Текст книги "То, что нас объединяет (СИ)"

Автор книги: Роушин Мини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Оставалось лишь посочувствовать миссис Брин – при условии, конечно, что та вообще существовала. Трудно представить, чтобы какая-нибудь женщина согласилась выйти замуж за Брина с его невыносимым характером.

Вдобавок – и это, пожалуй, было самым неприятным, – чтобы попасть на вечеринку, Хелен пришлось обратиться за помощью к родителям. Женщина, которая присматривала обычно за Элис, уехала на праздники к замужней дочери, так что у Хелен не оставалось иного выбора, кроме как позвонить матери.

Для нее не было секретом, что родители без восторга отнеслись к ее карьере журналистки. По их мнению, подобное занятие мало чем отличалось от работы наемного музыканта. Не радовало их и то, что Хелен трудилась в сфере, которая традиционно считалась чисто мужской. По словам Кэтрин, среди авторов, писавших для газеты, было всего две женщины.

С другой стороны, она публиковалась в газете, которую ее родители читали уже не первый год. Хелен знала, с каким уважением относится отец к детищу мистера Брина. Кроме того, на свои заработки она с успехом содержала себя и Элис, так что у родителей не было особых поводов для возражений.

– Рождественская вечеринка, – повторила ее мать, – как мило. Разумеется, мы присмотрим за Элис. Тебе есть в чем идти туда?

Хелен едва не ляпнула, что собиралась идти голой, но вовремя удержалась.

– Надену черный брючный костюм.

Тот самый, в котором я была на похоронах Кормака, могла бы добавить она, но тоже удержалась.

– Это старье? Сколько лет ты его уже носишь? Давай мы с отцом купим тебе что-нибудь новенькое.

Все та же привычка швырять ей деньги. Как будто она могла принять их за любовь!

Брючный костюм и правда был старым – Хелен купила его еще до знакомства с Кормаком. Но он вполне сгодится для вечеринки, где она никого не знала. В конце концов, ей было плевать, что там подумают о ней или ее костюме. А ведь не так давно она часами крутилась перед зеркалом, готовясь выйти в свет вместе с Кормаком!

Несмотря на свой отвратительный вкус, вино слегка согрело ее изнутри, сделав этот вечер если не приятным, то сносным. Не слишком большая комната была под завязку забита шумными, смеющимися людьми, которые безостановочно курили и болтали друг с другом. Хелен не успела поговорить ни с кем, кроме Кэтрин, которая, к счастью, взялась присматривать за ней. Помощница босса оказалась старше и массивней, чем представляла ее Хелен. При этом она так и лучилась дружелюбием.

«Мне ужасно нравится ваш стиль, – заявила она Хелен, промокнув свое крупное лицо красным платком. – Вы пишите так оригинально и свежо, и с таким неподражаемым юмором. А ваши рецензии на книги всегда бьют в точку».

Брин, судя по всему, не успел еще почтить вечеринку своим присутствием.

«Он не очень-то общителен, – признала Кэтрин то, что Хелен и сама уже успела понять. – Но он обязательно появится, и тогда я вас познакомлю».

Затем Кэтрин с извинениями сбежала в туалет и до сих пор не вернулась – устала, должно быть, нянчиться с фрилансером. Еще бокал вина, решила Хелен, и она отправляется домой. И плевать ей на Брина. Она протолкалась к стойке бара и подлила себе выпивки, плеснув нечаянно на свой пиджак, когда в этой толчее чей-то локоть врезался ей в бок.

– Хелен!

Не успев достать салфетку, она оглянулась. Кэтрин пробиралась к ней сквозь толпу в сопровождении мужчины в темном костюме. Это, видимо, и был пресловутый мистер Брин, которого требовалось поблагодарить за отеческую заботу о своих сотрудниках. Промокнув мокрое пятно рукавом пиджака, Хелен постаралась выдавить из себя как можно более широкую улыбку.

– Знакомьтесь, – сказала Кэтрин. – Марк, это Хелен О’Дауд… точнее, Фицпатрик. Хелен, это Марк Брин.

