Текст книги "Изумруд из Сан-Донато"

Автор книги: Сан-Донато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Вопрос вызвал диспут на самом высоком в Морском корпусе уровне. Слова про «дух Устава» вызвали у адмирала одобрение:

– Сплоченный экипаж растет в этой роте, господа! Пряжки я разрешаю.

Еще больший фурор случился, когда, выйдя во двор на перекур, вся пятая рота достала одинаковые трубки Dunhill, которые надо сказать, немало стоили по тем временам.

– Нет, это вызов, господа! Скоро они на обед будут ходить со своими ложками!

– Пусть павловцы и константиновцы верят, что такие трубки в Морском корпусе выдают сразу вместе с бескозыркой, палашом и подзорной трубой!

– Колчак, Вы так лишите державу и пехоты, и кавалерии! Они же просто повесятся от зависти.

– И, господа гардемарины, носовые платки! Нежно-голубые или белоснежно-белые платки, непременно из шелковой ткани. Господа, наши корабли стоят миллионы. Не могут же носовые платки моряков стоить три копейки – сотня?! Сопли на кулак наматывать могут себе позволить лишь офицеры номерных пехотных полков. Моряк, повидавший мир, до подобной невоспитанности не опустится!

Надо ли удивляться, что в Мариинском театре гардемарины оказались в центре внимания? Когда будущие моряки передвигались не строем даже, а группами, своей особой морской, чуть в развалку походкой, которая отрабатывалась годами, в ножнах их парадных палашей вовсю гремели специально туда устроенные серебряные полтинники, издавая особенный «хрустальный» звон. А серебро и золото пуговиц и шитья на черном фоне, как магнитом притягивали девичий глаз, отвлекая его от тщательно загримированных прыщей на юношеских щеках и скулах.

– Знают дамы, куда смотреть! Зарплата мичмана раза в три будет против, пехотного подпоручика.

– Однако, пошляк, вы, сударь! У нас, моряков, просто особый блеск в глазах!

– И опять же, господа, жить в бойком портовом городе, один из которых, кстати, Санкт-Петербург, а другой – Гельсингфорс, ожидая моряка со службы – это одно. А умирать с тоски в каком-нибудь забытом богом гарнизоне под Пензой или на Сахалине – совсем другое! «Две большие разницы», как говорят одесские евреи. Кстати, Одесса – это еще одни военно-морской порт.

– Да уж!

Балет, да и вообще театр, Колчак впервые увидел здесь, в столице. На Урале, в Екатеринбурге он только слышал о каких-то сказочных постановках, которые гораздо интереснее, чем цирк. Что есть такие представления, где люди танцуют, кружатся и летают над сценой красиво и неутомимо, словно куклы, под волшебную музыку.

Сегодня Колчак невольно вспомнил о Тае. Он смотрел наяву исполнение ее мечты:

– Так вот ты какой, «Цветочек Аленький»!

Мариинский театр давал премьеру этой балетной постановки. И Николай завороженно смотрел на сцену, затаив дыхание и не замечая ничего вокруг.

– Как это все так слаженно получается?

Его поражала не столько музыка или сам танец, а тот невидимый зрителю подготовительный труд, который позволял создавать на сцене это четко слаженное и филигранно отрепетированное волшебство. Он пытался понять: а как это можно крутить фуэте? Как можно прыгать так высоко, да еще с девушкою на руках? На чем держатся такие роскошные, но ведь и такие тяжелые декорации? Как музыканты понимают, какую именно музыку надо сейчас играть?

– Это фантастика какая-то! Магия, да и только.

Сам он занимался фехтованием и джигитовкой и хорошо знал, что безукоризненный и вовремя сделанный победный выпад шпаги оттачивается не месяцами даже, а годами. Что проскакать не на лошади, а под ней можно лишь тогда, когда сольешься с конем всем телом, умом и душою. А это требует сотен и сотен тренировок. Он понимал, что подготовка всех этих изящно отточенных движений – труд адский, каторжный и вознаграждаемый победой или восхищением окружающих далеко не всегда. И уж точно – никак не сразу!

