойдет?
Масуд вцепился в руку Зухры еще сильнее: ему почудилось, что там, по правую руку, темнота стала еще темнее и от нее во все стороны с тихим-претихим шорохом расползаются черные-пречерные щупальца…
Зухра вновь погладила малыша по головке и положила руку на шею, чтобы мог Масуд чувствовать тепло ее ладони.
– А в это самое время, – голос кормилицы звучал не таинственно, а совсем буднично, словно не среди страшного черного ночного сада рассказывает она сказку об оборотне, а в теплой и уютной комнате, освещенной дюжиной свечей, – пришел в деревню торговец снадобьями. Звали его Тасукэ, был он молод, а потому ничего не боялся. Рассказали ему старейшины о своем жутком соседе, а Тасукэ им ответил:
– Да неужели никто с оборотнем справиться не может? Ладно, помогу вам – сам в храм пойду.
– Какой смелый… – пробормотал Масуд. – А что, он и в самом деле ничего не боялся?
– Должно быть, нет, раз уж решился в одиночку в старый храм войти.
– Бывают же на свете смелые люди… – как-то совсем по-взрослому вздохнул мальчик.
– Да, малыш. Каждый из нас, живущих под рукой Аллаха всесильного и всевидящего, по-своему смел. Надо лишь дождаться того мига, когда твоя смелость и решительность кому-то понадобятся.
– А что было дальше? Что сделал оборотень со смелым торговцем?
– Дождался Тасукэ ночи и в храм отправился. А осенью ночи тихие: ни звука кругом. Сидел Тасукэ в храме, сидел, скучно ему стало, он и зевнул. Да так громко! Запело эхо на всю округу, все вторит, вторит, остановиться не может. Наконец стихло все. Видит Тасукэ – стоит перед ним оборотень, улыбается.
– Ой… – Как захотелось Масуду сейчас оказаться как можно дальше от этого черного сада! Но Зухра была рядом. «А она все-таки девчонка… – вдруг совсем по-взрослому подумал Масуд. – Девчонка, а ночи не боится».
Зухра, должно быть, услышала эти мысли Масуда, улыбнулась, пусть даже в ночном саду не было видно ее ясной улыбки, и продолжила:
– Ты кто такой? – спрашивает оборотень. – Смельчак, что ли? Один ко мне пришел?
– Конечно один. А то с кем же? – не понял Тасукэ и снова зевнул.
Оторопел оборотень:
– Так ты что же, меня не боишься?
– Что значит «боишься»? – не понял Тасукэ.
– Чудак ты, да и только! – захихикал оборотень. – Все люди на свете чего-нибудь боятся. Вот ты чего боишься?
– Отстань от меня, – рассердился Тасукэ. – Не возьму в толк, о чем ты речь ведешь.
Примостился оборотень рядом с Тасукэ и объяснять принялся:
– Понимаешь, – говорит, – ты обязательно чего-нибудь бояться должен. Вот я, к примеру, оборотень. Меня все боятся, потому и в храм не ходят.
– Ты? Оборотень? – переспросил Тасукэ. – Никогда бы не подумал!
– Да, я – оборотень, – гордо ответил тот. – Ты тоже меня должен бояться.
«А почему надо бояться оборотня?» – Сначала эта мысль промелькнула в голове Масуда. И лишь мгновение спустя он решился переспросить вслух.
– А почему, мудрая Зухра, надо оборотня бояться?
«Так думал сам оборотень, малыш… Он знал, что все его боятся, вот и принимал это как должное. А тут появился человек, который даже не знает этого слова… Вот оборотень и растерялся».
Такой ответ Зухры вполне удовлетворил Масуда, и лишь много дней спустя, вспоминая этот душный темный вечер, понял мальчик, что ответила-то нянька мысленно! А вслух она продолжала сказку:
– Ну вот еще! – ответил Тасукэ. – Дурак я, что ли, тебя бояться. Уж если я чего и боюсь, то это золотых монет. Как увижу – мурашки по коже.