Темно-синий дорогой костюм – уж в этом-то она, благодаря отцу, разбиралась очень неплохо. Безупречно белая рубашка, галстук серых тонов. Темные, почти черные волосы подстрижены коротким ежиком. Пронзительные голубые глаза смотрят в упор, на лице – слабое подобие улыбки. Суховато кивнув, Брин на мгновение сжал ей руку.

Далеко не красавец – нос широковат, да и скулы слишком заметны. Вокруг глаз залегла сетка морщин. И все же такое лицо быстро не забудешь. Возраст? Трудно сказать. Где-то между сорока и пятьюдесятью.

Хелен открыла рот, чтобы сказать что-то, пристойное случаю, но слова застряли у нее в горле. Ради всего святого, она же работает за деньги, а не принимает милостыню. Из нее вышел неплохой автор статей, в противном случае тот же Брин давно бы дал ей отставку.

Хелен подняла стакан с вином.

– Счастливого Рождества. И спасибо за приглашение. Рада, что ваш голос наконец-то обрел лицо.

Брин вновь слегка наклонил голову – не более чем намек на кивок. Хелен увидела, как взгляд его скользнул к темному пятну на отвороте ее пиджака.

– Меня толкнули, пока я наливала вино, – пояснила она. – Не такая уж я неряха.

– А я вас ни в чем и не обвиняю, – мягко заметил он. Голос был знакомым, но не таким властным, как во время телефонных бесед.

– Просто я решила, что лучше объяснить, – сказала Хелен. – Будете? – кивнула она на бутылку.

Это же вечеринка, в конце концов. К чему этот серьезный тон?

– Спасибо, не сейчас, – взгляд его был устремлен куда-то влево. – Прошу меня извинить, – добавил он, вновь протягивая ей руку. – Надеюсь, вам понравилось наше вино.

Еще одно мощное рукопожатие, и Брин исчез, оставив ее наедине с Кэтрин.

Хелен смотрела ему вслед, с трудом сдерживая раздражение. Очевидно, что великий мистер Брин решил не тратить на нее больше тридцати секунд. Надеюсь, вам понравилось наше вино. Как будто она пришла сюда ради этого отвратительного пойла и дешевой закуски.

– Чудесная встреча, – повернулась она к Кэтрин, но та предпочла проигнорировать ее сарказм.

– Все прошло замечательно. Я рада, что вы наконец-то встретились. Давайте я познакомлю вас кое с кем из нашей братии.

Но с Хелен было достаточно.

– Спасибо, – она отставила стакан, даже не прикоснувшись к вину, – но мне нужно идти. Я обещала няне, что вернусь не позже десяти.

Мелкая ложь, которой она прикрывалась, маска, которую так старательно натягивала на себя после смерти Кормака. Оказавшись на улице, Хелен жадно втянула в себя морозный воздух. Она стояла, не обращая внимания на предпраздничную толчею. Все вокруг выглядели счастливыми, ведь до Рождества оставалось всего три дня.

По пути к автобусной остановке она заглянула в магазинчик и купила там дешевый виски.

– Счастливого Рождества, – сказал ей продавец, молодой парень с бородкой.

Хелен, забирая сдачу, пожелала ему того же. Видит Бог, им всем не помешает немного счастья.

У себя дома она осторожно пробралась в темноте до лестницы и присела прямо на ступеньку. Достав из бумажного пакета бутылку, Хелен открутила крышку. Потягивая виски, она вспоминала их первое с Кормаком Рождество. С момента их знакомства не прошло и двух месяцев, и все им тогда было в новинку.

Этот дом стал для них настоящим святилищем, под крышей которого они обрели свое счастье. Рождественская курица жарилась и усыхала в духовке, пока они утоляли другой, куда более сильный голод. Чудо любви заставило их забыть обо всем мире.

Сейчас, как и тогда, по улице спешили какие-то люди. Их бодрые возгласы проникали в ее мрачное уединение. Хелен вспомнила, как Кормак, продев меж пальцами ее ног мишуру, потянул блестящую нить вверх по телу, до самой груди. Как наяву, ощутила она приятное покалывание этой праздничной безделушки, ее бережное прикосновение к впадинкам и холмам ее тела. В конце концов, не выдержав, она выдернула мишуру из рук Кормака и притянула его к себе…

Опустив полупустую бутыль на ступени, Хелен уронила голову на руки и разрыдалась. Ее приглушенные всхлипы сливались с уличным шумом, где какая-то дружная компания распевала песню об ангелах, чьи голоса несутся к нам с небес.

