сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
========== Часть 1 ==========
Бахира натаскала в своё логово красного шелка, укрыла им огромную кровать, набросала тяжелых мягких подушек — и теперь нежилась во всем этом уютном великолепии, вытянув загорелые крепкие ноги. Он даже позволил себе залюбоваться ею на пару секунд, только зайдя в комнату, но вспомнил, что надолго задерживать взгляд нельзя, и с деланным любопытством принялся изучать резные комоды, надушенные пестрые шали и причудливые бутылочки из разноцветного стекла на туалетном столике. Он не хотел смотреть на Бахиру как влюбленный мужчина, пускай отчасти это, пожалуй, было правдой — чистой правдой, которую не отменяло даже то, что часто он над ней насмехался и считал не стоящей его внимания. Хотел погасить её пламя тоненькой струей. Не вышло, сам пришёл. Не приполз, слава богам, хотя она могла добиться и этого.
Она не торопила его, делая вид, что крепко дремлет в своём царстве тонких покрывал и перин. Шелк был на ней и под ней, совершенно не грел, но теплом её сполна одаривал ревущий в очаге огонь. Рыцарь-разбойник стёр пот со лба.
Бахира сладко потянулась, тяжелый золотой браслет на руке с тихим шорохом пополз вниз. Взгляд вновь против воли задержался на ней.
Женщины не должны быть такими сильными, подумалось ему. Им не надлежало играть мускулами, подобно воинам, не следовало душить врагов, стискивая железными пальцами горло. Хрупкость, изящество, тонкий силуэт, болезненная худоба, маленькие груди… Ему вспомнилась другая, но он отмёл эти мысли с раздражением. Если уж пришёл — следовало быть честным хотя бы с самим собой. Он любил сильных женщин. Он желал сильных женщин. Недавно Бахира после нескольких минут жестокой борьбы прижала его ладонь к столу, и он видел, как напрягся её бицепс и проступили вены на запястьях — и тогда плоть так некстати напомнила о себе. Чувство, прежде такое понятное и простое, нынче оказалось не так-то просто принять до конца, но и Бахиру он принял не сразу. Так рыцарь-разбойник оправдывал себя, заходя в эти комнаты, касаясь алых шелков грубой рукой. Маленькое окошко из Северных Королевств в Офир, опочивальня в дыму терпких благовоний, Бахира и её низкий приятный смех, точно гул ветра в ветвях…
Смуглая её кожа, натертая маслами, поблескивающая как полированная бронза в полумраке, разгоняемом десятками свечей. Он хотел прикоснуться к этой бронзе поскорее, но последние несколько шагов до постели дались так тяжело, точно к ноге кто-то приковал цепями огромный камень. А может, это все дым из резной курильницы, разъедавший глаза и дурманивший разум — дым, который следовал за Бахирой повсюду, который стал невидимой вуалью, окутывавшей её широкие крепкие плечи. Когда рыцарь пытался эту вуаль сорвать, протягивал руку, словно нищий у часовни Вечного Огня, вуаль крепко обвивала и его, затягивалась на шее, не давая дышать. Не дышать — значит не чувствовать свободы.
— Сир… — шепот из полумрака обжёг ухо — заигрывающий, насмешливый, ленивый. Ему вторил звон браслетов, причудливых серьг с самоцветами, золотых цепочек и поясков из тонких, подобно человеческому волосу, нитей.
Не отвечать ей, не произносить ни слова — вот единственный способ уберечь себя от губительных чар. Но спать с ней они почему-то ему совершенно не мешали. Означало ли это, что колдовство он выдумал, как всякий чего-то опасающийся человек? Не просто опасающийся, а испытывающий ужас перед вещами, делающими его слабым, немощным, и готовый поверить во что угодно, лишь бы не признавать собственной слабости.
— Арис…
Не его имя слетело с её уст. Оно было чужим, фальшивым, наполовину выдуманным, и подходило ему так же, как корове подходило седло — имя, созданное для тех, кому он не мог и не хотел доверять даже самую малость. Рыцарь-разбойник не выносил само его звучание, но Бахира произносила его так, что оно начинало казаться ему родным. Еще одно её колдовство.
— Не зови меня так, — сказал он. — И открой окно — здесь дышать нечем.
