Текст книги "Отдышаться бы (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Часть 3

Раз, два, три… Четвертый у стены, подпирает кладку вышарканным плечом старой кожаной куртки. Руки в карманах, капюшон на голове. Вижу только невероятно ярко сверкающие глаза и вздувшиеся на висках вены.

Пячусь назад, уже понимая, что поздно, что давно заметили и просто так от обдолбанных нариков не уйти. Понимаю, но все равно отступаю, привычным движением нащупывая ножны.

Хруст гравийки под подошвами тяжелых военных ботинок. Двое в камуфляже, другие – в затасканном шмотье, которое им явно не по размеру.

– Ну куда же ты, красавчик? – ухмыляется тот, что ближе всех, сжимая губами измусоленную сигарету. Ухмыляется так, что я механически отмечаю отсутствие у него двух коренных зубов слева. Только вот, интересно, зачем мне эта информация сейчас? Составить фоторобот после?.. После того, как эти четверо растащат меня по подворотне…

Игнорирую реплику и короткие издевательские смешки. Соображать приходится быстро.

Тип в капюшоне смачно сплевывает и без лишних слов выхватывает из кармана заточку. Даже в потемках видно ржавчину на рукояти, и не надо быть гением, чтобы догадаться…

Не спешу выдергивать свой нож, все пячусь, пытаясь вырулить из узкого переулка, куда я свернул, удирая от далекого звона багнак сумасшедшего карателя, и поплатился за спешку.

Шансов мало. Крайне мало. Понимаю, что мне физически не отмудохать четырех здоровых мужиков под допингом, но и сбежать я тоже не смогу. Уверен: тут же нагонят, удар в спину и все закончится.

– У меня всего пара жетонов, – проговариваю, на всякий случай давая понять, какой скудной будет добыча.

Недружный гогот заставляет меня сжать зубы и, черпая уверенность, провести пальцами по рельефной рукоятке ножа.

– Можешь расплакаться, дорогуша. Глядишь, поможет.

И снова смех.

«Плачь, умоляй…»

Тут же произносит у меня в голове другой, куда более равнодушный голос.

«Возможно, тогда…»

Сжимаю челюсти и выхватываю нож.

Умолять? Черта с два.

Умолять… Не мусор.

Осознаю и вздрагиваю. Осознаю, насколько знакомо прозвучало это в моей голове. Не из моих уст. Не мои слова.

Свист и улюлюканье, звон сломанных тонких ампул.

Сглатываю.

– Эй, ты, – кивает парню в капюшоне тот, что с бычком в зубах. – Каратели шатаются в соседнем районе, попали за ними с крыши.

Тот коротко кивает и, сплюнув, скрывается в закоулке. Отчетливо слышится, как скрипит пожарная лестница.

Что ж, трое. Уже лучше.

– Слушай, милашка, – тянет тот, что левее, с немытыми слипшимися патлами, – Может, отсосешь, и я оставлю тебе пару зубов?

Черта с два я попадусь на такую примитивную провокацию.

Пригибаюсь, смещая центр тяжести, и вместе с этим ладонь поудобнее перехватывает рукоять, так чтобы лезвие оказалась на уровне моей груди. Сердцебиение сбивается на миг, замирает, запинаясь о собственный ритм и… скачками кривой кардиограммы вперед, быстрее. Кровь шумит в ушах, с бешеной скоростью растаскивая адреналин по уже порядком окоченевшему телу. Усталость отступает.

– Ну давай, мразь, – цежу сквозь зубы и киваю тому, что так и не сплюнул эту раскисшую, кажется налипшую на губы мерзость.

Кривится и выверенным движением цепляет кастет. Разминает пальцы и… бросается вперед, словно бешеный носорог. С такой же силой и безграничной звериной тупостью. Легко уклоняюсь и лопатками прижимаюсь к влажной кладке, чтобы не поворачиваться спиной к двум другим. Оба пока не двигаются, выжидают.

«Носорог» разворачивается и идет на второй заход, занося тяжелый кулак над головой, другой рукой прикрывая грудину.

Зря. Я ниже, а значит…

Отклоняюсь вперед, чтобы оставить пространство для разворота и, замахнувшись, легко впечатываю подошву своего кроссовка в его живот. Сгибается напополам, пятится и, запнувшись о выкорчеванную из заколоченного окна доску, звучно шлепается на задницу.

Относит на пару метров, снова спиной к крошащемуся кирпичу.

