сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
— Повезти Калантэ могло лишь раз — когда она сражалась против ваших войск под Хочебужем. Эта битва закалила её и с ней стали считаться.
— Три тысячи убитых, — ухмыльнулся он. — Я видал сражения с результатом получше. Не стану с вами спорить, ваше… э-э… Сиятельство, но вы можете думать как хотите, а я еще не видел женщины, которой власть пошла бы на пользу.
— Власть вообще никому не идет на пользу — любая власть. Вот такие, как вы, берут в руки мечи и после пары срубленных голов начинают воображать, будто они всесильны, не думая о том, что найдется кто-нибудь, способный сделать с ними то же самое. Влияние власти на монарха — это такая избитая тема, милсдарь, что мне неинтересно её обсуждать. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
— И о чем же?
— У вас есть дети? — спросила она с улыбкой, но рыцарь вновь отчетливо разглядел за ней грусть.
— Может, и есть, — ответил он неохотно. — В борделях часто бегают чьи-нибудь дети. Иногда даже отпрыски богатеев и королей, но чаще всего от простых солдат.
— Их мне жаль больше всего, — графиня вар Дер’Вальд помолчала, прикрыв голубые глаза. — Я всегда питала слабость к беспризорникам и сиротам. Хотела даже на старости лет взять себе кого-нибудь на воспитание — мальчика, чтобы упражнялся с мечом и ездил верхом, или девочку, чтобы… чтобы она вышивала или тоже училась воинскому делу. Вы, наверное, не согласитесь со мной в том, что нужно поощрять детей, когда их к чему-то страстно тянет, но я не прошу вашего согласия.
— А своих детей у вас нет?
Она отвела взгляд к ревущему огню, постукивая пальцами по столу, и горько усмехнулась.
— Мой старший сын погиб на охоте много лет назад, а двух дочерей я выдала замуж — у них свои семьи. Узнай они о моих замыслах, решили бы, что эта богатая старуха совсем тронулась умом.
— Вы не похожи на старуху. И затея недурна.
Графиня удивленно воззрилась на него и вдруг рассмеялась — на дне её глаз он увидел совсем молоденькую девушку, даже девочку. Все женщины таковы, в каждой из них до конца дней жило маленькое беззащитное существо, нуждавшееся в том, чтобы услышать определенные слова в определенное время.
— Расскажите что-нибудь о себе, — попросила она. — Чтобы я тоже хоть что-то знала, добрый рыцарь.
— Я не особо… — фыркнул он, смутившись этих слов. — Не привык, что люди просят о таком.
— Прошу вас.
Не только графиня вар Дер’Вальд называла его добрым рыцарем. Так же, как ей он поначалу показался почившим мужем, она показалась ему похожей на другую женщину.
***
Рыжеволосая девушка стирала бельё около распахнутой настежь двери — чтобы в затхловатое жилище проникло хоть немного свежего воздуха. Мыльная пена уже лезла из бадьи, оседая на земле, и рыцарь видел мелькающие в ней среди простыней и наволочек ладони, маленькие и покрасневшие от усердия. Она устало вздохнула, вытащила простыню и швырнула в стоявшую рядом лоханку с чистой водой.
— Катарина.
Девушка обернулась — и тут же с радостной улыбкой устремилась к нему, запрыгнула, как юркий зверёк, обвивая руками за шею. Она заметно набрала в весе, мягкая и теплая, со стройными белыми ногами под задравшейся юбкой платья. Он знал, откуда оно — сам покупал, немного напутав с размерами, но теперь оно стало ей впору, зеленое, с красивой шнуровкой на спине. За ней прятались вечно сведенные в нервном напряжении лопатки, хрупкие, как у ребёнка.
— Я же просила не называть меня так, — сказала она, целуя его в щеки, нос, губы, не упуская ни единого миллиметра кожи. — Мне это напоминает о…
О борделе, да. Он знал, что ей все еще временами снились кошмары — приходилось самому вставать с постели, чтобы накрыть Катришку одеялом, закутать, как ободранного котёнка, и принести плошку с еще теплым бульоном, стоявшим на печке. И все же сейчас дела обстояли лучше, чем раньше. Как-то раз, спустя несколько дней после заварушки на арене, он разделывал добычу с охоты и забыл прибрать за собой. Девчонка увидела кровь и забилась в припадке, ползала у его ног вся в слезах, будто помутилась рассудком. Лепетала всякий бред. Убеждала его в том, что станет его рабыней, его шлюхой, кем угодно — пусть только не возвращает её в бордель. Назаирец так и не спрашивал её о том, что там произошло.