1978

Сара

– Ужасно. Просто ужасно.

Нил проигнорировал ее замечание.

– Эта рецензия на новую книжку – она просто чудовищна. Вот, взгляни.

Нил ограничился тем, что бросил взгляд на газетную страницу.

– А что за книга?

– Триллер, дебютный роман нового автора. Хелен О’Дауд разнесла его в клочья. Только представь, как он должен теперь себя чувствовать!

– Кто именно? – Нил вновь погрузился в чтение новостей.

– Разумеется, автор! Терпеть не могу, когда ты слушаешь меня вполуха. Вот, прочти – это и правда ужасно.

– Я уже читаю, – мягко заметил он. – По крайней мере пытаюсь. Давай я взгляну на рецензию попозже?

– Прости, – Сара уронила газету на постель, прислушиваясь к голосу Хелен Редди. – Обожаю эту песню, – потянувшись к радио, она прибавила громкости, после чего вновь прижалась к мужу. – Что может быть лучше, чем утро воскресенья, правда?

– М-м-м.

Сара повернулась, чтобы лучше видеть лицо Нила. Прямоугольник окна отражался в стеклах его очков.

– Тебе ко многому приходится приноравливаться, правда?

Он улыбнулся, по-прежнему скользя глазами по строчкам.

– Со мной тебе редко удается почитать в тишине и покое, верно?

– Практически никогда.

Улыбнувшись, Сара прижалась щекой к его груди.

– Что поделать! Ты на мне женился, так что будешь терпеть меня до конца жизни.

– Или пока развод не разлучит нас.

– Это в католической Ирландии? И не надейся! – она вновь бросила взгляд на страницу, которую минутой раньше швырнула на постель. – Знаешь, я подумываю написать ей.

– М-м-м?

– Хочу высказать Хелен О’Дауд все, что я думаю про ее рецензию.

Нил опустил газету.

– Моя добросердечная женушка, эта женщина всего лишь сделала анализ книги. Ее работа как раз и заключается в том, чтобы говорить всякие гадости, даже если тебе они не по душе. Будь на то твоя воля, все люди обменивались бы исключительно любезностями, чтобы, не дай Бог, не задеть чьи-нибудь чувства.

– Но она и правда проехалась по книге безо всякой жалости, – возразила Сара, вновь хватаясь за газету. – Только послушай: Если уж он надумал писать так плохо, пусть ведет дневник. По крайней мере он будет единственным его читателем. Сам видишь, это неоправданно жестоко и не слишком украшает рецензию. Хватит улыбаться!

– Но это и правда забавно. У Хелен О’Дауд острый язычок, она умеет развлечь публику. Ей нравится задевать читателя за живое. Опять же, не хочешь – не читай.

– Но я уже прочла. И мне кажется, это чересчур жестоко.

– А ты читала книгу, о которой она пишет?

– Это не имеет значения. Даже если она не слишком удачна, не стоило говорить о ней с такой колкостью, – Сара свернула газету. – Точно, я напишу Хелен О’Дауд и выскажу свое недовольство… Возможно, в следующий раз она будет осторожнее с выбором слов. Никто не мешает ей говорить правду, только в более мягкой форме.

– Что ж, если невтерпеж, давай, пиши.

– И напишу, – Сара вновь прильнула к мужу. – Что если бы она разнесла в пух и прах мою первую книгу?

Нил беспечно рассмеялся.

– Полагаю, ты была бы безутешна. Возможно даже, побежала бы топиться.

Сара легонько шлепнула его по руке.

– Не смейся над такими вещами! Но я действительно была бы в полном отчаянии. Мне и без того страшно – что если издатель отклонит рукопись?

– Зачем беспокоиться об этом сейчас? – зевнув, Нил сложил газету. – Для начала хорошо бы закончить книгу.

