сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Снегопад усилился к вечеру — мелкие хлопья превратились в настоящую белую завесу, укрыли собой жухлую желтоватую траву, будто одеялом, до следующей весны. Он скакал на юг, по главному тракту, и кожей почти чувствовал, как становится теплее. Это ощущение не пропало даже тогда, когда бледное солнце скрылось за облаками и рыцарь перестал ловить его лучи. Легкий морозец пощипывал щеки и нос, кончики пальцев в перчатках, потрескавшиеся и кровоточащие губы он временами облизывал, смакуя знакомый привкус. Пару зубов ему когда-то выбили в драке и после приходилось полоскать рот водой с ромом, но даже тогда, сквозь выпивку, он чувствовал кровь. Или, например, если ломали нос — а травма эта стала столь обыденной, что как травма и не воспринималась. С тех пор эта легкая солоноватость с металлическими нотками так полюбилась ему, что он постоянно терзал свои губы, подставляя лицо колючему ветру.
За снежной завесой прятались маячившие вдалеке деревушки с одной стороны и густой дикий лес с другой. Конечно, если бы Арис пригляделся получше, то увидел бы соломенные кровли, покрытые высокими белыми шапками, и тянущиеся к небу столбики дыма, но рыцарь направлялся не в деревню. Последний раз он останавливался еще вчера в полдень — конь, в отличие от него, не мог скакать во весь опор без продыху. С губ животины капала густая пена, резко пахло конским потом, бока были изранены шпорами. Рыцарь никак его не называл, даже имени не придумал, когда выкупал у последнего владельца. Просто конь. Ничего лишнего.
— Давай, поднажми, — пробормотал он в подергивающееся ухо. — Если довезёшь меня до Горс Велена — куплю тебе самой вкусной моркови и яблок. Не то сено, которое ты обычно жрешь.
Но конь, словно не понимая, что в какой-то степени это побег, не очередное путешествие, фыркнул и вновь чуть не споткнулся. Затем замедлился, перешёл на рысь.
Вот они, минусы путешествия верхом, подумалось ему. Если бы в новиградском порту нашёлся хоть один корабль, который шёл на Юг, заворачивая по пути хотя бы в Цинтру, его бы это спасло. Пожитков с собой, считай, и не было — взошёл на борт, заплатил за гамак или каюту да поплыл. В Цинтре он бы уже купил скакуна и поехал через Марнадальские Ступени. Единственный путь, место былых сражений, где на каждую пядь земли приходилось по горсточке костей, неважно чьих — нордлингов или Черных. Опасная дорога, ибо разбойников там наверняка укрылось не меньше, чем в горах Амелл, но с разбойниками он умел договариваться.
Корабля в Новиграде не оказалось и он не стал ждать — поехал в Горс Велен.
Конь замедлился, ноги его вязли в час от часа подраставших сугробах. Вскоре даже рысь стала ему не по плечу и он зашагал, устало спотыкаясь.
— Твою-то мать, — выругался назаирец, спрыгивая с седла. Очередной порыв ветра бросил в бледное лицо горсть белых хлопьев — они застряли в бороде и тут же растаяли от жаркого дыхания.
Он повёл коня под уздцы, неустанно слизывая с губ кровь. Уютно блестевшие вдалеке огни деревни притягивали к себе, а над ними догорало припорошенное снегом солнце, похожее на половину круга острого сыра с паприкой. Рыцарь сглотнул слюну — ел он все тогда же, вчера, в полдень. Не хотелось останавливаться, терять время впустую, но и речи не шло о том, чтобы добираться до Горс Велена пешком, таким черепашьим темпом. Не хотелось признаваться и в том, что у него сердце болело за животину, которой он даже имени не дал — конь смотрел на него своими умными и одновременно просящими глазами, всем своим видом пытаясь показать, что попона от холода уже не спасала, да и сену он бы сейчас был рад куда больше, чем яблокам или морковке.
— Это лучник посоветовал мне купить тебя, — бормотал назаирец, набрасывая на голову капюшон. — Как там его… Мадс, кажется. Как на духу выдал, где искать лучшего коня. Только и лучший начнёт издыхать, если о нем не заботиться, верно?
По широкому добротному мостику они перешли через замерзший ручей, терявшийся где-то в лесной чаще, потом поплелись дальше — рыцарь и его верный конь. От усталости доспех казался пудовым и сдавливал грудь, но в ногах еще осталась сила, да и мрачная решимость, не покидавшая его со дня отъезда, будто бы лишь усилилась.
