Текст книги "Бесчестье (СИ)"

Автор книги: Reganight

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Потому злобой и пытало его сердце – чёртовы рыцари недостойны были жить на своей земле, а низкие и щуплые желторожие – купаться в благоденствии солнечных лучей.

Волки стаей гонят оленя по лощинам и оврагам.

Хроггард молод и горяч – его крепкое маслянистое тело не замерзает даже на трескучем морозе. Он груб и силён, ему ничего не стоит сломать врагу шею одним рывком, и, кроме того, он не глуп, как сильно бы битва не слепила ему глаза.

Олень, загнанный в тупик, безумным глазом цвета ольхи сверкает в окружении волков. Стая бросается ему на спину, валит на землю когтистыми лапами. Олень грациозно скидывает их, оставив на мордах отметины копыт, и убегает, брызжа кровью из порванных жил, но природа справедливее, чем кажется – она не даст с любовью взращённой в олене энергии жизни пропасть зря. Плоть оленя сгниёт на земле, а не в желудке хищника – она накормит траву и даст жизнь новым росткам.

Руины загубленных цивилизаций воскреснут из пепла и песка.

***

Тревожный сон Нобуши прерывается внезапным холодом; сквозняк мгновенно пробирает до костей. Она поднимает голову от каменных плит, и тут же на неё выливают ведро воды. Женский голос говорит враждебно, но удивительно понятно, хоть и с чужеземным акцентом:

– Эй, ты! Поднимайся!

Шинаи всматривается в прорези шлема стоящей за прутьями женщины в лёгких одеждах, задаваясь немым вопросом.

Женщина отворяет решётку ржавым ключом и цепкими руками перехватывает окровавленные запястья Шинаи, прижимает кинжал к груди.

– Шевелись!

Нобуши идёт, покорно наклонив голову, потерянно задерживая глаза на окружающих предметах. Её ведут сторонним коридором в еще более мрачное подземелье с кольями, торчащими из стен. Огромная груда железа у входа подаёт голос из глубин доспехов, поднимает забрало – на неё смотрит угрюмое лицо блюстителя закона. Он нехотя сторонится, пропуская женщин вперёд. Дверь за спиной тягуче захлопывается, и на свету остаётся только узкий круг посреди пыточного зала.

Удивительно, но Нобуши не чувствует ничего. Её отрешённый взгляд скользит по стенам и останавливается на мужчине, заходившем к ней вчера. Больше в зале никого нет. Женщина в капюшоне грубоватым толчком разворачивает её лицом к себе и тянется сорвать маску. Нобуши внезапно приходит в себя и всеми силами отстраняет её руку, сопровождая защитный жест крепким словцом.

– Окстись, еретичка!.. – злобно шепчет на латыни Избавительница.

– Кара, – тихо окрикивает её мужчина, – Оставь её. Я сам.

Женщина ведёт головой как лошадь, но всё-таки отступает на пару шагов, не убирая клинка. Шинаи тоже делает шаг назад, но неудачно наступает на раненую ногу и оседает на землю. Рыцарь гулко приближается к ней и наклоняется, всматриваясь.

– Принеси воды в ведре.

– Ладно.

Брайан опускается на один уровень с девушкой, старается поймать ей взгляд.

–Я не трону тебя сейчас. Не бойся.

Он осторожно хочет дотронуться до маски, но она отстраняется настолько, насколько может. Страж понимающе кивает и убирает руку, проявляя уважение к чужим обычаям. Её морщинки вокруг глаз красноречиво говорят о нелёгкой судьбе пленницы. Брайан проницателен, и это подсказывает ему, что она старше его примерно на пять лет. А ещё он видел как и её рвение в бою, так и страх. Это даёт ему надежду на то, что когда-то весь мир будет состоять из отважных, но чувствующих людей: они никогда не будут сражаться под знамёнами Чёрного Камня, потому что ими движет гармония души, а не жажда разрушения.

Дверь снова протяжно скрипит, впуская внутрь Кару с деревянным, грубо сколоченным ведром. Она презрительно смеряет глазами небольшое расстояние между Стражем и Нобуши и отходит в тень, опустив ведро на пол. Брайан снимает перчатку и смачивает в холодной воде небольшую тряпицу, косясь на наблюдающую за этим Кару.