– Какой странный торговец, – в голосе Масуда зазвучали нотки купеческого сына. – Должно быть, дела Тасукэ шли совсем скверно, если он боялся золотых монет. Должно быть, только медяки и водились в его кошеле.
– Не думаю я, малыш мой. Вот послушай, что будет дальше.
– Ну, я же говорил, говорил! – обрадовался оборотень. – Все на свете чего-нибудь да боятся.
– Все? Все-все? – не поверил Тасукэ. – И ты тоже?
– Я? – задумался оборотень. – По правде говоря, боюсь я вареных баклажанов. Прямо до дрожи боюсь. Запах у них противный, с ума меня сводит.
«Вот дурачок! – подумал Масуд. – Какому-то неизвестному прохожему взять и выболтать свою тайну… Должно быть, это был ненастоящий оборотень. Глупый, какой-то недооборотень…»
Зухра беззвучно рассмеялась:
«Недооборотень? Смешное слово. Нет, оборотень как раз был самый обыкновенный. Он же все время был один, вот и забыл, что при разговоре с незнакомцами мудрее всего держать язык за зубами. И уж не откровенничать с кем попало».
– Слушай же, что было дальше. Посмотрел оборотень в окошко. «Светает уже, пора мне уходить, – говорит. – Приходи завтра, я тебя пугать буду!»
На следующую ночь Тасукэ снова отправился в храм. Захватил он с собой большой чан с крышкой и много-много баклажанов принес. Сварил их, крышкой закрыл и ждать стал, когда оборотень пожалует. В полночь тот явился. Идет, потом обливается. Присмотрелся Тасукэ получше, видит – несет оборотень большой мешок. Отдышался и говорит:
– Ну, готовься, сейчас я тебя пугать буду.
Вынул он из мешка горсть золотых монет и в Тасукэ швырнул.
– Ну что, страшно тебе? – спрашивает. – Сейчас еще страшнее будет.
Бросился Тасукэ от оборотня, бегает по храму и кричит:
– Ой, боюсь! Ах, боюсь!
Масуд громко рассмеялся. И с удивлением заметил, что вокруг не чернющая-пречернющая ночь, а всего лишь темно-фиолетовые сумерки. Высоко в небесах мерцают яркие звезды, а луна льет прозрачный голубой свет на деревья и траву, на Зухру и на него, глупого трусливого мальчишку. Даже сказка про оборотня перестала быть страшной, да и сам оборотень перед мысленным взором Масуда вдруг превратился в никчемного суетного старикашку, который не может испугать никого.
– Обрадовался оборотень, – продолжала Зухра. – Кричит: «Все чего-нибудь боятся! Я был прав!» Бегал Тасукэ по храму до тех пор, пока оборотень весь пол золотом не усыпал. А потом подбежал к чану да крышку-то и открыл. Вырвался оттуда пар, и наполнился храм запахом вареных баклажанов. Поморщился оборотень, задергался весь, а потом опрометью из храма бросился. Выбежал в сад, за дерево схватился и превратился в гриб, большой-пребольшой.
Обрадовались жители деревни, что от оборотня избавились. Накупили у Тасукэ в благодарность много-много трав и снадобий. А потом пошли в храм золотые монеты собирать. Смотрят – а это и не монеты вовсе, а грибочки. Так ни с чем и ушли.
– Выходит, глупые жители деревни простого гриба боялись? Они хоть поняли потом, что страхи их совсем пустыми были?
«Говорят, сынок, что гриб тот до сих пор у храма стоит. Сначала жители его съесть хотели, да раздумали: может, он ядовитый, раз оборотнем раньше был…»
Масуд хмыкнул. «Совсем как взрослый… Да, быстро растет мой сыночек, – подумала Зухра. – Настоящий мужчина растет, во славу Аллаха всесильного и всевидящего!»
«Странные какие-то все-таки эти деревенские жители… Простого гриба боятся. Оборотней, которых и вовсе нет на белом свете, боятся. Жизни свои кому попало доверяют…»
Масуд сделал несколько шагов по тропинке. Он и не заметил, что произнес эти слова не вслух, а воспользовался внутренней, безмолвной речью. Мальчик уже не боялся ночи, потому что она была вовсе не черна, не боялся отпустить руку кормилицы, потому что она была всего лишь слабой женщиной и ее следовало защищать. Не боялся он и оборотней, потому что вовсе в них не верил.
