Текст книги "Кровь на снегу (СИ)"

Автор книги: schwarzerengel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== 1. Ночной кошмар или явь? ==========

Я живу в Даггерхорне, уютненькой деревушке с немногочисленным, а также, увы, откровенно недалёким населением. Лето тут солнечное и тёплое, а зима настолько снежная, что, утопая в снегу, можно передвигаться бесшумно. В общем, деревня как деревня – поганый эль, неотёсанные мужики и безмозглые девки, уверенные, что их все хотят изнасиловать почём зря, и, конечно же, оборотни. Вы не ослышались.

Каждый месяц, лишь только восходит полная луна, местные запираются на засовы, трясутся и держатся, кто как может – кому сподручнее за розарий, кому – за флягу. Причины более, чем существенные – некогда в этой деревне и вправду бушевал зверь, леденил душу воем, сметал подчистую скот, не давал людям спать и жить, но тринадцать лет тому назад вдруг исчез. Зверь исчез, а животный страх никуда не делся. Все люди – рабы своих страхов.

Что до меня, я простая пастушка. Живу без родителей, так что привыкла уж издавна зарабатывать на хлеб собственными силами – так даже лучше, чем от кого-то зависеть. Новая семья? Хах, пожалуй, я откажусь от этого блюда. Только не в данной дыре, где нормальных мужчин еле-еле по пальцам одной руки перечислишь. Один из них, мой давний знакомый, Сезар, кстати говоря, ничего – жаль, женат. Лесоруб, вечно грустный с этими глубокими карими глазами, что будто горят нерастраченной силой, запрятанной гордостью – он захаживает иногда, чтобы выговориться, рассказать об изменах шлюхи-жены, полежать головой на коленях, пока я его глажу за ухом. Сам он слишком хороший, чтобы изменять, хотя я бы его ещё и не так пожалела.

Я, пожалуй, со стороны кажусь слишком милой и тихой – не без самоличных усилий. Стараюсь жить неприметно – скромная, милая девушка-сирота, но на деле кутила. Как выбираюсь в город, где можно смешаться с толпой и остаться неузнанной, так и нахожу место, где можно выпить, а то и потискать какую-нибудь симпатичную задницу. К чему такая осторожность? Во-первых, в деревне каждая старая перечница – судья да палач, во-вторых… скажем так, не ищу личного внимания. Моя мать в своё время и без того нашумела – была скандальной гадалкой и, кроме того, местной хищницей. Ведьма и оборотень. О последней детали её биографии, к счастью, никто так и не проведал. Она жила на отшибе деревни, в том же доме, где ныне живу я сама – побуянила и пропала, меня оставив. Отца я не знала, так что стараюсь выживать так, как могу и умею. Без чьей-либо помощи. И пока хорошо получается.

***

Этот день начался так же, как и любой другой в деревне, пока жители не содрогнулись от страшных вестей – в полнолуние, последней ночью, была убита девушка, и похоже, что то – дело рук… то есть, лап… скажем прямо, дикого зверя. Монстр вдоволь полакомился перед тем, как оставить её выпотрошенное тело в поле среди стогов – там его и нашли с утра.

Девчонку я знала – Валери, местная знаменитость. Знаменита, в общем-то, тем, что сама так считает и обожает исподтишка перед всеми покрасоваться… Точней, обожала, пока не выскочила на ночное свидание с недосёрком-пафоснолицым парнем и не стала закуской для некой твари. Не подумайте, что я стерва, или же думайте – на здоровье. Просто бедняжка-Валери – дочь Сазара, и без того выбивавшая из него душу своими капризами и унылым лицом. И теперь он раздавлен горем, а всё из-за выходки неблагодарной дочурки, которой нет дела до беспокойства отца – лишь бы хвостиком повертеть. Бедный Сезар и без того пашет как проклятый под вздохи-охи неверной жены, а теперь ещё будет винить себя в том, что дочурку не уберёг, а жена, само собой, ныть, привлекая к себе внимание. А уж каково будет сестре Валери, Люси? О ней наша лупоглазая красавица не подумала.

