Текст книги "Кольцо смерти"

Автор книги: Сергей Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Совершив смелый обгон, Гранин и не думал сбрасывать скорость. Напротив, на длинной прямой он развил просто чудовищные при таких условиях три сотни километров в час, продолжая выжимать из двигателя все возможное и рискуя сжечь топливо раньше окончания гонки. На этой прямой он почти настиг своего партнера, и теперь их разделяли всего два корпуса.

Всем казалось, что на этом Гранин и остановится, но вопреки здравому смыслу он сразу же стал атаковать Князева, попытавшись обойти его на вираже, перед которым оба резко затормозили.

То, что произошло в последующие секунды, вообще не поддавалось логичному объяснению, и впоследствии явилось предметом горячих споров среди ярых поклонников автоспорта и спортивных комментаторов. Кто-то уверял, что всему виной оказалась скользкая дорога, другие подозревали скрытное, но жесткое, соперничество между пилотами команды "Дрим-Моторс", третьи склонялись к обычному спортивному азарту, который всецело охватил партнеров по команде, заставив забыть об ее интересах. Как бы то ни было, но Князев не уступил "Пилоту Номер Один" и опасно подрезал его машину, что едва не привело к столкновению. Гранин среагировал мгновенно, но был вынужден съехать на, успевшую раскиснуть от дождя, "зеленку". Его "Порше" выскочил на стриженый газон и с трудом выбрался по прямой на твердое покрытие трассы, срезав угол, но потеряв несколько секунд. Наверстать упущенное было уже невозможно. Кроме того, воспользовавшись ситуацией, Бразаускис и Фишер смогли опередить Гранина, и в итоге Сергей пришел на финиш лишь пятым.

Когда Гранин остановил машину у бокса команды и вылез из нее, на его лице трудно было прочесть, какие мысли одолевают Сергея. Только губы, плотно сжатые в прямую линию, выдавали далеко не радужное настроение. Он даже не подошел к Князеву, которого окружили едва ли не все члены команды и целая толпа репортеров, чтобы поздравить партнера с успехом, лишь бросив в его сторону короткий пронизывающий взгляд, говорящий о многом. Он прошел в бокс и тяжело опустился в раскладное кресло, попросив кого-то из механиков принести "Колы". Потом он с жадностью выпил всю бутылку, обтер полотенцем потное лицо и, как ни в чем не бывало, с улыбкой, встретил подошедшего к нему Дремина.

– Ничего, Серж, всякое бывало, – попробовал ободрить его хозяин команды. – Пятое место тоже неплохо… для начала.

– Да, первый блин – комом, – ответил Гранин с грустной шуткой и развел руками. – Я сделал все, что мог.

– Знаю, знаю… Чуточку не повезло.

– Везение здесь ни при чем. Не хочу никого винить, но механикам еще нужно поработать над слаженностью…

– Да, конечно. Если бы не те секунды, потерянные на пит-стопах, Гран-При был бы у нас в кармане. – Дремин замолчал, задумчиво глядя на него, а затем слегка нахмурил брови и спросил: – А что там у вас произошло с Князем?..

– Ничего, – сухо ответил Гранин.

– То есть как "ничего"?.. Все видели, что вы сцепились…

– Иван Михайлович, интересы команды, конечно, превыше всего, но я не намерен впредь тащить Князя на подиум такой ценой.

– Что вы хотите этим сказать, Гранин? – еще больше нахмурился Дремин.

– Только то, что у меня украли Кубок. Пустяк, не правда ли?

– Я не понимаю… Вы же сами сказали, Сергей, что никого не вините в своей неудаче.

– Не виню, поскольку не имею веских оснований. То есть доказательств. Но, согласитесь, не слишком ли много случайностей для одной гонки? Два отвратительных пит-стопа у меня, плюс недолив горючего, у Князя все – о, кей! И вообще, мне не нравится поведение нашего Ника. Партнеры не должны так поступать.