И совсем не боялся этой безмолвной беседы, не боялся речей, которые не слышны, ибо посвященным тайна их открыта, а разум непосвященных к этому чуду не готов.
Вот так и смогла мудрая Зухра сделать следующий шаг в овладении удивительным, давним и временами столь непонятным умением. Нет, она не знала, когда ее малышу пригодится такое умение, как не знала, пригодится ли оно ему вообще. Но все то, что дано Аллахом всесильным, – человеку во благо. Надо лишь вовремя поблагодарить творца всего сущего и это умение из непонятного дара превратить в полезный.
Свиток пятый
Нечасто удавалось юному Масуду вернуться вспять по реке времени мысленно. Нечасто мог он улучить несколько минут, чтобы просто побыть наедине с самим собой, взвесить события прошедшего, быть может, посмотреть на день сегодняшний через призму дня вчерашнего. Ведь иногда там, в дали прожитых лет, и кроется ответ на сегодняшние трудные вопросы, которые не дают человеку спокойно смотреть в глаза собственному отражению в зеркале.
Отец Масуда, достойный Рахим, как мы помним, очень обрадовался рождению первенца. Ведь он верил, что тот, когда вырастет, продолжит его непростое торговое дело. Эта мечта любящего родителя вполне понятная, и трудно с этим спорить. Малышом Масуд оправдывал все надежды своего любящего отца. Однако, когда Масуду исполнилось семнадцать, юноша отчетливо понял, что отец осторожничает, опасается доверить ему торговлю, не решается поручить что-либо более серьезное, чем проверку дневной выручки или учетных книг, исписанных рукой хитрого управляющего.
Масуд пытался понять, отчего отец, безусловно, радующийся усердию сына, не торопится довериться ему в делах. Пытался вспомнить, когда подвел Рахима или хотя бы солгал. Но, увы, ничего не приходило в голову. И поручения отца он выполнял всегда усердно, и не лгал ему (ну, или старался этого не делать без крайней нужды)…
«Так в чем же дело, Зухра? – как-то раз решился он задать вопрос своей кормилице. – Отчего отец так осторожен со мной?»
Самые нужные, самые важные беседы, особенно те, которые вовсе нельзя никому доверить, Масуд и Зухра вели мысленно. Так было куда легче сохранить тайну. Да и упражнение в безмолвных разговорах никогда не оказывалось лишним.
Зухра, конечно, не могла знать всего, что происходило между отцом и сыном, однако подсказала совсем простой выход.
«Малыш, попробуй вспомнить что-то из своего, возможно, совсем далекого прошлого, что вызвало у твоего отца покровительственную улыбку. Быть может, после какого-то разговора он сказал, что все это лишь твои выдумки…»
– Выдумки? – От удивления Масуд заговорил вслух.
– Конечно. Обычно мы начинаем сомневаться в своих близких очень и очень не сразу, ибо изначально верим им и верим в них. Но бывает, что какая-то давняя детская выдумка, невинная шалость, вроде лягушки на ковре в курительной комнате или под одеялом у старшей сестры, навсегда превращает мальчишку, да и девчонку тоже, в изгоя в собственном доме.
Масуд с некоторым удивлением слушал свою обычно немногословную и спокойную няньку. Должно быть, в ее судьбе было что-то, что вложило нешуточное волнение в эти – такие простые! – слова.
Юноша покорно склонил голову и позволил Зухре потрепать себя по волосам – так она делала в те счастливые дни, когда мальчишка был ниже ее ростом. Сейчас же, когда Масуду исполнилось семнадцать, невысокой Зухре приходилось поднимать голову, чтобы посмотреть в глаза своему «малышу».
Следуя ее мудрому совету, Масуд устроился в тени старого орехового дерева на заднем дворе и попытался вспомнить день за днем, сколь вообще такое возможно, все свои беседы и просто встречи с отцом. Попытался припомнить и те дни, когда вместе с Рахимом отправлялся к родне погостить и когда просто гулял, радуясь тому, какая крепкая и уверенная рука у отца и как уютно в ней его, старшего сына, ручонке.