Загнан в угол – плохо. Спина закрыта – хорошо. Вот только плюс на минус в итоге не дает плюс.

Подключаются еще двое, и все разом усложняется. Третий очухался спустя несчастный десяток секунд – сказывается действие райна. Я и не уверен, чувствует ли он боль. Что-нибудь вообще.

Дышать, не сбиваясь с ритма. Не пропустить ни вздоха.

Снова мелькает мысль о побеге, но понимаю, что вымотан и не продержусь долго.

Удар! Ухожу в последний момент, и кулак врезается в кладку. Туда, где только что было мое лицо.

Камень крошится, пахнет солью.

Выворачиваюсь, пытаясь вырваться из круга, и подставляю левый бок, куда тут же впиваются чьи-то костяшки. Едва вспышка в сознании – тут же блокирую ее, чтобы не задохнуться от боли, чтобы не замечать… Как снова, уже в голову, в висок.

Чей-то смех. Воняет кислятиной. Должно быть, из открытой пасти. Картинка плывет, ноги не держат…

Разумеется, пропускаю следующий, кастетом, прямо по сжимающим рукоять ножа пальцам.

Разжимаются рефлекторно.

Последний из этой серии – в подбородок.

Падаю, как подкошенный, пытаюсь удержать равновесие на коленях, но заваливаюсь вперед, и от того, чтобы позорно грохнуться в грязь лицом, меня удерживают только дрожащие вытянутые руки. Правая пылает. Не вижу, но чувствую, как опухают перебитые фаланги. Может, и сломал пару, не знаю.

Важно ли сейчас? Важно ли, когда лицом вниз, когда сам как… мусор.

– Какая ты буйная, красавица, – тянет тот, что в тяжелых ботинках военного образца; больше ничего не вижу, кроме фактурной рифленой подошвы, которой он, примериваясь, наступает на мои пальцы.

Легонько, почти не давит. Сжимаю зубы. Знаю, что вот сейчас, сейчас…

Другой наклоняется и хватает меня за подбородок, вынуждая поднять лицо.

От вони комок подкатывает к горлу. И тут же к глотке оказывается приставлено лезвие. Так плотно, что, дернувшись, я имею все шансы вскрыться.

Еще крепче сцепить челюсти. Молчать, только молчать.

– Истеричная сука.

Поднимает мой нож и, присев на корточки, разглядывает лезвие:

– Хороший. Острый.

Быстро моргаю и тут же снова распахиваю ресницы, едва справившись с искушением закрыть глаза и не видеть.

Встает, обходит меня, останавливается сбоку и, нагнувшись, замахивается.

Кусаю себя за щеку.

Бедро обжигает. Чувствую не боль даже, а то, как быстро намокает штанина. Чувствую пальцы, которые растравливают свежую рану, пытаясь расширить ее ногтями.

Обходит снова, останавливается напротив меня и демонстрирует ладонь, перепачканную багровой кровью. Ее так много, что капает с засаленного рукава куртки.

Широко щерится и, высунув язык, касается им указательного пальца.

Едва ли не торжествую в этот момент, только чудом сдержав мстительную ухмылку. Давай, тварь, что же ты так мало…

– И как на вкус? – спрашивает голос того, что держит рукоять лезвия у моей шеи.

– А ты попробуй, – не сдержавшись, выплевываю в ответ, и все они заливаются диким хохотом.

Внимательно вслушиваюсь в это хриплое лаянье, старательно не обращая внимания на все больше немеющую конечность и подбирающийся холод.

Закашливается.

Замираю и даже не дышу, ожидая подтверждения своей догадки.

Кашель нарастает, становится непрерывным, булькающим, и ублюдок сам валится на колени, побагровев и сжав глотку руками. Задыхается, как и в ТОТ, первый раз.

Значит, верно… Я убил.

Лезвие отклоняется на сантиметр от кожи, и я, дернувшись, отбиваю удерживающую рукоять руку и вскакиваю на ноги, едва не завалившись снова от подкосившей жгучей вспышки.

Плевать!

Буквально прыжком оказываюсь за спиной нарка с кастетом и, вцепившись в его шею, с хрустом ломаю позвонки. Заваливается на брусчатку уже безвольным мешком костей. Мертвым мешком.

Один на один.