Она не выносила вида крови и потрохов, бедняга, а он несправедливо срывал злость, называл неженкой и белоручкой. Шлюха-белоручка, так он ей однажды сказал в сердцах. Теперь-то руки её точно белыми назвать было нельзя.
— Тебя ведь так звали до борделя, — возразил рыцарь. — Хорошее имя.
— Нет, — Катришка все не отлипала от него, крепко зажмурившись. — Плохое. Мне не нравится. Но… Иногда в постели ты, кажется, зовешь меня милой и… сладкой? Только там, а в остальное время нет. Мне из-за этого грустно.
— Несправедливо с моей стороны. Попробую что-то с этим сделать.
Она поцеловала его в мокрую от пота шею — в городе царила летняя жара.
— Я люблю тебя, добрый рыцарь. Пойдем в кровать…
Катришка пахла мылом, чистыми простынями, спелыми сливами, и его пальцы уже почти дотянулись до шнуровки платья, но…
— Устал, — буркнул он коротко, пытаясь почесать грудь сквозь стеганку. — Ты приготовила мне поесть?
Сначала она нальет ему в миску суп с чечевицей и говядиной, затем достанет сырный или мясной пирог, подрумянившийся бекон с яйцами или кашу, но даже после этого всего на языке у него останется привкус острого перца.
— Как там Белка? — спросила Катришка, усаживая его за стол. — Я давно его не видела.
— Уехал в Оксенфурт, — ответил назаирец, пробуя суп. Недосолен, на зубах что-то похрустывало, однако это хотя бы можно было есть. Бахира угощала его едой из «Зимородка», заказывала там кувшины малинового сока и мясо в пряностях, печеную рыбу и оливки, перепелов в меду и свиные ребрышки. Он вспомнил этот сытный, прекрасный ужин, и суп показался ему еще хуже, чем прежде.
— Зачем это?
Она села напротив него, улыбаясь. Рыжие волосы понемногу отрастали и завивались от влаги. Не красавица, подумалось ему, но и не последняя уродина. Просто девушка, похожая на сотню таких же, бродящих по этим улицам — с той разницей, что шлюхой она больше не была. У неё округлились бедра, окрепли руки от тяжести мокрого белья, зажили старые синяки от побоев. Он позаботился об этом — сам наносил мазь на припухшую кожу.
— По делам, — уклончиво ответил рыцарь, собирая остатки супа куском хлеба. — Вечно его нет, когда он нужен.
— Он поехал кого-то убивать?
Катришка медленно скользила пальцем по трещинке на поверхности стола, заметно вжав голову в плечи. Назаирец слабо усмехнулся — на сей раз по-доброму.
— Не думай об этом. Женщинам не надо лезть в дела наемников, а ты еще начнешь мне мораль читать. На, вот, купи себе чего.
Он положил на стол увесистый кошель с кронами и придвинул поближе к ней.
— Хочешь — платьев, хочешь — цацок. Я знаю одного ювелира…
— Арис.
— М-м?
— Тебе еще снится Назаир?
Откуда она узнала? Комок мякиша так и застыл в горле, он даже закашлялся, рывком потянувшись к кружке — глоток кислого пива казался почти спасительным.
— Бахира заходила сюда недавно, она рассказала мне, — объяснила Катришка, предупреждая его вопрос.
— Какая разница? — пробормотал рыцарь, ковыряясь пальцами в пироге. — Тебе «Хромоножка» тоже снится наверняка, но я же не спрашиваю, что да как.
— И не спрашивай, — она поджала губы. — Сейчас это не так важно, а я волнуюсь за тебя и… Ты все рассказываешь ей, а со мной молчишь. Не понимаю. Несправедливо.
— Жизнь вообще несправедлива.
Она не оценила его ухмылки.
— Не смешно. Отвечай на мой вопрос.
Назаирец снисходительно глянул на неё.
— Я бы не хотел тебя обижать, Катарина.
— Так не обижай! — она всплеснула руками. — Просто скажи правду, это не так уж сложно. Ты ведь говоришь с Бахирой, почему со мной не можешь говорить о том же самом, почему я «не должна об этом думать», а ей все можно, почему? Что в ней особенного?
Не знаю, хотелось ответить ему. Её лихорадочно блестящие глаза, подрагивающие губы и ломающийся голос как будто были призваны для того, чтобы он в сотый раз пожалел эту женщину, не рассказывал ей жуткие подробности их с Белкой ремесла или свои страшные сны. С другой стороны, его волновала такая заинтересованность — Катришка спрашивала о них не впервые.