– Колчак, ты странный какой-то! Моряки ходят в балет не музыку слушать. Здесь есть кое-что занимательнее нотной грамоты, – в антракте за бокалом шампанского Николай не сумел скрыть своего восторга спектаклем и чуть было не стал объектом насмешек сокурсников.

– Ты лучше посмотри какие ножки!

– За кулисами, всё, господин кадет, за кулисами!

– Там настоящая жизнь театра… За кулисами.

Узнав, что такое кулисы, Колчак сразу после спектакля направился прямо туда – на сцену. Он действительно был поражен сбивавшим с ног обилием красивых и одинаково одетых, или вернее одинаково раздетых, очень симпатичных и стройных девушек, потрясен их слаженными движениями, особенно тех, что танцевали хором в кордебалете. Но за кулисы он направился вовсе не для того, чтобы их получше разглядеть. Он хотел понять, как устроены приводящие декорации в действие механизмы. Ведь очевидно же, что все это работает не само по себе! Сцена по своей сложности напоминала целый боевой корабль. А артисты – слаженный экипаж.

Он вальяжно протянул серебряный целковый распорядителю:

– Покажи-ка мне, братец, как это у вас тут все работает. Машинерию в действии покажи. Коли знаешь, как она действует, разумеется…

– Нам ли не знать-с… Милости прошу-с… – «Я милого узнаю по походке». Распорядитель признал в Николае барина и бросился расторопно исполнять его желания, – Будет вам-с и машинерия. Все Вам, господин хороший, будет.

Николай добрые полчаса в полный рост и голос командовал мощным крейсером Мариинского театра: опускал и поднимал занавес, крутил сцену, просил рабочего двигать по рельсам декорации. И вдруг услышал тонкий девичий смех:

– Смотрите, девочки, теперь сценой морячки будут управлять!

– Прехорошенькие!

– Господин кадет, а вы к нам навсегда?

– А почему за кулисами и без цветов? Разве мы цветов не заслужили? – темненькая девочка с зелеными как изумруды глазами вышла на полшага вперед из ряда одинаково одетых учениц Театрального училища и, уверенная в своей неотразимости, капризно-вопросительно посмотрела прямо в глаза Николаю.

Колчак покраснел до ушей и едва не разинул рот от изумления. Так смело и вызывающе с ним девушки еще не разговаривали. В его жизни давно уже не было барышни, которая бы его взволновала. А тут… до мурашек по коже.

Девицам он всегда нравился. И не противился соблазнению, если они были в меру настойчивы, аккуратны, чисты нижним бельем и симпатичны, разумеется. Но к упражнениям в постели, а то и просто в укромном уголке или тихой рощице, относился исключительно как к стыдной надобности. При этом он безусловно гордился тем, что хорошо научился доводить девиц до исступления. Чем жестче – тем слаще. Он выполнял свой мужеский долг энергично и весело, но молча, без разговорных прелюдий и, разумеется без обнадеживающих обещаний.

Но то все – девки. И они, как правило, были старше его. Их привлекала свежесть его розовощекой юности, веселый нрав и кроличья неутомимость. Они происходили из низкого сословия и на роль принцессы никак не претендовали.

А вот барышня, такая чтобы действительно взволновала… Нет, барышни в его жизни давно уже не было. Очень давно. Целую вечность, если вдуматься.

Его оцепенение прервал голос той же зеленоглазой красавицы:

– У вас есть имя, господин моряк? Или мы должны прочитать его на бескозырке?

Николай взял себя в руки, поправил головной убор, бодро боднул воздух головой и представился:

– Кадет Морского Императорского корпуса Николай Колчак, мадмуазель! – щелкать каблуками у моряков было не принято.

Балетная девочка присела в ответ в глубоком книксене и томно проворковала:

– Воспитанница Императорского театрального училища Анастасия Красавина. Класс хореографии. А это мои подруги: Елизавета Облонская, Зинаида Вахрушева и Тамара Мирзоева, – девушки так же по очереди картинно присели, словно на придворном балу.