— А Белка сейчас, небось, довольный как слон. Все ему досталось — наёмники, женщина, назаирское серебро, золото, вся наша добыча… Для тебя это как целый ящик свежей морковки, понимаешь меня? Только ящик о двух замочках и у каждого по ключику. Чтобы ящичек открыть — надо, чтобы было два ключа. Так вот, свой ключ я надежно припрятал — пускай теперь возится, открывает как хочет, если всё решит себе заграбастать. Ничего мне не надо из тех сокровищ, я еще побольше соберу, чем он.
А женщина? Конь словно спрашивал взглядом, тыкаясь губами ему в заросшую щеку.
— Я не стал ей ничего писать, — хмыкнул назаирец. — Никому из них двоих. Лучник, мне кажется, мог что-то подозревать — и непременно все разболтает этому своему любовнику, медику. Но какая разница? Никто из них с места не сдвинется, потому что…
Они миновали окраину, зашли за низенький, чуть покосившийся заборчик, у которого из сугробов торчали голые ветви кустарников. Домишки, издалека казавшиеся плохонькими, покосившимися, выглядели вполне себе добротно и даже мило — там, где хозяева расписали ставни. Около некоторых стояло по паре сложенных из красного кирпича печей, из чьего-то незапертого хлева высунулась коровья морда, потянув носом холодный воздух. Цепной пёс с ободранным ухом поднял лай, выскочив из конуры, но быстро затих, когда они прошли мимо, не обращая на него внимания.
— Потому что, — назаирец огляделся, держа повод, — все они думают только о себе. И это правильно. От шуток лучника через полчаса уже тянет треснуть ему по морде, а слышал бы ты проповеди от его любовничка. Вечный Огонь — мерзкая штука, скажу я тебе. Хорошо, что у зверей нет своих богов, иначе мир бы совсем свихнулся. Бахира… Та тоже о себе заботится, хитрая кошка. С самого начала мы друг другу пообещали, что не будем заводить разговоров о верности. Какая, к черту, верность, если она офирка? Ей нужен офирец, под стать, торгаш хитрый, принц — уж не знаю, есть ли у них такие. Мы с ней миловались, когда время и настрой были, а в другое время… Да чего мне распинаться, ты и ответить-то не сможешь.
В стойлах около корчмы отдыхали чьи-то лошади, притулилась повозка с двумя мулами, груженная всяким хламом — сундуками, подушками, свернутыми одеялами, нашлось место даже для парочки бержеров, которые почти скрылись под снегом. Похоже, не только он решил остановиться здесь, чтобы переждать непогоду. Ветер играл с болтавшейся туда-сюда вывеской, на которой был изображен треснувший череп с плутоватой ухмылкой.
— «Расколотая голова», — прочёл Арис, хмыкнув. — В жизни хуже названия не видал — сразу навевает мысли про чьи-то мозги, растекшиеся по полу. Хотя, может, у них просто выпивка крепковата…
В Назаире трактиры и гостиницы были не просто местами для отдыха — увеселительные заведения прославили их страну не меньше, чем поля голубых роз. Он помнил пироги со свининой в «Улыбчивом Рыцаре» и пиво в «Замерзшем Очаге», и он точно знал, что самая лучшая оленина с фасолью готовится только в «Медовой Деве».
Коня забрал мальчик, хозяйский сын, а он поднялся по ступенькам на крыльцо и обернулся, осматривая тихонькую деревушку. Одна половина её уже погрузилась в сон, на другой пока царила жизнь — там ели, пили, грелись у огня и танцевали, разминая затекшие после долгой езды ноги. Снег хрустел, накрывал собой следы копыт. Полчаса — и никто уже не догадается, что здесь кто-то был.
В корчме его прошиб пот. Пламя ревело в очаге, точно заколдованное, распространяя тепло. Около него нагло пристроились местные, попивая подогретое кислое вино — не потому что оно было выдержанным и приятным, а потому что обдавало жаром изнутри так, что хотелось раздеться. Какой-то толстый торгаш увлеченно считал монеты, рассыпав их по столу, как горстку семечек, и изредка шлепал по руке своего малолетнего помощника, который пытался стащить хотя бы крону. Недалеко от уголка корчмаря, за грубо выскобленным столом, сидела дворянка в подбитом соболем плаще и ела луковый суп. Она была немолода, но не растеряла прежней красоты и грации в малейших движениях, даже в том, как она держала простую деревянную ложку. Снежинки, подтаявшие в меху накидки и превратившиеся в капельки, поблескивали подобно драгоценным камням — и глаза её блестели точно так же, голубые, излучавшие какой-то внутренний свет. Глаза доброй души. В каштановых с проседью волосах прятались лунные камни на тонких как паутинка нитях.
— Что подать? — спросил полусонный корчмарь.