– Мне очень жаль, – я погладила по плечу побледневшего от горя Сезара, прежде чем уйти прочь. На мою шерстяную накидку оседали снежинки, и мысли мои разнились.

Кто мог соделать такое? Медведь? Волк? Похоже, что зверь покрупнее. Да уж, теперь у местных появится больше поводов верить в сказки об оборотне. Только вот сказки ли?

С нарастающей тревогой на душе я вспомнила, как в далёкие времена моя мать возвращалась домой поутру с подсохшей кровью у рта. Чужой кровью. Она не погибла – просто исчезла. Могла ли она вернуться?

***

Ночью мне спалось скверно. В какой-то момент подойдя к окну, я увидела чёрный, чернее ночи, силуэт то ли зверя, то ли человека среди деревьев – он прятался, но жёлтое свечение его глаз выдавало присутствие. Её глаз. Я узнала бы эти глаза из великого множества.

– Это всё ты, Николетт, – послышался то ли зловещий шёпот, то ли шелест в кронах деревьев. – Ты убила её.

Я тряхнула головой, и видение тут же исчезло. В чём дело? Неужели я стала ходить во сне?

Однако же я солгу, если заявлю, что отнеслась к увиденному скептически – оно, напротив, всесило в меня новый страх.

Я не всё о себе рассказала. Около тринадцати лет назад, незадолго до своего исчезновения, мать сделала мне прощальный подарок, не похожий на те, что обычно матери делают дочерям. То была не тряпичная кукла, не новое платьице и не безделушка из города – то был укус, что по-прежнему запечатлён бледным шрамом на моём плече. Укус, которому оказалось подвластно изменить мою жизнь и меня. Я – оборотень. Я научилась справляться с жаждой убить всех этих уродцев, охочусь на диких зверей в лесу, а в последнее время и вовсе нашла хитрую лазейку – купила у знахарки на рынке, когда выбиралась в город, мощное пойло, что позволяет спать как в гробу. Запираюсь и дрыхну, свернувшись клубочком, чтоб точно не показаться никому на глаза. Люди хуже животных. Жестокие, грязные твари, среди которых лишь некоторые – жемчужины посреди навоза. Вот девка-Валери, не в обиду Сезару, была ещё тем навозом, но разве могла я её убить, того не заметив? Что я только что видела? Это видение? Порождение моего растревоженного сознания? Я готова была поклясться, что видела свою мать. Если это взаправду… если она правда здесь, я её уничтожу.

И с этими мыслями я наконец-то вернулась в постель. Утро вечера мудренее.

========== 2. Любовь к смерти ==========

А теперь вернёмся чуток назад. Минувшим вечером наша таверна гудела, как улей. Сидя в углу за прокисшем элем, я понимала – не миновать беды.

– Сколько ещё мы будем терпеть зверства этого зверя?! – весьма тавтологически восклицал, тряся кружкой, Герман – местный громила. – Покончим с ним!

– Да! – вторили ему сразу несколько голосов.

У меня было крайне дурное предчувствие. Может, способность предчувствовать передалась мне от мамки – не знаю точно, да и гадалкой она была липовой, зато оборотнем – самым настоящим.

Толпа разъярённых полупьяных мужчин вознамерилась идти в чащу леса, к пещере, где, судя по слухам, обитал тот самый оборотень, что однажды уже третировал эту деревню. Моя мамаша. Она не жила там, но лакомилась, и доныне у входа в пещеру лежат чьи-то кости. Какая мерзость.

– Я уже послал за отцом Соломоном, он настоящий охотник на оборотней, – воззвал к жаждущей расправы гурьбе отец Август, настоятель местной церквушки. Его слова, чего следовало ожидать, были встречены улюлюканьем и недоверчивыми смешками. – Нет нужды рисковать – потеряете голову во всех смыслах…

– Нет. Посторонний лишит нас радости мести, – настоял Сезар. Он единственный, кого я действительно могла понять – как-никак, он лишился дочери. Остальные же мыслили как оголтелый сброд.

– За Валери! – завопила какая-то тётка.

Я тяжело вздохнула, когда ко мне вдруг подсела Роксана, подруга умершей – глаза её сильно опухли от слёз.