– Вы на него обижены? Но ведь вы оба… слишком завелись.

– Я не девица, чтобы обижаться. Просто я хочу поставить вас

в известность, что больше со мной этот номер не пройдет.

– Ну-ну, остыньте, Серж! Вас можно понять, но, право, не стоит так резко реагировать на случившееся. Это – досадное недоразумение, и только!.. Не забывайте, что вы оба – одна команда, как и все остальные. Не хватало только, чтобы между вами возникла склока.

– Не беспокойтесь, разбираться с ним я не намерен.

– Вы даете мне слово?

– Да. Но оставляю за собой право самостоятельно принимать решения на треке… сообразно ситуации.

– Вам никто в этом праве не отказывал.

Гранин промолчал, потом повернулся и пошел вглубь бокса.

– Куда вы, Сергей?

– В душ, – коротко бросил тот через плечо.

Дремин задумчиво потер подбородок рукой, и на его лице промелькнула тень недоумения и досады. Лукин, подъехавший к нему на коляске, с тревогой спросил:

– Что это с ним? Я никогда не видел Сержа таким раздраженным.

– Его можно понять… – снова повторил Дремин. – Надо провести дополнительные тренировки с бригадой. Механики работают не стабильно.

Через две недели двенадцать команд переплыли океан, чтобы начать американскую серию гонок. Им предстояло провести сначала две гонки в США – в штате Алабама на треке Талладега и в Индианаполисе на гигантском «овале», положившем начало легендарным гонкам «Индикар», а затем переехать в Канаду на не менее известный трек Монреаля.

Эта серия тоже не обошлась без неожиданностей и аварий, но в целом для Гранина она сложилась удачно. Сначала он занял второе место на треке Талладега, пропустив вперед только Ханса-Йохима Штука на "Ауди турбо-кваттро" – главную сенсацию нового сезона, но затем, в Индианаполисе, победил уверенно и с большим отрывом от всех основных соперников, взяв первый Гран-При.

Гонка в Монреале сложилась драматично. Опять, как и на треке Сузука, Гранин ощутил на себе давление злого рока. Казалось, сам дьявол строил козни, желая помешать ему выиграть очередной кубок, но Сергей не верил в мистику и все больше подозревал, что все это – чей-то злой умысел. И впрямь, трудно было найти другое объяснение неоправданному замешательству и несогласованности действий в команде механиков при обслуживании на пит-стопах его машины и молниеносной смене колес и дозаправке машины Князева. И если бы только это! Кое-кто из коллег-гонщиков вел себя на треке не адекватно и весьма странно. Как профессионал с большим опытом, Сергей тонко чувствовал, что борьба ведется не совсем честно. Впрочем, кроме подозрений, Гранин не располагал достоверными фактами, что все это делается умышленно и кем-то организовано, а потому держал свои мысли при себе. В Монреале он победил вопреки всему, показав сотне тысяч зрителей действительно экстра-класс вождения и несгибаемый характер, хотя с самого старта гонка, как говорится, не заладилась.

После американской серии гонок чемпионат в классе гоночных прототипов переместился в Европу. И вновь Гранин выиграл подряд три кубка Гран-При. Всем казалось, что теперь ничто и никто не сможет помешать ему во второй раз завоевать чемпионский титул, пока не настал черед гонок в Монце…

Глава 3.

Был жаркий июльский день. В лазурной синиве неба – ни облачка, а зной стоял такой, что плавилось и размягчалось даже асфальтовое покрытие трека, закатанное до идеально гладкой и выверенной до миллиметра поверхности из особопрочного материала.

Гранин сидел на краю трека, на густой зеленой траве газона, и его руки в перчатках крепко сжимали сверкающий на солнце шлем. Казалось, Гранин пытался раздавить его, словно спелый арбуз. Руки неудержимо дрожали, и временами все его тело сводила мучительная судорога.

