355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рассудов-Талецкий » Радио 'Моржо' » Текст книги (страница 2)
Радио 'Моржо'
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:02

Текст книги "Радио 'Моржо'"


Автор книги: Рассудов-Талецкий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

2. Утвердить смету расходов на 2-й квартал согласно "Приложению 2".

3. Назначить генеральным директором отделения радио "Моржо" в Ленинграде Лену.

Приложение 1.

Распределение долей участия пайщиков радио "Моржо" в Ленинграде.

1. АО "Радио "Моржо", Франция – 81%. Включает в себя пластинки Патрисии Каас, Джонни Холидея и Джо Дассена.

2. Радио "Моржо", Москва, СССР – 10%. Включает в себя музыкальную программу из студии радио "Моржо" в Москве.

3. Госрадио, Ленинград – 5%. Включает в себя аренду эфирной и производственной студий, аренду центральной аппаратной, заработную плату персонала, аренду помещений под офис.

4. Башня, Ленинград – 3%. Включает в себя аренду частот в УКВ и ФМ диапазонах, аренду передатчиков "Руде Унд Шварц" мощ. 6 КВт, антенн и фидеров на башне.

5. Музей, Ленинград – 1%. Включает в себя аренду помещений бывшей Телевизионной ложи под эфирную студию радио "Моржо".

"Товарищу Олегу.

Агент Седой. 19.01.1991г.

Морж был в Ленинграде с 14 по 16 января. Морж поселился на частной квартире на набережной Мойки, которую ему бесплатно предоставил Саша Пылесос. Саша Пылесос привел к Моржу четырех девиц – студенток филфака ЛГУ (фамилии девиц: Маналова, Забаралова и Шнеерсон. Фамилию четвертой, к сожалению, установить не удалось).

Одна из девиц облевала Моржу брюки. Саша Пылесос утром 15-го носил их в химчистку.

14-го Морж поил Нитина и Кузнеца в пивбаре "Жигули". Нитин и Кузнец требовали по три поездки в Париж со старушками каждому. Плюс каждому по музыкальному центру "Панасоник" и по шубе от Кардена. Морж согласился оплатить по одной поездке в Париж со старушками или по две без старушек. Поладили на том, что Нитин и Кузнец поедут в апреле в Париж со студентками Маналовой и Забараловой.

16-го Саша Пылесос водил Моржа в баню в мотеле "Ольгино". Морж посылал Сашу Пылесоса за студенткой Шнеерсон. Саша Пылесос ездил за ней на "Чайке" Перова. Перов давал Павлинскому свою "Чайку" бесплатно на все три дня. Студентка Шнеерсон потом заблевала всю машину. Морж дал шоферу два доллара за беспокойство.

Морж и Анисова уехали 16-го "Стрелой".

Копии протоколов и фактур прилагаю".

Судьбу Лены решили два обстоятельства .

Первым делом , она проманала семинар руководителей коммерческого радиовещания , который "Арта Габшет" проводила в Париже в гостинице Лютеция . Сам Париж Лена разумеется не проманала . Не проманала она и гостиницу Лютеция , где одноместный номер стоил фирме организатору три тысячи франков в день . Вот только вместо заседаний , прений и докладов , она трое суток просидела в брассери "Жиль Кретьен" на Сен – Дени пропив там кроме суточных и командировочных так же и те доллары , что Ира большая , Ира маленькая и Ирочка насовали ей с поручениями привезти "этого , того и всякого такого" .

Вторым славным делом , которое Лена совершила по возвращении из Парижа , было то что она напрочь забыла , о том что в пятницу из Франции в Питер должна была прибыть машина с оборудованием для студий вещания и производства . Причем она даже забыла накануне сказать об этом Сереже Серову .

Результат был ужасен .

Шофер из фирмы трансевропейских перевозок , нанятый "Артой Габшет"в шестнадцать часов в пятницу прибыл на своем четырнадцатитонном грузовике "Скания" на питерскую таможню . Там его, разумеется никто не ждал . Лена со всеми Ирочками схиляла из офиса еще в пол третьего . И что самое хреновое , по своей дурости , она в кои то веки , отпустила Сережу , так как он отпрашивался у нее еще три дня тому назад ... Шофер Фернан – Оливье напрасно названивал в пустой офис ... Никто трубку не брал . Шоферу вместе с грузовиком предстояло просидеть на таможне весь остаток пятницы , субботу и все светлое божье воскресение .

