Текст книги "Изумруд из Сан-Донато"

Автор книги: Сан-Донато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Изумруд из Сан-Донато

Книга Первая. Отец

1908 год. Вместо предисловия

Поезд прибыл на станцию Эйдкунен на германо-российской границе. И пассажиры с недовольно-капризными лицами стали перебираться со всем багажом и уже было разбросанными по купе причиндалами из вагонов с русской колеей в вагоны с шириной колеи европейской:

– И когда же у нас, как у нормальных людей все будет?

– Не говорите: эта колея, будь она не ладна! Пересадка – это так беспокойно… Того и гляди забудешь что-нибудь в вагоне.

– Да если б одна колея! Вот скажите, а что у нас слава богу?

– Ни-че-го-с-с!

– То-то… А вы – колея…

Но за два часа суматоха с пересадкой благополучно закончилась. И экспресс «Санкт-Петербург – Париж» полетел по гладкому, с неосязаемыми стыками, железнодорожному полотну с неведомой для российской части маршрута скоростью в 100 километров в час.

– Европа! – Великий князь Алексей Александрович, бывший глава Адмиралтейств-коллегии и командующий Императорским военно-морским флотом России, удовлетворенно откинулся на исполненном в восточном стиле диване. Он достал из золотого портсигара и раскурил асмоловскую с золотым колечком папиросу. В его распоряжение администрация экспресса предоставила подобающий особе царствующего Дома, роскошно декорированный красным деревом и китайским шелком отдельный железнодорожный салон. Повара, камердинера и массажиста при этом разместили в следующем за салоном обычном пульмановском вагоне.

– Европа!

Его радовало то, что он смог наконец избавиться от бесчисленных адъютантов и помощников, которые вечно толклись в салоне, изображая насущную необходимость. Он всех безжалостно высадил в Эйдкунене:

– Прощайте, господа! Дальше я как-нибудь сам. В Париже меня встречают. Благодарствуйте, господа, – ворковал он вслух, с обезоруживающей милой улыбкой. А про себя неприязненно думал:

– Это будет коварством против Европы везти ваши свиные рыла в самый что ни на есть калашный ряд: в Париж – в эпицентр ее прелести и обаяния! Всего лишь полдень, а от них уже винищем разит! Тьфу, тщеславные рукосуи. Отрастили задницы вместо головы! Щеки по погонам развесили! Ни единой мысли ни в одном глазу – сплошное лизоблюдство.

Здесь за границей вся российская суета становилась совершенно пустой и никчемной. Здесь покойно, комфортно, чисто, аккуратно, безопасно и потому – празднично и тепло. На весь салон один-единственный проводник, да и тот молчаливый немец. Управляла «Северным экспрессом» германская компания и обслуживал состав исключительно немецкий вышколенный, но без тени подобострастия персонал.

– Э-эх, Россия! Все-то у нас через одно место: и колея не как у всех, и язык тарабарский, и снаряды, которые не взрываются, и корабли, которые чуть что – сразу тонут…

Умом Россию не понять…

– Найдут же идиоты, чем гордиться! Да кому мы для понимания употребились? Зерно, нефть да масло сливочное у нас покупают и слава богу!

Дело близилось к обеду, аппетит во время пересадки разгулялся, выпить в салон-вагоне не заготовили, а до подачи первой перемены блюд еще добрые полчаса. Печень надсадно ныла, требуя либо серьезного лечения, либо хорошей выпивки для унятия боли. И потому князь был не в лучшем расположении духа.

– Понять?! Да это все равно, что дворовую девку, прежде чем ей подол задрать, про высокие чувства расспрашивать. За-а-чем? Не смерди навозом на всю Европу – и живи спокойно, прыщи на заднице колупай. То же мне – Империя…

Всеобщий любимец дам высшего общества, князь Алексей Александрович просто удавился бы на шторах в своей собственной спальне, если бы кто сказал ему, что в текущем году он не сможет посетить Париж. Великолепно знавший три европейских языка, завзятый театрал, глава Императорского общества покровителей балета, князь жил там три-четыре месяца в году непременно. Статный мужчина лет пятидесяти пяти с правильными чертами лица, начинающей лысеть головой с высоким лбом, красивой персидской бородой с проседью и чуть завитыми вверх усами, он считал совершенно зря убитым временем каждый час, проведенный в стране, в которой его угораздило уродиться.