У него – нож, у меня – лишь саднящие пальцы и выведенная из строя правая рука, плетью повисшая вдоль тела. Я ранен, он – нет. Минус на минус…

Замешкался, не понимает. От одного тела к другому взглядом…

Подбираюсь ближе. Решение приходит неожиданно быстро. Замахивается ножом, и я, намерено подставившись, позволяю ему всадить лезвие мне в бок так, чтобы скользнуло по тканям, но не коснулось органов – иначе не отнять. Отшатываюсь назад и, выдернув железку, тут же оказываюсь рядом с ним, чтобы всадить под ребра, по рукоять утопить в крови и так и оставить ее там, оттолкнув тело, все еще таращащее в удивлении глаза.

Как в замедленной съемке: кровь окрашивает его подбородок, струями стекает на грудь, и… я понимаю, что только что сделал.

Запоздало. Осознание. Вместе с болью.

Слишком быстро произошло. Отшатываюсь назад, подволакивая поврежденную ногу, и едва не спотыкаюсь о тело того, кто склеил ласты первым. С опухшим фиолетовым лицом и огромным вывалившимся языком. Он так и не разжал стискивающие горло пальцы.

Знать бы еще, знать бы наверняка, почему так. Почему моя кровь…

Морщусь, понимая, что картинка прилично плывет, и опускаю взгляд вниз. Карман куртки пропитался кровью, и она, просачиваясь, капает на штанину. Поморщившись, приподнимаю ткань, чтобы убедиться, что рана не слишком серьезная, и вспоминаю про еще одного, в капюшоне.

Что будет, если он вернется? И его тоже?..

Сглатываю, но в глотке все равно сухо.

Кое-как согнувшись и зажимая рану рукой, поднимаю нож и, обтерев его о некогда светлые джинсы, возвращаю в ножны.

Уходить. Скорее уносить отсюда задницу и, забившись в отель, зализывать раны.

Правая кисть отказывается функционировать, и сразу не поймешь, ушиб или переломы. Сразу и не поймешь, что произошло…

Оглядываюсь еще раз.

Раз, два, три… Четвертый на крыше. Повезло ему или мне?

Выдыхаю, и ребра отчего-то сковывает тупой опоясывающей болью.

Пропустил удар? Или просто… отдышаться бы.

***

Стоило бы передвигаться быстро, держась в тени. Но относительно первого мне не позволяют кровоточащие раны, а второе… Именно желание остаться незамеченным завело меня в ту проклятую подворотню.

Поэтому шатаясь, словно пьяный, тащусь по главной улице. Пустынной, как и вся Тошима. Пустынная, но отнюдь не заброшенная, не покинутая. Проклятая. Проклятая вечным непрекращающимся дождем, реками крови и Иль Ре. Только проклятие ли это? Проклят ли тот, кто вырезает гниль?

Отрицательно мотаю головой, отгоняя от себя чертову прорву неправильных мыслей. Мне нельзя так думать, мне вообще нельзя о тебе думать. Хотя бы потому, что я не сопливая дурочка, которая верит в принцев и в то, что сиськи действительно вырастут. Хотя бы потому, что меня послали в эту дыру снести твою башку, занять твое место. Ты, наверное, и тогда будешь ухмыляться, а губы застынут, выплюнув презрительное «мусор». Да, скорее всего так и будет, когда мы встретимся в колизее… А если ты? Что, если ты срежешь мою тупую головенку, что вероятнее всего? Будет ли мне страшно?

Поднимается ветер, пробирает до костей. Втягиваю голову в плечи и, накинув капюшон, невольно шмыгаю носом.

Выходит, все же сопливая.

Боль в пояснице давит вырвавшуюся было усмешку.

Не думать. Вообще ни о чем не думать, ибо как только в моей голове начинают крутиться шестеренки мыслительного процесса, так наваливается все разом. «Игура», то, что случилось с Кеске, потому что я не смог… Не смог уберечь его и позволил остаться в городе. За то, что поддался слабости. За то, что так жаждал отвлечься, сбросить груз хотя бы на пару часов. За то, что ввязался в игру, которую затеял ты. Или я? Кто из нас? И когда это началось? Когда я дал тебе на барной стойке или когда ты ушел, ляпнув что-то о моих глазах?

Помню каждое мгновение. И ядовитое «мразь всегда пресмыкается», и вкус твоей кожи.

Особенно вкус. Пару недель прошло, а он, кажется, все так же пощипывает язык.

Нельзя было… Понимаю это так же ясно, как и то, что мне придет окончательный пиздец, если не доберусь до отеля как можно скорее.