– Жаль, нельзя пойти вместе с мужчинами. Так хотелось бы собственными глазами увидеть, что ужасное животное, сотворившее это, мертво.

Иногда люди сами животные. Даже хуже.

– Я понимаю, – ответила я с неохотой. – Хотелось бы убедиться, что всё с ними будет в порядке.

… Разве только с Сезаром и, может, ещё парой-тройкой из них.

После этого непримечательного эпизода я и пошла спать. Тогда я и слышала странный голос, видела знакомую фигуру во тьме, и уснуть получилось не сразу – какое-то время я проворочалась, томимая мыслями и догадками. Например – если это всё-таки моя мать, что она собирается делать? Убьёт ли она кого-то из тех несчастных, что направились геройствовать в пещеру? Она никогда не любила их. Никогда не любила меня.

***

Воспоминание из далёкого детства.

– Мамочка, посмотри, я построила снежный замок, – я с гордостью потянула мать за рукав, но она осталась равнодушна – лишь бегло взглянула на моё творение с таким выражением лица, будто замок был из дерьма коз соседских. – Мам, смотри, – продолжала я гнуть свою линию, потому что никак не могла поверить, что ей всё равно.

– Николетт, если хочешь порадовать маму, убей эту птичку, – мать указала на снегиря, игравшегося в снегу. – Окропи этот снег кровью, красной, как его брюшко.

От её приторного тона меня начало тошнить, и перед глазами всё поплыло.

– Но зачем?.. – запротестовала я, с жалостью представляя, как погибает безвинное существо. – Почему ты этого хочешь?..

– Моя дорогая, – мать всякий раз начинала свои нотации именно с этих слов. Её наставления никогда ничему меня не учили – только вводили в чистейшее замешательство. С каждым разом всё боле. – Ты кушаешь плоть животных. Почему же одни убийства тебя пугают, а другие нет?

Я замялась, не зная, что и сказать. Мне хотелось к дедушке – спрятаться у него на груди, в пропахшее древесиной, смолой и потом тепло его рук. Это он зародил во мне правильное, человеческое зерно, но на тот момент был уже месяц как мёртв.

– Но снегирь бы умер напрасно…

– Любая смерть такова. И напрасна, и осмысленна. Но ты… – она обняла меня, но от этого легче не стало. У неё было невыносимое гнилостное дыхание и до боли крепкая хватка. – Ты должна любить смерть. Любить, как родную маму. Однажды ты сможешь понять.

Я смотрела в слезах облегчения и муки, как упорхнул беспечный снегирь, так и не узнав, что за участь ему готовили.

Для деревенских моя мать была весёлой чудачкой, что пила до беспамятства и гадала по линиям ладони. Над ней насмехались, её сторонились, но не боялись – она не показывала им своего истинного лица. Только я знала, какова она. Только мне был открыт этот ад – рядом не было никого, кто бы мог меня защитить.

***

На рассвете отряд тупоголового отмщения и Сезар вернулись с трофеем – волчья голова, нанизанная на кол, скалила зубы, на коих ещё не высохла кровавая пена. Я, как и многие другие девушки, подоспела встречать “победителей” добрым словом и широкой улыбкой. Иное было бы странностью.

Я сомневалась, что этот несчастный зверь был хоть сколько-нибудь причастен к смерти Валери, но часть меня, какая-то глупая и отчаянная часть меня до нелепости жаждала в это поверить – так легче, чем подозревать, что деревня опять в опасности. Я видела маму в волчьем обличии – в последний раз тринадцать лет назад, когда я потеряла всё и приобрела проклятие. Она нисколько не была похожа на этого волка – он явно не оборотень, но, быть может, именно он и стоит за случившемся? Может быть, и смятениям наконец-то пришёл конец?

Сезар пил, оставаясь мрачным и молчаливым – даже взглядом со мной не встретился, только обнимал Люси, что смотрела на волчью голову со слезами злости, радости и неутихшего горя, как будто бы спрашивала: зачем? Зачем ты убил её? Разве это стоило такого итога для вас обоих?

Сюзетта отвратительно привлекала внимание к своей сисястой персоне – сперва обмороком, а потом слезами. Буквально выла, цепляясь за кол, тупая бабёнка.