Машина, из которой лишь чудом его выбросило в последний момент, перед тем, как она перевернулась в очередной раз и в немыслимом кульбите перемахнула через разделительный газон, теперь, по иронии судьбы, лежала на крыше возле самого бокса команды "Дрим-Моторс". Ее колеса все еще крутились. Струйки дыма выползали из мотора, уже погребенного под пеной огнетушителей, и было ясно, что взрыва бензобака можно не опасаться.

Артем Видов, в числе первых прибежавший к месту катастрофы, заметил, что Гранин смотрит не на свой автомобиль, а, словно завороженный, не сводит широко раскрытых глаз с того места, где – в ста метрах от него – человек по имени Алекс Моррис догорал в белом пламени погребального костра, пожирающего то, что до недавнего времени было его прославленной гоночной машиной. Над пламенем почти не было видно дыма. Жар, исходящий от горящих магниевых дисков колес был настолько высок, что все сгорало в нем без следа. Когда случайный порыв ветра разрывал порой высокую завесу пламени, в колышущемся мареве можно было видеть Морриса, сидящего в единственно уцелевшей части машины среди всей этой бесформенной, неузнаваемой массы покореженной стали. По крайней мере, Видов знал, что это – Алекс Моррис, ибо то, что представилось его взору, было почерневшее до жути обугленное человеческое тело.

Скоростной автомобиль пожарных прибыл к месту катастрофы спустя двадцать секунд, карета "скорой помощи" десятью секундами позже. Но и этих ничтожных мгновений хватило костлявой старухе Смерти, чтобы пожать свой урожай. Спасатели в огнеупорных костюмах работали быстро и профессионально грамотно, заливая пеной пылающие останки и отчаянно пытаясь добраться до автомобиля Морриса, но ни у кого из этих храбрых парней, рискующих попасть под взрыв бензобака, уже не было сомнений в том, что спасают они труп. Неослабевающий огонь, вновь и вновь вырывающийся из-под огромных пенных сугробов, словно издевался над ними. Их усилия были столь же тщетны, как бесполезно было и присутствие "скорой помощи". Алекс Моррис находился уже там, где для человека нет ни помощи, ни надежды.

Тысячи людей на трибунах и вдоль трека, застыв в безмолвии и ужасе, еще не веря своим глазам, смотрели на горящую машину. Судьи на трассе отчаянно размахивали черными флажками, давая сигнал к прекращению гонок. Через пару минут мотор последнего из восемнадцати оставшихся на трассе "болидов" замер у боксов, и все потонуло в молчании.

Видов перевел взгляд на человека в комбинезоне, сгрбившегося рядом с ним. Руки, сжимающие шлем, все еще дрожали, а глаза, неподвижно прикованные к теперь уже затушенному остову автомобиля Морриса, напоминали глаза ослепшего орла. Видов протянул руку и слегка потряс его за плечо, но Гранин словно не заметил этого. Тогда Видов спросил, не ранен ли он, потому что трясущиеся руки и лицо Гранина были переамзаны кровью (он перевернулся пять или шесть раз, прежде чем его выбросило из машины на газон, и она рухнула на крышу как раз на месте обслуживания на пит-стопе). Гранин не шевельнулся и взглянул на Видова как человек, с трудом приходящий в себя после кошмарного сна. Потом он покачал головой.

К ним подбежали два санитара с носилками, но Гранин, опираясь на руку Видова, с трудом поднялся на ноги и отмахнулся от них, однако не оттолкнул поддерживающую его руку. Оба они медленно направились к боксу – все еще оглушенный, не сознающей всей полноты случившегося Гранин и Видов – высокий, худой, с густой темной шевелюрой, аккуратно уложенной в модную прическу, и в затемненных очках, скрывающих его истинные чувства, отражавшиеся в задумчивом и мрачном взгляде темно-карих глаз.