– Верно, – Сара бросила взгляд на часы. – Ох, мне пора вставать. Ненавижу работать по воскресеньям. И почему я только согласилась?

– Потому что тебя попросили, а ты не умеешь отказываться.

Сара со вздохом откинула одеяло.

– Мне сказали, это только на время, пока не найдут замену Остину.

– Ясное дело. Все знают, что ты не станешь протестовать.

Сара пошарила ногой в поисках тапочек.

– Возможно, у них просто нет денег на нового повара. И мне бы не хотелось давить на них сейчас.

– Давить? Думаю, они не настолько ранимы.

Уже под душем она представила, как автор книги разворачивает воскресную газету и находит там рецензию Хелен О’Дауд. Бедняга месяцами, если не годами, трудился над своим романом. Его жене, возможно, пришлось устроиться на работу, чтобы финансово поддержать семью. Его звездный час пробил, когда издатель согласился на публикацию романа – наверняка они с женой отметили это событие в хорошем ресторане! И вот теперь эта ужасная рецензия.

Сара понимала, что в мире хватает и более серьезных проблем. В Ливане шла ожесточенная война, боевики из ИРА продолжали подкладывать бомбы, в ЮАР по-прежнему царило расовое неравенство. Но это не значило, что она могла с легкостью отмахнуться от рецензии.

Она представила себя на месте автора. Вот ее книга впервые выходит из печати – на растерзание всем мыслимым и немыслимым Хелен О’Дауд. Да она бы умерла, если бы по ее роману проехались с такой беспечной жестокостью.

С другой стороны, если учесть темпы ее работы, та же Хелен О’Дауд выйдет на пенсию задолго до того, как Сара закончит книжку. Прошло уже два года с тех пор, как она взялась за написание романа, и за это время ей удалось выдать не более пятидесяти тысяч слов – примерно половину от общего объема (если верить справочникам для начинающих писателей). Сюжетная линия часто менялась, герои то появлялись, то исчезали, но Сара намерена была довести дело до конца.

Сара проворно смыла шампунь с волос. Да, она непременно напишет Хелен О’Дауд, когда вернется с работы. Надо сделать это побыстрее, пока не вылетело из головы. Не исключено, что письмо ее швырнут в ближайшую корзину – рецензенты без восторга относятся к критике в свой адрес, хотя сами безостановочно критикуют других. Но Сара, по крайней мере, выскажет все, что думает. Что бы там ни было, она не собирается терпеть подобную несправедливость.

А завтра она вновь вернется к своей книге – будет писать хотя бы по часу в день, вместо того чтобы хвататься за ручку лишь по настроению. Подумать только, у ее романа до сих пор не было названия! Точнее, она успела придумать уже не одно, но последовательно отвергла все варианты.

Вытершись насухо, Сара потянулась за тальком. Ей предстояло провести пять часов на душной кухне в доме престарелых. Что там впереди? Воскресный обед на двадцать семь постояльцев: жареная курица, жареный и вареный картофель, горох и морковное пюре. На десерт – заварной крем и яблочные тарталетки. Для чая она напечет булочек с изюмом. Но это будет позже, когда воскресные гости разъедутся по домам.

Единственной, кого никогда не навещали, была бедняжка Мартина. Она так и не вышла замуж, не обзавелась семьей. Но должны же быть у нее племянники или племянницы, осведомленные о ее существовании? До чего же это грустно – понимать, что ты никому не нужен. Неудивительно, что с возрастом у нее слегка испортился характер.

По воскресеньям Мартина старалась не заходить в две общие комнаты, где другие постояльцы встречались с детьми и прочими родственниками. Все это время Мартина сидела у себя в комнате, в солнечные дни выбираясь ненадолго в сад. И все три воскресенья, когда Сара подменяла Остина, она считала своим долгом навестить старушку.

Мартина, по своему обыкновению, сидела у окна. «Уже уходите?» – спрашивала она Сару. Нет, отвечала та, еще рановато. Она только вынула из духовки смородиновые булочки и поджидала, пока они остынут, чтобы покрыть их глазурью. Не дожидаясь приглашения, Сара усаживалась напротив Мартины и с четверть часа болтала о всяких пустяках. Мартина, судя по всему, относилась к ее визитам без особого удовольствия, но Сара все-таки приходила: ей была невыносима мысль о том, что кто-то может томиться в одиночестве целый день.