Однако, жил он от щедрот Государя, получал как генерал-адмирал огромный оклад, который за ним сохранили после отставки, изрядно подворовывал, улаживал за взятки некоторые коммерческие дела, взимая по 100% отката со сделки… Все это требовало его «бездарного», как он сам выражался прозябания в Отечестве.

То ли дело сейчас! Понимая, что позора русско-японской войны никто ему не простит, князь подал в отставку, которая была принята. Он переправил в Париж основные непосильными трудами уворованные капиталы, прикупил там дворец и ехал в объятия своей любовницы Элизы Балетты. Его Галатеи, которую он из обычной прислуги в отеле «Риц» произвел, за особой медовой сладости греховные навыки, в прима-балерины Мариинского театра. Со временем мы иногда попадаем в зависимость от прирученных домашних животных, так и Алексей Александрович стал рабом этой не очень-то и красивой, довольно таки полной и коротконогой женщины. Нам нелегко понять его радость. Но раб, едва не повизгивая от вожделения, спешил навстречу к своей госпоже. И дабы не расплескать восторга томительного ожидания встречи, князь ехал в просторном салон-вагоне один. Подальше от страны, которая наградила его позорной приставкой к княжескому титулу – «Цусимский»*.

Маски сброшены, мосты сожжены и впереди еще много лет уютного европейского прожигания жизни. И черт с тобой, дорогая Родина! Немытая, мать ее нехорошо, и безразмерная Россия…

Сквозь почти неслышимый перестук колес раздался настойчивый звонок колокольчика, висящего перед дверью. Князь попытался дотянуться до своего шнурка, ведущего к колокольчику с обратной стороны двери, чтобы ответить согласием на появление официанта, но так и не смог. Он махнул рукой и перешел на голос:

– Входи уж, черт бы тебя побрал! Guten Tag, хренов.

Никто не появлялся, защита от шума в вагоне была настолько хороша, что толстая дверь отделяла салон князя от остального мира так покойно, словно весь мир был для него потусторонним царством. Тогда князь вытряхнул на пол окурки из хрустальной пепельницы, благо набралось их пока немного, и что есть силы запустил ею по двери. Пепельница с громким звоном раскололась. Дверь, после такой встряски и звона разбитого хрусталя, наконец, открылась.

Однако, в раскрытой двери появился не проводник, как ожидал Алексей Александрович, а одетый в парадную форму российский капитан первого ранга с солидным иконостасом орденов и крестов на груди, аксельбантами и погонами флигель-адъютанта**. В руках он держал дорожный саквояж черной крокодиловой кожи.

– Разрешите, Ваше Высочество?

– Капитан, вы как-то совсем некстати заблудились, – раздраженно бросил князь, вынимая из портсигара свежую папиросу взамен только что выкуренной. Потревоженная неловким движением печень снова дала о себе знать.

– Никак нет, Ваше Высочество! Разрешите представиться: капитан первого ранга Колчак, Николай Васильевич.

– Да помню я тебя, помню, Колчак. Что тебе угодно, капитан? Я уже не командую флотом, слава богу.

– Мне угодно объясниться, Ваше Высочество.

– Что?!

– Объясниться, Ваше Высочество.

– Поди вон! Я сегодня не в духе. И вообще хотел бы забыть все, что на той дурацкой неправильной широкой колее осталось. Забыть, как глупое сновидение. Как страну законченных идиотов.

Капитан для своего звания и многочисленных высоких регалий был непостижимо и бесстыдно юн. Из-под форменной фуражки на Алексея Александровича смотрело небесно-голубыми глазами по-детски свежее безусое лицо с розовым румянцем на щеках. И если бы Великий князь не узнал Колчака, то решил бы, что перед ним какой-то ряженый мальчик-актер.

– А, впрочем, черт с тобой, Колчак, оставайся. Только передай на кухню чтобы подавали на двоих. Пообедаем. Развеешь мою скуку.