Впрочем, Облонская, улыбнувшись, решила одной шуткой разрушить чинную манерность своей подруги:

– Нюська, Люська, Резинка и Туська! – представила она всех заново картинно указывая на каждую девушку, раскрывая ладонь, словно выпускала с нее невидимую птицу.

– Ну… тогда… Тогда зовите меня просто – Нельсон!

– Это нечестно! – надула губки Облонская, – Мы раскрыли вам свой секрет, а вы? Еще бы Наполеоном представились.

– Меня друзья действительно дразнят Нельсоном. Это правда! Но вы можете звать меня Николаем. Я не обижусь.

– Девочки, он хитрый, наш гардемарин!

Ему буквально на ходу пришлось осваивать искусство куртуазной беседы. Впрочем, он очень удачно нашелся, начав с восхищением расспрашивать девочек о секретах балетного танца. Любопытство Николая было неподдельным, все вопросы по делу и уже через пять минут они весело болтали как старые добрые знакомые.

А когда он прямо здесь за кулисами попытался, вслед за Облонской, повторить показанное ею фуэте и чуть не упал, он практически влюбил в себя этих будущих королев балетной сцены.

Вечер был деликатно завершен бисквитами и чаем в театральном буфете.

– А знаете почему гардемарины девочкам нравятся? – задал Николай провокаторский вопрос.

– Так уж и нравятся?

– Девочки, не лукавьте – нравятся нам гардемарины! И почему же?

– Потому что гардемарин – птица чрезвычайно редкая! – кадет театрально гордо вскинул подбородок.

– Это почему?

– Судите сами. Генералов и адмиралов в России почти две тысячи. Гражданских чиновников выше статского советника – целые три тысячи. А гардемаринов на всю Империю – всего пятьсот человек.

– Не может быть!

– Нас всего пять рот. В каждой – сто человек. И Морской корпус на всю Россию – один!

– А вот и не пятьсот! – загадочно подняв вверх глаза возразила Настя.

– Как это не пятьсот?

– А всего – триста! Потому что гардемаринами называются только старшие курсанты. А те, что вроде вас – всего лишь юнкера…

– Нюська! Не дразни Николая! А то заберу твое пирожное, -запротестовала Облонская.

– Анастасия права. Только юнкеров в Морском корпусе нет. Младшие курсы называются кадетами. Но морских кадетов-то еще меньше! Нас – всего двести человек.

– Нюська, тебе утерли нос!

Николай вспомнил наставления старшекурсников: достал из кармана и чуть взмахнул в воздухе шелковым нежно-голубым платком. После этого аккуратно промокнул на лбу капельки пота и смахнул с ладони невидимые пылинки. Краем глаза он заметил: фокус сработал. Девушки, словно малые дети за фокусником следили за тканью платка, который так же изящно, как появился, исчез в кармане.

– Дамы позволят закурить?

– Пожалуйста-пожалуйста!

И уже через минуту Николай благоухал на весь буфет мужественным ароматом Dunhill.

– Девочки! Какой чудный запах! Павловцы так не пахнут. У них такие едкие папиросы! «Гусарские» называются.

И тут Николай, решительно осмелев позволил себе долить керосину в огонь милого вечера:

– Видите ли, милые дамы. Моряку часто приходится бывать за границей. Разные моря, новые континенты… Поэтому нас обязывают курить только то, что принято в мире. Например, этот не самый плохой сорт английского табака.

– Какой же правильный у вас порядок! Девочки, моряки – самые лучшие курильщики!

– Пить водку нам тоже – нельзя. Только лучшие сорта шампанского, коньяк, виски и джин. Хотите попробовать, что пьют моряки? Человек, бутылку шампанского! «Мумм. Зеленая лента»

– Девочки! Какой он роскошный!

– Как интересно! Оказывается, стать морским волком можно просто выпив бокал шампанского? – снова поддела Николая Настя.

– Нет, еще нужна такая занозистая компаньонка как Вы.

– Тогда, боюсь, вам не стать никогда морским волком.