Вернувшись в спальню, она натянула светлые брюки из хлопка и синюю футболку. Какая разница, что на ней надето, если все это будет скрыто под большим белым фартуком?

Нил все еще лежал в постели.

– Домой ты, должно быть, вернешься около половины пятого? – заметил он.

– Скорее всего, – она наклонилась, чтобы поцеловать его в губы. – Будь хорошим мальчиком.

– Только при условии, что потом я смогу вести себя очень плохо.

– Там видно будет.

Сара вывела из пристройки велосипед. На лице у нее все еще сияла улыбка при мысли о том, что впереди ее ждет вечер наедине с мужем. До чего же приятно быть чьей-то женой! Ей исполнилось двадцать шесть, когда они с Нилом объявили о помолвке. Свадьбу сыграли в сентябре, ровно пять месяцев назад. Невзирая на предостережения Кристины о том, что работа в доме престарелых лишает ее возможности встретиться с потенциальным мужем, именно это заведение – в лице Стивена Флэннери – как раз и свело ее с Нилом.

Бедняга Стивен был просто счастлив, когда услышал об их помолвке. Как же, ведь именно он стал инициатором их знакомства! «Можешь называть меня Купидоном», – пошутил он, когда Сара, сжимая его дрожащую руку, сообщила ему эту замечательную новость. Стивена – благослови Господь его душу! – уже не было с ними: умер от сердечного приступа за три месяца до их свадьбы.

Выкатив велосипед на дорогу, Сара отправилась в путь. Она по-прежнему ездила на нем на работу, хотя дом Нила – их дом – был пятью милями дальше от дома престарелых, чем дом родителей. Для нее не составляло труда накрутить в день каких-то пятнадцать миль. Сара выросла на велосипеде. Подростком она изъездила на нем всю страну. Единственной помехой могла считаться только дождливая или ветреная погода. Что ни говори, а ежедневные поездки позволяли ей поддерживать фигуру – солидный плюс для того, кто все время вынужден печь и готовить, не обладая при этом особой силой воли.

Когда Кристине исполнилось семнадцать, Брайан научил ее водить машину. Предлагал он свою помощь и Саре. Но у той не было желания садиться за руль автомобиля. Велосипед устраивал ее как нельзя лучше, вне зависимости от погоды. Поскольку теперь она добиралась до работы другим путем, ей уже не приходилось пересекать тот самый мост, на котором она встретилась с женщиной в кожаном пальто. В день, когда ездила на собеседование.

С тех пор прошло целых три года. Вот уж правда – время летит незаметно! За эти годы жизнь ее изменилась в лучшую сторону: она нашла замечательную работу и вышла замуж за лучшего в мире мужчину. А если учесть, что с Нилом они познакомились именно в приюте для престарелых, то день собеседования вполне можно считать началом ее нового будущего.

Интересно, что случилось с той темноволосой женщиной? Жива ли она еще? Удалось ли ей обрести душевный покой? Сара очень надеялась на это.

Весь оставшийся день в голове ее крутились наброски письма, которое она намеревалась отправить Хелен О’Дауд. Разрезая выпечку для вечернего чая, она обдумывала фразу за фразой. К чему эта безапелляционность?.. Новый автор, которому требовалась капелька поддержки… так обидно, после всей этой напряженной работы…

– А где у нас хранятся блюдца для масла?

В свои семнадцать Ева не отличалась избытком сообразительности или инициативы, но кроме нее Саре не на кого было полагаться по воскресеньям.

– Здесь, – кивнула она на шкафчик. – Не забудь протереть. Вдруг они успели запылиться?

Любой другой на месте Евы давно бы пошарил по полкам и нашел блюдца. Но девушка была так молода! Вряд ли ее радовала мысль работать по воскресеньям на кухне, когда друзья развлекались где-то на стороне. Не исключено, что Ева успела уже обзавестись и бойфрендом: улыбайся она почаще, и ее вполне можно было назвать хорошенькой.