Положение шофера осложнялось еще тем , что в понедельник у него кончалась виза , и кроме того в понедельник утром он должен был прибыть в Варшаву под загрузку нового клиента ...

В понедельник утром , истерически плачущий шофер дозвонился – таки до офиса , Сережа Серов в какие – нибудь пол – часа организовал растаможивание груза ...

А уже во вторник Морж своим распоряжением , присланным из Москвы по факсу , отстранил Лену от руководство питерским филиалом , временно до утверждения его советом учредителей , назначив директором Сережу Серова .

Приказ No1 –к

Уволить к ебеньевой матери Ирочку большую , Ирочку маленькую и просто Ирочку .

Генеральный директор Радио Моржо в Ленинграде С.Серов

Чесать яйца в присутствии русских Морж приучил себя довольно быстро. Русских же приучить к тому, что в их присутствии можно громко пукать, застегивать ширинку и ругаться матом, было делом еще более быстрым. Русские вообще оказались ребятами покладистыми. С ними, как выяснилось, можно делать все, что захочешь. Они за "железным занавесом" так истосковались по иностранцам, им так хотелось после социалистического равенства, хоть чуточку хлебнуть капиталистических отношений, что, захоти мосье Павлинский плюнуть кому-нибудь из русских коллег в лицо – проблем не было. Только стоило это по-разному, в зависимости от конкретного случая. ьНапример, наблевать за шиворот шоферу "Чайки" с Центрального телевидения стоило десять франков наличными, а удовлетворение эксгибиционистской потребности показать жопу директрисе ленинградского филиала, когда она приходила к нему в гостиницу с докладом, – вообще ничего не стоило: Морж просто пообещал ей стажировку во Франции. Удовлетворение же более существенных потребностей, таких, скажем, как потырить государственные денежки или попользоваться на халяву государственным оборудованием, не заплатить, когда платить полагается, такие вещи у русских стоили чуточку дороже. Поездку эконом-классом в Париж на пару дней, магнитофончик, брелочек в виде Эйфелевой башни...

Павлинский и Анисова сидели у себя в офисе на четвертом этаже бетонного бункера в Останкино и пили пиво. Приемник, настроенный на волну радио "Моржо", доносил развязный, с хрипотцой голосок: "Паа-ад этт-туу песню Джонни Холидея, что сейчас звучала на нашей волне, ххаа-арашшо трахаться на диване с любимой девушкой, а под следующую песню Джо Дассена хорошо сосать минет..."

Морж, засунув руку себе в штаны, морщась от удовольствия, чесал промежности.

– А что, Анисова, – промурлыкал он по-французски, – денег много в этом квартале заработали?

– Пятьсот тысяч франков, ваше превосходительство, – тоже по-французски отвечала мадам.

– А расходы какие были?

– Какие расходы? – удивленно вскинула брови мадам. – Мы ж не платим ни за что: передатчики за счет Башни, студии и зарплата за счет Бункера... Так что, мосье Павлинский, восемьдесят один процент от названной суммы – ваши.

– Мне не нужны проценты, – каркнул Морж. – Я должен взять все.

– Но позвольте! – нервно вскрикнула Анисова. – Российские совладельцы тоже имеют право на свои проценты от прибыли!

– Ха-ха-ха, какая прибыль, нет никакой прибыли! – рассмеялся Морж. – Мы ее, эту прибыль, всю засунем в статью расходов предприятия, все сто процентов, все денежки сами заберем и никому ничего не дадим.

– Этому нас в МГИМе не учили, – засомневавшись, пробормотала мадам. Мы этого не понимаем.