У входа в бокс им повстречался Дремин, все еще не выпускающий из рук огнетушителя. Владелец фирмы и создатель ее гоночной команды всегда присутствовал на треке во время проведения гонок, но сейчас он покинул свое привычное место на командирском "мостике", где у мониторов остался лишь главный конструктор машины, прикованный к инвалидной коляске и потому не имеющий физической возможности быть на месте катастрофы вместе с другими. За спиной Дремина механики команды все еще возились возле дымящейся машины, в то время как за ними бригада медиков из "скорой помощи" выполняла свои куда более сложные и ответственные функции. На краю пит-лайна, потеряв сознание, лежала Валерия – двадцатилетняя красавица-дочь владельца "Дрим-Моторс". Склонившись над ней, врачи осторожно разрезали ножницами от лодыжки до колена правую брючину. На белоснежных брюках девушки расплылось большое винно-красное пятно, и Гранин успел заметить это перед тем, как Дремин взял его за руку и заслонил от него своей широкой спиной дочь. Не говоря ни слова, он решительно увлек Сергея за собой и провел через бокс, раздевалку с душевыми и комнату отдыха в небольшой павильон на внутренней площадке, где стояли трейлеры и личные автомобили членов команд. Сейчас здесь было безлюдно, и это место лучше всего подходило для уединения, которое было крайне необходимо Гранину. Со стороны Дремина, человека твердого, жесткого и властного, обладающего в полной мере всем набором качеств, принесших ему успех в большом и весьма криминальном автобизнесе и сделавших его миллионером, такая забота о своем пилоте была редким проявлением тщательно скрываемых человеческих чувств, в которых никто из деловых партнеров не посмел бы его заподозрить. О доброте и чуткости Ивана Михайловича знали лишь самые близкие и родные люди.

В легком павильоне, служащего чем-то вроде кафе-самообслуживания, стояли холодильники, набитые пивом и всевозможными тонизирующими напитками, автоматы с кофе, сигаретами и шоколадом и пара комплектов пластмассовых столов и стульев. Всеми этими запасами в основном пользовались механики команд и прочий обслуживающий персонал гонок, чья многочасовая напряженная работа на жаре вызывала сильную жажду. Здесь же в особом холодильнике с замком хранились и большие пятилитровые бутылки с шампанским, предназначенные для ритуального омовения победителей Гран-При на подиуме.

Гранин доковылял до небольшого бара в углу, где хранилось спиртное, и, не глядя, вынул бутылку бренди. Пластиковые стаканчики стояли стопкой на стойке, и он налил полстакана. При этом горлышко бутылки так плясало в его руках, что бренди пролилось больше на стойку, чем попало в стакан. А чтобы поднести стакан ко рту, ему пришлось взять стакан обеими руками. Сергей сделал глоток, но большая часть все же стекла по испачканному кровью подбородку на белый комбинезон, оставив на нем пятна того же цвета, как и на одежде раненой девушки. Гранин тупо уставился на опустевший стакан, тяжело рухнул на стул и снова потянулся за бутылкой.

Дремин бесстрастно посмотрел на Видова.

За всю свою карьеру гонщика Градов пять раз попадал в серьезные передряги. Последняя катастрофа, происшедшая два года назад, едва не оказалась для него роковой. Но даже тогда, находясь почти в агонии, он улыбался, когда его клали на носилки и вносили в вертолет, чтобы отправить в госпиталь, где он провалялся три месяца, пока врачи не собрали его по частям и не вернули истерзанному телу былую подвижность. Тогда его правая рука с поднятым вверх большим пальцем была тверда, хотя и сломана в двух местах. Но еще более зловещим было то обстоятельство, что, если не считать символического глотка шампанского в честь одержанных им побед, Гранин никогда не прикладывался к спиртному.

"Все они к этому приходят, – часто говаривал Дремин, – рано или поздно, но все они к этому приходят. Неважно, насколько они хладнокровны, смелы и талантливы, они все равно придут к этому. И чем тверже их ледяное спокойствие и самообладание, тем легче они ломаются".