– Выйди, пожалуйста, – чуть грубовато звучит его латынь. – Сегодня мне больше не понадобится твоя помощь.

– И давно ты научился понимать местное наречие? – слегка разочарованно и раздражённо звучит её голос. – Развлекайся. Пойду выпью за твое здоровье.

Смерив Шинаи уничижительным взглядом, Избавительница насовсем покидает зал пыток.

– Прости ей грубость, – тихо говорит рыцарь, продолжая выжимать тряпку. – Она мнит своё превосходство непогрешимым, но я верю, что ты умеешь обращаться с оружием не хуже. Я видел, как ты сражаешься.

Он осторожно взял её податливую руку и вытер бурую засохшую кровь.

Брайан видит непонимание в её глазах, он знает, что она рассчитывает на жестокость – в таких случаях лучше действовать по-плохому, чем по-хорошему, но он сознательно отказывается от насилия. Глубоко в душе он корит себя за это – ей просто повезло больше, чем другим. Где-то далеко харкает кровью на каменный пол Аполлион в предсмертной агонии, и Чёрный Камень превращается в ничто. Люди одичало смотрят друг на друга, опуская катаны, топоры и мечи – исчезает сила, толкающая их на сражения. Концепция войны за мир отходит на второй план; разруха и изнеможение физически не позволяют продолжать. Стражу совестно – совестно за то, что при всей своей тактичности и дипломатии он не может ни на что повлиять: агрессия слишком глубоко пустила свои корни, и научить волчат не скалить зубы, а людей – не хвататься за меч и доверять друг другу, не ожидая ножа в спину, практически невозможно.

Быть может, в этом и кроется попытка завоевать расположение у чужеземной воительницы.

Страж помогает ей подняться на ноги и замечает кровоточащие язвы сквозь продранную холщовую ткань шароваров. Шинаи смиренно ждёт побоев и грубости, но с ней обращаются как с равной. Рыцарь подводит ее к ведру и жестом предлагает умыться, вкладывая тряпицу в ослабевшие кисти, отступая прочь. Нотка сомнения зарождается где-то в душе: волк никогда не милует раненого оленя. Рыцарь внезапно ощущает желание ударить её, втайне опасаясь припрятанного в складках одежды ножа, не преминувшего оказаться у горла. Холодок пробегает вдоль спины – он понимает, что и Кара могла уличить в нём излишнее благородство, но Нобуши ослабляет веревки на шее, снимая соломенную шляпу, обнажая худую шею и спутанные грязные волосы; за шляпой следует и маска.

Она стирает грязь и кровь – на виске запеклись тонкие взмыленные струи. Шинаи отворачивается от Стража, и он понимает, что она не хочет показывать лицо. Пожалуй, он чувствует досаду, но вместе с тем и ценит её жест – Нобуши спокойно оставляет свою спину открытой, не боясь удара исподтишка. Он снова оставляет её одну и быстрым, беглым шагом уходит к казармам.

***

Кара, по-мужски присев на импровизированную стойку – широкую доску поверх бочек – большими глотками хлещет пенную брагу из оловянного кубка. Феодальные войны приносили ей удовольствие главным образом потому, что за ними в случае успеха всегда следовал пир, разгульность которого сопоставима была с важностью покоренной земли. Быть может, эта победа не была так важна, чтобы отразиться на гербе Эшфилда, но хотя бы пары открытых бочек замечательного алкоголя, любимца бродяг и завсегдатая таверн – эля – она точно стоила, так что сегодня Кара будет пить вдохновенно и с душой, чтобы на утро ненавидеть себя за свою страсть. Сейчас это её не волнует – недельного привала хватит, чтобы проспаться как следует. Кара никогда не была эстетом – редкие, ароматные винные букеты не казались ей привлекательнее простой походной выпивки, в которой она обычно топила скуку.