– Ваше Высочество, обед подадут через пятнадцать минут. Мне вполне хватит этого времени, чтобы выполнить свою миссию.

– Миссию? Эк ты как заговорил! Ладно, валяй свою миссию.

Колчак, нисколько не смутившись барским тоном Великого князя, поставил на маленький столик кожаный саквояж и, открыв его, предложил:

– Не желаете ли употребить перед обедом, Ваше Высочество? Есть шампанское, только что со льда, коньяк «Шустовский» и водка «Смирнов».

– «Смирнов» – удел извозчиков и приказчиков. Русский коньяк? Бред! На грибах его настаивают, что ли? Коньяк признаю исключительно французский. Что там за шампанское у тебя?

– «Вдова Клико», Ваше Высочество. Экстра брют.

– Звучит приемлемо. Давай свою «Клико». Бокалы в буфете. Точно не теплое? А то пить не стану, зря стараешься. И вообще… Откуда ты здесь взялся, капитан?

– Из Петербурга, Ваше Высочество.

Капитан ловким движением, словно всю жизнь работал официантом, откупорил шампанское с легким хлопком, и наполнил наполовину бокал, изъятый из буфета.

– Так ведь мы уже по Германии катимся. А ты вот только! Сподобился.

Капитан открыл так же бутылку с коньяком и налил грамм сто во второй бокал.

– Момента удобного не было, Ваше Высочество.

– Смотрю погоны у тебя флигель-адъютанта. Племянничек*** пожаловал? И когда?

– Еще в Порт-Артуре, Ваше Высочество. Шампанское – прошу!

Капитан передал бокал с шипящим холодным напитком князю.

– Ладно, давай за николенькины вензеля**** на погонах!

– Простите, Ваше Высочество, но если позволите, то просил бы первый тост поднять за Военно-морской Флот Российской Империи.

– Хрен с тобою, за флот, так за флот. Только я подниматься не буду, уж больно удачно тут расположился. На диван-то сесть тоже уметь надо. А печень болит – растрясти боюсь.

Князь и капитан осушили фужеры.

– Лихо ты, – крякнул князь, – Коньяк как воду хлещешь. Быть тебе адмиралом, Колчак! Только не скоро. Ты и так быстрым продвижением своим всех адмиралов переполошил. Сколько тебе?

– Двадцать восемь, Ваше Высочество!

– Ну вот, а уже и полный капитан, и флигель-адъютант. Я и то медленнее шагал. А хотя нет, постой… Я ведь в Турецкую Георгия получил и контр-адмирала. И был тогда младше тебя, почитай на год. Но так ведь то царская кровь! А ты скачешь как все равно блоха на подоконнике. Старики с лампасами да бородами тебе голову-то отвернут, чтобы успокоить. Хорошее у тебя шампанское. Налей еще!

Колчак вновь наполнил бокалы.

– Сколько ты японских кораблей на дно пустил?

– Два броненосца, три крейсера, четыре миноносца.

– Вот ведь как! Один за весь наш флот навоевал. А торговых?

– Более двух десятков.

– Ничего не скажешь, настоящий герой!

– Ваше Высочество, а дозвольте тост за войну с Японией? За моряков, храбро сражавшихся, за тех, кто выжил и за тех, кто погиб, в особенности.

– Ты что сюда, настроение мне портить пришел? В этом что ли твоя миссия?

– Никак нет, Ваше Высочество, но разве память и слава моряков не достойны доброго бокала шампанского?

Князь посмотрел на капитана недоверчиво.

– Что же, давай выпьем, коли не шутишь. Да сходи, потревожь там прислугу. Время обеденное, подавать пора. После шампанского-то аппетит быстро приходит. Под ложечкою уже сосет.

Они снова до дна осушили бокалы. После чего Колчак удалился за дверь и вернулся лишь через некоторое время:

– Просят еще пятнадцать минут, Ваше Высочество.

– Раз-з-явы! Впрочем, это наверняка не немцы. Это, мой повар в ресторане копается. Повара-то я с собой взял. Нельзя мне без своего никак. Пятнадцать так пятнадцать. Наливай еще! Флигель-адъютанта все же надо обмыть.