Мужчины хвалились, женщины ахали. Все решили единогласно – быть празднованию. Непонятно только, что праздновать – смерть? Волка или девчонки?

========== 3. Пустая вера ==========

Деревня жила своей жизнью, и, кажется, эта жизнь давалась местным с каждой минутой всё легче – люди живо переговаривались, смеялись, зазывали друг друга на пироги и кашу, а также пироги с кашей, фу, хотя раньше, казалось, лишний раз нос высунуть за порог страшились даже в светлейшее время суток. Как мало нужно для веры в стабильность – лишь мёртвая голова на пике.

Нет, я не цинична и, уж тем более, не тупа – понимаю, что это весомое доказательство смерти страшного зверя, но всё же есть в этом что-то забавное. В том, как у страха глаза велики, пока все трясутся, воображая себе неведомую злую силу, непобедимую, вечную, будто бы сама смерть. В том, как быстро уходит страх – человек без труда подчиняется власти внезапно сверкнувшей сквозь тучи удачи – неважно, как долго до этого приходилось жить в темноте.

Я завидовала? Да, ведь постылая темнота не оставила бы меня так легко. Я всегда знала больше, и… И мне нет места рядом с людьми, что, узнав о моей звериной сущности, первые бы потребовали моей смерти.

***

Итак, я неторопливо пошла к колодцу, чтобы набрать воды для старушки Гйолти, когда вдруг послышался шум, голоса у ворот – кажется, их спешили открыть.

– Что там происходит, Роуз? – поинтересовалась я у пробегающей мимо девушки. Она обернулась из-за плеча.

– Это тот самый отец Соломон…

Ах, да. Чуть было не забыла – наш чересчур заботливый служитель Божий попросил о помощи у… кого? Я впервые слышала это имя.

Забившись в толпу перешёптывающихся зевак, я решила ждать. Наконец по снегу прошествовали кони, запряжённые в экипаж. Вооружённые до зубов солдаты сопровождали его по обе стороны. Процессию завершал исполинских размеров железный слон, о загадочном предназначении коего можно было разве что гадать – вряд ли он был простым элементом декора.

Поравнявшись с кучкой растерянных наблюдателей, экипаж соизволил остановиться.

Два воина нездешней наружности, спешившись, распахнули дверь экипажа.

– Его Высокопреосвященство отец Соломон, – объявилось во всеуслышание.

Я спрятала смешок в зевке – ненамного более тактичном способе отреагировать. К счастью для меня, никто не заметил несвойственной моему образу наглости – все были слишком увлечены представлением. И ведь иначе это не назовёшь – фарс, демонстрация надутой величественности. Обычно то, что столь красочно, под обёрткой не представляет из себя ничего.

Мгновение тишины, и вот – из кареты вышел отец Соломон, мужчина среднего роста в фиолетовом дорогом одеянии. В его русых, холодного оттенка, волосах и бороде угадывалась седина, а лицо, словно вопреки напыщенному наряду, было задумчивым и суровым.

Следом за “высокопреосвященством” из экипажа выпорхнули две девчушки и обняли его, по всей видимости, не желая прощаться.

– Папа, – всхлипнула одна из них.

Вот тебе раз. Потомство? Неужто кровное? А священник, раз так, гулящий… Я подавила новый смешок, а отец Соломон тем временем опустился коленями в снег, чтобы видеть лица малышек.

– Пожалуйста, не плачьте, – обратился он к ним так вкрадчиво, ласково, будто к маленьким, но в то же время настойчиво – это сочетание отчего-то заставляло почувствовать себя неуютно. – Вы видите этих детей? Видите, как им страшно? Где-то здесь большой страшный волк, и кто-то должен остановить его.

– Тот волк, который убил нашу маму? – шмыгнула носом одна из девочек. Лицо отца Соломона не стало мрачнее, а выражение глаз – жёстче, но что-то переменилось в нём, будто он, напротив, на миг оказался вдали отсюда, в каких-то неведомых окружающим мыслях.

– Вполне возможно.

Пожилая служанка протянула девочкам руки, и те с явной неохотой скрылись в укромной полутьме снова. Отец Соломон попрощался с ними.

