Текст книги "Кровь на снегу (СИ)"

Автор книги: schwarzerengel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Ну да, подралась, теперь это так называется среди воинов, – фыркнула я, растеряв всякое желание строить из себя дурочку с дрожащим голосом. Пусть уж делают такие выводы, какие совесть сделать позволит. А тем временем капитан продолжал свою речь.

– И тому есть свидетели среди вас. Не только я и отец Соломон это видели.

– Она угрожала бедняжке волком, говорила, что он её съест, – забормотала Сюзетта, нервно комкая рукава своего платья. – Я помню, она сказала, что та придётся волку по вкусу…

Толпа загудела. Я видела, как растерянно и беспомощно Сезар смотрел на жену – он не знал, как ей возразить. И я тоже не знала.

Я не любила Сюзетту за то, как эгоистична она была по отношению к мужу, но я не могла даже головой покачать, взглядом встретившись с ним – никак не могла засвидетельствовать свою непричастность. Хотя и хотела. Больше всего на свете.

– Кроме того, у нас есть свидетель, что видел её накануне празднования вдали от всех.

После этих слов капитана вперёд вышел Питер. Все заахали, перешёптываясь – навели шума больше прежнего, но, похоже, отца Соломона это всецело устраивало. Ему был нужен именно этот эффект – нарастающего недоверия, что постепенно становится ненавистью. Так и сжигают ведьм – первые огни зарождаются отнюдь не на факелах, а в глазах потерявших рассудок людей.

Питер мрачно смотрел на меня.

– Расскажи им, – выступил ему навстречу отец Соломон и медленно обошёл его, так, будто сам был хищником. – Расскажи им то, что поведал мне.

Край рта Питера дёрнулся, лицо выразило откровенную неприязнь – ему явно не нравилось то, что отец Соломон нарушил его личное пространство, как, впрочем, и сам отец Соломон – по выражениям лица Питера я давно заметила, что незваные гости не вызывают у него тёплых чувств.

– В ночь празднования, когда были убиты люди, я был один в лесу. Мне не хотелось никого видеть после смерти Валери. Тогда я и встретил её, Николетт – она шла куда-то. Теперь я жалею, что не проследил за нею в ту самую ночь, – ох и жёстким, холодным был его тон, будто бы меня искололи кинжалом – с каждым словом всё больше тычков. – А вчера мы возвращались с работ, и Николетт была с нами, – он повысил тон, оглядывая присутствующих. – Я слышал, как она угрожала Мелиссе. Мелисса не нравилась ей. Ровно как и Валери.

Я просто не могла в это поверить. Никак не могла осознать. Тут уже от отчаяния я повернулась лицом к Сезару, но он смотрел на меня в смятении.

Да, я считала Валери крайне заносчивой девкой, но ни за что не сказала бы так Сезару – хватало ума, ведь она его дочь. Мне не нравилось то, что Валери пренебрегает им, в основном становясь на сторону матери, как и то, что она почти не проводит времени с обожающей её сестрой и вообще только лишь и способна, что прятаться с Питером по кустам. Я могла понять его – как-никак, у него нет семьи, и он может сколько угодно времени с ней проводить, но вот Валери… Признаться, я ей немного завидовала. Я-то могла лишь мечтать о том, чтобы у меня была любящая семья, и уж я-то не стала бы так этим пренебрегать. Назовёте меня эгоисткой? Да, во мне это есть. И я раздувала, словно обиженная девчонка, свою нелюбовь к Валери, но не желала ей смерти. Я бы не стала наносить вред невинному человеку, и, кроме того, ломать жизнь Сезару. Я всегда знала, как ему дороги дочери. Разве что демон спит глубоко во мне.

– Мы хотели бежать вместе, – закончил Питер, уже неотрывно смотря мне в глаза. Такой жгучей ненависти я ещё не встречала. – Жаль, что я не увёз её сразу, как предложил.

Часть меня, которой было обидно за Сезара, хотела съязвить, мол, а вам ведь тут так ужасно жилось… Слава Богу, я воздержалась. Я знала, что этим сделаю только хуже – что Питеру, что Сезару, что себе самой.