Дремин знал, о чем говорил. Сам – бывший автогонщик, Иван Михайлович повидал немало, хотя порой любил преувеличить. Гранин мог бы поспорить с ним. В мире было немало выдающихся гонщиков, в прошлом неоднократных победителей Гран-При и даже чемпионов мира, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и, таким образом, могли бы начисто опровергнуть утверждение Дремина. Но с другой стороны, кто же не знал о водителях-виртуозах, которые пришли к полному краху или так устали от нервного и умственного напряжения, что превратились в пустую оболочку своего былого "Я", и кто же не знал, что среди нынешних завоевателей Гран-При есть пять или шесть человек, которые уже никогда не выиграют ни одной гонки, так как утратили всякое желание добиваться победы и продолжают участвовать в гонках только ради поддержания своего фасада – уже давно опустевшего обиталища гордости. И все же в мире больших гонок есть свои законы, и одно из них гласит: нельзя вычеркивать человека из славной когорты участников Гран-При только потому, что у него сдали нервы.

Печальная истина, однако, заключалась в том, что Дремин чаще был прав, чем неправ, о чем ясно свидетельствовал вид дрожащей фигурки, поникшей рядом с ним за столом. Если какой-нибудь человек и одолевал вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну самоотрицания и приятия конечного краха, то этим человеком, несомненно, был Серж Гранин – надежда российского автоспорта и до этого дня – выдающийся гонщик мирового класса. Ведь, несмотря на то, что в прошлом году он стал чемпионом международных гонок и что, выиграв уже подряд пять Гран-При в нынешнем сезоне, он мог, по всем прогнозам, снова завоевать чемпионский титул, его нервы и воля, очевидно, были непоправимо надломлены. И Дремин, и Видов ясно понимали, что – проживи он хоть сто лет – обугленный призрак Алекса Морриса будет преследовать его до конца дней.

По правде говоря, те, кто имеет глаза, чтобы видеть, могли и раньше заметить кое-какие признаки, а у гонщиков и механиков глаза что надо. Эти признаки появились уже после после второй гонки, выигранной им в этом сезоне.

Гранин никогда не отличался особой общительностью, но после происшедшего на трассе инцидента стал еще более сдержанным и молчаливым, а если и улыбался, что случалось все реже, улыбка эта была пустой, как у человека, который не находит в жизни ничего, чему бы стоило улыбаться. До сих пор самый хладнокровный из гонщиков, учитывающий любую мелочь, и враг любого лихачества, цена которому – человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал свой триумфальный путь на мототреках Европы и всего мира. Но теперь он завоевывал один за другим трофеи Гран-При с риском для себя и своих товарищей, словно вопреки всему, что мешало поставленной цели. Его езда стала неосторожной и даже порой опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, явно испытывали перед ним некий страх, ибо вместо того, чтобы оспаривать у него повороты, как это было прежде, почти все они теперь предпочитали без борьбы пропускать его вперед, когда сзади появлялся бело-красный "Порше". Правда, последнее бывало редко, поскольку Гранин придерживался простой и эффективной формулы успеха: сразу проскочить вперед со старта и оставаться до конца лидером.

Теперь все больше людей заявляли, что его самоубийственное соперничество на гоночных трассах означало битву не против равных, а против самого себя. Становилось все очевиднее, что эта битва была единственной, которую он никогда не сможет выиграть, что его последняя отчаянная ставка против сдающих нервов ни к чему не приведет, что настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось – с ним и с Алексом Моррисом, и Серж Гранин на глазах у всего мира проиграл свою последнюю битву.

Не исключено, конечно, что он останется на треках и будет еще сражаться, но одно казалось совершенно очевидным: никто не понимает с большей ясностью, чем сам Гранин, что его лучшие дни уже позади.