Только уже ноги не идут.

Только уже выцвело совсем, а за мной тянется приметный след.

Только обманчивую тишину ночи разрезает до боли знакомый лязг. Лязг стальных когтей.

Близко. Слишком близко, чтобы успеть спрятаться. Поздно.

– Киса? – удивленно выдает белобрысый придурок с низко надвинутым на глаза капюшоном. Придурок, вынырнувший буквально из ниоткуда, из неприметного закоулка прямо за моей спиной.

Выдыхаю, прикрывая глаза.

Да вы издеваетесь… Нет, серьезно. Вы, ублюдочные скоты, там, за ближайшей тучкой! Явно кто-то из вас просрал мою задницу в покер и теперь отдает долг.

– Киса-а-а! – куда увереннее тянет любитель экстремального маникюра и обходит меня кругом, грозит мне всей лапой сразу. – Плохая киса!

Нечто тяжелое звучно вписывается в кладку, кроша кирпич. Безошибочно узнаю Мицуко, любимую Киривара.

Двое, значит. Не разделились.

Морщусь, ощупывая бок и зажимая рану. Пальцы уже коркой покрылись, плохо гнутся, вторая рука и вовсе бесполезна – не смогу даже нож выдернуть, не говоря уже о том, чтоб сгруппироваться и уйти от удара стальных когтей или трубы.

Поэтому просто жду, оставаясь на месте. Жду, пока от меня отвалят или же прикончат, наконец. Равнодушие схватило татуированными пальцами за горло и в ближайшее время явно не отпустит, чему я безмерно рад.

Хватит с меня на сегодня.

Хватит. Я сдаюсь.

– И дальше что? – спрашиваю у светловолосого.

Тот явно теряется и чешет растрепанную голову заостренным когтем:

– Что «дальше что»?

Выдыхаю и уже привычно покусываю язык.

– Парень спрашивает, что мы будем делать с ним дальше, дубина! – тут же разъясняет второй каратель своему туповатому напарнику, сдобрив комментарий увесистым подзатыльником.

Белобрысый не остается в долгу и сам замахивается для удара, но, выхватив еще одного леща, успокаивается и опускает руки.

Отмечаю, что у них это выходит уже почти по инерции, эдакий раскатанный до блестящей ледяной корки ритуал, обязательное действо.

– Как что дальше? Не будешь убегать? – кажется, Гунджи даже растерян.

Убегать, конечно. Я бы с радостью.

Киривар соображает быстрее и заливается хохотом, да так громко, что эхо, подхватив этот медвежий рев, утаскивает его далеко в конец улицы.

– Ну ты и дубина. Разве не видишь? Пацан еле держится, только добить если.

Красный капюшон ложится на плечи, а молодой каратель выглядит явно озадаченным.

Боже, он еще и думает…

– Как? Просто добить? Неинтересно же.

– Ты еще губки надуй, клуша.

Вяло переругиваются, и я невольно отмечаю, что они, должно быть, уже невероятно заебали друг друга, но все равно таскаются вместе. Идиотизм. Все вокруг имеет налет идиотизма.

Перед глазами плывет, и я, попятившись, натыкаюсь на стену и едва не падаю, пострадавшей ногой зацепив пустую бутылку. Откатывается в сторону, и ее грохот, кажется, окончательно доламывает мою башку. Нет сил больше.

– Так и чего с ним теперь? Не поиграешь…

– Тогда его, может… того? Как нарушителя и утилизировать по старой схеме?

Дальше уже не слушаю. Слишком смазывается все – сказывается кровопотеря, лишая последних сил. Усмехаюсь даже. Колизей, голова Иль Ре… Ага, как же. Все кончится здесь, на главной улице бывшего Токио. Или не кончится, если произойдет чудо, и меня отыграют назад. Если…

– Да за ногу твою мать, – разочарованно цедит хозяин не дающей осечек Мицуко.

Настолько разочарованно, что я даже открываю глаза. Что, неужели пресловутое чудо, и откуда-то сверху протянули веревочную лестницу?

Чудо, конечно… Не знаю даже, смеяться или плакать. Действительно не знаю, согнуться в приступе хохота или истерически сжаться и взвыть. Потому что очертания высокой фигуры в начале улицы я угадываю безошибочно, как и зачехленную катану в его руке.

Запоздало доносится звук шагов. Настолько четкий, что, кажется, будто вышагивает, стремясь произвести большее впечатление.