Колчак в третий раз наполнил бокалы.

– А теперь позвольте, Ваше Высочество предложить тост за Вас, за Вашу молодость, за Ваши боевые заслуги и доблесть российского моряка!

– Да ты мне жопу сюда лизать пришел что ли? А, капитан? Я ведь уже не при делах и орденами да званиями не заведую. Да и свои жополизы мне до смерти надоели!

– Званиями и орденами, как видите, Алексей Александрович, я не обделен. А вот то, что первые годы службы Вашей овеяны славой, отмечены подвигами – это факт. Так чего же не выпить за то, что действительно было?

– Черт с тобой! Пьем за мою молодость! Лесть, конечно, но приятно.

Третий бокал ушел вслед предыдущим.

– Еще подвиги мои будешь перечислять?

– Никак нет, Ваше Высочество!

– А то я уж думаю, ты тут некролог мне тостами прописываешь.

– Может и некролог… Дозвольте вопрос, Ваше Высочество?

– Валяй! Там шампанское-то еще осталось?

Колчак снова наполнил бокал князя шампанским, а себе плеснул коньяку.

– Давай свой вопрос!

– Как так случилось, Ваше Высочество, что весь наш флот – тридцать кораблей и шесть тысяч моряков – ушли на дно морское? Трагически и бездарно.

– Тьфу! Я ему руку протянул, а он в нее плюнул. Это что ли твоя миссия? Между прочим, я был против посылки эскадры Рожественского. И вообще против этой идиотской войны.

– Я спрашиваю лишь о том, что было, Ваше Высочество.

– Что было? Да ты хоть знаешь, обалдуй, что на самом деле было?! Не было с Японией войны. Не было! Мы на Англию хвост подняли, вот она нам на Дальнем Востоке и дала хорошего пинка. Там только рогатка была японская, а резинка да булыжник – английские. Где японский флот построен? В Англии! Кто им денег на винтовки и пушки дал? Англия! И не эскадру надо было под Цусиму гнать, а с Лондоном о мире и дружбе договариваться. Мы туда не лезем, они – сюда. И уже вместе японцев за яйца их маломерные двумя руками и брать. А мы? Ни пяди! Отечество! Жизнь за царя! Дуроломы! Жизни свои положили от непомерного прилежания, как того и надо было ожидать. А теперь все на меня свалили – мол флот во всем и виноват.

– Но ведь именно Вы командовали флотом.

Князь залпом осушил четвертый бокал.

– Ну я. И что теперь? Вины моей ищешь? Не бывает царской вины! Я сам без пяти минут Государь и сын помазанника божьего. Правительство должно было в тех политесах разбираться. А я вот шампанское дую, да радуюсь, что по Европе еду. Смотри какая у них железка-то ровная: мчим что есть мочи, а посуда даже не колышется и не звенит.

– Нам в 1904 году Италия два готовых новейших крейсера предлагала. Те, которые Аргентина выкупить не смогла. Так ответ Адмиралтейства был, что мало денег, мол запросили. Еще мол 100% надо Великому князю, то есть Вам, на лапу, добавить, да столько же Элизе Балетте дать.

– Ну про Элизу-то врут. Сами мерзавцы-чиновники заработать хотели. А насчет меня… Так ведь без гешефта только блохи куролесят, не вижу тут своей оплошки. Дураки твои итальянцы, торговать не умеют!

– Эти два броненосных крейсера, в итоге, Япония выкупила. «Ниссин» и «Кассуга». Их самые дальнобойные пушки в мире и били по бухте Порт-Артура, не опасаясь ответной стрельбы. И немало наших кораблей из строя вывели. И людей не одну сотню сгубили.

– И что? Земля перевернулась? Все это – суета сует. Вот шампанское кончилось – это дело. Придет этот Guten tag с выпивкой в конце-то концов?

– А в Аргентине да Чили семь крейсеров собирались покупать? Это бы всю ситуацию изменило!

– Да, это обидно. Такая сделка намечалась. Но… В цене не сошлись!

– Но только цена-то не велика оказалась, а мала! Это же неслыханное дело! Позор на весь мир: русские во время войны вымогают взятку за покупку кораблей! Я в переговорах участвовал… В пору было хоть застрелиться!