А на прощание каждой девушке была вручена одинокая, но от того совершенно трогательная, белоснежная роза, за которыми Николай скрытно посылал буфетчика.

У Анастасии будет еще много свиданий. Но вспоминая самый первый вечер влюбленности в своей жизни, она каждый раз живо будет представлять себе белую розу, нежно-голубой шелковый платок, запах английского табака и его – розовощекого будущего гардемарина, одного из всего лишь двухсот. На всю Россию.

Все-таки не прошли напрасно наставления курсантов старших курсов. «Науку страсти нежной» моряки бережно передают из поколения в поколение, как и морскую «науку побеждать».

***

– Колчак, ты пропустил самое интересное! – упрекали его сокурсники, когда он вернулся в корпус.

– Простите, увлекся механизмами, – скромно отбрыкивался он.

– Главный механизм балета, Колчак, это женские ножки!

– На будущее обязательно учту. Но где вы за кулисами видели скучающих балерин, господа? Их там нет!

– Не принимай близко к сердцу, дружище! В следующий раз мы тебя с ними обязательно познакомим.

– Вот это по-товарищески! Спасибо, друзья, – глаза Николая лучились при этом загадочно-благодарным блеском, – Век буду благодарен!

И вскоре походы в Мариинку стали для Колчака такими же регулярными, как строевая подготовка, введенная в расписание занятий курсантов адмиралом Арсеньевым. Уже через пару недель он заявлялся за кулисы с цветами, как к себе домой, не забывая, каждый раз одаривать полтинником того самого распорядителя, который впервые показал ему сценическое устройство. Надо всегда держать подле себя и уметь благодарить людей, приносящих добро и удачу. Это он крепко усвоил еще из заповедей матушки, которые чтил свято, как «Отче наш».

И ходил он туда один, предпочитая, чтобы его столь любезные сердцу встречи с девушками были для остальных сокурсников пока тайной. И лишь потом, когда-нибудь – приятным и совершенно неожиданным сюрпризом.

Все, что связано с ним, должно вызывать удивление и вдохновлять!

***

В это воскресенье, отпущенный в увольнение первый по успеваемости кадет пятой роты Морского корпуса Николай Колчак сопровождал Анастасию Красавину на день именин одного из старших гардемаринов. Симпатия, которую он к ней испытывал уже очевидно получила взаимность. И он решил, наконец, представить загадочную пассию хотя бы некоторым из товарищей. Пусть по корпусу пойдет легкий пока слушок, подогревая догадки и любопытство. Подлинные сюрпризы полагается тщательно готовить.

По просьбе Анастасии, которой безусловно льстило, что им прохожие оборачиваются в след, решено было идти по набережной пешком. Конечно, кто-то может подумать, что неподдельную гордость при этом должен был испытывать Николай.

– Какую прелесть с летящей походкой отхватил морячок! Ишь как под ручку ее выгуливает…

На самом же деле все было наоборот.

Судите сами. В Морской корпус принимали исключительно лиц дворянского происхождения. Чтобы жениться, а это рекомендовалось делать после трех лет реальной корабельной службы, офицеру надлежало представить свою невесту офицерскому собранию. Девица должна была получить его всестороннее одобрение. Затем в обсуждение вступали жены офицеров. А в итоге «препятствий не усматриваю» должен был сказать, как минимум, командующий эскадрой. При такой процедуре женитьба на барышне, не имеющей дворянских корней, а тем более актрисульке, практически исключалась. Кастовость или «чистота рядов» на флоте поощрялась любым возможным образом, не хуже, чем в гвардии. Это вам не номерные пехотные полки.

Моряки слыли исключительно завидными женихами, так как опять же в отличие от сухопутных офицеров были лучше материально обеспечены. Приблизительно раза в два, а при дальних походах – и в три. Моряки справедливо считались куда более образованными и развитыми во всех смыслах офицерами. Интеллигенция и «голубая кровь» в одном флаконе. Таким образом, Николай, не будучи еще даже полноценным гардемарином, представлял из себя весьма привлекательную половину для любой девушки, даже самой благородной и состоятельной.