Лишь один человек попытался вслух возразить Питеру – Генри, парнишка-кузнец. Славный малый. Только захотел сказать что-то, как Питер обжёг его тем же яростным взглядом, что и меня, и все вокруг снова стали болтать во весь голос, судачить о том, какая я дрянь.

– Слушание окончено, – объявил отец Соломон, очевидно, довольный всеобщей реакцией, после чего подошёл ко мне вплотную и шёпотом, от которого я невольно похолодела, добавил: – Наконец я нашёл тебя, зверь.

***

Сидя в темнице, я ничего уже не ждала. Не загадывала наперёд. Я всё больше злилась.

Чёрт возьми, раньше я как могла плевалась ядом в эту деревню – теперь же я чувствую, что они, по сути, имеют право подозревать меня и осуждать. Их близкие были убиты. Они в отчаянии, им постоянно страшно. Пусть среди них и немало уродов, но есть и вполне достойные люди. Глупа я была, когда ныла из-за того, что никто меня в должной степени не принимает – глупа и эгоистична. Сейчас, когда я сама не знала, что совершила и совершила ли, их недоверие и испуг были мне понятны. Они не знали, что я оборотень, и до сих пор до конца знать не могут, но я… я ведь знала. И всё равно почему-то считала, что будет лучше, если они пожалеют меня и погладят по волчьей головке. Ха-ха. Да… Смешно.

Так вот, я была очень зла. На себя и свою оголтелую самоуверенность. А ещё на отца Соломона и его людей – если жители Даггерхорна имеют право судить меня, то они заковали бы в цепи любого, кто им не по нраву. Просто кучка напыщенных извергов, уж особенно сам отец.

Ладно, Бог с ним. Или рогатый.

Я осмотрела свои кандалы – они плотно сидели на моих бедных запястьях. Да я даже поесть не успела и отойти от не самой удобной ночки – и вот, на тебе, посадили в вонючую клетку.

Вдруг заскрипели петли на двери. Стражник неохотно впустил двух людей – отца Августа и Сезара. Я видела, что за порогом стояли Роксана и Клод – пытались протиснуться, но их не впустили. Мои ж хорошие.

– Отец Август, Сезар… Вам не стоит быть здесь, – я обеспокоилась. Как-никак, эти фанатики могут что угодно о них подумать.

– Я там, где должен быть, – возразил отец Август. – Благослови тебя Господь наш Иисус Христос и Святая Дева. Мне жаль, что я не могу сделать большего, Николетт.

Я тускло, но благодарно ему улыбнулась:

– И этого достаточно. Спасибо, святой отец.

Отец Август отошёл в тень, позволяя мне поговорить с Сезаром.

– Николетт, я не верю, что ты могла совершить такое. Ни с моей Валери, ни с кем-либо ещё, – Сезар говорил это горько, но твёрдо. Он правда верил. Ему было больно.

Как хотелось мне протянуть ладонь и коснуться его, утешить… Как хотелось поклясться ему с абсолютной уверенностью, а ещё лучше – успокоить.

– Мне так жаль, Сезар. Самое страшное для меня, наряду с убийством невинных людей, это твоя боль. Обещай, что…

Я не успела договорить – нас прервал проклятущий стражник.

– Время вышло. На выход.

– Я помогу тебе. Клянусь, Николетт, всё будет в порядке, – уверил меня Сезар нежно, как мог бы уверять дочь, и я чувствовала – он был готов пожертвовать многим, чтобы всё правда было в порядке. Как я для него. Но дано ли сбываться таким мечтам?.. Лучше бы он ничего не делал, не подвергался лишнему риску.

Я прильнула к решётке, провожая друзей долгим взглядом. Не могла позволить себе ляпнуть лишнего – это бы точно привлекло нежелательное внимание к ним, а значит, поставило их и без того шаткое благополучие под угрозу. Я до последнего улыбалась, но, когда дверь за ними закрылась, сползла на солому. Хотелось плакать и спать.

***

Ближе к вечеру, если судить по прошедшему времени, ко мне пожаловал сам отец Соломон. Заботливые солдаты принесли стул для его святой задницы и ушли. Он сел прямо напротив меня.

– Как ты всё это время жила, оставаясь вне подозрений, отродье? – перешёл он сразу же к делу, глядя мне в глаза на первый взгляд так же холодно, как обычно – на самом деле, на этот раз я почувствовала неистовое пламя за толщей льда. Торжество. Всесжигающее, граничащее с помешательством.