– Ну и дурак, стреляться – последнее дело! Крейсера… А экипажи где к ним было взять?

– Как где? На Черном море! Никакого бы восстания на «Потемкине» и на «Очакове» не было бы, если б моряки Севастополя воевали японцев. А они бы их побили!

– Побили, не побили… «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны…» Адмирал Макаров вот погиб, и все – конец победе.

– Так кто же виноват, что на всю страну один такой Макаров оказался? Власть в России, Ваше Высочество никогда не несла вины ни перед Отечеством, ни перед Богом. Творила, что хотела. Что есть, то есть. Флот же, мало того, что на дно с Вашей помощью весь ушел, так еще Вами же и основательно обворован. Недостача выше 30 миллионов рублей. Это только по Морскому министерству. Цена пяти броненосцев, не менее. Двух миллионов не досчитались в Красном Кресте! А полмиллиона, что украдено из кассы взаимопомощи, куда матросики по копеечке складывают, на инвалидность? Это же в какие ворота?!

– И тут ты появился как Страшный Суд?

– Никак нет, Ваше Высочество! Суд творит господь. И по божьей воле вы выбрали именно шампанское. Из трех бутылок отравлена ядом была только «Вдова Клико». И Вы ее благополучно употребили.

– Ты знал, каналья, что я выберу шампанское!

– Все мы, слуги Господа, должны ему в делах его способствовать. Через сутки Вы отойдете в мир иной. Тихо, спокойно. И не пытайтесь промывать желудок. Вы пили натощак и яд уже достаточно впитался. Не омрачайте последних часов пребывания на бренной земле. И не смешите публику. Сплетне о том, что Колчак Великого князя шампанским отравил, полиция не поверит, мы ведь уже не в России, как Вы изволили заметить. А народ, если об этом узнает, то легенды обо мне слагать начнет. Уж больно он Вас не любит, Ваше Высочество. К чему Вам позор и насмешки перед тем, как Вы присоединитесь к большинству?

– К какому еще большинству?

– Покойников, Ваше Высочество, как ни считай, завсегда больше получается, чем живущих. Поэтому англичане говорят не «умер», а «присоединился к большинству».

Колчак подхватил в руки пустую бутылку из-под шампанского, заткнул ее пробкой, открыл окно и выбросил навстречу проходящему поезду. Затем взял пустой фужер князя и отправил его туда же. Посуда громким стремительно уходящим назад звоном известила о своей кончине.

– И не пробуйте кричать, проводник отправился заказывать Вам кулебяку.

– Какую еще кулебяку?

– Праздничную, с красной рыбой, рисом и луком. Должен же был я чем-то его озадачить?

Князь, поникнув головой тихо сидел на диване.

– Все ты врешь, Колчак! Был бы яд, я бы уже почувствовал. Но шутка твоя дурацкая даром тебе не пройдет! За балерину свою решил сквитаться? Так я ее уже три года, как не трогал, твою Красавину. От своей-то Балетты и то устал.

– Оставим в покое честь слабых женщин, Ваше Высочество. Позвольте быть выше этого. Разрешите отбыть?

– Пошел вон, скотина! Все настроение испоганил! Ты не достоин эполет, Колчак! Ты звания офицерского не достоин! Ты Отечеству присягал! То же мне – отравитель! – зашелся в истерике генерал-адмирал.

– Отечество и Вы, Ваше высочество, это не совсем одно и то же. А свой самый главный бой за Отечество я, пожалуй, принял именно сейчас. Иногда одного негодяя на тот свет отправить сложнее, чем целый флот потопить. Руки дрожат. Все-таки власть для русского человека – вещь сакральная. Но больно уж морда у этой власти не хороша. Богопротивна и мерзопакостна. Когда близко наблюдаешь, поверьте, отчаянно смердит. И страшно становится.

– Ты правильно испугался, Колчак. Она тебе еще голову-то откусит, эта морда! Власть видишь ли ему не по душе.