– Да чего там понимать, я выставлю радиостанции счет от "Арты Габжет" на все пятьсот тысяч – скажем, за оказание консультаций по правильному пользованию пластинками Джо Дассена. Приедет из Парижа мой кореш, покрутится здесь пару деньков для блезира, а ты акт напишешь: мол, приезжал гранспециалист, учил наш персонал, как пластинки из конвертов доставать, Морж пукнул и, хлебнув пива, закончил мысль: – И никакая налоговая ни за что не зацепится, а то платили бы налоги с прибыли, а так – сульмон ле такс сюр волянд ажюте, мон шер.

Се женеаль, – сказала Анисова, густо покраснев. – Же суи фьер де вотр амитье.

Во вторник из черной пасти аппарата факсимильной связи выползла бумага крайне зловещего содержания . В Москву приезжала шобла французов во главе с директором ассоциации коммерческого радиовещания Мердуном Фишие . Весь персонал Радио Моржо содрогнулся , ожидая карательных санкций , которые обычно составляли неотъемлемую часть истерии помпы и показушничества . А что до секретарш Моржа и Анисовой , то их состояние было близко если не к коматозному , то к обморочному – наверняка .

Морж обожал надувать щеки , представляя себя перед всякого рода соотечественниками чуть ли не французским Рокфеллером , который сотворя что то вроде нового американского чуда , из протирщика окон в одно мгновение превратился в акулу капитализма . И Мердун Фишие с его французскими холуями , как нельзя лучше подходил на роль аудитории перед которой Морж был рад расстараться надуть щеки до невозможности .

Ты есть пойти со мнуй в ресторан , давать обед в честь мосье Мердун Фишие , прокаркал Анисовой Морж , когда та приперлась к нему с еженедельным отчетом "шифр д афер".

Же маль э кер де во гринуй , ваше превосходительство , ответила Анисова на всякий случай два раза присев в реверансе .

Тю дуа етр прет а те секрифье , это не обсуждается , крякнул Морж громко испортив воздух .

Анисова сделала четыре книксена и с покорным видом удалилась .

В ресторацию поперлись впятером . Морж с Анисовой , Мердун Фишие , Наеб и Зеро . Причем сразу уговорились , что платить будут "партаже" , то есть каждый за себя . Анисова при этом тяжко вздохнула , не без оснований предчувствуя что платить за всех в конце концов придется ей .

Морж был в истерически веселом настроении . Он громко хохотал , хрюкал , пердел , хлопал всех по спине , Мердуна Фешие называл "вьей кон" , мосье Наеба – "птит кон" , а к мосье Зеро обращался изысканным – "кон де мерд" . Анисову он игриво называл "ма птит маль бизе" и во время аперитива все кормил ее с рук отщипываемыми им кусочками багета .

Тему для разговора выбрали самую благодарную . Все наперебой стали делиться друг с другом своими впечатлениями – какие все русские дураки .

Эти дураки готовы работать совершенно за бесплатно , причем об них можно буквально вытирать ноги , – квакал Морж , прихлебывая "бордо" урожая 57 года .

о , они совершенные простофили , их можно провести как полинезийских туземцев , поддакивал Наеб

Им можно ничего не платить , им можно даже насрать на голову – они будут только счастливы , что иностранец обратил на них какое то внимание , подхватил Зеро .

Когда компания дружно дожирала свой ордевр , и Анисова вдруг схиляла в туалет , мосье Фишие решил поинтересоваться у Моржа , от чего эта русская дама так усердно поддакивает , когда о ее соотечественниках высказываются столь нелестно .

эль се донре юн маль де шьян пур ле коммерс , сказал Морж и гаденько захихикал .

Через два с небольшим часа , когда французская братва схавала трех омаров , две "котлет дю сальмон" , три дюжины устриц , дюжину "мюль де мер нордик нумеро катр" , две дюжины королевских креветок и пять порций "эскарго", выпив при этом шесть бутылок красного , две розового и три бутылки белого вина , официант принес счет на тысячу сто сорок пять долларов .

Ну-с , давайте считать , кто чего и на сколько наел , сказал Морж . вынимая из кармана пиджака свой "кассио" .

Я ел капусту , хлеб и выпил два стакана минералки , сказал Мердун Фишие и протянул Моржу десятидолларовую бумажку .

А я скушал одну устрицу , поел немножко капусты и выпил пол -стакана красненького , сказал Зеро , протягивая Моржу двадцатку.