– Я скоро вас догоню, – пообещал он напоследок, похоже, всецело в этом уверенный.

После того, как карета скрылась из виду, отец Август бросился гостю навстречу. Глаза его сияли, руки подрагивали. Кажется, он увидел кумира – ещё бы, нечасто встретишь священника-рыцаря.

– Ваше Высокопреосвященство, это большая честь, – выдохнул отец Август в восхищении, после чего припал пламенным поцелуем к руке отца Соломона – тот неопределённо хмыкнул, то ли тем самым выказав далеко не самую страстную попытку поздороваться с ним в ответ, то ли вовсе недовольство.

– Вы как раз подоспели к празднованию, – вмешался местный глава деревни, лысый мужчина среднего возраста. Он с торжествующей улыбкой продемонстрировал голову убитого волка. – Мы справились сами!

До того напряжённые и притихшие, сельчане радостно загалдели – как оно и водится, бесцеремонность одного придала уверенности всем и сразу. О, как засияли они ухмылками – очевидно, им было приятно осознавать, что они оставили в дураках этого невесть что о себе возомнившего охотника на оборотней. Пусть отец Соломон не вызывал у меня ни тёплых чувств, ни доверия, их злорадство тоже выглядело не ахти. Я прекрасно знала, как они мыслили – окрысившиеся на что-то чуждое и непонятное им изначально, они защитились естественным, самым удобным для них оружием – насмешкой. Не можешь понять – подними на смех, да?

Мне было жаль отца Августа – он смотрел на новоприбывших таким извиняющимся взглядом… Ещё бы – самолично позвал их от имени всей деревни, чтобы помочь своим прихожанам, а те даже в ус не дули. Позор да и только.

Отца Соломона происходящее не смутило. Скорее всего, ему не впервой спорить с больно упрямыми победителями волков.

– Это не оборотень, – заявил он, толком не посмотрев на голову.

– Не сочтите за неуважение, – возразил глава поселения, кривя губы в далеко не самой уважительной усмешке, – но мы уживались с этим оборотнем уже два поколения и знаем, с чем мы имеем дело.

– Что ж, не сочтите за неуважение, но вы не имеете ни малейшего представления о том, с чем имеете дело, – отец Соломон в долгу не остался и, бесстрастно оглядев присутствующих, что уже начали неодобрительно перешёптываться, всё-таки удостоил нас пояснения. – Когда-то и я был таким же, как вы. Мою жену звали Пенелопа, она подарила мне двух прекрасных дочерей. Мы жили в деревне, похожей на эту, вдали отсюда, и, как в Даггерхорне, нас донимал один оборотень. Однажды я и мои друзья напились. Мы решили поохотиться на него, хотя не были наверняка уверены в том, что сможем его найти. И всё же мы его нашли. Он разорвал моего друга пополам и набросился на меня. Я рубил и рубил топором почти наугад, пока оборотень вдруг не пропал, и тогда я понял, что отсёк ему переднюю лапу. Я решил забрать её домой как сувенир. Когда я вернулся, моя жена была дома, и я не мог не заметить, что её кисть обмотана окровавленным лоскутом ткани. Волчья лапа исчезла – на месте неё было это, – один из солдат подошёл к застывшему люду с большой шкатулкой, которую распахнул перед всеми желающими и нежелающими – кто-то сам в порыве любопытства тянулся навстречу, но в ужасе и смятении отворачивался, только увидев то, что она хранила. То была человеческая рука – хорошо сохранившаяся, что вводило в недоумение. Её что, в основном хранят замороженной, среди снега и льда? Замечательный способ управиться с горем – так недалеко распрощаться с родным-любимым рассудком. Отец Соломон тем временем помрачнел, его голос стал глубже и тише. – Я сказал дочерям, что их мать убил волк, но это не так. Я убил её.

Про рассудок я рано заговорила… Что ж, зато теперь ясно, откуда у пресвятого отца взялись дети – своё церковное звание он получил уже после смерти жены. Скорее всего, за заслуги пред Господом, ведь убийства чудовищ наверняка относятся к таковым.