Выдыхаю наконец-то, выходит совершенно обреченно.

Ближе и ближе.

Гунджи толкает меня локтем под ребра, чем вызывает приступ отнюдь не эйфории. Морщусь и отползаю назад.

– Слушай, киса, а он случаем не тебя трахает?

Заржать в голос – единственное мое желание. Здравствуй, истерика! В глотке просто нарастают булькающие звуки.

– Трахает. Тоже хочешь?

В ответ – неопределенная усмешка и явное беспокойство на лице. Каратели переглядываются и все же решают остаться, подождать, пока ты не поравняешься с ними.

Я же предпочитаю молчать, не слишком-то вдохновленный приписанной ролью твоей сучки. Но все лучше, чем трупа, если подумать. Потому просто жду, что будет дальше. Жду, но не надеюсь.

Взгляд темных, сейчас отчего-то потускневших, глаз привычно обжигает, вскользь мазнув по моему лицу. На меня, на карателей. Молча, не размыкая губ. Фыркает и разворачивается было, чтобы свернуть на одно из ответвлений улицы.

Я и не ожидал помощи. Разумеется, нет. Не от тебя. Помощь от самовлюбленного больного на всю голову маньяка? Трижды ха!

– Ты идешь? – кидает, даже не оборачиваясь, и я, обеими руками схватившись за протянутую соломинку, отрываюсь от стены и, обходя карателей, ковыляю следом за ним.

– Эй, Шикити! Не наглей, этот пацан…

Нихонто резво выдвигается из ножен на каких-то пару сантиметров, и Киривар тут же затыкает напарнику рот широкой и явно не очень чистой ладонью.

Больше не обращаю на них внимания, не оборачиваясь ни разу, только тащусь за прямой спиной в черном плаще. Тащусь, пока не запинаюсь обо что-то, и в следующее мгновение моя щека отнюдь не ласково касается асфальта.

Шаги все дальше и дальше.

Смыкаю веки и только слушаю. Слушаю затихающее эхо этих шагов.

Едва ли соображаю что-то, едва ли чувствую. Заторможенная усталость не позволяет осмыслить, не позволяет даже самой захудалой мыслишке пробраться в мою голову.

Не хочется двигаться. Так меньше покалывает, напоминает о себе боль.

Не хочется…

Пока совсем тихо не станет.

Пока не отпустит, и моя бедная голова наконец-то полностью опустеет.

Дышать. Только не забывать, только не забывать…

***

Тяжело.

Давит на голову, на лоб, болтами вкручивается в виски.

Нечто липкое и холодное льется на мое лицо и заставляет поморщиться от резкого запаха. И от вкуса, когда попадает на губы. Все еще не могу разобрать, что это. Заторможенно отмечаю только, что явно что-то, что хорошо горит. Виски? Бренди?

Правая скула противно саднит, словно я хорошенько обтерся ей о наждак.

Продолжает капать на лицо, уже стекает по шее, перемещается ниже, к груди, и по тому, как жидкость не находит сопротивления и заставляет кожу покрываться такими же липкими, как и содержимое бутылки, мурашками, понимаю, что тряпок на мне нет, а под лопатками вовсе не твердый асфальт.

Уже интересно… Только бы еще в башке не расцветали фейерверки, а веки не казались тяжелее чугунного моста.

Струйка жидкости тем временем пробирается к животу, и я запоздало понимаю, что сейчас будет. Понимаю и рывком подрываюсь, опираясь на руки и распахивая глаза, с трудом сдерживая злобное шипение, когда алкоголь омыл колотую рану.

Картинка тут же едет, локти дрожат, и я едва не падаю назад, щурюсь, пытаясь настроиться и вернуть зрению резкость.

Первое, что появляется в зоне видимости, это наполовину опустошенная бутылка явно дешевого вискаря и сжимающие ее длинные пальцы.

Жажда напоминает о себе крайне деликатно, просто забравшись шершавыми пальцами ко мне в глотку и как следует ободрав ее.

Выхватываю бутылку и жадно лакаю, приложившись к горлышку. Обжигает пищевод, наполняя пустой желудок, но становится несравнимо легче, когда изодранные до бахромы кромки сознания затираются под действием спиртного.

Падаю назад, продолжая сжимать горлышко пузатой бутыли, затылком встретившись с не самым мягким матрасом, и с удовольствием набираю побольше воздуха в легкие. Разумеется, ребра отзываются тут же. Как и рана на боку – пылает, словно только что ее края оплавили паяльной лампой.