Светлые картины детства на удивление легко увлекли его вспять по реке времени, позволив вновь почувствовать себя мальчишкой сначала в тринадцать, потом в десять, потом в семь лет… И тут, о счастье, что есть на свете мудрые советчики, вспомнился Масуду вечер накануне Рамадана, когда он решился открыть отцу свой секрет. Пусть Зухра не раз предупреждала его, что об умении безмолвно беседовать никто посторонний знать не должен, но отец же вроде вовсе не посторонний. И, быть может, он тоже, тайком, упражняется в подслушивании чужих мыслей. Так разве не обрадуется он, узнав, что можно найти в любимом старшем сыне не только наследника, но и тайного собеседника?
Должно быть, именно так рассуждал шестилетний Масуд, когда однажды вечером вошел в кабинет отца. Рахим с головой ушел в работу и даже не сразу заметил, что открылась и потом закрылась дверь.
– Батюшка… – вполголоса позвал Масуд.
Но отец головы не поднял. Похоже, он даже не услышал.
– Отец! – чуть громче повторил Масуд.
Но и это не помогло – Рахим скрипел пером с таким усердием, словно старался оставить надпись видной и на каменной столешнице.
Тогда Масуд решил, что следует позвать отца мысленно, как уже много раз он звал добрую свою нянюшку.
«Отец! Ответь мне!»
И в этот миг Рахим вздрогнул. То ли напомнил о себе старый шрам, что беспокоил его после давнего сражения с неверными, посмевшими бросить алчущий взор на стены Великого города, то ли сквозняк был совсем уж ледяным. Однако Рахим вздрогнул и этим укрепил надежду в душе сына.
– Отец мой, позволишь ли прервать твои занятия?
– Сынок, ты меня напугал. – Рахим оторвался от бумаг с видимым удовольствием. И этим еще больше укрепил Масуда в его надежде.
– Батюшка, мне нужно задать тебе очень важный вопрос. Ты позволишь?
– Малыш, ну зачем такие церемонии? Что случилось? Ты захворал?
«Аллах великий, ну почему я должен сразу захворать? Неужели только это тебя волнует, добрый мой усталый отец?» Увы, вот этого не услышал Рахим, а жаль. Однако арба судьбы, как и время, катится только вперед…
– Нет, добрый мой батюшка. Однако я должен открыть тебе одну важную тайну.
– Ну что ж, мой любимый сын, – быть может, и против желания, однако в голосе Рахима зазвучала ирония. – Я весь обратился в слух…
Однако эта ирония не насторожила мальчика, который решительно продолжил:
– Отец мой, я слышу мысли других людей.
Масуд проговорил это на одном дыхании и лишь потом поднял глаза на отца. Он, в тайне от самого себя, надеялся, что отец сейчас встанет, обнимет его за плечи и скажет что-то вроде: «И я, малыш, тоже…»
Однако надежде этой, увы, сбыться не суждено было. Отец широко распахнул глаза и даже слегка привстал.
– Что ты слышишь? Какие мысли?
Масуд пожал плечами – совсем как делал это его отец, когда объяснял что-то важное нерадивым слугам.
– Я слышу мысли других людей!
– Да? – Рахим улыбнулся. Он-то уже понял, что сын просто неумно шутит. Да и к тому же отрывает его, озабоченного отца, от расчетов.
– Да, мой добрый отец. Слышу, хотя иногда люди мыслят так же невнятно, как и говорят.
Рахим не мог не улыбнуться серьезности этих слов в устах семилетнего мальчишки. О, конечно, он готов был поддержать любую игру сына, однако сейчас было видно, что Масуд вовсе не шутит и что никакой игры тут нет: мальчик искренне верит в то, что говорит.
– И что же за мысли ты слышишь, мой любимый колдун?
– Ты не веришь мне?
– Верю, сынок. Конечно верю…
– Ты не веришь… – Глаза мальчика потухли, плечи опустились.