От его рассказа меня без преувеличений бросило в дрожь. Страшнее всего для меня было то, что я понимала его – этот ужас от осознания того, что ты делишь кров с монстром. Я тоже жила с этим, как и он. Только знала об этом всю жизнь. Но вообще… Была ли монстром его жена? Нападала она или защищалась? Раз вернулась домой, не сбежав, то, быть может, надеялась объясниться? Была она больше похожа на мою мать или на меня? Вот от этого история и становилась страшней – я не знала, вместе с кем и кого мне бояться: вместе с отцом Соломоном оборотня? Или же вместе с оборотнем – его?..

– Перед смертью оборотень принимает своё человеческое обличие, а это, – отец Соломон пренебрежительно указал на трофей главы деревни и чуть замешкался, будто бы сразу не смог понять, как бы назвать что-то столь незначительное, смехотворно превознесённое куда выше, чем следовало, – просто обыкновенный серый волк. Жаль вас огорчать, но ваш оборотень живее всех живых.

***

Что ж, оказалось, что наши гости – всё-таки знатоки по части оборотней. Следует быть осторожнее, чтобы меня не вывели на чистую воду.

В таверне отец Соломон и его люди ознакомили нас с самодельной планетарной системой, чтобы наглядно показать, что бывает, когда раз в тринадцать лет Луна и Марс становятся друг напротив друга – это явление называется Кровавая Луна. Опасная пора, неделя, когда укус оборотня не смертелен, как в обыкновенное полнолуние – всё страшнее. Он может сделать человека зверем.

Я, чёрт возьми, знала это. Сама через это прошла, пусть и не была осведомлена о таких изысках. Тринадцать лет назад моя безумная мать укусила меня, чтобы бросить, оставив в отчаянии наедине с новообретённым проклятием. И теперь – снова время Кровавой Луны.

Прячась за спинами более прытких людей, дабы не обращать на себя лишнего внимания, я исподтишка наблюдала и за отцом Соломоном. Кто он? Одевается и держится как священнослужитель, но разговаривает по-воински резко и жёстко. Пока он рассказывал нам о том, как мы все заблуждаемся, ни в его тоне, ни во взгляде ни разу не промелькнуло и намёка на сопереживание, участие или заботу – не сказать, чтобы эта деревня и её жители сколько-нибудь волновали его, но он точно заинтересован в том, чтобы отправить оборотня в преисподнюю.

Наш глава поселения недолго слушал наглядные пояснения. Этого важного мужика по имени Густав вообще ничего не интересовало, помимо фигуристых баб и хмельного пойла.

– Хватит этих бредней, отец. Мы убили волка в его же пещере, и сегодня мы это отпразднуем! – он потряс палкой с несчастной волчьей башкой, что уже истрепалась, как пакля, и люди, которым хорошо бы упрекнуть его за небрежное отношение к их драгоценным жизням и жизням их детей, возликовали, подхватывая его клич.

– Что ж, празднуйте, – отец Соломон прожёг взглядом лицо Густава, проходя мимо. Только теперь я, поскольку стояла за спиной главы поселения, поняла, что глаза охотника на оборотней светлые и холодные, как зимнее небо. – Посмотрим, кто окажется прав.

Обозлённый, отец Соломон первым вышел из таверны. Он представлял нешуточную опасность для моей скромной персоны, так что я надеялась, что он просто махнёт рукой на нас и уедет вслед за своими детками, но не тут-то было – он раздавал указания своим часовым, чтобы те охраняли ворота и занимали посты на дозорных башнях.

– Вот бы мне выпить с лихвой, окунуться в мужскую страсть с головой, – под ухом заухала старушка Гйолти – она была странной бабкой и говорила стихами. Как правило, непристойного содержимого. – Что думаешь, деточка?

– Совершенно согласна, – пробормотала невпопад я, наблюдая за тем, как отец Соломон пересекает деревню от края до края, пока отец Август следует за ним по пятам, извиняясь за недальновидность местных.

========== 4. В преддверии праздника ==========

Я смотрела на то, как солдаты устанавливают ограждения вокруг деревни и была… как бы это сказать… в смешанных чувствах?