Я вообще ничего обычно на обед не ем – у меня американская диета , сказал Наеб и сунул Моржу пять бумажек достоинством один доллар каждая .

Ну вот тебе , "ма птит маль бизе" , рассчитайся с официантом , сказал Морж и отдал все деньги Анисовой .

Забухав , Морж обычно впадал в состояние административного восторга и испытывал непреодолимое желание поехать на радио поруководить. Этого то и боялась вся радиостанция от самого тощенького диск-жокея до самого толстого коммерческого директора.

Когда мы ехаль в автомобиль , твой Птица перед песня Элтон Джон опять сказала "плять" , я слышаль своими ушам , сказал Морж едва войдя в кабинет Большого Вождя .

Я р-разор-рву ее на части , вскричал Большой Вождь и ринулся в эфирную студию .

Когда достали контрольку и отмотали до песни Элтона Джона , из динамиков послышался веселый с хрипотцой голосок , сообщающий , что музыкальная программа Радио Моржо продолжается и в следующем часу публику будет забавлять Элтон Джон и другие популярные артисты эстрады...

Когда Птица после эфира спустилась на третий этаж и зашла в буфет , свободных столиков там уже не было, и взяв кофе она присела к старичку , оказавшемуся диктором центрального радио , некогда объявлявшему о начале и конце трех войн , кончине и назначении пяти генеральных секретарей и еще об очень многом . Выслушав жалобы Птицы , что ее все время упрекают в не совершенных оговорках , старичок обнял Птицу за худые плечи и поведал старую историю о том , как еще при Сталине , когда в "топах"вместо Пресного и Агутина торчали Козловский , Лемешев и Бунчиков , он объявил по радио , что выступает хор мальчиков и Бунчиков ... Птица долго хохотала , и взяла старенькому пердунку полташечку коньяка .

Количек завидовал многим людям, но особенно завидовал он троим. Старшему брату Боре, жившему за границей, кооператору Сидорову и члену Клуба венгерских жен Митечке Катилову по прозвищу Шин-Жин.

Старший брат умел разговаривать на иностранном языке, чего у Количека никак в жизни не получалось, да и сам факт проживания за границей был веской причиной для зависти.

У кооператора Сидорова была заграничная машина.

У Митечки же Катилова было все. Он говорил по-заграничному. Жена у него была иностранка. И машина у него была – "мерседес". И, что самое главное, Шин-Жин был главным директором радио "Моржо".

Когда сильно обеспокоенный падением доходов ленинградского филиала Морж поставил вопрос ребром: или Митя обеспечивает выполнение плана оборота (чего Шин-Жин не умел), или он покидает место директора (чего Шин-Жин не хотел), Митя, струхнув, понял, что властью придется делиться. Однако делиться властью с человеком малознакомым он боялся, а все его знакомые, как и он сам, были более способны к застольной беседе, чем к бухгалтерскому калькулятору. Шин-Жин уже было совсем отчаялся что-либо придумать, как вдруг однажды за обедом его жена вспомнила, что, когда они учились в университете, единственным человеком, у кого водились денежки, был Количек Угрюмбурчеенко.

На следующий день, придя на работу, Митя, как всегда, уселся в своем кабинете и два часа мечтал, глядя в окно. Потом позвонила его жена и спросила, звонил ли он Количеку.

Очнувшись, Шин-Жин набрал номер киностудии и, услышав знакомый голос, спросил, что бы Количек сделал, если бы стал директором радио "Моржо".

– Ввел бы гибкую систему скидок, – был ответ.

Митя спросил:

– А что такое гибкая система скидок?

– А это, старичок, когда клиент пятьдесят процентов заказа – в кассу по безналу и пятьдесят процентов налом – нам с тобой в конверте. И ему хорошо на треть экономия, и нам с тобой хорошо.

"И правда хорошо", – подумал Шин-Жин и снова стал смотреть в окно и мечтать. Митя мечтал о том, чтобы всех корешей пристроить на радио "Моржо".

Количек тоже хотел везде на радио "Моржо" насажать своих.

Митя мечтал, чтобы всем корешам было хорошо.