О, если бы у Масуда хватило смелости в этот миг повернуться и уйти! Или у Рахима хватило мудрости сказать, что верит, и попытаться подыграть сыну. Однако ни смелости у одного, ни мудрости у другого недостало, чтобы прервать эту игру, и потому далее случилось то, что случилось.
– Да будет так, отец. Раз ты мне не веришь… Тогда проверь меня!
– Да будет так, сын! – Еще миг – и Рахим бы рассмеялся. Или разозлился всерьез. И даже сейчас можно было бы превратить все в шутку. Увы. Настроение отца, словно огромное зеркало, отразило серьезность сына. – Я проверю тебя.
Он опустил обе ладони на стол и пристально взглянул прямо в лицо сына.
– Итак, мой юный маг, о чем я сейчас думаю?
И стал думать о Коране, что раскрытым лежал на отдельном столике черного дерева. Конечно, мысли уважаемого Рахима тут же пошли дальше: он уже не думал о книге, пусть даже и самой главной в жизни каждого правоверного. Мысли его улетели к жизнеописанию пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует, потом вернулись к наставлениям, оставленным им… Потом взгляд Рахима перескочил на свежеочиненное перо, ведь наставления пророка были записаны… Потом вновь переметнулся к окну – окно выходило на полуночь, а не указывало направление на Мекку, город, священный для каждого приверженца Аллаха всесильного и всемилостивого. Одним словом, то были самые обыкновенные мысли самого обыкновенного человека.
Масуд честно пытался уследить за ними, так же честно потерпел поражение, ибо он успел лишь понять, что речь идет о книге. Какой-то из книг, что в изобилии украшали кабинет.
Мальчик ответил на пристальный взгляд отца не менее пристальным взглядом и твердо сказал:
– Ты думаешь о книге, отец.
Рахим рассмеялся.
– Малыш мой, давай закончим эту глупую игру. Я тебе верю, конечно. И знаю теперь, что ты умеешь читать мысли. А сейчас беги, меня ждут важные бумаги.
Рахим, конечно, рассмеялся от облегчения, ведь он-то думал не о книге, а о священных для любого правоверного вещах: о Коране, о мудрости пророка, об истории великого учения…
Масуд расстроился. О нет, не просто расстроился – тяжкое, безысходное отчаяние охватило его. Он помнил, как светло улыбнулась Зухра подобному признанию, какую огромную тайну она ему открыла. А отец… Нет, отец оказался самым обыкновенным – таким же недоверчивым, как любой другой взрослый.
Спина мальчика согнулась, на глаза набежали слезы, и он вышел, шаркая ногами, как столетний дед. Увы, отец ему не поверил.
Рахим же вернулся к своим занятиям. Но где-то в глубине души сохранилось это воспоминание: и об игре сына, и о том, что Масуд прервал очень важную работу, а значит, игру ставит выше дела.
Увы, Рахим одной частью разума сознавал, что сыну всего семь лет. Но другая часть, та, что была занята важными расчетами, втайне досадовала, что пришлось прерваться ради глупой игры.
А мальчишка запомнил, что отец ему не верит. И чем больше старался он завоевать доверие отца, тем чаще тот вспоминал, как глупая откровенность сына оторвала его от важного и нужного дела.
О Аллах всесильный и всевидящий, из каких крохотных зерен порой вырастают высокие леса, закрывающие прекрасное солнце истины!
Нечто подобное пришло и в голову Масуда, когда он вспомнил эту давнюю и такую, на первый взгляд, невинную историю. «Аллах великий, – пронеслось в голове юноши, – я потратил более десятка лет, мечтая об отцовском доверии. И не понимая, что никому и ничего доказывать не надо. Словами не надо, надо доказывать делами. Ибо лишь дело поможет убедить моего отца, упрямого подобно тысяче ослов, что нет у него помощника надежнее сына, как нет и опоры надежней».
О, как был бы счастлив Рахим, если бы смог услышать эту мысль сына! Но, увы, дар великий в нем не просто спал, а спал мертвецким сном. И сон этот опровергал давнюю истину, что неведение – благо.