Кошу глаза и вижу, что все не так паршиво, как кажется. Кровотечение вроде бы остановилось, но…

Мои мысли абсолютно равнодушно озвучивает молчавший до этого голос:

– Надо шить.

Тут же меняю положение головы, вскидываясь, так чтобы видеть источник голоса. Впрочем, зачем мне его лицо? Хватило и бледных сжимающих бутылку пальцев.

– А то я сам не догадался… – давлю сквозь зубы, с неудовольствием понимая, что вместе с сознанием возвращаются отнюдь не сказочно приятные ощущения.

Оглядываюсь, стараясь шевелить только шеей, и вижу, что нахожусь в крохотной комнатушке с завешанными пыльными одеялами окнами и единственной тусклой лампочкой под потолком.

– Твои апартаменты?

– Вроде того.

Только сейчас смотрю на него, с опаской замечая, что отмеченную не одним десятком шрамов грудь ничего не скрывает. Кошу глаза и с некоторой долей облегчения натыкаюсь взглядом на застегнутую пряжку тяжелого ремня. Зато на мне вообще ничего нет. Ничего, кроме подсохших кровоподтеков.

Ухмыляется, явно наслаждаясь моим замешательством.

Покусываю губу, ощущая привкус отнюдь не легкого напитка.

– Мы же еще не трахались? – вылетает быстрее, чем я успеваю обдумать. Ну, или хотя бы немного скорректировать. Должно быть, встреча с дорожным покрытием прошла отнюдь не бесследно для моей головы.

– Еще? – с явным сарказмом спрашивает голос, на лицо хозяина которого мне отчего-то не хочется смотреть.

Блестящие кресты – другое дело. Притягивают, не отпускают мой взгляд. Предпочитаю промолчать и просто разглядываю звенья тонких цепочек, а после – шею и подбородок.

– Нужно позаботиться о твоих ранах, – почти мурчит и тут же ладонью стискивает мое бедро, аккурат так, чтобы потревожить и растравить рану.

Дергаюсь и, подавшись вперед, перехватываю его запястье, сжимаю изо всех оставшихся сил, но не могу оторвать от себя, не могу даже сдвинуть. И тогда впервые с момента пробуждения злобно пялюсь ему в глаза. Прищуренные, донельзя ехидные, алые глаза. Чтоб они вытекли…

– Начнем с этой, ты не против? – все с той же ужимочкой уточняет и, наконец оторвавшись от многострадального участка плоти, тянется влево, и там я вижу грубо сколоченную из двух ящиков тумбочку, на которой, выжидая своего часа, стоит глубокая миска с водой, а рядом на салфетке тускло блестит длинная игла с продетой в ушко грубой ниткой.

Кривлюсь и спешно принимаю новую дозу «анестезии». В голову дает, увы, далеко не сразу.

Отнимает у меня спиртное и щедро поливает иглу.

Вдыхаю поглубже и ощущаю, как острие медленно входит под кожу, потом с другой стороны, стягивая края раны.

Первый стежок.

Сжимаю челюсти и, повернув голову набок, едва сдерживаю истерический смешок, когда понимаю, что он мог зашить меня сразу же, как притащил сюда. Но нет, тогда бы мне пришлось пропустить все это, а ты же не мог допустить, чтобы я так легко отделался, верно?

Третий или четвертый стежок.

Ткани немеют, становится не так противно. Закрываю глаза, старательно отвлекая себя целым ворохом не разобранных, скатанных в тугой комок и упрятанных в дальний уголок подсознания мыслей.

Почему ты помогаешь мне? Пусть даже с изрядной долей издевки и явно рассчитывая отхватить кусок в конце. Зачем это? Нравится играть со мной или же ты все никак не можешь насытиться моей дерзостью? Сама мысль о том, что кто-то может не испытывать благоговейного страха при виде твоей задницы, обтянутой черной кожей, заводит тебя, будоражит кровь? Поэтому латаешь сейчас? Поэтому вернулся, когда меня вырубило, и наверняка притащил сюда, закинув на плечо, как мешок с дерьмом.

Усмехаюсь, и игла замирает на секунду.

– Смешно?

– Вроде того.

– Отчего же?

– Хочешь потрепаться?

– Почему нет?

– Потому что с врагами не принято вести светские беседы.