Гранин снова потянулся к бутылке, уже наполовину опорожненной, но руки по-прежнему дрожали, и лишь малая часть жидкости попала по назначению – настолько неуверенными и неуправляемыми были его движения.

Дремин мрачно взглянул на Видова, пожал плечами – жест не то отречения, не то принятия неизбежного, и выглянул из павильона. За его дочерью уже прибыл фургон "скорой помощи", и он поспешил туда, так и не сказав ни слова.

Видов подошел к умывальнику, налил воды в пластиковое ведерко и принялся обмывать лицо Гранина губкой. Казалось, Сергею было все равно, что будет с его лицом. О чем бы ни думал он в те минуты, а при данных обстоятельствах только полный идиот не прочитал бы его мыслей, все его внимание сосредоточилось на этой бутылке бренди. Гранин был сейчас воплощением одной единственной потребности, одного неумолимого желания, а именно – немедленного забвения.

Пожалуй, оно и к лучшему, что ни Гранин, ни Дремин, ни Видов не заметили человека, стоящего за трейлером и всем своим видом показывающего, что больше всего на свете ему хочется, чтобы Гранин вообще перешел в мир вечного забвения. Лицо сына Дремина, этого улыбчивого и дружелюбного подростка, сейчас омрачала грозовая туча – выражение как будто и немыслимое для человека, вот уже несколько лет до последних минут считавшего Гранина своим кумиром.

Дмитрий перевел взгляд на машину "скорой помощи", куда внесли его окровавленную сестру, и немыслимое перестало казаться немыслимым. Он повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Гранина, и в этом взгляде было столько ненависти, сколько вообще может выражать взгляд шестнацатилетнего подростка.

Официальное расследование трагического инцидента, проведенное почти сразу после несчастного случая, как и предполагали, не выявило никакого злого умысла со стороны Гранина, чья машина послужила причиной катастрофы. Официальное расследование Федерации почти никогда не выявляло конкретного виновника. Так было каждый раз, когда кто-то из автогонщиков погибал или калечился на трассах, что происходило едва ли не каждый сезон, хотя в последние годы катастроф со смертельным исходом случалось все меньше благодаря все более ужесточаемым требованиям безопасности, принимаемым после каждого такой трагедии. Но какими бы жесткими не были правила, как бы тщательно не готовились машины, а техника, испытывающая колоссальные перегрузки, порою все же подводила пилотов. Водителей четырехколесых монстров не даром звали именно «пилотами». На скорости в триста километров в час, чтобы правильно среагировать на нештатную ситуацию, судьба отводила ничтожные доли секунды, да и то не из каждой такой ситуации можно было выйти без потерь. Если же приплюсовать еще и огромные физические и психологические нагрузки, испытываемые этими парнями в течении многочасовых гонок, то даже пилоты сверхзвуковых истребителей вряд ли подвергались такому же прессу. Во всяком случае, профессия автогонщика давно считалась одной из самых опасных (и потому одной из самых высокооплачиваемых). Ни один здравомыслящий человек не посмел бы заподозрить злой умысел кого-нибудь из гонщиков при столкновении с товарищем. Любой такой контакт был чреват непредсказуемыми последствиями как для одного, так и для другого. Только самоубийца мог бы пойти на преднамеренное столкновение, хотя «война нервов» велась на треках постоянно. Профессионалам было хорошо известно, что в подавляющем большинстве случаев катастрофы случались из-за поломок техники или ошибок пилотов, реже по какой-то иной трагической случайности, но все равно причина должна быть найдена, и именно в этом состояла задача следствия.