– Если хочешь, можешь уйти сегодня пораньше, – сказала ей Сара. – Как только накроем на стол. Остальное я доделаю сама.

Это значило, ей придется самой перемыть рабочие стойки, развесить полотенца и разложить салфетки, составить завтрашнее меню и список покупок. Даже лучше, если Ева не будет путаться у нее под ногами, расспрашивая об очевидных, по мнению Сары, вещах.

Нил вряд ли рассердится, если она задержится немного на работе. Он давно уже собирался рассортировать в алфавитном порядке все свои записи. Вот и пусть займется: T. Rex после Queen, после Дилана и Боуи.

– Масло режь потоньше, – распорядилась Сара, наблюдая за тем, как Ева шмякает на тарелки целые ломти. – Некоторым старичкам проще управляться с маленькими кусками.

Сара едва не добавила, что это уже третий раз, как она напоминает об этом Еве, но вовремя удержалась. Почему бы не проявить капельку доброты? Может, Ева просто не в состоянии усвоить все с первого раза.

Быть доброй ничуть не сложнее, чем быть жестокой. Почему бы Хелен О’Дауд не принять эту простую истину?

Хелен

– Хватит играть с едой.

– Мне не нравится апельсин. Он кислый.

Хелен взяла с тарелки Элис дольку и сунула ее в рот.

– Сойдет. Ничего другого все равно нет. Так что жуй это или жди, пока я схожу в магазин.

– У нас есть печенье.

Хелен со вздохом затушила сигарету.

– Ладно, можешь взять одну штучку.

– Одной мало. Почему мне нельзя сразу две?

– Это не лучший завтрак для девочек. И не забудь потом почистить зубы.

Драматический стон.

– Ненавижу чистить зубы – это так скучно!

– Лечение у дантиста понравится тебе еще меньше, можешь мне поверить.

Так каждое утро. Элис спорила с ней не переставая. И это в семь лет. Что же будет, когда ей исполнится семнадцать?

Да и в школе дела шли не лучше. Элис с самого начала не проявляла интереса к учебе. Преподаватели постоянно жаловались на ее неряшливые работы и непослушание. Уже через неделю тетради Элис начинали выглядеть так, будто ими пользовались целый год. И каждый уголок внутри был разрисован фигурками кошек, слонов и лошадей.

С первого класса детишкам стали устраивать проверки на сложение-вычитание и правописание. Каждую пятницу они писали тест, который затем отправляли их родителям. Успехи Элис в этих дисциплинах были просто удручающими.

– Почему бы тебе хоть чуть-чуть не постараться? – недовольно спрашивала Хелен у дочери. – Ведь все это вам задавали на дом!

Элис в ответ только пожимала плечами, а Хелен предпочитала не настаивать. Она знала, что в плохой успеваемости дочери есть и ее вина.

Наверняка другие родители часами просиживали возле своих детишек, помогая им делать домашние задания. На Хелен это занятие наводило невыносимую скуку, так что она старалась пореже заглядывать в тетради дочери. Ее вполне устраивало, когда по правописанию та получала три балла из десяти. На математику она и вовсе махнула рукой.

От Кормака Элис унаследовала ямочку на левой щеке. У нее были такие же длинные ручки и ножки, бледная кожа и серые глаза. А вот музыкальными способностями природа ее явно обделила. Когда ей было два года, Кормак усаживался с ней перед стареньким роялем, доставшимся ему от бабушки, и Элис колотила по клавишам крохотными ладошками. С тех пор, надо сказать, мало что изменилось.

Через полтора года после смерти мужа Хелен нашла в себе силы открыть рояль и наиграть парочку известных мелодий. Элис какое-то время серьезно разглядывала мать, прежде чем вернуться к своему кукольному домику – подарку бабушки на ее день рождения. Больше интереса к музыке в ней не замечалось.

Хелен, родившая дочь через неделю после того, как ей исполнилось двадцать девять, довольно долго свыкалась с ролью матери. Неожиданно для себя она оказалась лицом к лицу с крохотным существом, которое с катастрофической регулярностью пачкало пеленки, громко пищало и отрыгивало молоко; которое предпочитало спать, когда ему вздумается; а заливаясь слезами, морщило личико так, что становилось похожим на рассерженного Уинстона Черчилля.