На самом деле, я понимала, к чему он клонит. Ему не терпелось набраться знаний – в ближайшем будущем могло пригодиться, а то вдруг какой-нибудь оборотень не додумается в человеческом виде выть и лакомиться младенцами. Промолчу – выдернут при помощи пыток, уж в этом я как-то не сомневалась.

– Так же, как многие другие оборотни. Вам ли не знать, отец Соломон, как нас трудно порой отличить от обычных людей? Возможно, поскольку оными мы и являемся.

Мне хотелось позлить его. Подавить на больное. Указать на его же противоречия. По тому, как в ответ помрачнело его лицо, я отметила про себя – он всё понял.

– Я дождусь восхода Луны здесь, в темнице. Хочу увидеть, как ты обратишься, – вкрадчивым полушёпотом произнёс отец Соломон. – Хочу увидеть, как ты теряешь этот обманчиво сладкий облик и наконец-то становишься тем, чем на самом деле являешься. Зверем. Я лично тебя убью.

Вот уже и до комплиментов дошло. Я устало вздохнула и продемонстрировала ему руки, закованные в кандалы.

– Эти цепи из серебра, ведь так? Разве это честно?

– Вы, оборотни, всегда прибегаете к обману, живёте под ложной личиной, оскверняя тем самым весь род людской. Использовать против вас хитрость, как ваше собственное оружие – разумный метод. Ты ведь пришла убить меня вчера вечером – не пытайся это отрицать. Ты хотела, но что-то пошло не так.

И всё же такого жадного взгляда и жаркого приглушённого голоса я у него не припомню. Он был одержим желанием видеть того, кого так ненавидел. Желанием узреть правду – он верил, что такова истинная сущность вещей, что оборотень – это только клыкастый зверь, но не человек, способный любить и служить добру. Наверное, этим он жил с того дня, как убил жену – он ведь верил, что знал её. Его было, за что пожалеть, но я не жалела – в конце концов, это по его превеликой милости я сейчас в заднице. Не сказала бы, что имею что-то против этого, но чёрт побери, не в таком же смысле! И точно не в полный рост.

– Я хотела, могла, но не стала.

– Лжёшь. Ты убила бы, если б могла.

Как мне спорить с ним? Что отстаивать и зачем? Я впадала в отчаяние и боролась с желанием спрятать лицо в ладони. Луна взойдёт, и я распрощаюсь с жизнью, так никогда и не узнав, была ли я как-то причастна к смертям в деревне. Не будет мне ни покоя, ни искупления.

Как мне молиться о справедливости? Кому? Кто и, что главное, за какие грехи меня наказал? Я была невинным ребёнком, когда всё случилось – что я успела такого сделать? Я убеждалась всё необратимее – нет никакой справедливости. Есть только ненависть и любовь, и лишь ненависть несокрушима.

Я почувствовала, как мне становится дурно – так, как бывает всякий раз перед обращением. Здесь нет прямых лучей лунного света, так что ещё неизвестно, сколько придётся терпеть – если б только мне дали увидеть Луну… Тогда это дерьмище закончилось бы куда раньше. А пока я дрожала, чем вряд ли особенно впечатляла отца Соломона. Минута, другая, ещё непонятно сколько, как вдруг…

– Отец Соломон! – позвал запыхавшийся солдат, что возник на пороге настолько внезапно и хлопнул дверью так громко, что я подскочила, напрочь забыв о том, как мне тяжко. – Там оборотень! Он буйствует снаружи!

– Не может быть, – возразил отец Соломон севшим голосом. Никогда ещё я не видела, чтобы он был так явственно беззащитно растерян. Затем он поднялся и вытащил меч из ножен. Они наконец-то оставили меня – все, кроме стражника на посту.

***

Что за фокусы? Что за зверь? Если я сижу здесь, кто разносит деревню там, наверху?