Война приводила её в уныние. Поначалу. Избавительницы по обыкновению происходили из знатных семей, и Кара не была исключением: будучи отпрыском рано овдовевшего лорда, она в полной мере впитала в себя всю отцовскую любовь, чаще всего выражавшуюся в деньгах. Девушка получила как хорошее образование, так и военную подготовку в академии и, в общем-то, чертовски рада была своей внезапно начавшейся карьере ассассина-миротворца. В замке было очень тоскливо: бренчать на арфе казалось ей уделом придворных шутов. Суровые походные условия всего лишь за краткие пару лет воспитали из неё отчаянную дикую кошку в боях. Здесь её лишили нагретой служанками воды в бадьях, парфюма в маленьких баночках с ароматом эссенций из роз, парчовых платьев с пышными юбками и всех остальных удовольствий, привычных для знати, но зато здесь её научили пить. Пить, в пьяном угаре крича нецензурные частушки про королевскую семью, пить, топя в кружке горести, печали и невзгоды, пить ради выпивки и похмелья на утро.

Здесь она могла предаваться своим страстям, так осторожно взращённым в мятежной душе: тепличные условия развращают получше борделей. Здесь все её пороки влились в волну общего разврата, здесь в полной мере можно было удовлетворить все свои низменные потребности: от пьянства и похоти до жестокости и извращённых пыток.

И если она, выйдя из подвала, по последней азиатской моде обставленного средневековыми пыточными устройствами, тут же забыла и про пленную женщину, и про Брайана, и про вчерашнюю битву, то сам Страж, бредя по пепелищам в казармы, складывал в своём воспалённом разуме картину всего происходящего, тщательно подгоняя детали. Брайан с каждым часом лишь укреплялся в своём стремлении поднять восстание. Пожалуй, он понимал, что это повлечёт новые неизбежные жертвы, но острая необходимость окончить, наконец, войну со смертью Аполлион нарастала быстрее и быстрее. Рыцарь видел, как военное дело из профессии перерастает в потребность, и не мог допустить начала вечного противостояния между тремя фракциями. Сильной, но мирной рукой он был готов вести рыцарей к спокойному, мирскому труду, стремясь приблизиться к миру настолько, насколько это возможно.

Его думы тяжелы, но далеко не каждый монарх с такой заботой может печься о своих подданных. Из него бы вышел великий король, но увы – в нём нет голубых кровей, он не пьёт тридцатилетнего вина, не носит мантии с опушкой, не слушает менестрелей в тронном зале. Он молод; хоть и в такое время долго не живут, опыта у него хватит на почтенного старца. Однако для того, чтобы привести Эшфилд к к процветанию и славе путем слова – не меча – ему понадобятся верные друзья, и потому он верит, что маленькая азиатская женщина доверится ему, не испугавшись чужих обычаев, и сумеет сплотить самураев. Заручившись поддержкой Востока, у Брайана будет что предоставить Северу: с таким многотысячным «аргументом» воинственные викинги точно не захотят спорить.

Срезанная ветка вишни, оставленная в воде, рано или поздно зацветет.

========== Повадки волчьей стаи ==========

От их разгорячённых тел всегда валил пар. Викинги веками закаляли сталь своего характера, веками учились держать топор с первых дней жизни. Закон природы неумолим – слабые не выживают; среди людей естественный отбор всегда шёл ожесточённее, ведь животным не свойственна жестокость в отличие от них. Они всегда были алчны и жадны до самых примитивных благ – ценилась кружка пенной браги, ломоть зажаренной на вертеле баранины, крепкая, здоровая женщина. Вожди внушали им, что за горной грядой трава зеленее, а они верили, идя по головам убитых врагов.

Хроггард торжествовал. Он видел дикий огонь в глазах своей волчьей стаи, и у него было что ей предложить. Ясной звездной ночью он смотрел на бледнеющее восточное небо, где-то далеко ему мерещились огни чужеземных факелов, и однажды ветер переменился и донёс до него запах прекрасных розовых цветов, хмельного солода и крови. Тогда Хольдар понял, что время пришло.