Количек хотел, чтобы все ему были обязаны.

Шин-Жин, так как кореша его в своем большинстве были либо филологами, либо журналистами, решил учредить газету. Редакторами и главными редакторами пригласить туда всех друзей, дать всем по большой зарплате, а чтобы газета хорошо продавалась, все время кричать по радио "Моржо", что лучше этой газеты ничего в целом свете не сыскать.

Кореша не заставили себя долго упрашивать. Их набилась целая комната, они возбужденно галдели, предвкушая что-то необременительно веселое, вроде пикника. Шин-Жин, глядя на них, тоже радовался, отгоняя от себя тревожную мысль, что, учреждая газету, он залезает Павлинскому в карман и если газета не окупится, взбучки не миновать. Однако у Мити против неприятных мыслей было радикальное средство: он умел резко переключаться с них на мысли приятные. Для этого требовалось лишь полчаса поглядеть в окно на пролетающих мимо ворон. Чем он тут же и занялся. Поглядев немного в окно, он принялся обдумывать, кого назначить главным редактором газеты.

Очень хотелось назначить Олю Сиськину. Однако брали сомнения, справится ли, так как судить о журналистских способностях Оли мог лишь по нескольким любовным запискам, написанным в разное время, но стабильно сохранявшим стиль и орфографию. Некоторые из них Митя хранил и перечитывал: "Мурзик, мужлан уехал на три дня в камандерофку. Прехади вечером сиводня абизательно. Твая О.". "Ушла в аптеку сам знаиш зачем. Щас преду". "Пазвани мне зафтра в аспераннтуру".

В конце концов, Шин-Жин назначил главным редактором себя самого, а всех корешей и Олю сделал членами редакционной коллегии.

А тем временем кореша решили, что газету назовут "Большой Пикник" и давать в ней будут информацию, в которой, по их мнению, больше всего нуждаются широкие массы читателей: где купить золото, бриллианты и картины в рамках.

В тот день, когда Саша Мурашов выразил Мите свои сомнения относительно коммерческих перспектив "Большого Пикника", Шин-Жин записал в своем поминальнике: "Мурашов – минус тысяча очков".

"Моржу Павлинскому

шифр д`афер от 09.02.1993г.

1. Доходы предприятия от продажи рекламы в январе составили $ 40 000.

2. Расходы предприятия в январе составили $ 40 000.

Расходы включают в себя оплату счета "Арты Габжет" за командировку мосье Гандона и его консультации по технологии хранения пластинок Патрисии Каас $ 20 000. Мероприятия по саморекламе радио "Моржо" $ 20 000.

3. Мероприятия по саморекламе выразились в выпуске нами популярной коммерческой газеты "Большой Пикник". Газета пока еще не очень хорошо продается, но мы надеемся на позитивное действие рекламы, которую все время даем газете по радио. С почтением,

Митя Катилов".

"Главному директору радио "Моржо"

Мите Катилову

от директора Дворца комсомола

Беляева Михал Михалыча

служебная записка.

Пачками с вашей сраной газетой завалены все подсобные помещения второго этажа. Если не уберете их в течение трех суток, натравлю на вас пожарную инспекцию. Если вам некуда их девать, Дворец комсомола может оказать платную услугу по сжиганию газеты в котельной Дворца.

15.03.93г. Беляев".

"В бухгалтерию радио "Моржо"

счет за оказанные услуги.

Сжигание бумаги в котельной Дворца комсомола в количестве пяти тонн. Стоимость услуг 1000000 рублей 00 копеек. Указанную сумму предлагаем вам в течение десяти дней перечислить на наш счет в Петр. отд. "Промстройбанка".

Директор Беляев,

главный бухгалтер Иванова".

Диск-жокей Птица опаздывал. Был первый понедельник месяца, и на радио "Моржо" Большой Вождь эфира собирал всех диск-жокеев. Птица очень хотел приехать вовремя, но накануне со своим petit ami – известным танцором-клавишником из ансамбля "Голубая бля", у которого он уже два месяца жил на даче в Апрелевке, – так нанюхался и набухался, что позабыл, как называются дни недели. Поэтому, когда Птица пытался выяснить у бас-гитариста Джона, какой завтра день – июнь или зима, секс-вокалист Геша ответил, что завтра Новый год. Обрадовавшись, все еще раз укололись, нюхнули, выпили по стакану и стали трахаться.