Я не должна терять ни секунды. Я чувствовала, как оно подступает, как наливаются кровью глаза. Не могу позволить себе оказаться в серебряных цепях после обращения и, уж тем более, торчать здесь, когда есть мало-мальский шанс выбраться. Думай, думай… И вдруг я что-то почувствовала. Буквально. В кармане моего платья! Не просто что-то – подарок от Клода, тот самый железный прутик, который я как положила туда, так там и забыла. Клод часто собирал всякий странный хлам, среди коего был и полезный – так жаль, что я раньше не пригляделась к тому, что он дал мне, ведь это была отмычка! Ну да, похоже, что в Даггерхорне завёлся вор, но кого, скажите на милость, это сейчас волнует?

Каким-то чудом освободилась, пыхтя и ползая, так как отмычку всё время роняла в сено – затем наконец-то прикрыла глаза, подчинилась власти Луны… И я обратилась. Наконец-то я обратилась и, без труда проломив решётку, в качестве мести на резвом бегу сшибла стражника на пути к долгожданной свободе.

Я могла себя контролировать! Я была подвластна себе. Я всё видела, я всё чувствовала и должна была поскорее убраться отсюда. Потом придумаю, как мне быть, как помочь своим близким – для начала надо подумать, а значит, скрыться, пока кто-то отвлекает людей отца Соломона. Но кто?.. Будто бы услышав ответ на мой внутренний вопрос, на крышу одного из домов запрыгнул, как ловкая кошка, огромный волк. Разъярённый волк с шерстью почти серебристого, как в насмешку над излюбленным серебром охотников на оборотней, цвета. О, я бы ни за что, никогда не забыла эту расцветку, эти горящие жёлтым глаза, что являлись мне раз за разом в кошмарах. Моя безумная мать! Она всё-таки здесь. Это значит, деревня в большой опасности.

Я должна была возвратиться назад. «Сильная кровная линия», так ведь сказал отец Соломон? Это значит, лишь я одна в силах по-настоящему противостоять ей. Лишь мне подвластно спасти моих близких.

Встань этот выбор передо мною раньше (деревня или моя безопасность), я бы, скорее всего, сомневалась, но не теперь. Всегда проще от всех отвернуться, замкнуться в кругу своей боли, ведь тёплые чувства опаснее – они, чёрт возьми, побуждают жертвовать. И мне было, ради кого. Я не дам своей матери вновь разрушить то, что мне дорого.

Стоило мне остановиться, чтобы перевести дух, за пределами деревни, как вдруг я услышала чьё-то рычание. Всего мгновение, и путь мне преградил волк. И не серый, как мать, а чёрный, как я сама.

========== 8. Семейные ценности ==========

– Ну здравствуй, Николетт, – произнёс оборотень хорошо знакомым мне голосом.

– Питер?..

Я не могла поверить. Всё это какой-то бред.

– Прости, что солгал на суде. Мне было противно, – зверь недовольно рыкнул. – Я ненавижу решать проблемы посредством вранья, но другого выхода у меня не было.

– О чём ты, чёрт возьми?

– Позже поймёшь.

Я осторожно подобралась ближе, чувствуя, что от него исходит крепкий запах угрозы. Шерсть его колким ворсом стояла дыбом на шкирке – либо он не доверял мне, либо он слишком охвачен волчьим инстинктом защищать своё личное пространство от малознакомого зверя.

– Питер, послушай, как бы там ни было, в Даггерхорне сейчас другой оборотень – моя мать, Дебора, уж не знаю, помнишь ли ты её… Она та ещё штучка, но, что ещё хуже, она прямо сейчас разносит деревню, и мы должны поспешить…

– Чего ради?

Я остолбенела. Его голос звучал равнодушно и раздражённо. Я бы сказала, с нотками скуки – словно я донимаю его с чем-то, что не имеет для него ровным счётом никакого значения.

– Тебе наплевать на Даггерхорн?

– Тебе нет?

Разговор всё верней заходил в тупик. Или всё-таки…

– Питер, – я посмотрела на него с таким отчаянием, на которое только могли быть способны волчьи глаза. – Даже если тебе нет дела до жителей деревни, неужели ты не хочешь отомстить за Валери? Ведь это Дебора убила её – впрочем, ты догадался, ведь так? Ты поэтому знал, что я непричастна?

– Нет, – голос Питера сделался тише и жёстче, почти утонув в рычании. – Я знал, что ты непричастна, потому что это я убил Валери.

