Текст книги "Отдышаться бы (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Вперед, чуть назад, не вынимая полностью.

Вперед, принимаясь наглаживать мой живот второй ладонью, оставлять метки ногтями. Оставлять, и ниже, ниже, ниже…

Наконец-то коснувшись головки, надавить на нее, причиняя скорее боль, нежели что-то иное. Надавить и удовлетворенно хмыкнуть, когда выступит тягучая прозрачная капля. Обхватить член у основания и просто ритмично сжимать, в такт движениям пальцев внутри меня.

Ритм… Все, кажется, подчинено этому ритму. Мое дыхание тоже. Дыхание, которое становится сухим и хриплым, как бы я ни хотел изображать равнодушное бревно. Не выходит.

Ногти царапают матрац, и поврежденная рука тут же отзывается тупой болью и полной неподвижностью. Вздрагиваю и только сейчас замечаю, что пальцы туго перетянуты, примотаны друг к другу, зафиксированы, как и кисть.

И это заметил.

– Тщательно осмотрел, пока раздевал?

Каждое слово – пытка. Каждый слог – с придыханием и сухим свистом.

Потому что хорошо сейчас, чертовски хорошо, особенно на контрасте с тупой опоясывающей тело мукой. Оттого что прилично досталось, и эта чертова тушка просто требует ласки. Пусть даже такой. Пусть руками больного маньяка.

Копай активнее, Акира, копай ниже…

– Более чем.

– Понравилось?

Вместо ответа вставляет в меня еще один палец.

Задыхаюсь, когда буквально втискивает все три вовнутрь. Задыхаюсь, когда становится все куда интенсивнее, острее…

Теперь насаживает меня на них, трахает пальцами.

Выдох, выдох, выдох… И не вздохнуть, не наполнить легкие воздухом, слишком близко к грани, вот-вот на кромке!..

Замечает это и притормаживает, движения становятся более размеренными, а вторая ладонь с силой стискивает мой член, потом еще и еще, с явным удовольствием причиняя мне боль и оттягивая концовку.

Дразняще медленно… Удерживая на этой самой грани, но не позволяя соскользнуть вниз, не позволяя прочувствовать в полной мере и блаженно вырубиться после фейерверка в голове.

– Ну что же ты… Не наигрался еще? – выдавливаю из себя и не чувствую, краснеют ли скулы.

Не наигрался. Иначе давно бы уже имел меня, вжав в матрац всем своим весом. Имел, как в последний раз, как на той чертовой узкой стойке, словно больше не предвидится.

– Швы разойдутся.

Верно, швы. Но разве тебя это остановит?

Сжимаю зубы и рывком, оперевшись на руки, сажусь на кровати, так что пальцы во мне скользят еще глубже, так что приходится резко зажмуриться, чтобы не вскрикнуть. Переждать вспышку, подвинуться ближе, как следует поерзав, искусав губы в кровь и, приподнявшись, сняться с тебя и, оперевшись на больную ногу, переместиться на обтянутые блестящим латексом колени. Холодит кожу. Обхватить за шею, за твоей спиной сжимая ладонью собственное запястье. Тут горячее. Ты горячий.

Сейчас я чуть выше, и тебе приходится поднять голову, чтобы поймать мой взгляд, а не как обычно смотреть сверху вниз. Сейчас без насмешливого прищура. Горящие угли. Меня тянет наклониться пониже и…

Моргаю, отгоняя наваждение. Моргаю и чувствую, как, обхватив меня поперек торса, приподнимешь, чтобы дотянуться до широкого ремня. Щелчок пуговицы, молния едет вниз. Неторопливо отталкиваю твои пальцы и своей рукой освобождаю твой член. Освобождаю и, как следует сжав, направляю его в себя, придерживая у основания и затаив дыхание.

Не больно. Только тянет, протискиваясь внутрь.

Не только я – оба не дышим.

Тянешься ближе и языком касаешься моей истерзанной нижней губы. Лижешь ее, словно затягивая паузу, ладонями сжимаешь бедра и…

Скачка. По-другому не назовешь. Быстро, невозможно быстро и так грубо, что от острой колющей боли едва ли можно отделить волнами накатывающее наслаждение. Только вместе.

Ногтями по белой, разом взмокшей спине, отчаянно цепляясь, словно отпущу – и вырубит, словно, как у куклы, завод закончится. Рывками, до выступающих слез стискивая мой член, грубо дергая его, так что хочется всхлипывать и умолять прекратить это и… никогда не останавливаться, продолжать, пока меня не вырубит, а после привести в чувство парой хлестких пощечин и продолжать.