Еще один стежок, натяжение нити. Сколько еще?

– С ними, должно быть, принято жарко трахаться, – как бы так, между делом, произносит даже без ставшей привычной тонкой издевки. От этого не задевает, лишь царапает вскользь.

Хмыкаю и нашариваю бутылку.

Все настолько перемешалось, что стоило бы разобраться, как следует покопаться в себе, но… Я выбираю пьяный угар со всеми вытекающими. Слишком много всего, трещит по швам. Взять передышку.

Забавно, что каждый раз, когда кажется, что вот-вот башка расколется надвое, а небо рухнет, огрев меня по затылку острой звездочкой, я сталкиваюсь именно с тобой. И падаю, падаю, падаю…

– Верно. Тогда зачем притащил сейчас?

– Выглядел слишком жалким.

– В меценаты подался?

– Вроде того.

– Кормил бы лучше кошечек, – проговариваю, ощутив, как резануло чужой жалостью.

Но жалостью ли? Жалеют ли, стремясь сделать еще больнее, помучить как следует?

Заканчивает с бедром и, нагнувшись, перекусывает нитку. Нагнувшись так, чтобы дыханием коснуться моего члена.

Холодок пробегает в районе ребер и, обогнув грудную клетку, застывает где-то под лопатками.

Поворачиваюсь, приподнимаясь, умастив затылок на согнутой в локте руке, чтобы увидеть преотвратную ухмылку и кончик языка, медленно коснувшийся открытой головки. Дразнит, проводит еще раз, и я поджимаю губы.

Понимаю, что, хочу я того или нет… Не так даже – несмотря на то что я не хочу, у меня встанет. Уже стоит, наливаясь кровью, приподнимаясь, касаясь его губ.

Еще одно короткое, почти сухое прикосновение, и он выпрямляется, рывком закинув мою здоровую ногу себе на пояс, подтянув поближе, так чтобы холодная пряжка уперлась прямо в мою задницу, а заклепки впивались в нежную кожу на внутренней стороне бедра.

Лучше тьма. Тьма под сомкнутыми веками. Но так куда острее все, куда мучительнее представлять, а не видеть.

Принимается за вторую рану, склоняется пониже и левой рукой опирается на выступающую бедренную косточку. Неприятно. Но куда неприятнее холодный металл, протискивающийся под кожу.

И то и другое терплю. Терплю и представляю, что будет, когда он закончит.

– А дальше? – срывается само собой, наверное, потому что я слишком увлекся своими мыслями. Увлекся, вслушиваясь во все нарастающий бой барабанов в висках. Все дешевое пойло виновато. Добавим в бочку пару литров усталости, засыплем прогрессирующим психозом, нехваткой сна…

– Когда дальше? – спрашиваешь вскользь, отрываясь от раны, чтобы смочить и протереть иглу чистой салфеткой.

Рана уже почти не кровит, и только когда стежки стягивают ее края, выступают алые капли.

– Когда ты закончишь. Что потом?

Хмыкает, снова прокалывая потерявшую чувствительность кромку кожи.

– Следовало бы наказать тебя за неосторожность.

– Следовало бы?

Язык распух и едва шевелится. Кажется, снова уплываю куда-то, раскачиваясь на легких волнах алкогольных паров.

– Я не стану этого делать.

– Снова милостыня?

– Назовем это благотворительным сексом.

Просто распирает от желания заржать в горло, схватиться за голову и сжимать ее изо всех сил, чтобы не развалилась на части.

Молчу, то и дело покусывая будто бы пластмассовый язык, и просто жду, когда он закончит. Жду и отчего-то прокручиваю в голове все еще раз. С самого начала…

С самого раннего утра, начавшегося с пары глотков воды и пропавшего Рина, с мелкой потасовки за тройку бесполезных восьмерок, с желчного осознания того, что Кеске, возможно, уже не помочь.

Дальше – круче. Каратели. Подворотня, в которой так и останутся лежать уже окоченевшие отморозки. Никогда раньше… Ты был чертовски неправ тогда. Нету его, выбора. Нету.

А теперь что? Теперь я могу сказать, что лучше тебя? Лучше карателей и Арбитро?

– Я бы хотел отмотать назад и вместо всего этого дерьма сразу наткнуться на тебя.

– И что тогда?

– Тогда не было бы этого.