У меня на сердце похолодело.

– Что?.. – в смятении проскулила я. – Но почему? Я не понимаю…

– Я и сам до сих пор не могу понять. Я как будто бы потерял контроль над собой. Валери принимала меня. Она знала, кто я такой. Накануне той ночи мы оба узнали, что мать обещала её в жёны Генри Лазару. В свою очередь Валери тоже дала обещание – мне. Она поклялась, что сбежит со мной, но прежде разделит мою судьбу. В этом решении мы с ней были единодушны. Казалось бы.

– Что-то пошло не по плану?

– Всё. Я предупреждал, что, когда мы встретимся в полнолуние, я буду в волчьем обличии, но то был первый раз, когда она видела меня волком. Как я ни пытался её успокоить, она была слишком испугана. Глядя в глаза зверя, она усомнилась в том, что могла бы последовать моему примеру – просила дать ей подумать ещё, повторяла, что любит меня… Но я просто не мог упустить возможность, данную нам – в другую ночь Кровавой Луны она могла с перепугу и не явиться на встречу. Следующий шанс выдался бы нам только через тринадцать лет. И я сделал выбор за нас двоих.

– Укусил её?

– Да, в живот. Повалив на землю. Я слишком крепко прижал её горло к земле своей лапой. Я не контролировал свою силу – когда я пришёл в себя, она была уже мертва. Возможно, ты помнишь, что её тело было поедено… Это уже был не я. Может, голодные лисы или же крупные хищные птицы. Не знаю. И не хочу думать об этом.

Я пыталась отдышаться и справиться с паникой, захлестнувшей меня с пониманием непоправимости, жестокости и ужасности произошедшего. А каково было бедной Валери? Отчаявшемуся Питеру?..

– Но почему?.. – собралась я с силами, чтобы задать единственный вопрос, на который была способна. – Почему ты оклеветал меня? Какой в этом был прок? Тебя всё равно никто не подозревал…

– Он сделал это, потому что я его попросила, – раздался томный голос из-за моей спины.

Чёрт, я так заволновалась, что не смогла распознать запах третьего волка. Матери. Она шла к нам из леса со стороны деревни. Шерсть на её оскаленной морде была в крови.

– Какого дьявола?! Что ты вообще задумала?

– Моя милая девочка, разве так встречают родную мать? – волчица медленно подошла ко мне и, к моему отвращению, лизнула в нос. Из её пасти разило свежей кровью, а я и боялась, и жаждала узнать, чьей. – Питер сказал, что ты убила юную Валери по той же причине, по которой прикончил всех тех сельчан и солдат на праздновании, где тебя никто не видел. По той же причине, по которой я загрызла ту девку, Мелиссу. Всё должно было выглядеть так, будто ты причастна к смертям. Чтобы в это поверили все, включая тебя.

– Но зачем? – теперь всё становилось ясным, помимо главного. – Для чего весь этот спектакль? Чтобы подставить меня? Но ведь вот она я, живая и невредимая. Если вам двоим по какой-то причине хотелось меня убить, можно было найти куда более простой способ.

– Не убить, Николетт, – покачала головой мать, как будто бы сокрушалась над моей недогадливостью. – Не убить, а сделать из тебя волка.

Тут я совсем потеряла и без того куцую нить логики.

– Но я волк.

– Нет. Вернее, ты никогда не умела им быть. Я следила за тобой, пока ты росла в одиночестве. Я ждала, что такой образ жизни сделает тебя жёстче, и ты возрадуешься своему истинному предназначению – быть выше их всех, быть сильной. Но я в тебе ошибалась. По правде сказать, моя девочка, я разочарована и восхищена одновременно – твоё упорство не знает границ. Даже теперь, когда тебя подтолкнули к самому краю, указав тебе на всю суть этих жалких людей, ты по-прежнему жаждешь помочь им. Мне казалось, мысль о причастности к их невзгодам заставит тебя смириться с тем, кто ты есть, а то и вовсе обрадует. Казалось, ты наконец-то покажешь им всем, из какого ты теста, и всё же ты слишком мягка для этого. Вот твой брат – он всегда был готов.

– Мой… брат? – я переводила лихорадочный взгляд с Питера на мать и обратно. – Ты лжёшь. Питер младше меня на какие-то пару лет. Я не помню тебя беременной.