— Иногда бывает, — ответил он. — Только уже не так ярко, как раньше — значит, и не беспокоит шибко. Пойми уже… Даже если бы мне хотелось вернуться туда, даже если бы я уже купил место на корабле или стал собираться в дорогу — я бы этого не скрывал.
Боги, ну и лжец. Рыцарь не считал ложь чем-то отвратным, однако сейчас даже ему стало не по себе. Нет, он бы скрыл. Смотал бы удочки как можно тише, бросил бы часть имущества в Новиграде, но… Разве теперь у него не другая жизнь? Жизнь с Белкой и с другими наемниками, прибыльные непыльные делишки, редкие встречи с лучником Мадсом и медиком Янушем — они, конечно, были теми еще мужеложцами, бесстыжими, со своей философией, которая была ему не близка, и все-таки какая разница, кто с кем спит, если его в это не вовлекают? Так назаирец старался смягчить собственные взгляды на мир. Пока его не зовут на развратную оргию — бояться нечего. Был еще низушек-травник, Брэнни. Скупердяй, ворчун, хитрец, взломщик в молодости, пекущий такие вкусные улитки с сыром, что можно ненароком откусить себе пальцы. Бахира…
Он тотчас же отбросил подальше мысли о ней. Нет, не в эту минуту. Катарина была его солнцем, а Бахира — луной. Сейчас стоял жаркий полдень, а днем о луне думать не следует.
— Правда? — Катришка улыбнулась — губы её вновь некрасиво дрогнули. — Ты бы сказал мне?
— Да, — назаирец опустил взгляд на растерзанный им пирог — трещина в корке напоминала чье-то отвратно вскрытое брюхо с выползающими внутренностями. — Я сказал бы.
Она поцеловала его в макушку, выйдя из-за стола.
— Спасибо за твою честность, добрый рыцарь.
Опасного разговора о Бахире удалось избежать и он выдохнул с облегчением, а потом даже доел суп до конца, за что снова получил благодарную улыбку. Катришка сидела около печки и штопала одну из его рубах — там уже красовалось несколько неровных швов, но ему было, в общем-то, все равно, насколько хорошо она умела шить. Важно то, что она, наконец, перестала отказываться от его денег, от кровавой мошны, как эта глупая женщина называла заработанные им кроны. Кроны за убитых, да, однако что поделаешь? Белка предложил ему дельце, Белка же придумал затею с двумя ключами от одного сундука, чтобы никто из них двоих не мог присвоить себе сокровища так просто. Со временем сундук вырос до нескольких таких же, драгоценные камни рассыпались по каменном полу, как шелуха от семечек, как речная галька. И отрезы шелка, да-да, такого, какой могла бы носить королева…
— Если вдруг ты захочешь оставить меня, — говорил Белка, играя ключом в руке, — я позволю тебе забрать свою долю в полном объеме и никто никому не перережет глотку. Гуманно, правда? Я слишком хорошо помню все наши приключения. И слишком хорошо отношусь к тебе — так, как наемнику не следовало бы.
— Не забывай, что я тоже наемник, — отвечал он.
— Значит, у нас один недуг — милосердие и уважение к дружбе, — смеялся тот.
Катришка отложила заштопанную рубаху в сторону.
— Белка сюда заходил недавно, — сказала она, устраивая руки на коленях. — До того, как уехал. Он был какой-то… грустный.
— С ним порой случается, — ответил рыцарь, проверяя клинок на остроту. Он взял точильный камень и тоже сел у печи. — Чего ему было надо?
— Я… Не знаю. Может быть, просто скучал и прогуливался мимо, решил зайти. Мы особо не говорили.
— Ты не хуже меня понимаешь, что он никогда не приходит просто так. Ему нужен либо я, либо мое согласие на очередную ерундень.
— Он тебе не нравится? — Катришка потупила взгляд. — Я думала, вы друзья…
— Вот и думай так дальше. Не лезь в эти дела, Катарина, и в следующий раз скажи ему, чтобы «гулял» в другом переулке, коих в Обрезках полно.
— Ты запрещаешь мне с ним видеться?
Назаирец раздраженно цокнул языком.
— Я запрещаю тебе быть такой наивной. Просто делай что говорю и не мешайся под ногами.
Не мешайся под ногами. Увы, теперь она обречена на это — вернее, сама себя обрекла. Она была влюблена в него по уши, даже от слепого это обстоятельство бы не укрылось — и эта влюбленность была по-своему губительна, ведь рыцарь ничего не мог ей дать. Ничего, кроме утех, кровавого золота и холодной отчужденности в минуты, когда она нарушала его границы, его мрачное спокойствие, которое было ему так по душе.