Сознание мажет, ускользает. Губами припадаю к твоей шее, как сумасшедший, вцепляюсь в нее зубами, кусаю, перекатывая соленую кожу, терзаю ее и никак не могу разжать челюсти.

Острый запах железа буквально впивается, ввинчивается в ноздри.

Кружится все, плотно сжимаю веки.

Колет в боку, и я с трудом понимаю, откуда этот запах. Швы…

Сейчас плевать, сейчас только скорее бы!..

Пальцы, слепо шарящие по выступающим лопаткам, поднимаются выше, проводят по плечам и касаются шеи, наталкиваются на звенья тонкой цепочки и тут же конвульсивно впиваются в них, натягивают. Должно быть, душат тебя ими…

Плевать. Быстрее!

Уже не по кромке – уже над ней, немного еще, и позволишь свалиться вниз.

Еще немного!..

Мутит, во рту явственный соленой привкус. Вжимаюсь в тебя, отчаянно, словно утопающий за спускающий спасательный круг, цепляюсь и ощущаю, как нечто липкое касается мой кожи. С трудом фокусируюсь, отстраненно понимаю, что все залито… Залито алой жидкостью. Твой живот и даже расстегнутые штаны.

Дергаешь на себя и, вслепую нашарив мои губы, с силой кусаешь их, сразу обе прихватываешь, и вместе с этим я ощущаю, как туго становится внутри, как буквально распирает на части, взрывается…

Пальцы легко скользят по моему члену, наглаживают, сжимая под головкой, дергая всего один раз и…

Все.

Наконец-то.

Захлебываюсь воздухом, легкие агонизируют, и я, прежде чем отключиться от боли, потери крови и нахлынувшей почти наркотической эйфории, невероятно четко слышу, как разгибаются хрупкие звенья и лопается намотанная на мои пальцы тонкая цепочка.

Восхитительное Ничто…

Проваливаюсь в него, широко раскинув руки, понимая, что даже рыть уже дальше некуда.

Падаю, снова падаю.

***

Я очнулся через чертову прорву часов.

Из-за неплотно задернутого одеяла пробивалась полоса дневного света и раздражающе ложилась мне прямо на лицо. И, словно налипнув, никак не желало отпускать меня это ощущение, касание нагретого солнцем воздуха. И если бы я мог сказать с точностью, сколько прошло – десять часов или двое суток.

Очнулся, разумеется, один. Но тут же, кое-как развернувшись и откинув тонкое вышарканное одеяло, понял, отчего дышать удается с явным трудом и через раз – тугие повязки надежно закрывали свежие раны.

Надо же… Должно быть, зашил снова, но в этот раз предпочел не дожидаться моего пробуждения, чтобы поиздеваться. Хватило, значит?

Оглядевшись, на придвинутой к кровати тумбочке я обнаружил пару бутылок с водой и три упаковки солида.

Милостыня или твое очередное «поправляйся, тогда и поиграем»?

Не вернешься уже, я знаю, но даешь мне возможность отлежаться и зализать раны. Не могу не оценить это.

Неуклюже разворачиваюсь, собираясь поваляться еще немного, как ощущаю прикосновение металла к бедру. Долго шарю здоровой рукой в поисках этого самого, холодного, и наконец-то пальцы цепляют маленький крест на порванной цепочке. Не показалось все-таки…

Ухмыляюсь, и мне кажется, что в этот раз вышло совсем так же, как у тебя. Так же мерзко.

Выходит, скоро снова пересечемся, а, Шики?

Только отдышаться бы.

Часть 4

Выше, выше, выше!

Через четыре ступеньки, цепляясь за перила, преодолевая целый пролет в три шага!

Выше, выше, на крышу!

Пульс зашкаливает, рукоять ножа выскальзывает из взмокших пальцев, перехватываю удобнее, едва не роняю… Останавливаюсь.

Прислушиваюсь – и только грохот сердца за ребрами… Ни приближающихся шагов, ни лязга металла, ни… Хлопок двери!

Резкий выдох, взглядом про обшарпанной, некогда голубой стене мазнуть, и снова.

Вверх!

Кроссовка едва с ноги не сваливается. Запинаюсь, наступив на развязавшийся шнурок, и теряю драгоценные секунды на то, чтобы наклониться и спешно затолкать его за язычок.