– Я не за себя испугался, Ваше Высочество. За Отечество. Как-никак, а Россия – это моя родина. Это чем же надо было славянам господу насолить, чтобы он такую вот власть ей попустил? И боюсь, это не то, чтобы надолго, боюсь – такая власть в Отечестве нашем навсегда. Вот чего боюсь. Века пройдут, а грязная бесстыжая морда останется. Честь имею, Ваше Высочество!

Колчак не торопясь сложил полупустую бутылку коньяку в саквояж, закрыл его, отдал князю честь и вышел из вагон-салона, бесшумно притворив за собою дверь.

Утром следующего дня «Северный Экспресс» прибыл в Париж. Великий Князь Алексей Александрович без мучений «почил в Бозе» к вечеру.

1896 год. Нечистая сила

Снежно-белый яркий свет переливался всплесками слепящих бриллиантовых вспышек. Молочные облака, которые то возникали, то незаметно таяли, лишь чуть растворяли и сглаживали немыслимую всепроникающую жесткую прозрачную белизну. Николай поднимался подобно птице меж облаков, не очень пока понимая, куда. Про себя при этом понимая, что кроме молочной туманности никакого неба над ним вовсе нет.

– Кто вы?

Николай спросил курчавых светловолосых созданий с золотистыми крыльями, которые возникали то тут, то там, то неподалеку, а то совсем рядом с ним. Очевидно, что они помогали ему и указывали путь куда-то наверх.

– Мы?

– Ангелы!

– Мы – твои ангелы.

– Разве ты не знаешь?

– Знаю. Но вас можно видеть, только когда умрешь. А я?

– Ты пока жив. Но ты идешь к нам. И сейчас все решится: возвращаться тебе или остаться здесь.

– Но я не хочу умирать!

– А ты не умрешь. Здесь нет никаких мертвых. Смотри как здесь хорошо! Мы с тобой, чтобы хранить тебя. И наш совет: оставайся. Живи с нами здесь. Под хрустальным небосводом.

Николай еще раз восторженно огляделся вокруг:

– Так вот оно какое – небо в алмазах?!

– Да. Такое. И быть здесь – венец всему.

Николай не заметил, как оказался вдруг у самой границы свода, где из белесой соляной, как будто, поверхности торчал огромный ограненный продолговатый алмаз, на который и приземлился, получив вдруг облик белоснежной птицы с человеческой головой, мальчик, с которым он только что разговаривал.

– Венец, потому что много алмазов?

– Венец, потому что всё отовсюду всё лучшее сюда стремится и сюда стекается. Смотри: эти кристаллы совершенны! В них немыслимая красота!

– Да… Хорошо тут, – Николай вдруг понял, что его здесь, вроде бы как, и нет. Вернее, он здесь есть, но сразу повсюду. И его не видно, вернее, он не может увидеть ни рук своих, ни ног. Но ангелы разговаривают с ним и сразу все одновременно, об одном и том же, и при этом он всех их сразу понимает.

– А как же вы меня видите?

– Человек, это не руки и ноги. Человек – это его мысли и его душа.

– Мы видим их.

– Но как?!

– Ты тоже сможешь познать, понять и увидеть, все, что захочешь.

– Можешь получить любые новые ощущения.

– Можешь познакомиться с кем захочешь. И любого узнать, как самого близкого тебе человека.

– И Наполеона?

– И Наполеона. Он, кстати, не самый интересный диктатор. Цезарь, Александр Македонский, Чингисхан – тоже здесь.

– А женщины?

– И с любой женщиной. Так близко, как пожелаешь.

– Только ум и душа?

– В любой форме, в какой только захочешь.

– А почему люди не попадают сразу сюда?

– Мало, кто вообще сюда попадает. Здесь только те, кто исполнил предназначение.

– А Бог?

– А мы и есть – Бог. И ты станешь частью Бога. Если останешься.

– А где при этом живут люди?

– Они там, где ты был. У каждого из них – свое предназначение. И кто-то попадает сюда, когда его исполнит. А кто-то, и таких большинство – нет.

– А я?

– А ты исполнишь. Это сразу видно. И потому ты уже с нами, здесь.