Теперь диск-жокей Птица опаздывал. Желтое такси мчало его по широкому проспекту, и вот уже скоро поворот, у памятника первому космонавту...

– А правда, что вы – диск-жокей Птица? Я вас по телевизору видел! спросил, набравшись храбрости, шофер.

– А если правда, давай я тебе вместо денег наклейку радио "Моржо" подарю, – находчиво предложил Птица. – С моим автографом. Наклеишь на торпедо, будешь пассажирам показывать.

– А правда, что вы жена Гребенщикова? – не унимался любознательный шофер.

– А если правда, дашь мне двадцать долларов?

– Ага, как не дать, такое счастье выпало!

– И еще: приедешь за мной сюда же к восьми вечера, отвезешь назад, в Апрелевку, я тебе за это в эфире привет передам.

Когда Птица вошел на радио, собрание уже кончалось. Большой Вождь не любил Птицу. Он его ненавидел. Ненавидел потому, что страшно ревновал его к славе, и еще дважды ненавидел потому, что из-за фантастической популярности Птицы не мог его уволить.

– Птица, а мы тебя уже обсудили, – сказал Большой Вождь, подняв свой остренький носик из бумажки, где у него были записаны все ди-джейские грехи. – Вот ты в пятницу после песни Элтона Джона сказал слово "блядь".

– Не говорил я "блядь", – обиделся Птица.

– Как же не говорил, если у нас контролька эфира на магнитофоне записана?

Принесли контрольку. Перемотали до места, где кончался Элтон Джон...

– Вот видите! – победно закричал Птица. – Это не "блядь", а "глядь". Я говорю: "Глядь, а в нашей программе уж и Элтон Джон..."

– Опять вывернулся, – с досадой махнул рукой Большой Вождь.

С течением лет, отработанных на радио "Моржо", росла у Большого Вождя питаемая льстивыми улыбками подчиненных и соискателей эфирных благ уверенность в исключительной развитости своего ума, а порою, особенно во время бесед с коллегами из Талды-Кургана, возникало у него подозрение, не гениален ли он. Выражалось это в вещах для него тем более чудесных, что простота, с которою достигалось это упоительное ощущение гениальности, была просто удивительной.

Из актерских курсов, единственно составлявших его университеты, сложно было вынести какие-нибудь особенно полезные для жизни знания, кроме как о трех кругах внимания и системе Станиславского, однако месяцы, проведенные в курилках "Щуки", не прошли бесследно: в неокрепшем сознании приезжего студиоза основательно засела идея, что мир – это театр. Это с совершенной очевидностью подтверждалось для него, так как сыгранный в кино хорошим актером генерал выглядел куда более убедительным, чем всамделишный, а представленный еще более знаменитым артистом академик был просто в тыщу раз лучше оригинала. Вывод напрашивался, и гениальность была уже в том, что ее, эту чудесную простоту универсального жизненного метода, нужно было лишь только поднять с полу, где она валялась у всех на виду, никем высокомерно не замечаемая.

Эх, фак-тур-ра! Слово какое замечательное. Не имей сто рублей, как говорится, а имей фактуру подходящую – рост хороший, голос выразительный, и люди сами захотят тебя в начальники.

А если голос почти левитановский, то над смыслом слов, которые говоришь, напрягать сознание уже не требуется, куда важнее мизансцену выстроить. И коли жизнь – театр, то почему бы не сыграть в ней роль из самых значительных? Как же до этого Черкасов не дошел или Качалов?..

Одним словом, Большой Вождь эфира быстро осмелел в деле публичного провозглашения банальностей вроде того, что радиопрограммы – это передаваемые посредством эфира музыкальные произведения и словесные сообщения и что делаются они на радиостанциях творческими коллективами работников. Поощряемый ласковыми взглядами талдыкурганцев, он мог часами говорить о том, что чем мощнее применяются радиопередатчики, тем дальше и лучше слышно радио, о том, что если в программах ставить плохую музыку, то это слушателям не понравится, а если музыку ставить хорошую, то им будет самый смак.