Стены страшные, с выбоинами и проглядывающей местами арматурой, с выбитыми дверями, повисшими на разболтанных верхних петлях, с зияющими провалами прямо в голубое, незатянутое тучами, что дикая редкость для Тошимы, небо вместо окон.

Не разбираю, какой этаж, не разбираю, сколько ступеней осталось позади, но дыхалка явно подводит, и, сжав зубы через силу, взлетаю на последний этаж. Мечусь по узкой лестничной клетке, думаю уже было забиться в одну из брошенных, оставшимися незапертыми квартир, но почерневшая лестница и приоткрытый люк привлекают куда больше.

Взбираюсь максимально быстро, старательно придерживая тяжеленную крышку, чтобы не хлопнула, сразу же меня сдав, и по-пластунски забираюсь на крышу.

Закатное солнце слепит, вот-вот плюхнется за линию горизонта, и небо не такое уж и голубое, как мне виделось через провал в стене.

С оттенками багрового, размытого розового, желтоватого.

Цвета замытой крови.

Озираюсь по сторонам, под тонкими подошвами хрустит мелкий мусор, а единственное сооружение, за которым можно спрятаться, – это старая, облезлая, не то облицованная листами жести, не то просто выкрашенная в какой-то непонятный цвет будка.

Возможно, трансформаторная; возможно, узнаю наверняка, когда эта древняя хрень ебнет меня разрядом в двести двадцать.

Вряд ли, конечно – район полностью обесточен, но стараюсь не прижиматься к ошарпанной поверхности.

Передышка.

Мышцы сводит, ладони липкие, футболку тоже, кажется, выжать можно.

Передышка… Ни звука шагов, ни лязга лестницы.

Не пошел следом?

Не рискую высовываться, жадно дышу широко раскрытым ртом и все жду. Шороха, скрежета, оклика.

Ничего.

Минуты капают, первый страх отступает, и я осторожно высовываюсь, в любую минуту готовый принять удар на лезвие ножа или отскочить назад, но на крыше по-прежнему никого нет.

Только предчувствие, ощущение внимательного, тяжелого взгляда не исчезает, зудит между лопатками.

Передергиваю плечами, сглатываю, осторожно огибаю будку, почти делаю полный круг, как шестое чувство сиреной вопит. Оборачиваюсь и тут же падаю на колени, перехватывая рукоять двумя ладонями, чтобы отразить удар.

Лезвие о лезвие.

Сталкиваются.

Высекают искры.

Сглатываю, ощущая, как сводит мышцы, и медленно, сантиметр за сантиметр уступаю, и только блестящее стальное полотно нихонто перед глазами. Только на него смотрю.

Рывок!

Толчком выпрямляю руки, увеличиваю дистанцию и, отскочив назад, пригнувшись, ухожу от нового выпада.

Буквально над головой!

В сантиметре!

Не рискую подходить ближе, кружим, и взглядом куда угодно, куда угодно, только не на лицо.

Поднявшийся ветер трепет полы длинного плаща, вьется вокруг вихрем, мелкой пылью застилает глаза.

Прикрываю лицо, лезвие на уровне глаз.

Отступаю, захожу с левого бока, примериваюсь и, выгадав момент, пытаюсь ударить по ребрам, не ножом даже, костяшками бы зацепить, но предсказуемо пролетаю мимо, а вдогонку летит унизительный тычок крепкими ножнами.

По бедру вскользь проходится, омывает тупой болью, но удерживаю равновесие, припадая на правую ногу.

Презрительная усмешка тоже – не ранит, но по самолюбию бьет.

Сжимаю челюсти и, вскинувшись, встречаю его взгляд.

Прищуренные алые глаза откровенно смеются надо мной, плещется в них что-то дьявольское, хитрое.

Вызов.

Огибаю, делая полукруг, и примериваюсь, выискивая слабые места.

Азарт в глотке плещется, даже болью не спугнуть.

И он тоже… Внимателен, изучает и усмехается, вдруг резким движением зачехляя лезвие.

– Только идиот станет прятаться на крыше. – Интонация взгляду под стать, но не царапает, как должно бы.

Возвращаю ухмылку и пытаюсь провести обманный маневр так, чтобы поднырнуть под руку и ударить уже со спины.

Тщетно.

Теперь по пояснице проходится.

Рифленой подошвой ботинка, блять.