— Что найдется, — пожал плечами рыцарь, устроив ладони на стойке. — Зимой особо не попируешь.
— Это верно. Ну… Есть вяленая форель — сыновья мои успели наловить, пока рыба на глубину не ушла. Картошка печеная, курица…
Он подхватил с доски разделанную тушку и показал назаирцу.
— Ну так как? Откушаете картошки, милсдарь? Еще горячая, да и подливка овощная готова. А если вам мяса охота — это придется обождать.
— Давай сюда свою картошку и рыбу, и сыр с луком не забудь.
Рыцарь устроился поближе к очагу, насколько это было возможно, но тепло его почти не ласкало. Немолодая дворянка за своим столом заметила, как он потирает руки и медленно розовеющие щеки — снова глянув ему в глаза, она с вежливой улыбкой указала на соседний стул.
— Спасибо, — поблагодарил он, подсаживаясь к ней.
— Не за что.
Она пододвинула к себе блюдо с куском пирога, из разреза которого чуть не вываливалось мясо с луком.
— Вы приехали одна? — он спрашивал, чтобы поддержать беседу, и старался не смотреть на дымящийся пирог.
— Нет, — дама неторопливо орудовала ножом и вилкой. Назаирец, созерцая это, почти почувствовал к ней жалость — много же женщинам приходится усвоить всяких мелких вещей, чтобы быть в глазах других воспитанными и приличными.
Он хмыкнул, замечая её немногословность.
— Не хотите говорить?
— Позвольте мне сначала прикончить этот пирог, милсдарь, — голос её звучал мягко, но он слышал в нём и сталь. — Не люблю говорить во время трапезы.
В чертогах их замка во время пиров людям приходилось перекрикивать друг друга — так шумно там было. Даже женщины, случалось, орали громче мужиков с их хриплыми басами. Дворянка в плаще лакомилась пирогом с подчеркнутой аккуратностью, когда ему принесли обещанный картофель в густой подливке и рыбу. Он подцепил мелкий клубень вилкой, покатал по тарелке, словно чертил какие-то буквы.
— Моя челядь греется у огня, — заговорила вдруг дворянка, — а рыцари нашли постой где-то в деревне. У корчмаря свободна только одна комната и я за неё уже заплатила. Если вы хотите переночевать — придется что-то придумать.
— Я вполне могу постелить себе и в стойле, — усмехнулся он. — К коню поближе.
— Вы очень любезны, — она слегка улыбнулась. — И явно умеете шутить.
— Шутить? Не-е, это не шутка, мне действительно случалось спать в стойле или хлеву — обычное дело, когда заканчиваются свободные комнаты. И среди зверушек тепло, даже хрюканье свиней не будит.
Собеседница съела еще кусочек пирога и отпила немного вина.
— Вы — рыцарь?
— Нет, — теперь настал черёд его немногословности. Назаирец обмакнул лук в подливку.
— Солдат?
— Немного. Если вам надо кого-то убить — можно обсудить сделку.
— Я никого не хочу убивать, но запомню ваше предложение. Вы очень… прямолинейны. Никогда не могла сказать, хорошая это черта или плохая.
Назаирец пожал плечами.
— Как по мне, нет плохих черт. Даже солнце — и то может сначала нас согреть, а потом обжечь, но мы же ему радуемся.
— Солнце… — дама спрятала улыбку за ладонью. — Если вы об оранжевом шаре на небосводе — это правда. А есть и такие солнца, которые предпочтёшь всю жизнь не видеть.
— Вы о нильфгаардцах? Не думаю, что они готовы сунуться на Север снова, в третий раз. Предыдущие два должны были их чему-то научить.
Она вздохнула, глядя на огонь.
— Говорят, что императору Эмгыру настойчивости не занимать. Если это правда — боюсь, что рано или поздно он своего добьется. Вряд ли в ближайшее время нам придется ожидать спасительного объединения Редании, Темерии и остальных…
— А может, его убьет какая-нибудь офирская шпионка, — он хлебнул горячего вина и причмокнул, не сдержавшись — вкус был дрянным, но тепло накатило на него стремительной волной и ноги под столом обмякли.
— У него таких при дворе нет, я уверена. Однако есть ведь еще аристократия…
Рыцарь рассмеялся, посмотрев на неё.
— Вы очень… храбры для женщины. Со всеми гостями уже успели обсудить покушение на императора? Небось, до этого еще десяток постоялых дворов слушал ваши речи.
— Ошибаетесь.
Она уже не улыбалась, тень печали тронула её лицо и руки спрятались в длинных рукавах, словно вдруг подул холодный ветер. Корчмарь подошёл к очагу, подбросил дров и вернулся на своё место как ни в чем ни бывало, челядь дворянки засыпала прямо у огня. Не хватает лютни, подумалось рыцарю.