Меньше всего Хелен хотелось кормить дочь грудью. Вид младенцев, прильнувших к соску матери, напоминал ей разве что гигантских прожорливых пиявок. Нет, это явно было не для нее, что бы там ни утверждали молоденькие медсестры. А последние твердили, что выкармливание грудью поможет Хелен вернуть фигуру, а заодно укрепит ее связь с дочерью.

На фигуру Хелен было плевать. До беременности она никогда не весила больше пятидесяти пяти килограммов, хотя ела и пила все, что вздумается. Да и беременность ее не слишком испортила: до шестого месяца она с легкостью влезала в свои любимые джинсы. Хелен не сомневалась, что после родов с легкостью вернется в норму. Так оно, собственно, и получилось.

Что касается связи… Хелен всмотрелась в крохотное личико дочери, которая в кои-то веки мирно спала, не требуя еды или внимания. Она пробежалась пальцем по ее нежной щечке, подержала в руке миниатюрную ножку. Пожалуй, в ней и правда жили какие-то чувства к этому забавному существу. Не та безумная материнская любовь, которую проповедуют голливудские мелодрамы, а что-то гораздо более спокойное. Оставалось лишь надеяться, что связь эта со временем только укрепится.

В принципе, все так и вышло. Они с Кормаком шаг за шагом постигали родительскую науку. И у них, как у всех молодых родителей, были свои успехи и свои неудачи. Элис тоже потихоньку развивалась. В должное время она научилась переворачиваться на животик. Потом она стала садиться. Потом поползла и, наконец, пошла.

Сначала она научилась выговаривать мама и папа. Затем настал черед других слов, а потом из этих слов она стала складывать некое подобие фраз.

Разумеется, не все ее поступки приводили родителей в восторг. Как-то раз, к примеру, она стащила косметичку Хелен и высыпала ее содержимое в унитаз. Или взять тот случай, когда она разрисовала розовым карандашом белые обои в своей комнате. А однажды вылила банку меда в любимые тапки Кормака.

В отличие от Хелен, тот всегда готов был простить Элис: она же еще малышка, ну что она понимает? Кормак в большинстве случаев ограничивался мягким упреком, а вот Хелен, глядя на шалости дочери, не испытывала никакой любви. Ей хотелось только одного – отшлепать. Должно быть тот, кто создавал ее, забыл вложить такую важную вещь, как материнский ген.

С другой стороны, недостаток тепла по отношению к дочери мог объясняться той атмосферой эмоциональной скудости, в которой выросла сама Хелен. Если учесть, как мало внимания уделяли ей родители, становилась понятной ее сдержанность в отношении дочери. По крайней мере у Элис был любящий отец, и он с лихвой восполнял этот недостаток тепла и заботы.

Но затем у Кормака обнаружили рак. Не прошло и года, как он умер, а Хелен, которую срочно вызвали к постели Элис, не успела даже попрощаться с ним. Она приложила все силы, чтобы побороть возникшую неприязнь: раз за разом повторяла себе, что в случившемся нет вины дочери; что трехлетний ребенок не отвечает за свои поступки. Так или иначе, ей удалось сгладить горечь и недовольство, сохранив те слабые узы, которые соединяли ее с дочерью.

И вот теперь, три года спустя, ситуация улучшилась. Не то чтобы слишком, но все-таки. Хелен по-прежнему страдала: преждевременная смерть Кормака оставила в ее душе незаживающую рану. Тем не менее боль слегка утихла, и Хелен научилась жить с этим ощущением потери. С Элис они тоже более-менее ладили, поскольку ничего другого им просто не оставалось.

Выбор профессии тоже оправдал себя – по крайней мере в финансовом отношении. В качестве журналистки – журналистки! – Хелен зарабатывала достаточно, чтобы обеспечить себя и Элис едой и одеждой. Она писала статьи о повседневных событиях, делала обзоры фильмов и книг. В прошлом году она даже взяла интервью у Томми и Джимми Суорбриггов, незадолго до их неудачной попытки выиграть для Ирландии «Евровидение». Брин по-прежнему оставался главным ее работодателем, но время от времени она отправляла статьи и в другие издания.