Говорить, однако, вещи вроде того, что "вода, текет из крана, потому что жидкая", Большому Вождю вскорости надоело. И, проверив себя в очередной раз на талдыкурганской аудитории, он перешел для разнообразия на откровенную белиберду из своего жизненного опыта.

Как и следовало ожидать, талдыкурганские филиалы не только отблагодарили вождя ласковыми взглядами, но стали пускать слюни с пузырями, а две девушки из карякско-печенежского филиалу описались прямо где стояли.

Ободренный Вождь стал чаще нести ахинею, для убедительности перемежая ее общеизвестными сведениями из школьных учебников.

– Все меломаны, – вещал он млеющим талдыкурганцам, – раньше любили слушать музыку в форме долгоиграющих альбомов, – бросив взгляд на покорных филиальцев и убедившись, что слюни из открытых ртов текут, как обычно, он развивал свою мысль: – Теперь же все меломаны предпочитают слушать музыку в форме сборных солянок из произведений разных авторов и исполнителей...

Талдыкурганцы нежно хлопали глазами.

– Потому что я сам так музыку слушаю, – неожиданно закончил свое высказывание Великий Вождь, и тут же девушки из карякско-ненецкого филиалу в немом восторге обожания судорожно описались.

Хитрый Количек, через две недели после этого случая повстречав Великого Вождя в курилке и имея цель понравиться, заявил, изобразив на лице выражение преданной искренности:

– Я музыку люблю слушать только в форме сборных солянок...

– Молодец, правильно, – промурлыкал Вождь. – И все так отныне любят...

– Но позвольте, – попытался было возразить случившийся поблизости Саша Мурашов. – А как же все основные фирмы звукозаписи? Почему они продолжают упорно львиную долю продукции все же выпускать в виде долгоиграющих альбомов?

Вождь с укоризною посмотрел на Мурашова, а вечером записал в поминальник: "Количек – плюс сто очков. Мурашов – минус двести".

Трудно пришлось бы Количеку, не окажись в его жизни подполковника Синюхина, эх как трудно! Трудно было бы поступить на журналистский факультет с девятью баллами при четырнадцати проходных, да еще и стать старостой учебной группы. Еще труднее было бы Количеку переползать из семестра в семестр с повышенной стипендией, не прикасаясь, даже слегка, к вечной мудрости римско-греческих, франко-итальянских и англо-германских литератур, равно также пренебрегая и отечественными. Однако Игорь Игоревич, как просил себя называть подполковник, в критические моменты Количековой биографии незримым всемогущим духом оказывался рядом и враз разрешал самые, казалось бы, гиблые проблемы.

Когда они перешли на второй курс, Игорь Игоревич пожелал, чтобы Количек жил отдельно от родителей. Так было бы сподручней устраивать студенческие попойки, а также в тиши сепаратного проживания было сподручней писать отчеты Игорю Игоревичу об этих самых попойках, о том, что студенты обсуждали, поднимая стакан, о чем спорили, его опуская, кто был с кем, кто кого, кто кому и так далее с подробностями. Подполковник сотворил тогда чудо, посильное разве что джинну из персидских сказок: незримым духом витая в кулуарах горжилобмена, Игорь Игоревич помог разменять маленькую однокомнатную квартирку, где Количек проживал со своими стариками, на однокомнатную квартиру и две комнаты в коммуналке на Седьмой линии, совсем рядом с факультетом. Учиться стало некогда. На получаемые еженедельно от Игоря Игоревича средства приобретались несметные декалитры "Эрети" и "Агдама", и трещали, сотрясаемые студенческой страстью протраханные диваны в обеих комнатах в веселой коммуналке на Седьмой, и переполнялся рычащим блевом унитаз, и строчила вдохновенно, дрожа похмельной скорописью, рука. И все у них было с подполковником хорошо, один лишь раз между ними кошка пробежала.