Той ночью столб огня, казалось, мог лизнуть небеса, а над стойбищем звенели старинные исландские боевые песни. Обтянутые шкурами, почти обнажённые тела рубились друг с другом, водили языческие хороводы, прыгали через горячие, как жерло вулкана, костры. Хроггард пристально наблюдал за этим с небольшого помоста, поглядывая на юго-восток. Когда барабаны стихли, он поднял вверх топор, призывая к тишине. Затрещали сосновые смолистые поленья, пожираемые пламенем.

– Братья мои! – прорычал громогласный вой его, словно рождённый в кузнечном горне.

Хором ему ответил исландский боевой клич.

– В наших жилах течёт кровь, воспетая в легендах! Наши кланы ведут свою историю от первых героев Асгарда! Наши предки вложили в нас многовековую мудрость, но гордились бы они нами сейчас? Посмотрите на себя, – в голосе появился укор, – Кем вы стали? Вы пашете землю курганов, где погребены ваши отцы! Вы мечтаете о Вальгалле, взращивая телёнка! Валькирии смеются над всем нашим родом, позоря его перед Одином!

По толпе прокатился недовольный гул, и Жестокая Секира рявкнул, требуя тишины.

– Взгляните на себя, воины… Достойны ли вы носить гордое имя норманнов?!

Он переждал новую волну возмущений и продолжил:

– Вы растите хлеб на сухих камнях, собирая жалкие крохи… Вы даже не хотите взглянуть на край, раскинувшийся за горами: на Востоке, там, где рождается солнце, цветут на деревьях розовые цветы и живительный дождь льёт слёзы по воле небес, а зерно растёт само по себе. Щенки, живущие там, всегда сыты; их не точит ни цинга, ни оспа, им не нужно сражаться со скалами, чтоб выжить. Дикие звери невиданной силы склоняют перед ними головы в раболепном поклоне… Они худы и слабы, о них никогда не сложат легенд. Так ответьте мне, чем они лучше нас?!

Ответом ему был разъярённый медвежий рёв.

– Вы – воины секиры и топора, а не пахари и скотоводы; природой вам даны стальные мышцы и острые зубы, так воспользуйтесь ими! Покажите свою силу и смешайте недостойных с грязью!

Крик ярости потряс северные небеса – так Хроггард погнал свои кланы на юг, не давая передышки, так пала под натиском первая цитадель на его пути, в неприступности которой усомниться было невозможно. Пленные были казнены с особой жестокостью – высокие частоколы украсила вывернутая наизнанку плоть «кровавых орлов». Сигнальные костры цепью зажглись на вершинах холмов, в Эшфилде поднялись первые признаки волнений.

Всадники неслись на взмыленных лошадях сквозь прозрачный утренний туман, неся на своих плечах саван печали и скорби.

Встрепенулись северные границы, с Запада на Восток прокатилась тревожная, гнетущая волна. Всё рыцарское королевство замерло и разразилось бурей – никто не ожидал так скоро начавшейся войны ещё и на Севере. Вчерашние ремесленники записывались в ополчение, скотоводы, рыдая, закалывали последних овец. Железо перековывалось в мечи и доспехи, пустела королевская казна.

***

– Ты уверен?

– Да, точно, ошибки и быть не может. Я сам видел, как он озирался и лез в узкий лаз между камнями. Говорит, у него там припасы на случай, если викинги доберутся и до сюда.

Два рядовых бойца, вполголоса переговариваясь, тёрли сбитые, грязные ноги, топчась в каменистом ручье.

– В столице уже поднялись восстания, и король покинул резиденцию и прячется в одном из замков на побережье. Ещё и эти, – рыцарь мотнул головой в сторону восточных границ, – шпионят за каждым кустом, успевай только рот закрывать.

Второй, воровато озираясь, промолчал.

– Скоро они все будут жечь наши трупы и делать чаши из наших черепов. Ты разве не слышал, что они метают топоры в спину с такой силой, что проламывают грудину?

– Замолчи.

– А узкоглазые топчут, сидя верхом на огромных чудовищах, которые одним своим носом могут поднимать брёвна и таранить стены! – шёпот перешёл на почти истерический визг.

– Замолчи ты, ради всего святого!

Тот умолк, продолжая уныло хлюпать водой в сабатонах.