– Издеваешься? – шиплю и пячусь назад, как каракатица, до судороги в пальцах сжимая бесполезный нож.

Пятка натыкается на низкий борт лишенной ограждения крыши. Спешно оборачиваюсь, прикидывая ширину, и запрыгиваю на него.

Кренит назад, удерживаю равновесие и замираю. Ты тоже.

Складываешь руки на груди, и ехидно вскинутая бровь режет не хуже прикосновения лезвия.

– Наигрался? Теперь отдай.

Разыгрываю недоумение даже быстрее, чем успеваю понять, о чем идет речь. Глаза округляются, и лицо приобретает удивленное выражение, как если бы Кеске, краснея и бледнея, признался вдруг, что все еще девственник.

– Пинок вернуть?

Хмыкает, и очередной порыв разгулявшегося ветра сметает мелкий сор к борту и ненавязчиво подталкивает меня назад, примеривается как бы ударить в грудь.

Несильно, словно пробуя, удастся опрокинуть или нет?

– Мало все? Нарываешься?

О да. Мне определенно мало. Все кости целы, и ни одного серьезного ушиба нет.

Отдышаться немного, ощущая, как тянет под ребрами, сжимая грудную клетку, и, отбросив все лишнее, мешающие мысли отодвинуть на задний план, спуститься назад.

Насмешливо изгибается черная бровь, сам с места не двигается, всем своим видом излучая самодовольство и мерзостную снисходительность.

Замахиваюсь.

Лезвие встречает ножны.

На этот раз быстрее все. Сильнее. Больнее.

Действительно только играет со мной, отступает, лениво отмахиваясь, и это не может не злить.

Бесит, заставляя плотнее стиснуть зубы и выгадывать, каждый шаг свой просчитывать, и когда короткое лезвие цепляет его плечо, оставляя кривой росчерк, довольно щурится.

– Умница, – роняет вместе с кивком головы, небрежно, как выслужившейся собаке, и ярость опутывает.

Налетаю сбоку, пытаюсь добраться из-за спины, но все одно. Глухая оборона и ни единой попытки задеть в ответ.

Прыжок назад.

Дистанция в какие-то два метра.

Отираю лоб рукавом куртки, жалея, что не так просто вычистить агонизирующие легкие.

– Прекрати. Меня. Жалеть, – четко, рубя паузами и сочащейся затаенной злобой, выплевываю, упрямо задрав подбородок, а сам ощущаю, как коленки трясутся.

Короткая схватка вымотала, вспыхнувшая ярость окончательно посадила мои батарейки. Но продолжаю стискивать рукоять, и плевать, что того и гляди выскользнет из мокрой ладони.

В глотке першит, под диафрагмой словно кишки в клубок спутались.

И взглядом уже изучающе, без насмешки, чуть склонив голову набок, и тонко улыбается, на мгновение прикрыв глаза.

Звук, с которым лезвие покидает ножны, отпечатывается намертво, паяльником на подкорках, лязгом на внутренней стороне черепа.

Бликует в последних лучах закатного солнца.

Пригибаюсь, отводя одну ногу назад.

Смотришь совсем иначе теперь, оглаживаешь, и в алых глазах, опасных, будоражащих, мелькает нечто такое, что пугает куда больше физической боли или унижения.

Нежность.

Сглатываю, мышечный спазм неприятно прокатывается по горлу, и больше не медлю.

В этот раз мой выпад первый.

Это не похоже на танец, это не похоже ни на один из боев в «Бл@стере».

Сталь о сталь.

Искрами.

Надсадным стоном металла.

Сталь о сталь…

Тяжелым ботинком по голени, оставляя на светлой ткани след; локтем по солнечному сплетению, сквозь плотную куртку ощущая, как в грудину вминается единственный крест.

Горячо, смазано, огибая полукругом, и снова контакт.

Острозаточенного металла и взглядов.

Секунды лишь.

И болью сознание заливает, слепну, все окрашивается в черный, едва не падаю, неосмотрительно вытягивая руку в поисках опоры, и… Кончено.

Слишком быстро.

Перехватывает за запястье, выбивает нож, заламывает, дергая на себя. Сглатываю и, дернувшись, замираю: холод лезвия щекочет кожу прямо под кадыком.

Ощущаю, насколько близко находится сталь: одно неосторожное движение и… Почти физически чувствую, как мокнет ворот футболки, впитывая в себя струящееся красное.