И Николай вдруг почувствовал наслаждение от всемогущества: быть сразу повсюду, все понимать и думать остро и стремительно, до всего дотягиваясь мыслью практически мгновенно. Да только вот нет их – этих предметов. Одни облака. И всякая вещь существует не в образе даже, а просто в понимании и ощущении ее.

– Да, так устроен мир. Есть только то, о чем ты можешь подумать. И все, о чем ты думаешь, обретает реальность.

– Все-все?

– Здесь нет предела фантазии. Она безгранична. И в этом смысл.

– Нет, я так не могу.

– Можешь! Фантазия – самое главное! Она делает человека подобным Богу. То, как ее исполнить, приходит потом. И приходит обязательно.

– Подожди! Но ведь есть наука.

– Фантазия – это «что». Искусство и наука – это «как». А человек и человечество – это всего лишь средство для исполнения божественной фантазии.

– Но я еще ничего не придумал! И еще не понял, что же я должен совершить!

Внезапно ярко-белый молочный цвет погас. Наступила невидимая пустая, но очень объемная пугающая черная тишина.

***

– Ваше высокородие, кажись, достали! – впередсмотрящий на марсе радостно закричал столпившейся на палубе команде учебного фрегата.

– Слава богу! – прошелестело по рядам.

– Жив ли? – задал тревожный вопрос командир корабля.

А вот на этот вопрос ответить пока никто не мог.

Шлюпка, поймавшая среди бурных волн тело курсанта Морского корпуса, дружно взмахнув веслами устремилась к своему кораблю. Можно было пока с надеждой выдохнуть и расслабиться.

– Как это произошло, вахтенный?! – учинил допрос капитан второго ранга, выскочивший полуодетым на палубу из командирской каюты, – Он что, сам с мачты нырнул?

– Нет, ваше высокородие. Боцман отправил его снять звезду с клотика грот-мачты.

– Что?!

– Думали, что посмеются, как водится. И дело с концом. А он полез. Ретивое взыграло!

– Боцман, вы отменили команду?

– Да куда там! Отменил и не раз. «Стой! – кричу, – Назад!» А он сделал вид, что не слышит. До бом-брам-реи в секунду взлетел, стервец. А оттуда уже и на клотик полез. Тут уж кричать нельзя – испугается, точно сорвется.

– Значит, не испугался?

– Никак нет! Но волна набежала, ударила в борт и мальчишку сорвало с мачты. Там наверху размах метров двадцать будет, никак не меньше. И я бы не удержался, слетел.

– Моли бога, боцман, чтобы мальчишка остался жив. Звезду с клотика… Голова у тебя или сморщенная жопа под фуражкой? Курсант второй день на флоте. Ознакомительное плавание! И вот на тебе!!!

***

Пелена исчезла и в грудь со свистом ворвался свежий воздух.

– Жив!!! Ваше благородие, жив! – раздались голоса вокруг.

Николай повернул голову, открыл глаза и увидел черное звездное небо с почти полным серебряным кругом луны, который все время куда-то стремительно двигался в результате жестокой качки.

– Предназначение… Я исполню предназначение. Слышишь ты меня, небо в алмазах?!

***

«Хозяин земли русской», как он сам обозначил себя в анкете первой российской переписи, которую только что завершил, все чаще проводил время в уютном Александровском дворце. Иными словами, на родине. Ибо именно в этом дворце Император Николай Второй и появился на свет.

– Таким образом, через два года мы закончим формирование Тихоокеанской эскадры, которая станет самым мощным флотом на Дальнем Востоке.

Сегодня, в два часа пополудни Государь принимал доклад Морского министра Павла Петровича Тыртова.

Рабочий кабинет Государя словно бы не был предназначен для приглашения туда посторонних. Он был теплым, комфортным и совершенно домашним и личным. Своей обстановкой кабинет как бы открывал посетителю внутренний мир Николая Второго.

– Здесь гораздо спокойнее, чем в Зимнем. И работается легко, – любил говаривать Император.

Огромная оттоманка, на которой удобно было валяться с книжкой; г-образный стол, совершенно заваленный документами; огромный письменный стол, за которым Государь трудился, абсолютно свободный и чистый. Здесь же была повседневная библиотека на тысячу томов. И фотографии, фотографии, фотографии…

– Я очень рад, что теперь сам могу фотографировать. Это роскошный отдых. Он позволяет от всего отвлечься и быть рядом с семьей.