– Я вот что думаю, – тихо проговорил второй после недолгого молчания, – Когда поднимется бунт, мы укроемся в том гроте, а после – уйдём отсюда в леса…

– Ты что, с дуба рухнул?! Мы там и дня не протянем! Здесь же эти!

– Тише ты, идиот. Вот скажут, что нас перебрасывают на север, и что ты тогда будешь делать? Узкоглазые ещё месяц-другой будут собирать войска, а конунг уже давно готов к ней и вот-вот сломает оборону у рубежей. Дикари точно знают, что победят, и лучше мы не будем им мешать наслаждаться резнёй и стачивать свои топоры о кости дураков, а тихо уйдем на Восток, пока всё не уляжется…

– Мечтаешь напороться на бритву, которыми фехтуют эти отродья?! Ты в своём уме?! Я из пещеры никуда не пойду.

Оба замолчали и побрели прочь, скрипя стальными нагрудниками, размашистыми шагами перемешивая придорожную грязь.

Кара, сдвинув брови, проводила их взглядом, притаившись за деревом. Фалды её лёгкого кафтана едва качнулись на ветру, когда она тихой быстрой походкой, крадучись, последовала за ними.

***

Брайан сидел, сцепив ладони, за столом, хмуро рассматривая тактическую карту. Грубо слепленные походные свечи воском рисовали круги на столешнице, маленькими жёлтыми полосами играли на гравировке доспехов. Избавительница по-кошачьи подошла из-за спины, острым пальцем, наклонившись к лицу, провела по щеке:

– Твои опасения подтвердились… В народе уже говорят о восстании, мол, король разорён, а значит, за законом никто не следит, и каждый предоставлен сам себе, – она села на край стола, играясь с кинжалом, просмаковала каждое сказанное слово.

Страж поднял голову:

– Кто это был?

– Да так, пара трусливых псов, решивших, что их жалкие жизни ценнее долга перед короной, – Кара ловко метнула кинжал в стену, поразив отмеченную на карте столицу.

– Где они теперь?

– Мертвы, конечно же! – хохотнула она. – Но я не жалею, что измарала руки в их собачьей крови.

Брайан помрачнел. Лишние жертвы ему совсем не нужны – люди устали от войны и хотят покоя, а Кара и такие, как она, этого никогда не поймут. Он ещё больше уверился в том, что решение нужно было принимать уже сейчас: либо он за короля, либо против – третьего не дано, – и Избавительницу он в свои планы посвящать, конечно же, не хотел. Кара была его старой приятельницей – на его памяти с громким успехом пали штурмом пять крепостей, где им приходилось сражаться бок о бок, спина к спине, а совместные походы, охота и лагерный ужин у костра ещё больше сблизили их. С девушкой было приятно работать – она никогда не возвращалась с заданий без достигнутых целей и важных сведений, но одна лишь её черта стала той самой ложкой дёгтя в бочке мёда: Кара была жестока. Непорочные, чистые идеалы доблести и чести – недаром на родовом гербе Брайана был изображён единорог – строгим осуждением пятнали её воинский успех, и, если скверный характер Страж ещё мог простить, то отсутствие милосердия было явной причиной поставить крест на полном доверии. Кто знает, вдруг в разгаре боя её нож окажется именно возле его горла?

Впрочем, она могла ему пригодиться, но предчувствие, что когда-нибудь их пути разойдутся, не покидало его.

Сейчас она всего лишь манит округлым бедром, обтянутым сыро выделанной кожей, стремится отвлечь его от мрачных мыслей, увлекает за собой, но его разум реет сизым дымом где-то под небесными сводами. Брайан словно здесь и одновременно далеко-далеко: то подставляет свою грудь женским рукам, то рисует на морском песке загадочные символы мыском сапога, слушая раскатистую музыку волн.