– Быть замужем за флотским – это высший шик!

Анастасия же была родом из актерской семьи. И хотя отец ее слыл человеком заслуженным, все же сценическое сословие стояло где-то на нижнем уровне разночинного класса. И уж конечно актриса и мечтать не могла выйти замуж за настоящего дворянина и, стало быть, флотского офицера. Молодой купец или сын промышленника – предел мечтаний. Наполнить копилку за счет любовных отношений с богатым дворянином или даже с августейшей особой, как это сделала Матильда Кшесинская, – это вполне реально. Любовницы-балерины давно вошли в моду. Но вот «захомутать» в свой жизненный обоз выпускника Морского кадетского корпуса – это, извините, из области досужих девичьих фантазий.

Поэтому девушку, фланирующую под руку с учащимся кадетского корпуса, и поглядывающую на него кокетливо-хозяйским взглядом прохожие неизбежно принимали за невесту. А, стало быть, сама такая прогулка возводила Анастасию в ранг дамы исключительно аристократической голубой крови, имеющей законное право на столь роскошно-благородное сопровождение.

– Ты так мило и счастливо улыбаешься. Тебе хорошо? – Колчак не успел еще стать мастером светских любезностей и потому чаще говорил, что думал, что первое приходило в голову.

– Да. И совершенно без какой-то причины…

– Ой ли?!

– А что тут такого?

– Тогда и мне хорошо! И тоже без причины, – уверенно заключил он.

Двигаясь молодым бодрым шагом, они догнали на тротуаре двух неспешно фланирующих по набережной Невы мастеровых в одинаковых черных картузах и серых куртках-бушлатах. Рабочие хоть и были разного роста, но со спины отличались лишь оттенком цвета шаровар, заправленных в высокие юфтевые сапоги.

– Что-то в этих работягах не так, – подумалось Николаю, который прошел в свою пору хорошую криминальную школу на Урале, и все неприятно-опасное ощущал буквально затылком, – Уж больно одинаковые они и абсолютно новые, с иголочки. И напряженные какие-то. Да и странно встретить любующихся погодами пролетариев здесь, почти в центре города. Если б с дамами фланировали, да в костюмчиках… Это бы еще куда ни шло…

– Смотри, какое странное корыто плывет! – отвлекла его от раздумий Анастасия.

– Это не корыто. Это баржа. Видишь, впереди нее буксир дымит? Он это «корыто» за собой тянет. А в ней, кажется, щебень или песок. Водою грузы возить всегда выгоднее получается.

– Все ты у меня знаешь! Просто энциклопедия с ленточками, а не моряк. Я так и книжки читать перестану. Буду только тебя обо всем спрашивать.

Николай слегка зарделся. Лесть, конечно, причем откровенная, а все же приятно. Но двое рабочих, которых они уже приготовились обгонять, все же не шли у него из головы:

– Вдвоем воздухами наслаждаются? Да как нежно… Они бы еще за руки взялись… Как-то уж очень старательно они «отдыхают».

Чуть впереди, напротив поворота в переулок, Колчак заметил еще одного похожего персонажа в униформе – картуз, бушлат, сапоги. Только тот стоял на месте и нервно покуривал папироску.

– Налетчики, не иначе, – твердо решил Колчак, – и начал искать глазами «страховку» – человека или несколько людей, которые должны будут прикрывать отход основной группы после нападения. И без труда разглядел еще троих членов «банды одинаковых», как он окрестил этих случайно встретившихся им на пути будто бы заводских рабочих.

– Отоваривались, видимо в одной и той же лавке, чтобы дешевле. Оптом, так сказать. «Мундирчики»-то у них новехонькие, с иголочки. Не обмялись еще, фармазоны.

– Что с тобой? – озаботилась Настя.

– Давай пойдем чуть быстрее, – Николай не пристегнул сегодня палаш, ибо парадно-выходная форма одежды позволяла такую вольность. Так что в бой ему вступать не с чем. Настоящие налетчики, как он хорошо знал, со случайными свидетелями не церемонятся. Выход один: поскорее уносить ноги.