Изображения семейных сцен и портреты членов царской фамилии, заправленные в рамки различного размера и цвета, были развешены буквально на каждом сантиметре стен и десятками стояли на столах и полках. Попадая в кабинет, посетитель как бы открывал для себя домашний фотографический альбом Императора и невольно становился новым, но, совершенно лишним и ненужным членом этой семьи.

– Государь открыт и весьма любезен. Император чрезвычайно обаятелен! – в таких восторженных тонах отзывались обычно люди, посетившие этот знаменитый кабинет. Им казалось, что они переступили через какую-то важную грань, за которой в домашней обстановке вершатся судьбы России. Но переступить, не значит – приобщиться.

Магия личности Николая Второго состояла в том, что он легкой полуулыбкой без всякого усилия создавал непроницаемое и невидимое пространство, которое отделяло его от простого смертного лучше бетонной стены. Это многих шокировало. Но несколько застенчивый Николай учился таким манерам, что называется, с младых ногтей.

– Не забывайте, перед Вами Самодержец Всероссийский, – наставляли посетителей сопровождающие их дворцовые скороходы, напоминавшие основы этикета.

Но наставлений большинству хватало ненадолго. Государь казался так доступен и прост, что его хотелось потрепать ласково по плечу. Он не умел и не любил отказывать. И потому должен был как-то останавливать скотское стремление людей к панибратству. И великолепно выучился это делать. Взглядом. Или резким переводом беседы на совершенно отвлеченную тему.

– Я долго вырабатывал в себе привычку к трудолюбию. И очень много занимался воспитанием воли, – с удовольствием подчеркивал Николай Второй.

– Ошибаются те, кто полагал Государя слабовольным или мягким. Своих решений он добивался неукоснительно. Беда лишь в том, что он о людях всегда думал лучше, чем они есть на самом деле, – говорили многие из тех, кто близко его знал.

К этому добавим, что вера в Божественное провидение часто заменяла ему настоящий анализ ситуации.

– Божественное провидение, как мы знаем из математики, дает неизменно результат пятьдесят на пятьдесят, – пошутил как-то известный академик Крылов.

И применительно к управлению Россией он, кажется, был прав.

Государь непостижимым образом легко растворял натуру любого посетителя в теплоте личного обаяния. Он действительно чувствовал живой интерес и уважение к любому, с кем общался. Но оставлял при этом собеседнику лишь одну привилегию – восторженно повиноваться.

Морской министр Тыртов перед докладом был буквально обласкан. Государь долго расспрашивал про здоровье и хлопоты его близких. Затем угостил папиросой из своего портсигара.

– Наш флот должен быть вторым после Англии. А по выучке, так и первым, – предварил доклад министра Государь.

Во время доклада он стоял спиной к окну, опираясь на подоконник. Николай был одет в красивую форму полковника гусарского лейб-гвардии полка, стоявшего сегодня в карауле.

– Промышленные мощности кораблестроения увеличены почти в два раза. Флот завершает переход на французские пушки системы Канэ, которые наши заводы выпускают по лицензии. Общая сумма потребных кредитов, Ваше Величество, обозначена в приложении, – продолжал Тыртов.

Николай Второй задумчиво покуривал, как обычно, асмоловскую душистую папиросу с золотым ободком на мундштуке. И чуть улыбался при этом в усы и бороду. Яркий свет падал на лицо Министра, позволяя видеть малейшие оттенки его мимики и настроения. Лицо же самого Государя было практически не различимо, на фоне солнца, бившего Тыртову прямо в глаза. Этот прием он придумал сам. И вставал так, принимая посетителей всегда. И совершенно не случайно.

***

– Тише, господа, тише!

– Осторожно, осторожно, не смахните ее, а то упадет!!!

– Держим, держим, держим, господа!

Группа кадетов и гардемаринов Морского корпуса в предрассветном тумане с завидным энтузиазмом скатывала с постамента и ступенек перед зданием Константиновского артиллерийского корпуса мемориальную шестифунтовую пушку.

– Катите ее, господа, катите!