***

Сегодня Нобуши просыпается от лёгкого похлопывания по плечу – знакомый рыцарь оставляет ей глиняную посудину с кусками жирной свинины и ломтем хлеба. Он терпеливо ждёт, пока та удивлённо поднимет голову, едва заметно кивнёт и снимет маску. Шинаи аккуратно ест руками, смутившись такого внимания к ней, а затем кротко кланяется ему, сложив ладони в благодарном жесте. Страж снимает шлем и смотрит ей в глаза, словно силясь увидеть в них своё отражение. Он вынимает из-за пазухи снятый с убитого самурая кинжал в плетеных ножнах и передаёт его Нобуши. Та вешает его на пояс, но рыцарь отрицательно качает головой:

– Спрячь.

Шинаи чуть хмурится, но догадывается и прячет оружие в одежду под одобрительный кивок.

– Так тебе будет спокойнее. Пойдём.

Брайан, держа за локоть, выводит её из тюрьмы, стараясь не привлекать внимание. Он грозно сверкает глазами на наблюдающих за ним рыцарей и быстро уводит женщину в тактический зал, старательно имитируя конвой, благо, что зал оказывается пуст. Развернув на столе карту, Страж раскидывает по ней горсть маленьких фигурок: рыцарей, самураев и викингов, отражая текущую политическую картину. Нобуши внимательно изучает глазами то, что видит, водит маленькой рукой по известным лишь ей одной трактам и останавливает палец с серым ногтем на форте, ставшим её поражением и вместе с тем – тюрьмой; вопросительный взгляд останавливается на Брайане. Тот, снова кивнув, показывает ей фигурку конунга, расставляет на Эшфилдских землях войска детей гор, сдвигая рыцарей на восток. Резким рывком он дергает карту и скидывает самураев вместе с рыцарями на пол, рукой толкая викингов к Императорскому дворцу. Шинаи вскрикивает и тут же зажимает рот ладонями; Брайан с досадой качает головой и с сожалением ведёт плечом – он не в силах в одиночку переломить ход войны.

На лице Нобуши проступает глубокая печаль, а в сердце Стража – скрытое торжество: он не ошибся в ней, выбрав её своим новым другом. Вновь привлекая её внимание, он, поднимая с пола рассыпавшиеся дробью фигурки, заново расставляет их на карте – рыцарей вперемешку с самураями перед конунгом и его войском, отталкивая затем викингов обратно к горным грядам.

Воительница изучающе скользит взглядом по его щетине и светлым, серым глазам, излучающим если не покровительство, то, по крайней мере, умиротворение и спокойствие. Она не знает, какая буря бушует сейчас в его душе, с каким трепетом он ждёт её решения, способного, быть может, изменить мир.

Страж протягивает ей руку, надеясь, что был достаточно убедителен, но она лишь опускает плечи и поднимает ладонь в отрицательном жесте. Словно древняя плита раскалываются его планы.

Со свистом рассекает воздух и брызжет кровью под откос варварская секира. Шёлковые горы ликуют – их изображения с гордостью и превосходством взирают на покорённые народы со знамён суровых скандинавских воинов. Хроггарду снится величие сводов тронного зала. Хроггарду снятся цепные волки.

========== Карающая длань творца ==========

– Нельзя!.. терять!… надежду!… – с каждым ударом меча в рыцаре пульсировала злость. Он ловко заблокировал все выпады соперника и сменил стойку, нанеся неожиданный удар, затем помог ему подняться. Тренировка не приносила теперь никакого удовольствия: истома мышц и ломота в суставах начинали раздражать, и если ранее изнуряющее фехтование оттачивало мастерство и ускоряло его рост, то сейчас после него оставалась лишь усталость. Впереди неизбежной чередой побед приближались викинги.

Брайан втайне завидовал тем, кто первыми, лицом к лицу, встретились с их разрушающей мощью. Конечно, сейчас они все мертвы, но им не приходилось томиться мучительным ожиданием – они просто сражались, защищая, скорее, себя, чем корону, в то время как ему выпала «честь» возложить на свои плечи всю тяжесть будущего блага Эшфилда. Судьбы великих цивилизаций всегда решались ловкостью интервентов, народным восстанием, войной, голодом или чумой, но всегда – за спиной у королей, ну а теперь Стражу больше ничего и не оставалось, как сжать рукоять меча и шагнуть навстречу смерти в лице яростных берсерков и хольдаров. Он рано приходил и рано возвращался с тренировок, по вечерам подолгу глядел в просторы страны Восходящего Солнца и видел, как медленно поднимаются вдали столбы чёрного дыма. Неделя подходила к концу – на днях должен был прийти приказ сниматься с места и марш-броском двигаться на запад – или на восток, в зависимости от решения Легиона.