— Тебе надо — ты и открой, — промурлыкала Бахира, приоткрывая глаза. Две черные точки, в которых едва ли что-то прочтешь. Лишь на дне их порой можно было уловить блеск веселья, радости или насмешки, но рыцарь-разбойник, скрывавшийся под фальшивым именем, терпеть не мог людей с нечитаемым взглядом.
Арис Арнскрон, выдуманная личность, бастард кого-то из последних представителей реданского рода Ромиллов, взявший себе в качестве фамилии название замка — вот кем он был в тот миг. Подошёл к окну, спрятанному за тяжелой бархатной шторой, и отодвинул её неторопливо, чтобы приоткрыть створку. В нос тотчас же ударили знакомые запахи хлеба, зловонных помойных луж, гари; слух его улавливал крики беспризорных детишек, шорох пера по пергаменту, перезвон монет в мешочках торговцев. Он думал, что успел познать треклятый город до конца, но Новиграду еще было что от него скрывать, определенно, да и сам Арис не намеревался лезть глубже положенного. Последний раз излишнее любопытство обернулось для него знакомством с этой женщиной.
— Ты не должна жить здесь, — сказал он, слегка поморщившись — так, словно именно с этого следовало начинать разговор.
— Почему? — Бахира внимательно смотрела на него, как смотрят женщины, желающие убедить мужчину в том, что решающее слово за ним, что они стоят ниже него и не выскажутся против. — Не нравится комната?
Он бы признался ей, что ему не нравится все — её одежда, её манеры, её сила, перекатывавшаяся под кожей в виде мускулов, её несоответствие представлениям нордлингов о женщине, что нередко приносило массу неприятностей. Хотя скорее это было несоответствие его представлениям, что уж греха таить, он был тем еще закостенелым дураком, как его называл тот развеселый лучник с реданским орлом на сюрко. Рыжий дылда, медик из лечебницы для бедноты, с которым лучник любился, называл его пьяницей и грешником, миролюбивым тоном за кружкой пива призывал не поворачиваться спиной к Вечному Огню. Вернее, пиво-то было только в кружке Арнскрона, а у того, разве что, козье молоко. Но он был настырен, как настырны бывают те же пьянчуги, если им чего в голову взбредёт. Закостенелый дурак и выпивоха диктовал офирской женщине правила поведения… Что ж, в какой-то степени звучало даже забавно. Может, эти верующие содомиты в чем-то да были правы, может, он сошёл с ума?
— Выйти бы тебе замуж, — он решил твердо идти до конца, пока спор не оборвется. — И жить, как подобает.
— Ах, как заговорил, — протянула Бахира, рассеянно рассматривая свой браслет. — Так ведь если Бахира выйдет замуж — вряд ли мы еще будем видеться, верно? Да и она могла бы сказать то же самое. Оставь войну и иди гнуть спину в поле. Нравится такое, рыцарь?
— Я не создан для плуга и мотыги.
— А Бахира не создана для замужества, — она показала язык. — И в том, что женщина снимает комнату в корчме, нет ничего плохого и неправильного. Пока она платит хозяину и пока над головами не летают камни из нильфгаардских требушетов — волноваться не о чем.
Она выговаривала некоторые слова не совсем правильно, с акцентом, а его это раздражало и веселило одновременно. Арис не знал, каким с ней быть — безжалостным разбойником, выросшим в предгорьях Амелл, наблюдавшим каждый год половодье в пойме Йелены… Или притворяться, будто бы он знает о Севере больше, чем она, будто бы он может читать ей нотации, делать то же самое, что проделывал с ним каждый раз тот рыжий медик. Воистину он раскололся надвое, совершенно не представляя, как заново собраться воедино.
— Бахира знает, ты становишься таким, когда тебе снова снится твоя родина. Бахире родина тоже снится временами, но она же не говорит тебе носить шелка и срочно брать её в жены, ибо она чистокровная офирка, не шлюха и, к тому же, богачиха.
— Лжешь.
— Бахира лжёт в чем? — её глаза превратились в колючие злые щелочки.
— Никакая ты не богачиха. Тащишь золото и запугиваешь, как все ваши. Вряд ли Гудрун настолько близко подпустила тебя к себе, чтобы отваливать половину добычи Теней Прилива.
— Тени платят хорошо. Если желаешь, глупый рыцарь, Бахира может поручиться за тебя перед Гудрун — чтобы ты не завидовал.
— Я не завидую, — процедил он.