Вздрагиваю от прикосновения пальцев, задирающих футболку, но только дергаюсь, чтобы оттолкнуть руку, как слышу насмешливое «ц-ц-ц», которым грозят непослушным детям.

Поджимаю губы.

Невесомо, почти без нажима оглаживает свежий, только-только зарубцевавшейся шрам. Плотный, грубый, все еще шероховатый.

Пробует затянутыми в латекс пальцами, вздрагиваю, представляя, как мог бы попробовать языком.

Делает шаг вперед, я послушно переставляю ноги тоже.

Подводит к чертовой облезлой будке и отводит лезвие. Тут же опускаю подбородок вниз, сглатываю и собираюсь было уже обернуться, как нихонто падает на гравийку, а моя правая рука попадает в железные тиски.

Сжимает до тупой боли, на грани звонкого хруста, и неторопливо заводит за мою спину.

Шаг, и буквально в затылок дышит.

Держит за заломленное запястье, выгибает дугой и, навалившись всем весом, давит, не позволяя нормально выдохнуть.

– Наигрался? – возвращаю реплику, и усмешка застревает в глотке, потому что разворачивает, освобождает кисть, но тут же хватает за волосы, дергает, оголяя беззащитную шею, и порывисто, рывком проводит по ней горячим языком.

Останавливается возле уха, больно прикусывает мочку и, влажно мазнув по раковине, шепчет:

– Давай, мышонок, не ломайся.

– Мы все еще о твоей цацке?

Колено, впечатавшее мне в живот, тоже не становится неожиданностью. Но от этого не менее больно, роящихся красных вспышек вокруг становится много, легкие сжимаются от недостатка кислорода, и я давлюсь оборванным вздохом, пытаясь согнуться и пережить это.

Не позволяет.

Явно наслаждается происходящим, и вторая обтянутая черным латексом ладонь лениво проходится по моему бедру.

Отталкиваю ее и тут же получаю в зубы.

Клацают, цепляются за язык, и безумно хочется сплюнуть в сторону, слишком явным становится металлический привкус.

Закрываю глаза, пытаюсь расслабиться, выгадывая подходящий момент для того, чтобы отодрать чертову клешню от своего затылка и, если повезет, подхватить меч первым.

Если повезет.

Наивный.

Заведомо знаю: уже проиграл.

– Присмирел?

Сжимаю веки еще плотнее, до слепляющей плотной черноты, и, подавшись вперед, насколько позволяет удерживающая рука, выдыхаю прямо в самодовольную рожу:

– Отсоси.

Закатывает глаза и, к моему удивлению, перестает выдирать мне волосы, но вместо того, чтобы обрадоваться и ляпнуть что-нибудь по этому поводу, я с хрипом хватаюсь за горло, безжалостно стиснутое черной перчаткой.

Двумя руками его запястье, уже не дурачась, сжимаю изо всех сил, пытаюсь отпихнуть – и тщетно. Совсем как в тот раз, совсем как когда негромкое «плачь, умоляй» выкручивало мои внутренности.

Вскидываюсь, всматриваясь в его лицо, в его прищуренные, алые, словно истекающие кровью глаза, и, задыхаясь, вкладываю в этот взгляд всю ненависть, на которую только способен.

Ненависть, которая переполняет слишком быстро.

Сочится из-под век и с каждым новым свистящим вздохом вырывается из стиснутых зубов.

Оглядывает всего, оглаживает каждым взмахом ресниц и вдруг задирает футболку вверх, с неожиданной нежностью проходится по покрытому твердой коркой грубому шву и улыбается, отчего-то тут же смягчаясь.

Пальцы все еще удерживают, но уже не удавкой сжимаются, не позволяют только опустить подбородок, и я, сглатывая, не выдержав, закусываю губу.

Тут же щеки дыханием опаляет.

Близко.

Слишком близко.

Сердце делает кульбит и пытается забиться в глотку. Выдает.

Большой палец нажимает на подбородок, поглаживает его, и я послушно размыкаю губы, не в силах разорвать зрительный контакт.

Еще ближе… Холодным латексом перчатки мазнув по коже, забираясь под футболку, останавливаясь на ребрах.

– Где он, Акира? – выдыхает имя прямо в мой приоткрытый рот, и я плавлюсь. Переламываюсь тут же и, когда наконец-то отпускает, перестает оставлять синяки на моем горле, не двигаюсь ни на миллиметр, остаюсь под властью этого голоса.