– Зачем? Мы ведь не опаздываем?

– Просто давай чуть-чуть пробежим вперед. Во-о-н до того дома, – он попытался увлечь Настю вслед за собой, но уже через мгновение сообразил – поздно.

Тот «рабочий», который нервно курил папиросу, бросил ее, достал новую из портсигара и начал прикуривать.

– Знак «приготовиться», – догадался Колчак, – Замираем и при первых выстрелах падаем на тротуар. Пусть думают, что уже убили.

Главное, чтобы Настя не закапризничала и не выдала, что мы живы. Она же ничего не понимает. У Николая защемило сердце. Он понял вдруг, как дорого ему стало это балетное создание.

– Девочка моя, сейчас здесь будут стрелять. Мы должны упасть на землю и не двигаться будто мертвые.

– А платье?! Николай, я же в самом нарядном платье! – ей в голову не могло прийти, что она швырнет так вот на тротуар сбережения и труд всей семьи за полгода. Родители с трудом сводили концы с концами, но потратили «безумные деньги» на ее наряд.

Из переулка показалась карета, запряженная четверкой великолепных вороных лошадей. Чуть позади цокали по брусчатке копыта коней жандармского наряда сопровождения.

– Кто-то из чиновников, – определил Колчак по казенной форме возницы, – значит не деньги, не вещи, а именно этот человек – цель налета. Бомбисты! – осенило его, – Совсем плохо, от взрыва никуда не убежишь.

– Стой! – одернул он подругу.

– Никки! То беги, то стой… А давай просто присядем! Нас не заметят, – Анастасия все еще была в панике от мысли испачкать дорогущее платье.

Двое налетчиков достали из-за пазух какие-то свертки.

– Бомбы, – определил Николай и бережно прикрыв ей ладонью рот, уложил полную возмущения спутницу на тротуар. Вернее, обхватив ее за талию упал на спину сам, позволяя ей сначала повалиться на него, а уж потом прижал ее спиной к брусчатке.

За Колчаком и Анастасией следовало еще человека четыре праздных прохожих на разном удалении. Впереди кроме налетчиков – двое.

– Детей, слава богу, нет. А эти все – увы, покойнички. Им кричи, не кричи – на брусчатку не упадут, – не успел подумать кадет.

Рядом с каретой сверкнули две яркие вспышки и ужасающей силы взрывы потрясли центральные улицы Санкт-Петербурга.

Сначала звонко уплотнился воздух, затем брызнула мелкая пыль, запахло пироксилином и только после этого по ушам жестко вдарило кувалдой. Николай на минуту потерял сознание и провалился в тишину.

Тишину порвало дуплетное эхо взрывов, отправившееся гулять меж домов по над Невою.

– Слышу, значит живой, – очнулся от оцепенения Николай, – Настя, Настя, Настенька, – затряс он выпущенную из объятий спутницу за плечо.

В это время на них сверху обрушились обломки кареты, обрывки каких-то бумаг и куски свежего мяса. Бомбы сработаны были правильно: взрывная волна от них ушла вверх и унесла с собой на небо пару человеческих душ, сидевших в карете, и собственно саму чиновничью повозку. Души господь прибрал, а ненужное вернул на землю обратно. Уж извините, в изрядно потрепанном состоянии.

Раздались сухие щелчки револьверных выстрелов. Жандармы, сметенные взрывом с лошадей, пытались подняться на ноги на проезжей части. По ним открыли огонь террористы.

Увидев кровавую плоть на лице и шее Анастасии, Николай с отчаяния просто осатанел. Он отнюдь не относился к людям, которых парализуют острые ощущения. Напротив, в нем угроза жизни всегда требовала физической реализации и непременно агрессивного выхода энергии.

Оглянувшись в сторону кареты, он отчетливо увидел бегущего прямо на него бомбиста с револьвером в руке. Глаза – шальные. Улепетывает. Ему явно не до парочки, распластавшейся на тротуаре. Поэтому Колчак подпустил его к себе как можно ближе, а затем резким выпадом отполированного ботинка подставил террористу подножку.