Конкретного виновника не нашли и на этот раз, хотя несколько тысяч зрителей на главных трибунах, не колеблясь, возложили бы вину на плечи Гранина. Но еще больше его обличали многочисленные видеозаписи. Все происшедшее на трассе зафиксировали несколько камер, в том числе и та, что была установлена на машине Гранина. Развитие ситуации длилось не больше двадцати секунд, и именно этот отрезок времени комиссия экспертов, судей и представителей международного комитета очень внимательно просмотрели несколько раз, прежде чем вынести предварительный вердикт. Он звучал довольно обтекаемо и нейтрально, но смысл витиеватой формулировки сводился всего к двум словам: "ошибка пилота", то есть Гранина.

Из видеозаписей было видно, что, лидировавший на протяжении двух третей дистанции, Гранин со своего второго пит-стопа ушел с большой задержкой, растеряв все преимущество перед идущим вторым Алексом Моррисом на специальной версии "Феррари F-50", существенно измененной по сравнению с базовой моделью и адаптированной именно для гонок в классе прототипов. Механики команды почему-то провозились с заменой колес на целых десять секунд больше норматива, и это заставило Гранина если не занервничать, то, во всяком случае, потерять чувство уверенности. Сразу от своего бокса он ринулся вперед, пытаясь восстановить утраченное преимущество, однако все же пропустил Морриса на первую позицию. Князев же заехал на пит-стоп двумя кругами раньше. Замену колес и дозаправку команда провела блестяще, и Князь смог прорваться в группу лидеров, выйдя на пятую позицию. Следующие три круга стали настойщим полем битвы между этими двумя выдающимися пилотами, реально претендующими на чемпионский титул. "Порше" Гранина мчался по трассе как никогда прекрасно, штампуя на каждом круге лучшее время и постепенно приближаясь к ярко-красному "Феррари". Уже через два круга после пит-стопа он висел у Морриса на заднем колесе, а на третьем предпринял несколько атак, но Алекс был не из тех, кто уступает. Обе машины вышли на длинную прямую "ноздря в ноздрю", и ни одна из них не могла опередить другую ни на метр. Обе так и мчались на пределе мощности двигателей, развив перед поворотом скорость в триста двадцать километров в час и настигнув отставшего на круг Ито Сузуки на прототипе "Мицубиси-HSR-W4". Обычно этот скоростной поворот гонщики проходили примерно на ста восьмидесяти, а затем на довольно коротком прямом отрезке старта-финиша перед главными трибунами и боксами снова разгонялись почти до двухсот семидесяти. Поскольку Гранин шел слева от Морриса и со своей позиции мог войти в поворот лишь по малому радиусу, ему еще предстояло обойти "Мицубиси" японца, движущегося тоже по внутренней стороне трека. Было ясно, что на повороте Моррис сможет оторваться от Гранина за счет большей скорости на внешнем радиусе и отсутствия помехи. И вот тут Гранин и допустил роковую ошибку, решившись на рискованный маневр. Когда его "Порше" почти уперся в зад "Мицубиси", он чуть притормозил, пропустив вперед "Феррари", а затем буквально выстрелил из-за спины японца, включив форсаж турбокомпрессоров. В поворот Гранин вошел, отставая от Морриса на корпус, но не спешил сбрасывать скорость. Дилетанты восприняли бы это как самоубийственное безрассудство, но Серж не был дилетантом. Он прекрасно изучил возможности машины и рассчитывал на свое "секретное оружие" – новое антикрыло, которое должно было изменить угол атаки на вираже и еще сильнее прижать машину к асфальтовому полотну, увеличив сцепление шин. Моррис же, как и ожидалось, был вынужден притормозить, чтобы не вылететь с трассы. Когда обе машины почти сравнялись, произошло невероятное. "Порше" вдруг резко потащило вправо к внешней обочине трека, и от его покрышек сразу же повалили клубы сизого дыма. На скорости в двести километров в час Моррис не имел ни малейшей возможности ни затормозить, ни уклониться от столкновения, что могло бы спасти его. В момент столкновения правое переднее крыло "Порше" ударило в колесо машины Морриса, и его волчком завертело на вираже. Последствия для Гранина были весьма серьезными, для Морриса же они оказались фатальными. Даже сквозь рев моторов и визг шин звук лопнувшего колеса "Феррари" прозвучал орудийным выстрелом, и в этот миг Алекс был обречен. Его ярко-красный "болид", полностью потеряв управление, превратился в бездушное механическое чудовище, стремящееся к самоуничтожению. Оправдывая свое прозвище, машина, словно выпущенный из катапульты камень, метеором пронеслась над зеленой лужайкой, перемахнув по воздуху сотню метров, рухнула на широкую щебенчатую полосу, дважды перевернулась и, встав на колеса, тут же вспыхнула факелом. Все это время Моррис продолжал сидеть в машине, пристегнутый ремнями к креслу и запертый в машине, как в ловушке. Скорее всего, он уже был мертв еще до того, как "Феррари" загорелся, ведь при таком резком боковом ударе шейные позвонки так легко ломаются (примерно так погиб и великий Сенна на довольно простом и сотни раз пройденном им вираже).