Зачарованный.

Не моргая… На расстоянии одного вздоха.

Ну же, теперь-то кто будет первым?

Облизываю губы, не сводя взгляда с его, и, криво усмехнувшись, отвечаю, ощущая, как подрагивают мускулы под его пальцами. Неторопливо оглаживают, с ребер перетекают на бок и сжимаются, уцепившись за тазовую кость.

И вторая ладонь тоже… Прямо рядом с моей головой.

В живой клетке заперт.

– ОН для тебя важен? – Неверными, едва гнущимися пальцами цепляюсь за лацканы плаща, сжимаю так, что костяшкам больно, и, привстав на носки, так чтобы лица почти вровень, договариваю: – Расскажи, верну.

Усмешкой в ответ. Не презрительной, нет.

Неужто заинтересован настолько, что позволишь мне это, позволишь утянуть в эту маленькую игру?

– Думаешь, сам не найду? – На выдохе и взгляда не поднимая, только на губы.

И ритм в венах такой же, как во время недавней драки. Шкалит. Барабанной дробью в висках.

С ума схожу.

Только прищуренные в насмешке, алые угольки напротив.

– Приглашения ждешь? – стараюсь говорить в тон, кривясь и копируя интонацию, но жалко, как же жалко выходит.

Тупо, откровенно нелепо и… Наплевать.

Потому что наконец-то перестает оценивающе разглядывать, словно примиряясь, подхожу ли я для чего-то кроме насмешек, словно в его голове только что с щелчком вышел из строя заведенный таймер.

Ладони на моих задних карманах обе. Шарят, ощупывая, тискают мой зад и мимоходом проходятся по пустым передним, большими пальцами оглаживая шлевки.

Стискивают, тащат на себя, подкидываюсь, и спустя секунду мои ноги больше не касаются крыши.

Вплотную, горячий. Бедрами сжимая бока, ладонями – плечи.

С ужасом понимаю, что больше не разожму.

В его глазах отражается тоже.

Молчим, и страшно до одури, страшно, как если бы над пропастью последний шаг. Как если бы уже на одной ноге балансируя. Как если бы… Вздрагивает, отворачивается к люку и, сморщившись, ставит меня назад.

Все еще придерживает, сжимая бока, я, кажется, его тоже, пусть и без надобности, но пальцы нервно теребят отстрочку ворота на плаще.

И я вдруг думаю, что, пожалуй, стоит рассказать ему все. Рассказать про ЭНЕД, Эмму и ее дружка, рассказать про то, что нахер мне не уперся титул Иль Ре. Рассказать про…

Отступает и одним слитным движением наклоняется, чтобы поднять меч, и оборачивается к брошенным ножнам.

Ни слова не говорит, направляясь к краю крыши, аккурат туда, где я сам не столь давно балансировал.

– И что, все? – кричу в спину, и он, уже глянув вниз, оборачивается и, усмехнувшись, роняет небрежное «Еще навещу тебя, не переживай».

Шаг и… Исчез.

Вздрогнув и проморгавшись, бросаюсь следом и, высунувшись вниз, замечаю почти развалившийся балкон двумя этажами ниже. Ни души, только ветер туда-сюда шпыняет словно тряпичную, повисшую на верхней петле дверцу.

Качаю головой, прикидывая, когда настанет это его «позже», и, дернувшись всем телом, оборачиваюсь к лязгнувшему люку, инстинктивно вцепившись в пустые ножны.

Проклятье!

Бросаюсь к поблескивающей полоске металла и успеваю схватить прежде, чем крышка откинется, а в квадратном проеме покажется светлая макушка.

– А, вот ты где! – выдыхает Рин и ловко взбирается наверх.

Так вот почему великий Иль Ре предпочел скрыться? Неужто услышал?

Киваю, отчаянно стараясь привести в порядок и хоть как-то структурировать весь тот адовый ад, что сейчас разрывает мне череп.

Неужто я так попал? Попал даже круче, чем думал, когда в ужасе хлопнулся на задницу, окруженный изувеченными сталью трупами.

Оборачиваюсь к люку как раз в тот момент, когда следом за мелким на крышу взбирается Кеске. Прежний, неуверенный в себе, с мягкой улыбкой и взъерошенными волосами.

– И где он? – Мальчишка вцепляется в меня, как клещ, и в его голубых глазах мелькает нечто, отдаленно напоминающее маньяческий блеск.