Тот упал. Револьвер, выпущенный из рук, зазвенел потерянным серебряным рублем по брусчатке.

Далее все просто. На ногах Колчак оказался гораздо быстрее противника. Внятными от бедра пинками сбил поднимающегося бомбометчика с ног. Носком ботинка что есть силы врезал по кадыку, вгоняя башмак под нижнюю, хорошо выбритую челюсть бандита. Оставалось только сделать два шага до пистолета.

Но к револьверу пришлось буквально падать. Ибо за спиной гавкнул чей-то наган, и пуля царапнула Николаю плечо.

– Черт! Я же видел эту «страховку». Надо пристрелить его, пока еще могу.

Кровь теплой струйкой побежала по рукаву.

Подхватив револьвер, он прокатился по брусчатке и осмотрелся. Кони, как ни странно, стояли на месте, спутанные остатками упряжи. От кареты не осталось ничего от слова «совсем». Форменная фуражка возницы валялась рядом. Неподалеку дергался и стонал очевидно сильно контуженный взрывом один из «одинаковых». Кони сопровождавших жандармов беспорядочно с громким ржанием метались по набережной, сами наездники, контуженные взрывами, бездыханными трупами лежали на проезжей части.

К конвульсивно дергающемуся контуженному террористу издалека бежал еще один из «одинаковых». «Страховка» с противоположной стороны напомнила о себе двумя неточными, но громкими выстрелами.

– Сейчас этот косорукий успокоится и начнет палить прицельно, – подумал про себя Колчак, проговаривая это как сигнал к решительным ответным действиям.

Он еще немного откатился по брусчатке, окончательно уводя внимание стрелка от Анастасии. Затем перевернулся, привстал на колено, взвел револьвер и открыл ответный огонь по «страховке», стрелявшей из положения стоя.

Но прежде чем спустить курок, он глубоко выдохнул из себя весь воздух, приводя и руки, и голову в состояние совершенного покоя. Он как бы во сне лениво сделал первый выстрел. Понял по конвульсивному содроганию цели, что попал. И после этого, сделав вдох-выдох выстрелил второй раз. «Страховка» упала. Колчак побежал ей навстречу и с двух шагов выстрелом в голову добил.

Однако на лаврах почивать было рано. За спиной шарахнули один за другим выстрелы какого-то уж совсем монструозного оружия. Грохот был почище чем от бомбы.

– Похоже «Смит энд Вессон». В меня? – он снова повалился на брусчатку, на лету оборачиваясь в сторону стрелявшего.

Каково же было его изумление, когда он увидел, как подбежавший к месту взрыва «одинаковый» добивает бьющегося в судороге бомбиста.

– Интересно девки пляшут! – Николай на Урале знал только одну банду, добивавшую своих при отсутствии возможности помочь выжить. У остальных, такое поведение считалось полным безбожием.

– Ну что же, стало быть идем до конца.

Понимая, что из доставшегося ему револьвера стреляли еще и до него, и что все патроны могут быть уже стреляны, он лежа попытался прицелиться предельно тщательно. Однако только напугал выстрелом «одинакового»: тот обернулся и бросился бежать. Впрочем, делал он все это слишком медленно. А в нагане Колчака на счастье «притаился» еще один выстрел:

– Б-б-а-а-бах!! – тявкнул револьвер и «одинаковый» присел на одно колено – верный признак попадания в бедро или задницу.

– Однако, мне то что делать? У него же половина обоймы еще в его огромном «бульдоге».

Американский армейский «Смит энд Вессон» уверенно палил на сто саженей, и его огромная пуля без преувеличения делала в человеческом теле дыру, через которую можно увидеть солнце.

Колчак быстро перекатился до гранитной набережной, перекинул через нее свое легкое и ловкое тело и повис на руках с противоположной стороны, ногами найдя какую ни на есть зацепку. И вовремя! Пистолет в руках «одинакового» грохнул еще пару раз и затих, не обнаруживая цели.