— Завидуешь, — Бахира стиснула кулак. — Глупый рыцарь завидует Бахире, потому что не может позволить себе красный шёлк, не может позволить себе никакой шелк, никакие камни, никакое сладкое вино. Он говорит Бахире быть смиренной, быть как женщины Севера, но она не станет!
Не северянка, но дочь Офира. Свирепый вихрь песка и вечного зноя, пахнущая специями, которые он едал, разве что, в детстве, зная лишь комфорт, тепло и сытость, обучаясь разделывать кабана и играя с домашней стражей. Разбойники в горах Назаира временами жили не хуже королей, а то и получше некоторых, но королю куда сложнее потерять свою власть, чем им. Еще вчерашний отпрыск раубриттера мог забыть вкус начиненных грибами каплунов и лакать воду из грязной лужи. Он мог забыть, каков запах шафрана или ванили или мускатного цвета. Но Арис помнил — и эта память вгрызалась в него острыми зубами, раздирала на куски, когда он спал с этой женщиной или даже просто проходил мимо. Потому что прошлое его волновало, а Бахиру — нет.
Он навалился на неё, прижимая к постели широкие запястья с вьющимися под кожей синеватыми венами.
— Я знаю это. Знаю и то, что ты даже в постели не смиришься с тем, что я сильнее. Я — мужчина.
— Бахира видала мужчин посильнее рыцаря, — она улыбнулась, обнажив белые ровные зубы, и её подведенные черным глаза блестели, как два драгоценных камня в оправе. — Ты не станешь мужчиной, если будешь указывать ей, что делать.
-Ты слишком умна для бабы.
— А рыцарю нравятся только глупые женщины? Глупые шлюхи? Чтобы они его боготворили, обмывали ему ступни, стояли перед ним на коленях — этого он хочет? Но ему ведь станет скучно…
Бахира потянулась вперёд, ухватившись зубами за шнурок, завязывавший рубаху, и одним движением ослабила слабенький узел, обнажив пересекавший грудь шрам.
— И тогда… — продолжила она, потираясь об него бедрами, твердыми, точно под кожей был камень. — Он вернётся к Бахире. И всё начнётся сначала.
У неё не было тонкой талии и ножек-палочек, которые он мог бы обхватить одной рукой с легкостью — ничего подобного. Она с легкостью выдерживала его тяжесть, плоская грудь точно деревянная доска. Она спала со всеми — с женщинами и мужчинами, людьми и эльфами. Казалось, неважно было, чем ей утолять свой голод, ибо в любой плоти она видела красоту, и даже его самого однажды назвала красивым, поглаживая по волосатой груди, и он почувствовал, что это было сказано искренне, но её слова не усыпили сидевшего внутри закостенелого дурака. Того самого, который считал, будто бы единственным предназначением такой как она было рождение детей и забота о семейном очаге. Впрочем, это касалось не только Бахиры — он каждую женщину видел исключительно так. Вдруг поэтому ему с ними не везло?
— Признай, — прошептала Бахира. — Признай, рыцарь, что это правда.
Она вся бряцала золотом — офирские женщины почти никогда с ним не расставались. Огромный соблазн и возможность нажиться для воришек, но с ней такое не пройдет, потому что она родилась и выросла в другом месте. И все же нельзя было не признать, что Новиград и весь Север Бахира знала лучше него. Её этот город радовал — Арису же досаждал. Он без конца думал о Назаире, о долине Йелены, о запахе голубых роз и о руинах Ассенгарда, и мучительное бездействие, смешанное с этими мыслями, с горькой тоской, капля за каплей отравляло его — так же, как отравляла своей беспечностью она. Казалось, Офир вовсе не был её домом.
А даже если это ложь, даже если есть хоть малейшая вероятность подобного — пускай лжет. В конце концов, его настоящее имя тоже останется в тайне.
— Ублажи меня, — прошептал он, растягиваясь на постели рядом. — В последний раз.
— В последний? — её это позабавило. — Арис больше не вернётся к Бахире?
Она ухватилась пальцами за волоски в его бороде, потянув так, что кожу обожгло болью.
— Будешь врать Бахире — и лишишься этой красивой поросли у тебя на щеках. Она сама соскребёт её ножом вместе с твоей кожей.
— Это называется борода, — слабо усмехнулся рыцарь.
— В Офире мужчины стригут волосы аккуратно — во всех местах. О тебе такого не скажешь. Может, побудешь немного офирцем для Бахиры?