Впрочем, власть рушилась и, как ни странно, никто не хотел браться за неё. Над Эшфилдом повисло опасное бездействие. В условиях войны такое промедление запросто может стать фатальным. Гонец задерживался. Быть может, он уже нашёл свою смерть – в огне ли, на кольях ли, в пропасти ли; быть может, прямо сейчас его лошадь оступится и порвёт себе сухожилие, взбрыкнёт и уронит седока, топча его раненым копытом, а быть может, всё обойдётся, но, так или иначе, уже слишком поздно к чему-либо готовиться: железный топор вонзается в одни ворота за другими.

***

В отличие от Брайана Кара всегда наслаждалась тренировкой: любое единение её рук с мечом и кинжалом всегда заканчивалось сокрушительным поражением для её врагов. Ей нравилась грация боя, ей приносила неповторимое удовольствие собственная наблюдательность, когда её зоркий глаз подмечал недостатки и слабые стороны, детали и особенности, защиту и скорость, смену стойки и момент для пробития блока – точная серия ударов в грудь даже самого крепкого противника заставит истекать кровью.

Избавительница не стеснялась пользоваться своими талантами и вне боя: она с неким удовлетворением отметила нервозность Брайана. Мужчина то и дело пропускает построения, потерянно озирается по сторонам, часто пропадает. Его взгляд тяжёл и хмур, его руки воровато, но заметно для такого опытного наблюдателя как Кара прячут куски хлеба под расшитый гербами кафтан; он плохо ест и почти не спит – ни выпивкой, ни ласковой рукой нельзя отвлечь его от дум. С явным неудовольствием женщина отмечает то, как он проходит мимо неё, даже не повернув головы; она чувствует себя уязвлённой – задетое самолюбие воет раненой кошкой.

Она следит за ним: вот рыцарь покидает внутренний двор, вот стихает лязг мечей за его спиной. Женщина невидима и неслышима, но Брайан словно чувствует сквозь доспех пылкий взгляд её насупленных глаз, буравящих спину. Лишь оставшись наедине с собой, он уходит в темницу, где сменяет караульных, где общается со своей пленницей языком жестов и взглядов, где кормит её припасённым хлебом в обмен на луч надежды в её глазах, где сторожит её сон.

Дикари пожинают плоды грубости и остервенения: грабить нечего в сожжённых дотла деревнях, а здесь, под защитой тумана и росы, рыцарь, не утративший благородства и уважения к своему ближнему, готовый последние догорающие дни делить свой хлеб и кров с врагом династии, выводит на свободу женщину, на чью благодарность и мудрость он надеется. Она слушает птиц и гладит рукой траву под корнями столетних деревьев, подставляет лицо потокам ветра и всматривается в даль, силясь разглядеть призрачные очертания Императорского чертога.

Шинаи знает, что больше никогда не увидит мира, хоть самую малость подобного прошлому – война грозится развязаться на века, ибо викинги не смогут усмирить свою жадность. Её тревожит то, что стало с её домом, хоть и вернуться туда ей больше не суждено. Тем не менее, она благодарна этому мужчине за то, что он не поднял на неё руки даже тогда, когда она, испугавшись, отпрянув, нарушила его планы. Да, пусть она и готова была поверить ему, но рыцарь не знает правил её народа; самураи пронзят ему грудь стрелой, как только он обратится к ним, пусть даже с призывом объединиться, а ей… Ей грозила смерть за предательство. Можно ли осудить женщину, так отчаянно хватающуюся за жизнь?

Кодекс самурая обязывает обесчещенного воина умертвить себя самого. Это, возможно, должно символизировать потерю уважения даже к самому себе, но это глупо и противоестественно: любое живое существо жаждет жить. Человек сам навязал себе негласные правила мнимой чести и теперь корит себя за глупость, обязуясь им следовать. Корит себя и Нобуши, принимая это за гуманность, ошибаясь снова и снова.