– Да теперь я понимаю, почему Наполеон воевал без обозов! – мысли Николая сразу же унеслись к Анастасии. Стоит ей застонать или попытаться подняться, и оставшиеся в барабане пули «Вессона» придутся как раз по ней.

Рукав набухал от теплой крови. Колчак, осторожно переступая по выступу за бруствером набережной переместился незамеченный в сторону взорванной кареты. Слегка подтянувшись он лихо перемахнул за бруствер, оказавшись снова на брусчатке тротуара.

«Одинаковый», опираясь на одно колено беспомощно стонал. Видимо силы почти покинули его. Но пистолет он по-прежнему держал в руке, не замечая, однако, Николая.

Анастасия вжалась в брусчатку и от страха лежала совершенно неподвижно и даже не стонала.

– Умница! Только бы ранило ее не смертельно… – Колчак снова ощутил, каким дорогим человеком Анастасия стал для него, – Ничего, буду любить ее и со шрамом на лице…

Господи! Какие же все-таки фантазеры и романтики эти курсанты, студенты, кадеты и гардемарины! Напридумывают себе, бог его знает, чего!

Над вымыслом слезами обольюсь…

Как же это знакомо! Какой мальчишка не рыдал от воображаемых жертв и придуманных предстоящих подвигов?!

Вдалеке показался конный наряд жандармов, один из которых резко засвистел в полицейский свисток, призывая подмогу. «Одинаковый», понял, что не сможет убежать и отбросил пистолет в сторону.

– Все! – облегченно выдохнул Колчак и рванулся к Анастасии.

На именины они в тот день, разумеется, не попали. Николай привел Анастасию в чувство. И к счастью своему убедился, что кровь на ней появилась буквально с неба в виде ошметков чужих только что взорванных тел. А к ней самой никакого отношения, слава богу, не имела. Платье тоже не слишком пострадало, что мгновенно успокоило «звезду балета». После этого произошедшее сразу утратило для нее трагизм и стало вызывать скорее любопытство, чем ужас.

Пришлось будущую приму Мариинки от греха подальше отправить домой на извозчике. А Николай, как один из трех, оставшихся в живых лиц мужеского полу на месте преступления был задержан жандармами. Они пока не очень понимали, кто же перед ними – герой или соучастник преступления.

Так Николай Колчак впервые попал на страницы столичных газет и в поле зрения столичного Охранного отделения Департамента полиции.

***

В последние десять лет уходящего девятнадцатого века Россия буквально помешалась на табакокурении. На уличных афишных тумбах наряду с театральными объявлениями непременно красовались плакаты с рекламой табака от Жукова. Не отставая ни на шаг за ними шли постеры московской фабрики «Бостанджогло», питерских «Саатчи энд Мандгуби», «Лаферм» и других.

Глядя на уличную рекламу могло сложиться впечатление, что главное увлечение отечественной публики, знающей алфавит – это табак.

Даже в солидных научных журналах говорилось о пользе табака во всех его видах: курительном, жевательном, нюхательном и даже в качестве кулинарной приправы.

– Мужчины вышли перекурить, – звучало так, словно герои-добровольцы отправились на тяжелую, общественно полезную и совершенно необходимую работу вроде заготовки дров или ликвидации неграмотности.

Именно на рубеже веков курение разрушило гендерные рамки и стены курительных комнат. Дамы легко и с удовольствием освоили это занятие, получив огромный выбор исключительно «женских» папирос. Диапазон просто обескураживал: от дешевого «Трезвона» (Папиросы «Трезвон» – три копейки вагон) до роскошной, дорогой и элегантно длинной «Розы». Курить стало можно и модно абсолютно везде. Табачный дым настолько плотно наполнил улицы, что пришлось издавать закон о запрете уличного курения. Понятное дело, проку от закона было немного, но все же.

«100 миллионов папирос в день – до таких размеров дошло потребление табака курящей Северной Пальмирой!» – с гордостью сообщала «Петербургская газета». Табачные изделия стали важной статьей экспорта и валютных доходов России, которая потчевала своими крошеными табаками и папиросами Германию, Скандинавию и даже Америку!