— Просто когда вы заговорили со мной, — вновь зазвучал её голос, мягкий и усталый, но теперь в нем слышалось какое-то смущение, — мне показалось, что я услышала своего мужа. Знаете это чувство, когда видите в лавке портного плащ, похожий на тот, который носил, например, ваш отец?
Его отец не носил плащей — большую часть времени он был закован в доспехи.
— Немного знаю, — кивнул он, едва нахмурившись.
— Вы ведь из Назаира? Поэтому вы говорите… так. Грубо и кратко, словно ссоритесь. Ваш акцент выдает вас.
Рыцарь почесал щеку.
— Это… правда. А ваш муж был назаирцем?
— Да, — кивнула она, поглаживая мех на рукаве. — И, возможно, только поэтому я продолжаю с вами говорить. Судачить, словно мы в водовороте интриг и должны делать все возможное, чтобы выжить. А на деле я еду в Назаир, чтобы найти его кости — среди руин Ассенгарда или где-то еще, а если не найду, то хотя бы останусь в этом краю, даже если там правит Эмгыр. Мой муж оставил меня ради того, чтобы освободить свою отчизну, но ему не удалось. Все слезы выплаканы и осталось только… что-то делать.
Я тоже, хотелось сказать ему, закричать, сорвать с себя истрепанный, не единожды латанный плащ. Пускай раубриттер, пускай их род столетиями наводил страх на проезжавших купцов и обозы, однако несчастная жалкая капля чести в душе его осталась. Первым его порывом было желание присоединиться к ней — так проникновенно она говорила о Назаире, о своем муже, который сразу же представился ему в мыслях. Граф, барон, такой же рыцарь-разбойник… Какая разница? Он уехал с насиженного места ради того, чтобы золотую корону из роз вновь кто-то надел, ради того, чтобы черные знамена с солнцем сменили стяги с голубым цветком.
— Скажите мне, как вас зовут, — спросила дворянка, глядя на него.
Настоящее имя застряло в горле.
— Арис Арнскрон, — ответил он, понадеявшись на то, что эта женщина картами не слишком интересовалась. — Простое имя простого человека.
— Алинора вар Дер’Вальд, — она протянула ему свою маленькую руку и назаирец не сразу вспомнил, что следует делать в таких случаях. — Графиня, вдова и ваша собеседница. Хотя бы на этот вечер. Многие бы на вашем месте почитали бы себя счастливыми — не каждый день с ними говорит знать.
Он сам был знатью в некотором роде, он понимал, что такое благоговение и слепое раболепие верных слуг.
— Я счастлив, — нашёлся он с ответом, нахмурившись.
— Да бросьте, — графиня вар Дер’Вальд улыбнулась. — Забудьте, что я это сказала. И про мужа тоже. Так на чем мы остановились?
— На настойчивости Эмгыра. Говорите, ему её не занимать.
— Ах да, конечно… Знаете, иногда я просыпаюсь с ощущением, что еще сплю. Что я все так же брожу во сне, а происходящее вокруг — одна сплошная иллюзия, созданная каким-нибудь искусным чародеем. Казалось, мне достаточно зажмуриться, чтобы прийти в себя, но ничего не меняется. Первая война, затем вторая… Я вовлечена в это глубже, чем вы можете предполагать. Засыпаю и пробуждаюсь с ликом мужа перед глазами. Что бы он сделал, увидев новые тучи на горизонте — тучи с черными знаменами, которые для каждого теперь как символ ужаса, как груды костей, как виселицы вдоль каждого тракта…
— Думаю, первым делом он бы выругался.
Алинора вар Дер’Вальд кивнула, но ничего не отвечала ему, пока корчмарь, суетившийся около очага, снова не вернулся к себе за стойку.
— Он был очень… горячим. А я охлаждала его пыл добрым советом, если это требовалось — вот только в войне я, к сожалению, ничего не смыслю. Политика? И в той совсем немного. Мой отец учил меня.
— Женщины и не должны лезть в политику, — рыцарь придвинул к ней поближе тарелку с оставшимися луковками, но графиня отрицательно качнула головой. — Не их это дело. Женщин ведут эмоции, а в политике они не нужны.
— Так бывает не всегда, — слабо улыбнулась она. — Яркий тому пример — Калантэ, Львица из Цинтры. Или, если вам она не по душе, королева Мэва — она ведь отвоевала свои владения у Черных. В Нильфгаарде её даже прозвали Непокорной.
— Ну и что? Повезло, видать, и все.