Когда Количек с повышенной стипендией перешел на четвертый курс, университетская бухгалтерия – первой в городе среди вузовских – стала внедрять компьютерную расчетную систему. В неотлаженной еще схеме произошел какой-то сбой, и одному студенту в их учебной группе компьютер начислил стипендию в десятикратном размере. Целых шесть месяцев ошибку никто не замечал, и приученный Игорем Игоревичем всегда хладнокровно держать язык за зубами Количек аккуратно, каждый месяц "ложил на книжку" триста шестьдесят целковых из статьи "на образование" Госбюджета СССР. На Количекову беду, он не просто об этом никому не рассказал, он не доложил об этом подполковнику. Скандал разыгрался стремительно, как пожар в стогу сухого сена. На седьмой месяц, когда на книжке у старосты уже скопилась приличная, по советским меркам, сумма, в бухгалтерии обнаружили ошибку. Практичного студента прямо с протраханного дивана оперы из двадцатого отделения притащили на Каляева, где начинающий следователь-практикант сразу выбил Количеку все передние зубы. Тут Количек допустил вторую промашку. Получив еще два вопроса ботинком по яйцам, лишенный возможности членораздельно говорить, он собственноручно написал на бумажке, что присваивал неправильно начисленные деньги, так как думал, что они правильно ему начислены за оперативную работу. К этому он добавил связной номер Игоря Игоревича и дежурный пароль.

Игорь Игоревич появился на пятнадцатый день. Он вывез незадачливого стяжателя за город и, давая модным английским штиблетом звонкие поджопники, приговаривал, что таких мудаков ему в "конторе" не нужно сто лет, потом бросил под ноги хныкающему студиозу его паспорт и, обдав сизым дымом, укатил в своей "волжане" цвета "белая ночь".

Оценив ситуацию, Количек понял, что без подполковника высшего образования ему не видать как своих ушей, и принялся с усердием бульдозера рыть землю. В ту болдинскую для него осень им было написано триста доносов, что позволило ему заодно подтянуть стилистику и грамматику с орфографией. Игорь Игоревич всегда говорил, что агент-филолог должен и доносить профессионально, и писать грамотно.

Выслуживая прощение, Количеку пришлось попотеть не только над повышением объема оперативной работы, изводя килограммы бумаги на рутинно-дежурные сообщения вроде того, сколько раз студент Витя рассказал анекдот про Брежнева, но и значительно повысить качество самой информации. Это потребовало мобилизации всех физических и моральных сил. Так, посомневавшись минуты три, он все же написал донос на двух членов Клуба венгерских жен, которых доселе щадил по причине закадычной, как ему казалось, с ними дружбы. Но реальное прощение было заслужено, когда Количек сдал в "контору" целую организацию сионистов-антисоветчиков. Для этого Количеку пришлось не только целых полгода трахать усатую жирную Риту Абрамсон, но, что было еще труднее при его абсолютной неспособности к языкам, целых полгода ходить с ней на подпольные курсы изучения иврита.

Дело Шейлоха и Донскевича, в которое вылилось разоблачение антисоветской группы, было громким. О нем писали в газетах под заголовками "На незримом идеологическом фронте" и "Осторожно: сионизм!", о нем по Ленинградскому телевидению была показана серия телепередач. Однако ни в газетах, ни в телепередачах об истинных "героях" этого события не было сказано ничего конкретного, кроме разве таких строчек, как "бойцами невидимого фронта" и "нашими бдительными органами". Однако ни Игорь Игоревич, ни тем более наш Количек на предание своих имен гласной славе и не претендовали.

Игорь Игоревич получил какой-то орден и с повышением уехал в Москву. Количек был полностью прощен и в знак признания своих заслуг по окончании университета получил распределение на одну из ленинградских киностудий. Майор Бубров, сменивший Игоря Игоревича, давая Количеку напутствие, сказал, что, несмотря на усиливаемую органами работу, на киностудии все еще полно махровых сионистов, но ограничиваться доносами только на коллег-киношников Количеку не следует, органы по-прежнему очень интересуются его друзьями из Клубавенгерских жен. Потом, похлопав новоиспеченного ассистента кинорежиссера по плечу, позволил себе пошутить: мол, опер про всех велел писать. И рассмеялся вполне дружелюбно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю