Текст книги "Иисус. Все мировые исследования"
Автор книги: Сборник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Вряд ли я когда-либо полагал, что я, еврей, вижу лучше, чем христиане, – нет, я просто думал, что смотрю на все с иной точки зрения.
Сэмюэль Сэндмел. «Первый христианский век в иудаизме и христианстве»
Сэмюэль Сэндмел, 1911–1979
Сэмюэль Сэндмел, апологет евреев и иудаизма, прекрасно знал и раннехристианскую литературу, и современные ей иудейские труды. Адресатами его книги 1964 года «Мы, евреи, и Иисус» были американские евреи[118]118
S. Sandmel, We Jews and Jesus (New York: Oxford University Press, 1965).
[Закрыть]. Уже здесь заметно, что он изучал Новый Завет, и эта сторона его исследований ясно отражена в другой книге, «Иудейское понимание Нового Завета»[119]119
S. Sandmel, A Jewish Understanding of the New Testament (2nd ed.; London: SPCK, 1977).
[Закрыть], где он пытался познакомить иудеев и со священными христианскими текстами, многие из которых по своему происхождению или стилю носят еврейский характер, и с таинственной фигурой еврея Иисуса, порожденного миром иудаизма. По мнению Сэндмела, Иисус был просто еврейским назиром, или назореем — человеком, посвященным Богу, – и в то же время, что было неизбежно, он предстал как символ западной культуры: как тот, кого можно ценить, но кому не следует подражать.
Шалом Бен-Хорин, 1913–1999
Шалом Бен-Хорин родился в Мюнхене, где носил имя Фридрих (Фриц) Розенталь. Его книга Bruder Jesus: Der Nazarener in jüdischer Sicht была опубликована в Мюнхене в 1967 году[120]120
S. Ben-Chorin, Bruder Jesus: Der Nazarener in jüdischer Sicht (Munich: List, 1967).
[Закрыть]. В 2001 году ее перевели на английский, и она вышла в США под названием «Брат Иисус: иудейский взгляд на Назарянина»[121]121
S. Ben-Chorin, Brother Jesus: The Nazarene through Jewish Eyes (trans. and ed. J. S. Klein and M. Reinhart; Athens: University of Georgia Press, 2001).
[Закрыть]. Книга «Брат Иисус» похожа скорее на диалог, а не на ученый трактат, и адресована в первую очередь христианам. По мнению Бен-Хорина, Иисус – это брат иудеев, достойный уважения, хотя, что неудивительно, это трагический герой.
Давид Флуссер, 1917–2000
Давид Флуссер, профессор Еврейского университета в Иерусалиме, изучавший раннее христианство и иудаизм эпохи Второго Храма, родился в Вене. Среди его трудов особенно знамениты книга «Иисус» – биография Иисуса из Назарета, впервые опубликованная в 1968 году и, с изменениями (при участии Р. Стивена Нотли) в 1997 году;[122]122
D. Flusser, Jesus in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten (Hamburg: Rowohlt, 1968); idem, R. S. Notley, Jesus (3rd ed.; Jerusalem: Magnes, 2001).
[Закрыть] а также сборник статей под общим названием «Иудаизм и зарождение христианства»[123]123
D. Flusser, Judaism and the Origins of Christianity (Jerusalem: Magnes, 1988).
[Закрыть]. Как считал Флуссер, Иисус был верным сыном и законопослушным иудеем – иными словами, моральным примером для современного общества.
Пинхас Лапид, 1922–1997
Ортодоксальный иудей Пинхас Лапид родился в Канаде, но рос в Вене. Прожив тридцать лет в Израиле, в 1969 году он переехал в Западную Германию. Еврейский специалист по Новому Завету и неутомимый вдохновитель диалога между иудеями и христианами, Лапид написал (нередко в соавторстве) ряд книг на немецком. Многие из них были расшифровкой радиопередач, на которых общались сторонники разных религий. Иисуса Лапид считал благочестивым богобоязненным иудеем и Спасителем язычников.
Геза Вермеш, 1924–2013
Геза Вермеш родился в Венгрии. Хотя он и был выдающимся исследователем Кумрана (или, быть может, в силу этого), Вермеш заинтересовался изучением «исторического Иисуса», когда на Рождество 1967 года его пригласили написать статью на близкие темы. В результате в 1973 году вышла его знаменитая книга «Иисус Иудей: Евангелия глазами историка». Два других труда: «Иисус и мир иудаизма» (1983) и «Религия еврея Иисуса» (1993)[124]124
G. Vermes, Jesus the Jew: A Historian’s Reading of the Gospels (London: Collins, 1973); idem, Jesus and the World of Judaism (Philadelphia: Fortress, 1983); idem, The Religion of Jesus the Jew (Minneapolis: Fortress, 1993).
[Закрыть] завершили трилогию. С 1991 года Вермеш был директором Форума исследований Кумрана в Оксфордском центре гебраистики и иудаистики. После этого он написал «Изменчивые лики Иисуса» (2000) и «Подлинное Евангелие Иисуса» (2003)[125]125
G. Vermes, The Changing Faces of Jesus (New York: Viking, 2001); idem, The Authentic Gospel of Jesus (London: Allen Lane, 2003).
[Закрыть]. Иисус в представлении Вермеша был галилейским иудеем, приверженцем древнего хасидизма, харизматическим целителем и учителем, а кроме того, Вермеш уверен, что Иисуса невероятно влекла эсхатология.
Джейкоб Нойзнер, 1932–2016
Джейкоб Нойзнер, знаменитый исследователь иудаизма I века нашей эры, родился в Коннектикуте. В 1993 году Нойзнер, представив, что ведет разговоры с Иисусом из Евангелия от Матфея, опубликовал книгу «Рабби говорит с Иисусом: диалог разных тысячелетий и разных вер». А в 2000 году вышла пересмотренная и расширенная версия книги под простым названием «Рабби беседует с Иисусом»[126]126
J. Neusner, A Rabbi Talks with Jesus: An Intermillennial, Interfaith Exchange (New York: Doubleday, 1993); idem, A Rabbi Talks with Jesus (2nd ed.; Montreal: McGill-Queen’s University Press, 2000).
[Закрыть]. В течение долгого времени Нойзнер был научным сотрудником кафедры религии и богословия Бард-колледжа и старшим научным сотрудником Института современной теологии. По мнению Нойзнера, Иисус был галилейским мудрецом, только его представления были ограниченными, а Тору он понимал неверно, несмотря на то что был законоучителем.
Юджин Боровиц, 1924–2016
Юджин Боровиц родился в Нью-Йорке. Долгое время он был заслуженным профессором педагогики и иудейской религиозной мысли на кафедре Зигмунда Фалька в Еврейском Юнион-колледже и Еврейском институте религий, где преподавал с 1962 года. Он написал множество статей и книг, включая труд «Современные христологические представления: еврейский ответ» (1980). Боровиц понимает, что исторический Иисус непостижим, и предлагает уникальный, хотя и необычный, подход к его изучению, к которому его подтолкнул один партнер по иудео-христианскому диалогу. Он опасается Иисуса, скрытого в тени, и выступает за Иисуса, «озаренного светом». Правда, Иисус-иудей, которым восхищается Боровиц, бросает вызов Церкви.
Семь разных иудейских точек зрения на Иисуса призваны помочь как иудеям, так и христианам взглянуть на Иисуса по-новому, под иным углом.
В течение завершающих десятилетий ХХ века в исследованиях жизни Иисуса произошли обнадеживающие изменения – исследователи наконец-то увидели, что этот поиск нацелен в первую очередь на Иисуса как иудея, и стали яснее понимать последствия… В конце концов настал тот час, когда на фоне множества исторических неопределенностей мы можем с полной уверенностью заявить, что Иисуса воспитывали как религиозного еврея.
Джеймс Данн. «Иисус, оставшийся в памяти»
На основании важнейших источников Сэндмел, Флуссер и Вермеш создали сходные, но в то же время различные портреты Иисуса. Получился мозаичный триптих, на каждой части которого написан убедительный образ: Иисус назорей – и культурный символ; Иисус наггар – и возлюбленный сын; Иисус цадик – иными словами, галилейский хасид.
Сэндмел поставил скромную цель и был растерян, не сумев преодолеть ограничения текста и приблизиться к постижению Иисуса[127]127
Сэндмел ведет долгую борьбу со своим все более подозрительным отношением к критике форм и разочарованием в ней из-за ее склонности к чрезмерной ясности и субъективизму. См.: Sandmel, The First Christian Century in Judaism and Christianity: Certainties and Uncertainties (New York: Oxford University Press, 1969), с. 143–158.
[Закрыть]. С учетом этого нам легче уловить в его первых попытках образ еврейского назорея, человека, посвященного Богу, в чем-то подобного Самсону или Гиллелю, но погибшего смертью мученика[128]128
Sandmel, We Jews and Jesus, с. 121–122.
[Закрыть]. Тем не менее образ Иисуса, с которым знакомят евреев в наши дни – совершенно иной по сравнению с образом Иисуса-назорея у Сэндмела. Для современных евреев Иисус – это скорее символ западной культуры, с которым иудеи встречаются случайно и к которому можно относиться вполне приемлемо[129]129
Там же, с. 112.
[Закрыть]. Иудей может ценить живопись Моне или симфонии Моцарта – и в том же духе, как к ценному культурному явлению, он может относиться и к Иисусу или даже испытать на себе его влияние.
Сэндмел не решается критически исследовать важнейшие источники, но Флуссер этого не боится – и с оптимизмом проясняет и толкует образ Иисуса в рамках иудаизма, «в контексте его времени и его народа», и так возникает новый образ Иисуса – иудейского наггара, ремесленника: плотник Иисус.
Хотя сам Флуссер напрямую не пользуется еврейским словом naggar, он – как и Вермеш – понимает, что слово «плотник» часто употребляли в иудаизме в метафорическом смысле, с указанием не на ремесло плотника, но на ученость, свойственную еврейским мудрецам. Независимо от того, справедливо последнее утверждение или нет, Иисус в представлении Флуссера – вовсе не «милый и наивный простой работяга»[130]130
Flusser, Jesus, с. 33. Кроме того, Флуссер отмечает, что Лука не упоминает о профессии плотника, говоря об Иисусе или Иосифе. Еврейское использование слова naggar никак не связано с Евангелием от Луки. Достойно внимания то, что у Матфея Иисус представлен как сын плотника (Мф 13:55), и в этом может таиться неявный намек на то, что Иисус в первый сокровенный период своей жизни также занимался этим ремеслом. Хотя нельзя слишком многое строить на этом основании, метафорический подтекст слова «плотник» направляет ход наших мыслей. См. также: Vermes, Jesus the Jew, с. 21–22.
[Закрыть], а скорее – стойкий в вере и послушный Закону ученый раввин, подобный фарисеям. В согласии с Вермешем – хотя и независимо от него – Флуссер отводит Иисусу особое и уникальное место возлюбленного сына в харизматическом палестинском хасидизме. Такой древний «ученый еврей» может многому научить наших современников, и Флуссер рад стать его «глашатаем» для нынешнего века.
Вермеш, самый отважный из триады, пытается различить лик подлинного Иисуса, изучив ряд закономерностей, на которые указывали как синоптические Евангелия, так и важнейшие иудейские источники той же эпохи. В методике он полагается на типологию и историко-филологический анализ, и это проясняет его мысль и делает ярче образ Иисуса, затененный евангелистами. Новаторский научный подход Вермеша-историка содержит в себе и критику, и одобрение. Подобно образам Илии и Елисея в харизматической традиции иудейских пророков-чудотворцев – или образам подобных им современников Иисуса, скажем, Хони xа-Меагеля и Ханины бен Доса, – образ Иисуса из Назарета у Вермеша прочно вплетен в традиции древнего хасидизма[131]131
Vermes, Changing Faces of Jesus, с. 271.
[Закрыть]. Впрочем, Вермеш уточняет, что Иисус из Назарета, галилейский хасид и еврейский цадик – не просто один герой из ряда многих, но скорее «непревзойденный» среди них[132]132
Vermes, Jesus the Jew, с. 224–225.
[Закрыть].
Бен-Хорин, Лапид, Нойзнер и (в меньшей степени) Боровиц творчески, хотя и нестандартно исследовали соответствующую литературу или (как Боровиц) упоминания об исторических личностях, чтобы с помощью интуиции или воображения воссоздать или получить из разных источников свои портреты Иисуса. Хотя все они уверенно и в позитивном (не считая Нойзнера) духе помещают Иисуса в рамки иудаизма, их портреты заметно отличаются.
Бен-Хорин и Лапид, играя роль миротворцев, работали среди иудеев и христиан, израильтян и немцев, и неудивительно, что можно найти важные параллели в акценте их работ. Оба они, воссоздавая образ Иисуса, устраняют из него штрихи, нанесенные христианами, преодолевают многовековое бремя иудейских запретов и диффамаций, и стремятся к восстановлению дружеских связей: modernen Heimholung Jesu in das jüdische Volk («современному пересмотру отношения к Иисусу со стороны иудаизма»). Бен-Хорин, полагаясь в своем толковании на интуицию, воспринимает Иисуса как своего земляка, странствующего учителя, подобного фарисеям; впрочем, Иисус у него – «не талмид хахам, “ученик мудреца”»[133]133
Ben-Chorin, Brother Jesus, с. 10. Этим он отличается от Флуссера, который видел в Иисусе молодого талмудиста. Вермеш в этом плане не столь оптимистичен: да, он прославляет Иисуса как великого учителя, но не считает его знатоком иудейского закона.
[Закрыть], а женатый раввин. Иногда Бен-Хорин непоследователен: то он отказывает Иисусу в признании, то вдруг таинственным образом утверждает, что Иисус – боговдохновенный провидец в традиции древнего хасидизма. Для Бен-Хорина Иисус – и «мошель мешалим, тот, кто говорит притчами», и мученик, по давнему обычаю иудейских националистов. Он с симпатией относится к Иисусу как к своему собрату-еврею, брату всех людей, трагической фигуре – и видит в нем совершителя революции сердца[134]134
Цит. по: Ben-Chorin, Brother Jesus, с. 73. См. также: Ben-Chorin, «Image of Jesus», с. 412.
[Закрыть].
Лапид также видел в галилеянине Иисусе своеобразного революционера, «трижды бунтаря любви», создавшего свой «третий путь», путь служения[135]135
P. Lapide, The Sermon on the Mount: Utopia or Program for Action? (trans. Arlene Swidler; Maryknoll, N. Y.: Orbis, 1986), с. 103–104.
[Закрыть]. Лапид стремится по-новому понять Иисуса, создавая его пятый образ – вместо четырех, представленных евангелистами: такой Иисус «не похож на далекую и величественную бесплотную фигуру, сотканную из света; он – еврей, глубоко укорененный в вере своего народа»[136]136
P. Lapide, Israelis, Jews, and Jesus (trans. P. Heinegg; Garden City, N. Y.: Doubleday, 1979), с. 33. Образ этого пятого Иисуса – Иисуса-иудея – Лапид заимствовал у юного израильского поэта, имени которого он не называет. Слова, приписываемые этому безымянному поэту, приведены в книге: P. Lapide, Israelis, Jews, and Jesus, с. 33. Именно этот «пятый» Иисус был предметом исследования и реконструкции Лапида.
[Закрыть]. Лапид одобряет стремление евреев восстановить доброе отношение к Иисусу, и при этом подчеркивает роль Иисуса из Галилеи в praeparatio messianica, приготовлении к приходу Мессии. В представлении Лапида Иисус, чей лик скрыт, но все равно различим за важнейшими источниками и разными спорами, не есть Мессия, но тот, кто готовит путь для Царя Мессии. С точки зрения апологета Лапида Иисус – рабби Иешуа — был и благочестивым евреем (как рабби Исраэль Баал-Шем-Тов, знаменитый Бешт, основоположник современного хасидизма), и Спасителем язычников, став им благодаря миссионерской активности его последователей, которым даровал мужество свет Воскресения Христова.
Лапид своеобразен, а возможно, даже уникален в том, что он признает историчность воскресения Иисуса – на основе изучения истории последствий данного события[137]137
Lapide, Resurrection of Jesus, с. 144. Говоря о возникающем христианстве, он говорит: «Как событие воскресение Иисуса несет в себе неопределенность, но в истории последствий воскресения никакой неопределенности нет».
[Закрыть]. Пятый Иисус Лапида был «неисправимым оптимистом и героем веры»[138]138
P. Lapide and U. Luz, Jesus in Two Perspectives: A Jewish-Christian Dialog (trans. L. W. Denef; Minneapolis: Augsburg, 1985), с. 54.
[Закрыть], чей трагический конец превратился в провиденциальное новое начало.
И Лапид, и Бен-Хорин подчеркивали, что Иисус был верен Торе и творчески ее толковал, и это разительно отличается от мнения Нойзнера. Последний ведет воображаемый разговор с Иисусом Матфея, где противится всем новшествам и искажениям истины, которые Иисус ввел в Тору. Иисус, по мнению Нойзнера, был галилейским мудрецом, но знал далеко не все и учил Торе, не понимая ее сути[139]139
Neusner, Rabbi Talks with Jesus, 2nd ed., с. 22.
[Закрыть]. Ссылаясь на Тору и ключевые раввинистические тексты, Нойзнер и восхищается образом Иисуса, представленным у Матфея, и критикует его, спорит с ним, осуждает его с точки зрения галахического иудаизма. Это выделяет Нойзнера из ряда всех авторов, упомянутых в данном обзоре. Как он считал, его «беседа» с рабби Иисусом (разговор двух рабби) не только убедительно доказывает правоту его тезисов – его особой точки зрения, – но также дает парадигму для настоящего религиозного диалога[140]140
Там же, с. 10. Важно отметить, что Нойзнер относится к Иисусу как религиозный еврей, а не как ученый; он сам считает себя практикующим иудеем, который ведет диалог с учителем Торы. Тем самым он, оставаясь верным выбранной схеме, решает не ставить под вопрос историческую достоверность текста Матфея.
[Закрыть]. Но остается невыясненным один вопрос: действительно ли Иисус, действовавший в истории, учитель Торы из Галилеи, виновен в том искажении Торы, в котором Нойзнер обвиняет Иисуса, представленного у Матфея?
Боровиц, хотя и менее знаменитый, но важный участник данного диалога, видит Иисуса «в свете». Этот свет и озаряет его непредвзятое, хотя и глубоко субъективное исследование, представленное в форме диалога с христианином, который и рассказывает автору об Иисусе. Такой «опосредованно переданный» Иисус есть новый Иисус, и для Боровица он «особенно драгоценен»[141]141
Borowitz, «Jesus the Jew in the Light of the Jewish-Christian Dialogue», Proceedings of the Center for Jewish-Christian Learning 2 (1987): 17.
[Закрыть], особенно на фоне альтернативы, «Иисуса-тени». Боровиц уникален в том, что откровенно говорит об опасности второго Иисуса, чей образ рождает иудейские табу и питает христианский фанатизм. Боровиц опасается этого второго Иисуса, «Иисуса-тени», радуется новой открытости и вовлекает в нее новый образ Иисуса, Иисуса-Свет.
Новизна и оригинальность, как правило, состоят в том, что кто-то смотрит на знакомые вещи под непривычным углом зрения, представляет по-новому классические идеи и проливает новый свет на проблемы, которые обсуждали с незапамятных времен.
Геза Вермеш. «Подлинное Евангелие Иисуса»
И серьезная попытка Сэндмела, призванная прояснить, что доподлинно известно исследователям Нового Завета об Иисусе, а потом донести эти знания до евреев-мыслителей; и диалог Лапида с католическими и протестантскими богословами, в котором он надеялся исправить все, что мешает евреям и христианам уважать и понимать друг друга; и глубокие исследования Вермеша, видевшего в Иисусе галилейского хасида; и уважительная критика Нойзнера – всем этим евреи, принявшие участие в диалоге, призывали как иудеев, так и христиан взглянуть на Иисуса по-новому, с разных точек зрения.
Критичный индивидуалист Сэндмел и легендарный спорщик Нойзнер – достойные компаньоны в своих исследованиях и несогласиях. С другой стороны, несгибаемого оптимиста Флуссера и прославленного новатора Вермеша – хотя их стремление пересмотреть образ Иисуса привело к довольно разным результатам – легче представить себе в одной компании с Бен-Хорином, искателем братства и экуменистом, и неортодоксальным миротворцем Лапидом. Первая двоица решительно и стойко защищает иудаизм от христианства и от Иисуса, отошедшего от веры отцов, тогда как последние четверо настойчиво и убедительно – хотя временами довольно загадочно – свидетельствуют о том, что Иисус неразрывно связан с иудаизмом (или иудаизмами) Палестины I века.
То, что тридцать пять лет назад было новшеством (и вызывало, что парадоксально, и гнев, и восторг), сегодня стало аксиомой: если мы хотим понимать и исследовать Иисуса, нам надо помнить, что он был евреем и что его биографию лучше всего реконструировать в рамках палестинского иудаизма I века, – того самого иудаизма, о котором говорят еврейские тексты эпохи Второго Храма, археологические находки в Палестине, соответствующие периоду до 70 г. н. э., а также христианские священные тексты, которые не чужды этому иудаизму и служат его дополнением. Верно и обратное, о чем напоминал Вермеш и с чем согласились впоследствии другие исследователи, как иудеи, так и христиане: палестинский иудаизм I века – это неотъемлемая и ни в коем случае не посторонняя часть любой попытки понять и оценить личность Иисуса из Назарета, который, в конце концов, воспитывался в таком иудаизме и, как это ни парадоксально, помогает нам лучше понять тот период и ту культуру. Современные еврейские исследователи выдвинули такую гипотезу и доказали ее состоятельность – еще на начальной стадии и значимым образом. Эта предпосылка стала обязательной отправной точкой любого серьезного изучения исторического Иисуса, о чем свидетельствуют самые разные труды в этой процветающей сфере.
Образ Иисуса, представленный Боровицем, как будто содержит в краткой форме весь тот диалог, в который Нойзнер внес бы свои поправки. И все же его великодушные воззрения не только несут свет надежды, но и рассудительно призывают к осторожности.
Почему я думаю, что мы, занимаясь историческим Иисусом, имеем дело вовсе не с историей, но с богословием? Потому что при самых наших благих намерениях эта апология поразительным образом похожа для меня на создание богословия, которое скрывается за маской истории и во имя здравого религиозного разума притязает на авторитет взвешенного исторического исследования.
Джейкоб Нойзнер. «Раввинистическая литература и Новый Завет»
Хотя Нойзнер не был специалистом по историческому Иисусу, он, критикуя разных участников «поиска», неявно выражает мнение, которое прежде откровенно высказывали Альберт Швейцер и Джордж Тиррелл, – и которое гласит, что многие исследователи, всматриваясь в колодец истории, находят в нем свое собственное отражение.
Исследование исторического Иисуса постоянно сопровождается обвинением в том, что реконструкция его образа – просто зеркальное отражение исследователя. Зная об этом, ученые стремятся свести к минимуму влияние своих предубеждений, иными словами, своей субъективности, и пытаются восстановить объективный образ Иисуса, очистив его от наслоений христианской керигмы. Всевозможные мотивы – исторические, богословские, экуменические, социологические – подкрепляют и затемняют, проясняют и поддерживают поиск исторического Иисуса. Это смелое предприятие не лишено внутренних противоречий и оснований для критики. Различные исследователи, иудеи и христиане, спорят о ценности самого поиска исторического Иисуса, – отсюда рождаются его приливы и отливы, его взлеты и падения. А споры по-прежнему не утихают.
Наши иудейские авторы тоже не лишены подобной субъективности и тоже заслуживают критики[142]142
Для ознакомления с различными критическими отзывами см.: Moore, Jesus, an Emerging Jewish Mosaic, с. 204–235.
[Закрыть]. Тем не менее без их участия в диалоге тот Иисус, о котором мы беседуем сегодня, был бы лишь бледной тенью настоящего Иисуса. Без ясного акцента на еврействе Иисуса и всего, что отсюда следует, наше понимание исторического Иисуса было бы ограниченным: мы смотрели бы на него преимущественно сквозь призму христианства с его керигмой и полемикой. Под пристальным взглядом иудейских и христианских исследователей ХХ столетия, которые смотрят на него через призму иудаизма, полагаясь в том числе на последние достижения библеистики и археологии, образ Иисуса Христа проявляется ярче: это иудей I века, в чем-то похожий на своих галилейских современников и оппонентов из числа фарисеев, хотя в то же время явно отличающийся от них.
Непрестанный диалог и исследования, проводимые под влиянием тех серьезных и нередко благожелательных иудейских авторов ХХ века, которым интересна личность Иисуса из Назарета, свидетельствуют о значимости их трудов. Желание перекинуть мост через все более широкую пропасть между двумя древними монотеистическими верами и между двумя сообществами, родственными, хотя и отчужденными друг от друга, и в то же время отстаивание уникальности иудаизма – все это заставило многих еврейских авторов присоединиться к размышлениям об Иисусе, впрочем, с определенно «еврейского ракурса».
До того как начались эти попытки, Иисус казался злодеем или победителем, предателем или преданным, запретной или заветной темой – в зависимости от точки зрения. Одни считали, что он отверг иудаизм, другие – что он сам был отвергнут иудейской религией. Принадлежность Иисуса к евреям, если о ней и вспоминали христиане или иудеи, казалась просто патиной, затемняющей и без того смутный образ. Но после Холокоста тот, кто ранее был преградой и табу, тот, чье имя было запрещено произносить, стал для некоторых отважных иудейских авторов мостом, братом и катализатором восстановления новой дружбы и межрелигиозного диалога иудеев и христиан.
Эти труды иудеев ХХ века, всерьез занявшихся исследованием Иисуса и попытками проанализировать, оценить и подвергнуть критике жизнь странствующего галилейского проповедника, чей образ представлен в христианских Евангелиях, носили как апологетический, так и миротворческий характер. Их цель была и скромной, и всеохватной. В 1922 году Иосиф Клаузнер в своем написанном на иврите сочинении Иешу ха-Ноцри («Иисус из Назарета») – ускорившем появление последующих иудейских исследований в этой области, – попытался воссоздать для еврейских читателей «подлинную идею исторического Иисуса», иными словами, образ Иисуса, иной по сравнению с теми, какие возникли и в христианском, и в иудейском богословии, и как можно более «объективный и научный»[143]143
J. Klausner, Jesus of Nazareth (trans. H. Danby; New York: Macmillan, 1925), с. 11.
[Закрыть]. В случае успеха такая реконструкция заполнила бы определенную страницу в истории Израиля, которой до сего момента занимались почти исключительно христиане[144]144
Там же.
[Закрыть]. Полвека спустя Давид Флуссер, преподаватель того же Еврейского университета в Иерусалиме, в котором работал и Клаузнер, с энтузиазмом приступил к изучению христианства, в котором видел средство для более глубокого понимания иудаизма и еврейских корней христианской религии. Благодаря его усилиям и трудам его еврейских современников в историю Израиля была вписана далеко не одна страница, связанная с Иисусом и зарождением христианства, – причем их вписали сами евреи.
«Объективные и научные» труды Клаузнера пробудили и у других желание исследовать жизнь Иисуса с «еврейского ракурса». Семь наших авторов занимались именно этим после Второй мировой войны, и в каком-то смысле их мотивы носили не только научный характер. До Освенцима, Треблинки и Собибора европейские евреи в большинстве своем сталкивались с именем Иисуса, когда их обвиняли христиане, а его образ видели на распятиях, украшавших придорожные христианские святилища, – и старались избегать и обвинений, и распятий. После же геноцида, устроенного Гитлером, на смену робости, желанию убежать и не обсуждать эту тему пришло желание познать ее, тщательно исследовать и поговорить.
Помня об этом, Лапид кратко говорит о четырех аспектах влияния геноцида на то, как воспринимали Иисуса евреи, причем три из них лежат в основе ученых трудов наших семерых писателей-миротворцев.
• Чтобы хоть как-то успокоиться после стольких слез, пролитых над страданиями, которые породил Освенцим, люди стали обращаться к образу Назарянина, основанному на фактах и науке, решив забыть об эмоциях и страстях.
• [Еврейские авторы] не искали ни евангельского Сына Божьего, ни еретика и развратителя, о котором писал Талмуд, но брата, человека, который вел в бесчеловечном мире жизнь, достойную иудея.
• Тем не менее в израильской литературе мы порой находим и антитезу для «брата Иисуса»… Многие евреи, пережившие «Окончательное решение», не могли отделить Христа от христианского мира и христиан, истребивших шесть миллионов евреев или отнесшихся к этому терпимо. Карикатурные представления таких авторов часто недалеки от ненависти к Христу…
• Впрочем, в целом мы видим, что евреи относятся к Иисусу лучше. Он возвращается домой; это позволяет писать его имя с честью, подобающей герою, на местах массовых захоронений жертв нацизма или на рядах могил бойцов сопротивления. Но он выходит за пределы любых стен и любых могил: вера и рвение Назарянина, его непоколебимая надежда, его глубокая любовь к Израилю и его трагическая смерть делают его драгоценным для многих современных мыслителей и поэтов Израиля[145]145
Lapide, Israelis, Jews, and Jesus, с. 8.
[Закрыть].
Первые попытки «вернуть» Иисусу его еврейство, помочь ему снова прийти домой, предпринятые Бен-Хорином и Лапидом, – в отличие от попыток «лишить» Иисуса его еврейской сути, которыми занимались европейские «псевдохристиане»-антисемиты 1930-х годов, – принесли свои плоды. Они не только дали новую жизнь диалогу христиан и иудеев и поддержали этот диалог, но и способствовали зарождению междисциплинарного подхода, на что повлияли и современные исследователи с их различными мнениями. Типичными представителями такого направления были Сэндмел, Флуссер и Вермеш.
Иудеи и христиане вели совместный, пусть даже в чем-то и стихийный поиск, решительно помещая Иисуса в рамки иудаизма – и в то же время стремясь быть объективными и оценивать историческую вероятность. Ряд археологических находок дал участникам поиска ценные материалы. Их вдохновлял оптимизм, свойственный людям науки, они владели современными методиками, они желали восстановить дружеские отношения и вести иудео-христианский диалог. Под влиянием их трудов в конце ХХ века появились другие исследования, посвященные Иисусу и опубликованные на основе ряда свидетельств – археологических, исторических и филологических: они касались Палестины до 70 г. н. э. и, обогатив наши представления о жизни палестинских иудеев в I веке, позволили нам лучше понять Иисуса.
Ретроспективно изображая еврейские представления об Иисусе после Холокоста, я не мог забыть о двухчастной дилемме, с которой я, автор-христианин, сталкиваюсь, когда приходится иметь дело с иудейскими точками зрения. Изложить их взгляды нелегко, но проблема не в этом. Эта двухчастная дилемма, с одной стороны, заключается в том, что мне необходимо запечатлеть и донести прежде всего до христиан и, быть может, до нерелигиозных евреев мысль о той пропасти, которую приходится переступить любому иудейскому автору, прежде чем он начнет говорить об Иисусе как о достойном уважения еврее-собрате: это столетия вражды и злодейств, причиненных иудеям христианами под знаменем Иешу Христа. Надо сначала преодолеть эту, если можно так выразиться, психологическую пропасть, даже если нам не удается ее осознать. Не все такие попытки оказались успешными, не все стремились к катарсису. С другой стороны, я столкнулся с неким явлением, которое, за неимением адекватного термина, можно назвать «христианской предпосылкой».
Мы, христиане, часто предполагаем, будто знаем Иисуса; то есть мы изначально допускаем, что знаем Христа, – переданного нам через христианское Священное Писание и предание и постигнутого в наших религиозных убеждениях и нашем опыте. Я не ставлю под сомнение правомерность христианских доктрин и христианского религиозного опыта, но в истинности этой предпосылки, которая становится для нас оковами, усомниться стоит. Я не хочу никого обидеть: это простой эмпирический факт. И очень вероятно, что такая предпосылка мешает нам лучше понять Иисуса и взглянуть на него иными глазами, – и тем самым мы сужаем наш кругозор, а предвзятость затуманивает взгляд и ограничивает нашу способность видеть. Мы не привыкли смотреть на нашу веру, а тем более на важнейшие образы нашей веры, с иного ракурса, когда их критикуют и улучшают иноверцы. Нам кажется, будто это противоречит здравому смыслу. И тем не менее, тут мы можем получить нечто ценное, поскольку еврей Иисус, палестинский иудей I века, – это, осмелюсь предположить, вовсе не тот Иисус, который хорошо знаком обычным христианам.
Разумеется, в ХХ веке иудеи – как и христиане – тщательно изучали разные источники и свидетельства в попытке воссоздать Палестину I столетия и иудаизм эпохи Второго Храма. И я уверен, что их труд не был напрасным. Опыт знакомства с работами этих еврейских авторов и их взглядами для меня был сродни первому посещению Святой Земли. Позже я смог по-иному прочесть Евангелия, сумел осмыслить их лучше, более глубоко. И мой образ Иисуса из Назарета тоже стал более ярким благодаря мнениям тех, кто смотрел на него с «иудейского ракурса». Конечно, я, как христианин, не во всем согласен с этими разнообразными и порой спорными мнениями, но во многом они дают ценный анализ, проясняют то, что казалось загадочным, питают воображение, и я могу только посоветовать другим христианам познакомиться с этими просвещенными идеями наших ближних.
Если же говорить о еврейском аспекте моей дилеммы, то этот обзор, посвященный образу Иисуса в иудейской литературе, позволяет мне хоть в какой-то мере передать душевную борьбу еврейских авторов. Зная о «возрастающем интересе к жизни и смерти Галилеянина, о таком чувстве, которое нередко переходит в любовь, и о сознательном стремлении почувствовать себя братьями с общей судьбой, заметном даже в сочинениях, враждебных к Христу»[146]146
Там же.
[Закрыть], Лапид включил в свой обзор и тревожные слова одного из современных израильских писателей, настроенных враждебно к Иисусу: Шина Шалома (1904–1990). Нам остается только прислушаться к его монологу и постараться понять, насколько сможем, его горестный упрек:
Я знаю Галилею так, как знает человек свою душу. Я знаю ее дикие каменистые ущелья, ее бескрайнее ясное небо… но в Галилее есть человек, о котором я ничего не знаю и о котором я никогда не спрашивал. Его существование для меня – открытая рана, которую обычно не трогают, о которой стараются не думать. Тихо! Не напоминай мне об этом… Когда я был на той зловещей гряде под названием Назарет и мне вдруг показалось, что я вижу, как он морщит лоб от боли, я закрыл глаза. Я не позволил бы его имени сорваться с моих губ. Я не проклинал и не благословлял. Я не сказал ничего… Но иногда из тишины исходил голос, голос потерянного брата, голос человека, сбившегося с пути, который оказался среди чужих. Он одновременно и исповедует свой грех, и указывает пальцем, обвиняя, он хочет вернуться назад, если кто-то выйдет ему навстречу с любовью и шепнет ему в ухо только одно слово: «Брат». В то мгновение я призвал на помощь все, что могло меня защитить – все горькие воспоминания моей жизни, все кошмары, какие пришлось пережить моему народу, – чтобы этот человек не мог очиститься предо мной своей исповедью. Я извлек из бездны забвения все пытки инквизиции, все кровавые зверства погромов, все убийства, совершенные крестоносцами, все павшие на нас удары, исходившие от тех, кто носил его имя, все нападки со стороны хранителей его учения, всю бесконечную цепь поколений мучеников, переживших пытки, всех моих собратьев-евреев, которым приходилось непрерывно скитаться, терпеть презрение, быть гонимыми, переходить из тюрьмы в тюрьму, от жестокости к жестокости, – мне пришлось сделать так, чтобы они прошли перед ним широким маршем, чтобы заставить его замолчать, чтобы он не говорил ни слова, чтобы оттолкнуть его обеими руками, – этого бывшего брата, сына галилейского плотника[147]147
S. Shalom, Galilean Journal (German ed., Heidelberg, 1954), цит. по: Lapide, Israelis, Jews, and Jesus, с. 9.
[Закрыть].
Быть может, эти слова могут отразить и передать невероятные усилия современных еврейских авторов, которые, рискуя столкнуться с тем, что их презрят и отвергнут как христиане, так и иудеи, – первые за самонадеянность, вторые за предательство, – смело шли вперед, торили путь для других евреев, готовых размышлять об Иисусе. В наши дни иудеи порой могут проникнуться солидарностью с замученным Назарянином, другие чувствуют себя оскорбленными и не испытывают ни малейшего сострадания. Шин Шалом оттолкнул Галилеянина и обрек его на молчание. Но из этого молчания в ХХ веке зазвучали голоса евреев, которые создавали благожелательные (часто вызывая критику и споры) портреты Иисуса, галилейского проповедника из Назарета.