Смутно знакомый мне уже.

Разумеется, ему интересно, куда делся ночной ужас Тошимы, вынырнувший из ниоткуда и обративший меня в позорное бегство.

Правда, петлять между опустевшими, пострадавшими от времени и мародеров высотками я решил совсем не для того, чтобы скинуть его с хвоста.

Вовсе не его скинуть.

– Понятия не имею. Должно быть, потерял меня, не добрался до крыши.

– Только идиот станет прятаться на крыше, – тут же фыркает Рин и, уцепившись за мою руку двумя своими, щурится вдруг, улыбка медленно тает, растворяется, покидая его лицо, а взгляд становится колким.

Осматривает меня, словно может просветить насквозь, и мне отчего-то хочется вжать шею в плечи. Шею, которая все еще пылает, горячая там, где ее касались язык и отнюдь не нежные губы.

И мне остается только надеяться, что он не оставил следов, багровых пылающих меток.

Неосознанно касаюсь отстрочки куртки и, отдернув ее, провожу пальцами по груди и ребрам, якобы осматривая на предмет повреждений, а на деле же мельком, едва зацепив край внутреннего кармана, прощупываю его и, ощутив твердые грани металла, успокаиваюсь.

Ты же не за ним приходил, верно?

Не верю, что не нашел бы, разве что только не хотел найти.

– Эй, развисни уже! – Машет ладонью перед моим лицом Рин и буксирует к люку.

Не сопротивляюсь, переглядываюсь с Кеске и ободряюще киваю ему, мимоходом касаясь его плеча.

Мол, все будет хорошо, друг.

И уже ступая на лестницу, спускаясь вниз, я снова прокручиваю эту фразу, беззвучно повторяю ее, пробуя на языке.

Фразу, сказанную двумя разными голосами.

Только идиот станет прятаться на крыше. Все верно. Идиот, который хочет быть пойманным.

***

-Рин!!! – Со всех ног следом бросаюсь, инстинктивно прижимая ладонь к ноющим ребрам, по пятам за юрким мальчишкой, отставая буквально на три шага до самого белого дома.

Останавливаюсь на перекрестке перед зданием, дышу едва-едва, каждый вздох легкие почти режет.

Пробую позвать еще раз, но словно не слышит, словно онемел и оглох разом, перемахивает через высокий забор и, бросив что-то охране, скрывается за входной дверью.

Прекрасно, а мне теперь что?

Что?!

Крик безмолвный, незримый, расколовший лишь мой собственный череп мигренью надвое, и чтобы хоть как-то прийти в себя, мельтешащие звездочки успокоить, обхватываю себя руками и присаживаюсь на корточки.

Маленькая передышка перед решающим броском.

Только в какую сторону? Теперь как?

Мальчишка, отчаянно жаждущий поединка с Иль Ре, наконец собрал все жетоны: последний недостающий Валет сорван с моей связки.

Вдох-выдох… Легкие опаляет.

Что теперь мне…Что?

Зарождающаяся паника голову так и кружит.

Теперь, когда я знаю, с кем так жаждет сразиться Рин, теперь, когда я не смог его остановить. Что теперь?

Отбойным молотком прямо в затылке бьется.

Если не вмешаюсь, он умрет? А если вмешаюсь, тогда кто? Или отпустишь? Меня? Его? Обоих?

Выдох… Внутри особняка явно что-то происходит, красный бархат занавешивает окна в комнатах, одна за одной… Дышать.

Пальцы находят ножны.

Грубая кожа под пальцами придает уверенности, и я, абсолютно неуверенный, что поступаю правильно, следую за Рином.

– Гуляй, парень! Арбитро сейчас не принимает! – выкрикивает один из множества обладателей безликих масок, и я накидываю капюшон на голову. Пальцы пробуют тонкие перекладины на запертых воротах.

Ну… Началось.

Вспышкой адреналина обжигает нервы.

Подпрыгнув, подтянуться и резво перебраться по ту сторону кованного частокола. Вырубить первого масочника, выбить пистолет у второго и ударом в челюсть уложить спать.

Медлительные. Полагаются на оружие и собственную неприкосновенность.

Выходит слишком легко, и я, уже ожидая подвоха, оказываюсь на крыльце в два прыжка. Толкаю двери и… в холле пусто. Должно быть, все на втором этаже.