– Ха-ха-ха, нет, такое бы даже я не смогла провернуть, признаю… – её смех неприятно рокотал в ушах. – Он твой брат – не по крови, но более крепкими узами. Я обратила его тогда же, когда и тебя.

Перед глазами всё будто бы смазалось. Слёзы злости и боли? У оборотня?

Ну и грязная же она сука. Я знала, что Питер с рождения рос сиротой. А Дебора, выходит, этим воспользовалась? Вот, чем она занималась, когда так часто уходила из дома, оставляя меня на попечение деду? Под благовидным предлогом поддержки маленького сироты забивала ему грязью голову. Верстала его под себя день за днём, так как знала – его легко воспитать.

– Ты обрекла меня на проклятие, – зарычала я. – И ты сделала то же самое с ним. Я тебя ненавижу.

– Это не проклятие, Николетт, – возразил Питер, и по его твёрдому уверенному тону я поняла, что он верит в это всем сердцем. – Это дар. Это то, что делает тебя лучше других.

– Питер прав. Он умён и силён. Настолько, что его не отличить по силе от моего прямого потомка. До какой прелестной истерики он довёл сельчан в Ночь Волка! Жаль, ты не могла видеть этого… Вот, что бывает, когда ты верен своей природе и матери. Впрочем, как и ты, Николетт, до поры он бездействовал, не выдавая себя. До Валери. А затем я вернулась и подала ему знак. Помогла обрести новый смысл, иную борьбу – ту, что не прекращалась в нём, лишь дремала…

– Что же ты делала всё это время?

– Искала силы. Вы были слишком малы, чтоб пойти со мной – пока вы росли, я собрала стаю. Они тоже скоро придут сюда, – мать прищурила глаза, будто усмехаясь. – Всё это для нас, моя радость. Счастливый час воссоединения. Я вижу, ты воодушевлена не меньше, чем мы – наконец-то у тебя будет семья, принимающая тебя такой, какая ты есть. Присоединяйся к нам, Николетт, тебя, как и Питера, здесь ничего не держит. Однако ж сперва ты должна доказать, что достойна этого. Ты должна помочь нам уничтожить Даггерхорн, что все эти годы тонул в невежестве и страхе, не позволяя нам быть собой.

Я приняла боевую стойку. Нет уж, этому не бывать, отбитая ты стерва. Что самое дикое – где-то поблизости рыщет ещё часть её сраной стаи. Никогда бы не подумала, что погибну в бою, однако ж…

Не дав мне додумать мысль, из темноты ночного леса показался отряд – отец Соломон со всеми его оставшимися людьми бросился преследовать оборотня. Насколько нелепо было изумление на их лицах, когда оборотней оказалось трое, я не успела прочесть – моя мать и Питер, не сговариваясь, кинулись на отряд. Лошади, лишившиеся всадников, убегали в страхе, и именно мне, как назло, достался отец Соломон. Я сделала ловкую подсечку его коню, а его самого, бесцеремонно схватив за латы, откинула в снег. От греха подальше, святой отец. Как же он надоел мне.

После этого я ринулась было с боем на свою недосемью, но увидела, что эта битва завершена – они всех убили. Снег был истыкан серебряными арбалетными стрелами и усеян телами. Пугающее зрелище.

– Этот – твой, – мотнул Питер головой в сторону отца Соломона, который не мог понять, о чём мы толкуем, и всё пытался встать на ноги – похоже, я хорошо так его приложила.

– Давай же, Николетт, – Дебора бесшумной поступью приближалась ко мне. В её шерсти купался призрачный свет Луны. – Убей священника, что причинил тебе столько бед.

– Я упрощу для тебя задачу, – небрежно сообщил Питер и, в один изящный прыжок оказавшись возле отца Соломона, вновь припечатал его к земле, наступив на грудь лапой. Себе на беду отец Соломон потянулся было к своему мечу – потерявший терпение Питер зарычал и впился зубами ему в плечо, угодив в место, где ремнём скреплены латные пластины. Судя по тому, как вскрикнул отец Соломон, ему опять здорово досталось.

Я тяжким взглядом смотрела на мать.