То, что Гранин явился непосредственной причиной гибели Морриса, не вызывало сомнений. Но Гранин – чемпион мира, и на его счету почти два десятка выигранных Гран-При. И по очкам, и по общим характеристикам он был лучшим водителем в мире, и кто же осмелится осуждать такого человека. Такое не принято в мире автоспорта. Поэтому все это трагическое происшествие определили как гоночный эквивалент божьего деяния и, скромно опустив занавес, дали понять, что все закончено.

Глава 4.

Темпераментные итальянцы не скрывали своих истинных чувств. Плотная толпа, что собралась в этот день на трассе Монца была крайне возбуждена и напряжена. Когда Гранин, опустив голову, скорее плелся, чем шел, вдоль трека, направляясь из зала, где велось следствие, к пункту обслуживания фирмы «Дрим-Моторс», выражение чувств толпы стало громогласным. Вопли, сопровождаемые энергичной жестикуляцией, свист и просто гневные выкрики были не просто страшными, но и угрожающими. Зрелище было отнюдь не из приятных. Казалось, не хватает только искры, чтобы разгоряченная толпа не учинила расправу над Граниным. Очевидно, именно этого и опасались полицейские, которые взяли его в кольцо и оттесняли наиболее ретивых, хотя по выражению их лиц было понятно, что и они разделяют чувства своих соотечественников.

Отставая на несколько шагов от Гранина и окруженный по бокам Дреминым и Видовым, шел еще один человек, мнение которого явно совпадало с мнением зрителей и полицейских. Гневно дергая за ремешок свой шлем, как и Гранин одетый в белый с красным комбинезон, Николай Князев кривил свое красивое и мужественное лицо, растиражированное многими журналами как секс-символ автоспорта, в злобной гримасе. Князев по своему характеру был заносчив и имел слишком высокое мнение о самом себе, считая всех окружающих его людей, в том числе и товарищей-гонщиков, недоразвитыми подростками. Разумеется, круг его общения был ограничен. Но обиднее всего Князю, как прозвали в профессиональной среде Николая, было то обстоятельство, что, каким бы блестящим водителем он ни был, он все же чуть-чуть не дотягивал до Гранина. И это обострялось сознанием того, что, как бы долго и отчаянно он ни старался, ему никогда не удастся преодолеть это "чуть-чуть". Князь завидовал Гранину черной завистью и тихо ненавидел его. И сейчас, разговаривая с Дреминым, он не делал ни малейшей попытки понизить голос, что при данных обстоятельствах не имело никакого значения, так как из-за воплей толпы Гранин все равно не смог бы расслышать, что говорит о нем его товарищ по команде. Правда, было ясно, что Князев не понизил бы голос и при других обстоятельствах.

– Божье деяние! – горькое удивление в его голосе было почти искренним. – О, боже ты мой! Вы слышали, какое определение дали эти кретины?! Непреднамеренная ошибка пилота!