Отношения с родителями тоже были вполне приемлемыми, хоть и сдержанными. Словом, жизнь начала понемногу выправляться.

Заслышав легкий шорох, донесшийся из-за двери, Хелен вышла в коридор и обнаружила на полу россыпь конвертов. Правда, лишь один из них выглядел так, будто в нем мог находиться чек. Когда она вернулась на кухню, Элис сидела с плотно набитым ртом, а на тарелке перед ней лежало нетронутое печенье.

– Все-таки взяла два? – поинтересовалась Хелен.

Элис покачала головой, спешно что-то прожевывая.

– Тогда что ты ешь?

– Апельсин, – выдохнула та, рассыпая крошки.

Хелен открыла первый конверт.

– Не умеешь врать, не берись.

В конверте лежало напоминание от телефонной компании, которая грозила отключить ее за долги. Может, списать это на рабочие расходы и отправить на оплату Брину?

Что ни говори, в сотрудничестве с ним были свои плюсы – если не считать, конечно, рождественских вечеринок, на которые Хелен больше не ходила. Редко какая беседа с Брином не выводила ее из себя, и она до сих пор поражалась тому, как это Кэтрин умудряется на протяжении стольких лет сохранять свой пост помощника редактора. Нет уж, лучше она сама оплатит телефонный счет, иначе очередной разговор с боссом вновь доведет ее до белого каления.

Во втором конверте, к счастью, лежал чек. От ее самого нелюбимого редактора. Разговаривая, тот никогда не смотрел Хелен в лицо, а все время пялился на ее грудь. Но чек есть чек. Сложив, Хелен сунула его в лифчик. В любом случае долго он там не пробудет: в холодильнике было шаром покати, не считая трех кислых апельсинов, баночки с грейпфрутовыми дольками, полпачки творога и початой бутылки виски.

– А что на ужин? – спросила Элис.

– Рыбные палочки.

– Угу.

«Угу» означало «хорошо». Кусочки рыбьей тушки, покрытые какой-то оранжевой мукой. А что взамен? Готовить самой? Ну уж нет! Хелен не собиралась тратить свое время на это пустое занятие. Элис вряд ли оценила бы ее усилия, а самой Хелен было без разницы, что она ела (и ела ли вообще). Она хорошо знала свои сильные стороны и понимала, что умение готовить не входит в их число.

Кормак, тот готовить умел. Не слишком хорошо, но все же лучше, чем Хелен. Когда у них водились деньги, он кормил ее бараньими отбивными. В обычные дни жарил на гриле рыбу и стейки.

– Ты же музыкант, – говорила Хелен. – Готовка – не твоя стихия.

– Что может быть лучше домашней еды? – возражал Кормак. – Чтобы удачно выступить, мне нужно набраться сил.

Но этих сил оказалось маловато, чтобы победить рак, когда тот выхватил его из толпы.

– У нас нет молока, – объявила Элис, заглядывая в холодильник.

– Куплю попозже. Выпей пока воды.

– Угу.

По радио зазвучала музыка Thin Lizzy. Хелен рассеянно кивала в такт мелодии, хотя Фил Лайнотт и не дотягивал, на ее взгляд, до Рори Галлахера. Третий конверт был адресован жильцу. Ее приглашали на благотворительный вечер, посвященный местному спортивному клубу. Развлекательная музыка! – кричала яркая открытка. Бесплатные закуски! Танцы! Все для вашего удовольствия! Поддержим свой клуб!

Скомкав приглашение, Хелен швырнула его в сторону мусорной корзины. Пожелай она даже набить себе живот дешевой закуской и поплясать с местной молодежью, ее и то оттолкнул бы разухабистый тон и переизбыток восклицательных знаков. Крикунов, как называл их Брин, следовало избегать любой ценой. И в этом она была полностью с ним согласна.

На четвертом конверте ей бросилось в глаза имя: Сара Флэннери. Оно было написано от руки, фиолетовыми чернилами. Адрес – маленький городок милях в сорока от Дублина.