Пальцы слепо шарят по торсу и натыкаются на только что заштопанную, выпуклую, шершавую от грубых ниток полоску на боку. Провожу по ней, надавливаю…

– Всего лишь царапина.

– Всего лишь три трупа.

Нарочито медленно нагибается ко мне, выпускает чертову маленькую спицу из пальцев и, уперевшись ладонями по обе стороны от моей головы, нависает сверху, дыханием касаясь моего уха. Холодно. Отползти бы.

– Твой первый раз, мышонок? – мурлычет с такой сладкой издевкой, что кажется, будто бы треклятый сироп забился ко мне в глотку.

Ладонью упираюсь о его голую грудь и пытаюсь спихнуть вбок, но решимости хватает ровно до того момента, пока подушечки не обожжет. Очень теплый, горячий.

Сглатываю.

Ногти царапают гладкую кожу, натыкаются на плотные полоски шрамов и как-то сами собой скатываются к животу. Сами, не руководил. Я не хотел.

– И что ты почувствовал? – даже его голос оживает, словно оттаивает, стоит только в нем проскользнуть ноткам неподдельного интереса.

– Ничего.

Я хотел бы соврать сейчас. Хотел бы сказать, что мне жаль, что пусть даже мусор…

Вздрагиваю.

Мусор.

Снова. Не мои мысли. Не мои фразы. Не мое подсознание подкидывает.

Страшно ли? Почти.

Потому что, продолжая нависать надо мной, касается губами уха, сухо и совсем коротко, обхватывает мочку и тут же выпускает ее, выпрямившись, вернувшись в первоначальное положение. Вернувшись и так же закинув на себя мою ногу. Сжимает щиколотку. Ухмыляется.

Степлер бы… Прибить навсегда к губам. Чтобы только так. Чтобы только… Ехидная дрянь.

Стискиваю челюсти. Упускаю момент, когда узкая ладонь ложится на мое бедро, рядом с раной. Гладит, скатывается вниз, накрывая и без того не желающий опадать член.

– Как же все-таки мало тебе надо.

– Заткнись и делай уже то, что начал.

– Разрешаешь мне? – вкрадчиво, со скрытой угрозой.

Я знаю этот тон. Знаю, что не стоит игнорировать столь явное предупреждение. Но…

– Да, разрешаю.

Наказание следует тут же. Все теми же прикосновениями. Все теми же… Сильными пальцами безжалостно стиснувшими поврежденную кожу.

Шиплю и, не сдерживаясь, пытаюсь хорошенько пнуть его второй ногой, но перехватывает ступню.

– Тише, глупая рыбка. Швы разойдутся.

– Будешь иметь или издеваться?

Алые щелки вместо глаз.

– Будь умницей и не дергайся.

Кривлюсь и, закрыв глаза, решаю предоставить все ему.

И будь что будет, с меня явно хватит. А гордость… А что гордость, потом соберу в совок то, что от нее останется. Все одно, падать уже некуда. Хватит…

Жаль, что я один так считаю.

Не тянет, раздвигает ноги пошире и, огладив ладонью, задерживается пальцами на мошонке, чуть нажимает на нее, царапает, проводит ногтями по основанию члена… Замирает.

Выше. Но так, словно изучает. Или все же издевается, отмечая прикосновением каждую вену, каждый сантиметр кожи. Не касаясь головки, ведет назад, ниже. Отнимает пальцы и, не церемонясь, заталкивает их в мой рот. Покорно размыкаю губы и, прикусив чуть ниже второй фаланги, неторопливо облизываю их, обвивая языком, ласкаю так, что он просто не может не провести аналогию. Щедро смачиваю слюной, и когда он выдергивает их, прозрачные нити тянутся и, обрываясь, ложатся на мой подбородок.

– Такой послушный…

Улыбаюсь и показываю средний палец.

Ответная реакция предсказуема, как жара в пустыне. Уголки губ приподнимаются вверх, а я оказываюсь насаженным сразу на два пальца. Царапает, больно, но от прокатившейся от макушки до кончиков пальцев волны предвкушения хочется взвыть куда больше.

Падать некуда, Акира. Так давай просто копать вниз, чтобы по самую макушку уйти, чтобы закончился воздух в легких, чтобы…

Сгибает пальцы, неторопливо поглаживая упругие стенки, проталкивает дальше, так что подушечки без труда находят чувствительный комок нервных окончаний. Сжимаюсь весь, когда начинает едва-едва касаться его, гладить, то и дело нажимая ногтями.