– Ты должна отомстить за себя, Николетт, – прошептала она, и я поняла – ну хоть в чём-то она права.

– И я наконец отомщу, – прорычала я, после чего на глазах у оторопевшего Питера и еле находящегося в сознании отца Соломона набросилась на неё. За всё то, что она со мной сделала, за все ночи без сна, все слёзы, сомнения, боль, за всех тех, кто погиб и страдал по её вине. Все лишения, все невзгоды.

Я была вне себя от ярости, так что никак не могла проиграть – на один её укус приходилось по два моих, пока я не додумалась сделать то, что, по сути, должна была сделать. Прикончить её, выудив зубами из снега одну из стрел и всадив её прямо ей в горло. Мать захрипела, падая в снег, мою пасть же как будто огнём прожгло. Всё случилось так быстро, что к тому моменту, как Питер подскочил к нам, дело уже было сделано. Он посмотрел на меня – его взгляд выражал боль и злобу, как, стало быть, и мой собственный. Вдруг из леса послышался вой. Волчий вой. Он молил о помощи. Видимо, кто-то из стаи Деборы… Питер взглянул на меня опять, после чего бросился прочь, на звук. Я осталась отходить от пережитого посреди неприветливого бескрайнего леса.

***

Первые лучи рассвета коснулись верхушек деревьев, и я упала, вновь становясь собой. На снегу, со стрелой, пронзившей бледное горло, лежала моя мёртвая мать. Я окрасила, как она некогда попросила меня, белый снег алой кровью.

– Довольна? – прохрипела я, невольно касаясь её волос. Они поседели с тех пор, как я видела их в последний раз. – Я не хотела этого, никогда не хотела, ты, безумная сволочь…

И я знала, что это только полдела и полбеды. Вожак этой стаи убит, но они не оступятся. Мне придётся убивать снова. До последнего.

Кстати, об убийствах… Я услышала, как за моей спиной шуршит снег, и вздохнула с досадой. Совсем забыла об отце Соломоне, упрямом глупце, чья ненависть, кажется, могла бы тягаться с полчищем оборотней.

Я обернулась и, когда он приблизился, что есть силы толкнула его – ослабевший от раны, он вновь повалился в снег. Лицо его раскраснелось, волосы липли ко лбу – очевидно, волчья лихорадка уже начала себя проявлять. Голубые глаза были влажными, мутными от слёз боли, но я различала в них прежний огонь – он всё так же цеплялся за то, кем он был. Глупый маленький рыцарь Божий. Я подобрала его меч вместе с ножнами и, играясь им, прицепила его на пояс – такое себе украшение к платью. Больно тяжёлое.

Очевидно, гнев, вызванный тем, что я, нечестивая, смею прикасаться к его благословлённому оружию, побудил отца Соломона биться до последней капли крови – он вновь попытался подняться, чтобы наброситься на меня, и я, теряя всякое терпение, ударила его по ногам с разворота. Как только он свалился на землю, застонав от боли в плече, я наступила ему на грудь, чтобы он уж наверняка не встал. Его сила обескураживала меня. Злила, будто бы иссушая. Я готова была покончить с ним, но меня вдруг остановило отчаяние, что никак не могла сокрыть ненависть в его взгляде. Не уверена, что он ищет доблестной смерти – едва ли он вообще до конца сознаёт, что с ним произошло. Может человек вроде него поверить в это? В то, что Бог поворачивается спиной ко всем, от самых безбожных до самых двинутых не праведности? Хочет он того или нет – придётся. Пускай захлебнётся правдой.

– Ты укушен. Чувствуешь, да? – с мрачным торжеством процедила я. – Ну и как тебе, нравится быть укушенным? Думаешь, мне это нравилось? Я ведь не выбирала такое существование, ровно как и ты. Теперь твой черёд познать, каково это. Живи с этим. Посмотрим, как тебя примут твои солдаты и родные дети.

Отплевалась накопленной желчью, и стало полегче. Как бы отец Соломон мне ни насолил, жизнь его наказала сполна. Но не время было расслабляться – откуда-то из-за деревьев послышались голоса. Лесное эхо вводило в заблуждение – пока было не понять, где источник.