Подвоха… Наверняка оттого, что слишком просто уж все выходит. Слишком просто с обычными, необдолбанными каплей или невесть какой адской дрянью, что на глубине алых глаз так и плещется.

По лестнице, цепляясь за перила, отталкиваясь от них, чтобы придать телу большее ускорение, и уже на втором этаже спешно пригнуться, уходя от первых, почти наугад выпущенных пуль.

Обхожу первых двух; на себя дернув, прикрываюсь от выстрелов третьим, толкаю его на четвертого и бросаюсь к массивным, больше не опутанным толстой цепью створкам.

Петляя, не по прямой. Правую руку задевает одна из пуль.

Слышу только треск ткани и ощущаю, как обжигает плоть.

Врезаюсь в двери со всего ходу, наваливаюсь всем весом и, распахнув, оказываюсь внутри.

Замираю, невольно распахнув рот.

Колизей…

Топот ног за спиной совсем близко, высокий вопль Арбитро где-то над головой, и успеваю только один вздох сделать, глотнуть напитанного запахом застарелой пыли воздуха.

По сколотым ступеням вверх, на арену.

Один только Рин. Двери по ту сторону круга все еще заперты. Все еще… Но засова нет. Уже ждут.

Во все глаза смотрит на меня, но отчего-то вдруг качает головой и морщится. Тут же стряхивает это с себя, становится предельно собранным и вытягивает перед собой нож.

– Свали.

Вскидываю голову вверх, покосившись на многочисленные трибуны и единственную занятую ложу.

Отчего-то Арбитро кривится и жестом велит не стрелять ввалившейся следом охране, качает головой на краткий вопрос Киривара и опускается назад в кресло.

Оборачиваюсь к мальчишке и пытаюсь схватить его острый локоть, но едва не лишаюсь кисти, вынужденный спешно отдернуть ее, чтобы не подставить под мелькнувшие клинки коротких сай.

– Рин, прошу тебя…

Упрямо сжимает зубы и мотает головой, от чего светлая челка застилает ему глаза. Его губы дрожат. Пальцы тоже.

– И я прошу. Свали.

– Рин…

Скрип дверей.

Медленный. Надсадный. Неотвратимый.

Словно стон, тупым напильником проходится по венам, и я чувствую, как в жилах стынет кровь.

Не должен стоять на арене. Не хочу.

Звук шагов… Метрономом.

Поступь узнаю из тысячи.

Оборачиваюсь, сглатываю и, отступив на два шага назад, так чтобы вровень с Рином, выдергиваю нож.

Абсолютно бесполезный против катаны.

Из тени медленно появляется.

На ботинки смотрю, отчего-то страшно поднять глаза вверх.

Трое суток едва прошли, как мы последний раз виделись.

– Значит, ты? – спрашивает отрешенно-холодно, ни к кому конкретно не обращаясь, но Рин слишком взвинчен, чтобы заметить это, и тут же вскидывается, выплевывает слова, словно кристаллизованной ненависти куски:

– Я. Теперь не сможешь от меня сбежать, братик.

Последнее слово сильнее пощечины глушит. В висках звенит, тут же вскидываю голову, и должно быть, в моих глазах чертов вопрос так и плещется, потому что стоит только взглядами встретиться, как на бледных губах появляется едва заметная, едва ли кривой линией обозначенная усмешка, и он опускает подбородок.

Расцениваю как кивок.

Мальчишка разминает шею, нервно стискивает рукояти своих кинжалов и скользяще, почти не отрывая ног от пола, отступает назад.

Тяжелые ботинки наоборот.

Два шага вперед.

Теперь я между ними.

Растерянный. Вполоборота стою, не рискую ни к одному из них повернуться спиной.

Левый бок омывает ничем не прикрытым отчаяньем Рина, правый же едва ли не физически коченеет, коснувшись презрительного равнодушия.

– Отойди, – в очередной раз просит мелкий, только на этот не вижу его глаз, вообще ничего кроме подрагивающего подбородка не вижу.

Пальцы только сильнее сжимают привычную рукоять.

– Не терпится передать привет команде? – холодно, словно мраморная статуя, интересуется вдруг Шики, и Рина едва ли не выламывает.

Подгибаются тощие коленки, локти отводит назад, и словно изломанная шарнирная кукла весь.

Развалится.

– Не терпится вскрыть тебе глотку, мразь, – отвечает отрывисто, словно ему тяжело дышать, словно каждый слог раскаленным углем скользит по корню языка и скатывается в пищевод.