Эти войско Господне знает об оборотнях больше, чем кто-либо, встречаемый мной доныне, а значит, у них есть ответы на многие вопросы, но, вот загвоздка, я не могу задать ни единого, не выдав себя с потрохами. Рискую быть показательно уничтоженной ради благих высших целей – ха-ха, ну уж нет, не дождётесь. Идите в пень.

Даггерхорн как был, так и остаётся в опасности, но какое мне дело? Лучше бы этот отец Соломон со своими людьми укатил подобру-поздорову за компанию с новой угрозой, нависшей, как лезвие гильотины, над моей головой. О немногочисленных людях, которые небезразличны мне, я сумею сама позаботиться в страшный час.

Я прошествовала по деревне с видом наивной девицы, глаза мои выражали лживый восторг от вида всех этих коней и мужчин. Не вожделение, а интерес, как у маленькой девочки. Именно с таким видом я и остановилась подле слона. Вроде, так называется этот зверь? Держа на коленях в городской таверне одного пьяного путешественника, я слушала его рассказы о влажных лесах и пустынях, а также листала его зарисовки. Там было именно это животное, только рассказывать об этом я никому бы не стала – а вдруг сочтут ведьмой? Знать больше, чем все – уже преступление.

Похоже, моё напускное любопытство скорее выглядело чудачеством, чем обыденностью – все остальные люди, напротив, сторонились нарушивших их торжество чужаков. Я смотрела на бронзовые узоры на серой попоне, когда вдруг услышала голос, что волей-неволей вынудил меня подскочить от неожиданности.

– Впечатляет, не так ли? Мои дочери испугались его, когда увидели в первый раз.

Это был отец Соломон. Он стоял за моим плечом, смотря на слона. Его взгляд выражал насмешку и гордость, почти незаметные за общей мрачностью выражения лица.

– Очень впечатляет, Ваше Высокопреосвященство, – уверила я, наивно хлопая глазами. – Не подскажете, что это за зверь такой?

– Это слон, – лучшего объяснения якобы несведущая я, разумеется, не удостоилась. – Ты можешь коснуться его, – он взял мою руку за запястье и прислонил ладонью к холодному бивню. Когда я попыталась убрать её, он лишь крепче прижал, и мне стало не по себе. Это не было ласковым или шутливым жестом. Он был серьёзен и зол, зол ещё после разговора с Густавом в таверне, а я попалась ему под горячую руку. – Чувствуешь, какой прочный? Если кто-то окажется нечист помыслами, слон поглотит его.

Неужели это угроза? Я смутно догадывалась, в чём она заключается, вблизи понимая, что эта попона – нечто наподобие дверцы…

Я посмотрела на отца Соломона в испуге – особо подделывать не пришлось.

– Как же страшно быть тем, кто идёт наперекор Господу, – нашлась я. – Или наперекор Вам.

Я могла бы засунуть язык ещё глубже, сказав что-то вроде: «Я рада, что Вы очистите эту деревню от скверны», но мне не хотелось так жалко лгать. Рада я не была. А была ли права в вопросах противостояния отцу Соломону… Что ж, в противном случае мне предстояло выяснить это. Выворачивать руки деревенским девчонкам под силу каждому – как, впрочем, и угрожать на словах.

Отец Соломон пристально посмотрел на меня, после чего потерял ко мне всякий интерес. К нему подошёл кто-то из солдат, и вот он уже направился с ним к воротам, даже не посмотрев в мою сторону. Славно поговорили.

***

– Сезар, – я постучалась в оконную раму. Не хочу рисковать – его вся такая из себя верная жёнушка может истолковать моё поведение на свой лад. Мне-то всё равно, но Сезару и без того сейчас горько.

Он выглянул из окна, тут же удивившись. Вид у него был подавленный и непонимающий. Мне захотелось пригладить его растрёпанные волосы, поцеловать в лоб и пообещать, что всё будет хорошо. Но я не могла этого обещать.