Страж спокойно ждёт, пока она насытится своей свободой, вспомнит про него и обернётся, выжидающе глядя в глаза. Она знает, что ничто в этом жестоком мире не достается просто так: он что-то хочет от неё за предоставленную свободу. Шинаи замечает в его руках веер из тонких бамбуковых реек и полупрозрачной рисовой бумаги, строгий в своей простоте, а спустя миг он разламывается в щепки, бумага рвётся и обломки осыпаются на землю. В её глазах снова ужас и горечь – слишком явна и ужасна метафора. У рыцаря осталось, пожалуй, последнее средство, чтобы убедить её.

Ровно стелется под седыми горами жёлтая гладь залива, рябя накатанной волной. Целует скалы шумный прибой. Вдали, на расстоянии сотен миль, мощные остовы драккаров взрывают пенную воду, плывя навстречу новым битвам. Смолистым дымом чадит из долины пожираемый огнём лес.

Он не видит её лица за маской, но красноречивость излишня в такой миг.

– Твой народ заслуживает лучшего будущего, чем быть погребённым под руинами собственных городов. У нас будет больше шансов выстоять против дикарей, если мы сплотимся. Быть может, с улыбкой Фортуны мы завершим войну.

Голос Стража затонул в звенящем шуме внутри головы.

– Мне давно опротивела эта напускная воинственность: едва увидев друг друга, храбрецы бросают мечи на землю и убегают прочь. Люди боятся. Война давно надоела рыцарям.

Шинаи смерила его укоряющим взглядом, вспомнив жестокость осады.

– Я шёл сюда без жажды крови, мечтая встретить человека, способного сплотить народы. Самураи в любом случае не станут слушать меня, а тебя, может быть, и выслушают. Доверься мне. Мне не нужна новая кровь.

Нобуши молчит и смотрит на лесной пожар в ущельях. Риск слишком высок. Отрицательно качает головой.

– В любом случае, я отпущу тебя. – Брайан подходит к ней и разводит руками по сторонам. – Иди. Завтра я спрячу здесь твоё оружие, а мои люди уйдут восвояси, на запад. Удачи тебе. Будь осторожна. Прощай.

Рыцарь уходит, в который раз оставляя её одну; женщина провожает его взглядом, подбирает обломки веера. Задумчиво рассматривая его, она едва слышно вскрикивает, когда острый нож вспарывает её кожу.

***

– Ты в своём уме?! – зашипел на ухо голос Кары, – Скажи спасибо, что эта сука не проломала тебе рёбра – я нашла у неё нож.

Брайан вздрогнул, ощутив, как нутро разрывает изнутри.

– Она жива?… – он сумел скрыть волнение за тихим голосом.

– Жива, куда уж, только ради допроса. – Избавительница злобно выделила голосом последнее слово. Рыцарь поднялся из-за стола, но его тут же прижали рывком:

– Куда собрался? Сначала я хочу знать, о чём ты с ней так мило беседовал. – Кара вкрадчиво смотрела ему в глаза сквозь прорези железной маски.

– Я говорил ей о войне… – спокойно ответил рыцарь.

– Любопытно. И что же? – её нож угрожающе приблизился к шее.

– Ничего интересного, поверь. Просто запугал тем, что после нас викинги примутся за них с удвоенной жестокостью. – он пожал плечами, силясь выглядеть максимально естественно. Брайан понимал, что она могла слышать как отрывки фраз, так и весь разговор до последнего слова – врать было опасно. По крайней мере, врать напрямую. Женщина чуть осклабилась под забралом.

– Останови ей кровь хотя бы. Я не хочу, чтобы она умерла до допроса.

– Вот ещё! Могу предложить тебе самому. Терпеть не могу телячьи нежности.

«Кажется, она поверила». – Брайан кивнул ей и вышел из казармы, снова направляясь в допросную и укоряя себя за недальновидность. Кара, усмехнувшись, взглянула в собственное отражение в глади тёмно-бургундского недопитого вина в кружке и, сняв маску, одним глотком опустошила её.