Ему бы хоть как-нибудь вернуться к назаирской своей личине, но в последнее время все больше казалось, что в этом не осталось никакого смысла — точно так же, как в крепости в предгорьях Амелл наверняка теперь не было ни души. Серебряные чаши тонкой работы, золотые блюда, мягкие тахты и бержеры, лучшие лошади и свирепые охотничьи псы… Куда пропало все их добро, нажитое нечестным трудом? Украдено, распродано, присвоено. По крепостным стенам замка, возможно, давно уже шастала сама Смерть в черном крылатом шлеме. В таком случае, куда ему было возвращаться? К чему? К кому?
Бахира заглянула ему в лицо, ловко ухватив пальцами за подбородок.
— Молчишь. Ты всегда молчишь, но Бахира научилась разделять твоё молчание на хорошее и плохое.
— Сейчас я не хочу говорить о молчании, — Арис с нажимом огладил её могучее плечо. — Я хочу тебя.
— Все мужчины хотят.
— Лжешь. Для кого-то мускулы у женщины — не то, чем можно любоваться.
— Но ты не из них.
— Я не любуюсь тобой.
Ложь упрямца. Он чуть не прикусил щеку до крови, потому что по глазам Бахиры он понял, что за шутку она его слова не приняла. И тут же, прикрывшись улыбкой, словно щитом, дернула за бороду снова.
— Лжешь, рыцарь.
Ему, признаться, нравилось, как звучало это «ш-ш-ш» в её словах. Офирцы говорили мягко, немного певуче, из-за чего неторопливая речь на Всеобщем превращалась если не в балладу без рифмы, то в звучный стих точно.
— Если хочешь еще увидеть Бахиру, — её губы мягко коснулись уголка рта, обожгли дыханием, точно острый перец, и Арис попытался опередить её, полез с языком, но она ловко ускользнула, усмехнувшись, — говори только правду.
Не могу, хотелось сказать ему. Он уже солгал предостаточно и поздно что либо исправлять.
— Как хочешь, — хмыкнул он.
— Ну? — она зарылась носом в его заросшую щеку. — Бахира ждёт правду.
Ему хотелось напомнить ей, что она была создана женщиной. Представить, а затем описать то дитя, ростом достававшее бы ему нынешнему, разве, до колен, девочку со смуглой кожей, хрупкий цветок, от которого в скором времени будет веять пламенем. Эта пока еще девочка разбила бы в будущем множество сердец, мужчины грезили бы об одном-единственном поцелуе от неё, о призрачной возможности уткнуться в вырез платья, туда, где мерно вздымались бы два небольших холмика. Её груди, два спелых персика или, может, абрикоса — иногда она душилась чем-то, напоминающим их запах. И он смотрел на неё, думая о том, что этот аромат подошёл бы другой, более хрупкой и беззащитной. Подошёл бы её рыжим волосам, её изящной фигурке, её почти болезненной худобе. Худая как палка, так он сказал ей после выпавших на их долю злоключений. Он сказал ей это в Застенье, когда позади были разъяренные храмовые стражники, плюющий слюной Игорь Крюк и гогочущий Белка. Кажется, сто лет прошло с тех пор.
А потом он встретил Бахиру и все как-то переменилось. Мужское сердце всегда более переметчиво, и он еще не дошёл до того возраста, когда взгляду хотелось задерживаться лишь на одной женщине. Пришлось поддаться. Пришлось. Эта мысль ему не понравилась, а спустя секунду уже отвратно горчила на языке. Захотелось пить.
— Да, — признался он, выдыхая с каким-то облегчением — словно исчезла парочка внутренних зажимов, от которых едва удавалось дышать. — Ты прекрасна.
Её плечи, её руки и ноги, отсутствие узкой, затянутой корсетом талии — этакий привкус новизны. Коротко остриженные волосы, полные губы, аккуратный нос. Окутывавший с ног до головы красный шелк, ленты как полупрозрачные лепестки. Арис отвёл одну в сторону, словно сорвал этот лепесток. Он на мгновение потерялся в собственных мыслях и сомнениях, рассматривая её почти отсутствующий бюст, но потом Бахира прижала его к себе — и несмотря на то, что её грудь не шла ни в какое сравнение с пышными титьками шлюх из «Пассифлоры», он умудрился почти утонуть в ней, в её запахе, в её крепких руках, таких же, как у него. Однако местами они не менялись — Бахира все еще была женщиной, а он все еще был мужчиной.
***