Она была как… Как назойливое солнце, пробивающееся сквозь плотные шторы. Теплое, прекрасное солнце, столь чуждое ему и одновременно столь близкое. Прекрасная любовница, почти столь же прекрасная, как Бахира, тоненькая и женственная, не имеющая ничего общего с этой офирской великаншей, как любил величать её лучник Мадс. Но даже с ней его временами не отпускало желание бежать.
Что женщины находили в нем? Отчего липли к нему, отчего покорно позволяли утолять с помощью себя плотский голод? Почему бы им не забыть даже звучание его фальшивого имени?
— Тебе хватит тех денег? — спросил он на следующее утро, рассматривая свой потрескавшийся щит. — Тех, что я дал вчера.
— Благодаря им я могу целый месяц есть как королева, — Катришка усмехнулась и надкусила зеленое яблоко. — Вернее, благодаря половине. А другая половина пойдет на платья и побрякушки — на все то, что ты так любишь. Ты… Ты как-то сказал, что хочешь увидеть меня в голубом. В голубом шелке.
— Да. Но для него нужно гораздо больше.
Она скрыла недоумение за улыбкой.
— Больше… Больше крон?
— Верно, — назаирец заправил рыжую прядь за её ухо. — И поэтому я уеду. Вслед за Белкой, ненадолго. А когда вернусь — у тебя будет и голубой шелк, и кольца с ожерельями, и жить ты будешь не в этой дыре. Ты забудешь про бордель и станешь приличной женщиной. Моей женщиной.
Он мог бы и не говорить этого — разум девчонки уже затуманился при одном только слове «шелк».
— Правда ненадолго? Ты обещаешь вернуться как только сможешь?
Её голубые глаза влажно заблестели. Сейчас заплачет.
— Обещаю. Ты знаешь, что я всегда возвращаюсь.
— Тогда… — она улыбнулась, сморгнув слезы, и взяла его за руку — обхватила её своими маленькими ладошками с ноготками в белых пятнах. — Тогда я буду здесь, когда ты вернешься. Бахира научит меня офирским танцам и пляске с саблей. Она уже пообещала.
— Только не обруби свои пальчики, — угрюмо улыбнулся рыцарь. — И не распускай соплей.
Арис Арнскрон мазнул прикосновением по её переносице, ласково ткнул в кончик хорошенького носика. На следующий день он навсегда покинул Новиград.
***
— Вы оставили её одну, — графиня сидела в тени, скользя пальцем по краю стола.
— Да, — выдох этот вдруг показался самым сложным из всех, что ему приходилось делать.
— И вы взяли в любовницы её подругу, — она скривилась. — Эту… офирку.
— Да, — его голос потяжелел.
— А затем бросили их обеих.
— Да!
Шумно дыша, он положил локти на стол и спрятал лицо в ладонях. Графиня вар Дер’Вальд долго смотрела на него, хоть назаирец и мог это лишь ощущать шестым чувством. Еще он ощущал, он знал точно, что ей хотелось от души врезать ему по зубам — и, наверное, в чем-то она была бы права. Но графини, слава богам, редко обучены драться и уж тем более не бросаются на людей в корчме, на глазах у хозяина и посетителей. Она жестом попросила корчмаря вновь подлить ей горячего кислого вина.
— За вторую я не беспокоюсь — вы описали её как сильную женщину, которая может постоять за себя. И уж наверняка этой женщине не так важно, кого любить и с кем спать. Меня волнует Катарина. Вы понимаете, на что обрекли эту бедную девушку?
— Что с ней сделается? — огрызнулся он, покосившись на дворянку. — Я дал ей денег, а при желании она устроится куда-нибудь прачкой или швеей. Кухаркой, на худой конец, хоть и готовит скверно.
— Она никуда не устроится, милый мой рыцарь, — Алинора покачала головой с горькой улыбкой. — Она вернётся в бордель, откуда вы её вытащили, как голубку со сломанным крылом из силка, и выхаживали как могли. Эта девушка привыкла к вам, полюбила вас. Вы были для неё защитой…
— Катарина будет там не одна. С ней осталась Бахира, еще один мой товарищ, кондотьер, как я…
— И вы им доверяете? Вы уверены, что офирская мужеподобная баба-плутовка и наемник будут беречь её?
— Наемник в неё влюблен, — мрачно выплюнул он. — Пусть радуется, я ему больше не соперник.
— Вы очень ловко уходите от ответственности. Самое жестокое, что может быть — это дать человеку надежду, а потом забрать, жестоко над ним посмеявшись. Не это ли вы сделали?
Как сложно говорить с женщинами.