Сезар был единственным, кроме сердобольного отца Августа, кто помогал мне как мог, когда я “осиротела” – едой, поленьями для растопки и добрым словом. Я знаю его давно. Мы похожи – его точно так же не любят местные, даже больше. Меня-то, во всяком случае, никто не высмеивает, а его ещё как. То и дело да проскочит в устах какого-нибудь идиота «пьянчуга», а то и «неудачник». Как будто бы так легко, не обзаведясь дурными привычками, жить с тем, кто предал тебя. Отвратительно и смешно слышать эти слова от вонючих тупиц в отношении такого красивого, сильного и заботливого мужчины. Сорняки всегда норовят задушить цветы. Уж особенно в этой деревне.

– Николетт? Что ты здесь делаешь?

– Я пришла тебе кое-что передать, – с этими словами я протянула Сезару свёрток – он растерянно принял его из моих рук. – Подари это Люси, ладно? Чтобы её улыбка согрела твоё сердце в это нелёгкое время.

В свёртке покоилась шаль, которую я сама спряла из овечьей шерсти. Она была очень красивая, лёгкая, персикового нежного цвета – под стать характеру милой Люси.

Я бы могла принести что-то для Сезара лично, но знала, что он будет рад этому приношению куда больше. Ему нужно это сейчас – отцовская радость за единственную оставшуюся с ним дочку. Возможность участвовать в её жизни и чувствовать, как дорога ей эта поддержка.

– Не знаю, как отблагодарить тебя, – ответил Сезар. Он был удивлён и растроган, глаза его чуть заметно повлажнели от слёз. Как легко тронуть душу того, у кого она есть.

– Тебе и не нужно. Просто держись, хорошо? Всё наладится.

Я так часто ему это говорила. Хочу в это верить хотя бы по отношению к нему.

***

Я решила не праздновать. К чёрту. Мне не нужны ни потные танцы, ни самообман. Пусть трясут головой волка сколько заблагорассудится, а я лучше посплю.

Ладно, на самом деле, проблема крылась чуть глубже – даггерхорнцы в последнюю очередь хотят видеть среди танцующих извивающуюся волчицу. Надо принять своё снадобье и поскорее уснуть.

По пути к дому, у одинокой заснеженной тропы, я встретила Питера. Он сидел на поваленном дереве и смотрелся так грустно, что мне его стало жаль. Он не нравился мне своим вечно надутым видом и прочими выкрутасами, как мне не нравились и его лобызания с Валери, но сейчас он казался обычным несчастным парнем, чья девушка умерла.

– Здравствуй, Питер, – обратилась к нему я. Он поднял на меня пустой взгляд. – Я сожалею о Валери.

Он промолчал, лишь кивнул. Вероятно, винил себя – по правде сказать, причины на то имелись: если они, например, запланировали ночное свидание, то виноваты оба. Но кто виноват ещё? Кто тот третий? Кто дикий зверь?

«Это ты, Николетт». Так сказал мне тот голос. Могло ли это быть правдой?

========== 5. Неуслышанные молитвы ==========

Вести последней ночи дошли до меня своевременно – только проснулась, а мне уже сообщили о том, что случилось ужасное. Соседка в слезах сползла по стене, пряча заплаканное лицо в ладонях.

– Густав мёртв! – твердила она. – Волк убил его… Святая Богоматерь, что мы наделали…

Я затолкала несчастную в дом, отпоила водой, чудом не отрезвила пощёчиной. А соблазн был велик. Вдоволь наплакавшись, пока я томилась в неведении, Эмили наконец рассказала мне о случившемся.

– Мы праздновали, как вдруг это чудовище выпрыгнуло словно из ниоткуда. Чёрный волк с горящими в темноте глазами… Он перегрыз горло Густаву, а точней попросту разодрал его, и как будто забавы ради убил на бегу Ксандера и Хлоку. Кошмарно… Отец Соломон его остановил, а скорее вспугнул – волк какое-то время ещё позверствовал, но сбежал от солдат, когда те его обступили. Надо было послушать его, надо было сидеть по домам, под защитой… Я не могу поверить… – Эмили всхлипнула и опять расплакалась, в исступлении повторяя имя Густава. Я знала, что для неё он был как отец, так что придираться не стала – мне было важно узнать, не убила ли тварь кого-то, кто дорог мне. Не убила. Тут ей повезло куда меньше.