– Могла и не звать по такой ерунде, – это точно был Питер. – Я собирался расправиться с Николетт за смерть Деборы, а ты со своим капканом…

Я зажала отцу Соломону рот, несмотря на то, что он был в предобморочном состоянии. Признаюсь, соблазн придушить его был немал.

– Прости… Я просто перепугалась от неожиданности, – второй голос, ответивший Питеру, принадлежал незнакомке.

– Что уж теперь, – вторил ей какой-то мужчина. – Мы продолжим то, чему Дебора положила начало, и начнём с её неблагодарной дочурки.

– Кстати, надо найти священника, – угрюмо добавил Питер. – Если он ещё жив.

Голоса затихали. Я посмотрела на отца Соломона, гадая, стоит ли мне бросить его здесь на произвол судьбы. А что, всё по-честному – я ведь и без того сохранила ему жизнь. Но сердце моё, вопреки здравому смыслу, не позволяло мне множить горе – и в данном случае горе его дочерей.

Мать была совершенно права – я совсем из другого теста. Похоже, из золотого.

– Я спасу тебя, – сказала я и, взвалив тяжёлую руку отца Соломона себе на плечо, помогла ему встать. На его лице, что теперь было бледным и изнурённым, я прочитала немой вопрос. – Потому что я не такая, как ты.

Я знала сухую, хорошую пещеру к юго-востоку отсюда. Там можно было перевести дух, временно укрывшись от последователей и, что важнее, спокойно обдумать план.

========== 9. Стая ==========

В пещере было холодно, но сухо, так что я без особого труда сообразила костёр в наскоро вырытой ямке – правда, за ним приходилось следить, чтобы он оставался маленьким, а значит, неприметным.

Несмотря на то, что я очень давно не спала и не ела, сил у меня оставалось немало. Стало быть, это стресс так сказывается. Ну ещё бы.

Что тут можно сказать? Всё дерьмово.

Примирения с матерью не состоялось – а впрочем, я не смогла бы её простить. В то же время мне худо от её смерти, ведь, сколько бы раз я себе ни клялась, что убью её, я никогда не была к этому по-настоящему готова. И, честно, я не хотела быть.

Теперь Питер – мой враг… Мне казалось, мы начали хорошо общаться, как вдруг такое. Ещё какое «такое»! И да, мне по-прежнему жаль его. Неужто придётся снова пойти на крайности?

Пугала меня и проклятая неизвестность. Как обстоят дела в Даггерхорне? Живы ли те, кого я люблю?..

Что бы ни случилось, опускать руки – последнее дело, не так ли? Всё ещё может быть хорошо, надо лишь поспособствовать этому.

Я бросила взгляд в укромный угол пещеры – туда, где полусидел, привалившись к стене, отец Соломон. Сперва он не подавал признаков пребывания в сознании, затем зашёлся кашлем, и тогда я поднесла к его губам флягу с водой, что недавно отстегнула от пояса одного из убитых солдат. Живым она, как-никак, нужнее.

– Пей, – теряя терпение, велела я, когда он со всей грубостью, на которую был способен в таком состоянии, оттолкнул мою руку. Жажда всё-таки взяла верх над гордостью – когда он-таки припал к горлышку фляги, его было уже не остановить. – Что ж, посмотрим, насколько всё плохо…

Говорила я скорее с самой собой, чем с ним – потому что нервничала. Сразу после первого в моей жизни убийства я ощущала себя одновременно пропащей и неуязвимой. Это помогало мне забыть о том, кто такой отец Соломон, и какую роль он играет в этой пока довольно-таки безрадостной истории. Жутковатую роль. Роль того, от кого мне бы лучше держаться подальше. Тем более, в человеческом виде я во стократ уступаю этому воину в силе.

Я отстегнула часть доспеха на его плече и бесцеремонно раскроила рубаху-кольчугу кинжалом – тоже одним из посмертных трофеев. Рана выглядела под стать её обладателю – скверно. Несколько кровящих следов от клыков, крупных и, видимо, из-за того, что отец как мог рвался, довольно неровных. С тяжким вздохом посмотрев в лицо, покрытое испариной, я понимала, что влипла со самое не балуй. Раз уж спасать, то не только от кучки оборотней, ведь так? Вряд ли он вернёт этот долг, но и мне от него ничего не нужно.