Текст книги "Жизнеописания византийских царей"

Автор книги: Продолжатель Феофана

28. Агаряне же с тех пор овладели не только Сицилией, но также Калаврией и Лонгивардией, они совершали набеги, разоряли земли и расселялись повсюду вплоть до воцарения блаженной участи царя Василия[82]82
  Т. е. Василия I Македонянина.


[Закрыть]. Но об этом поведает описывающая его история. Михаил же, процарствовав девять лет и восемь месяцев, расстался с жизнью, постигнутый болезнью дисурией, причина которой – в почках. Он не отрекся от своей вражды к Богу, из-за этого не пожелал поклоняться тому, кто ради нас облекся плотью и принял свой образ и, того более, изничтожал поклонявшихся – я имею в виду Мефодия и Евфимия, о которых уже шла речь. Он еще ужесточил бесконечную войну с агарянами, а Бог к тому же из-за его испорченности наслал на него битвы с Фомой, критянами и упомянутыми африканцами. Еще и Далмация отложилась тогда от Ромейского царства, и стали все они самостоятельными и независимыми[83]83
  Прибрежные города Далмации постоянно находились в зоне перекрещивающихся интересов Восточноримской и Западноримской империй. По договору 812 г. франки отказались от притязаний на Далмацию, и она окончательно стала византийской провинцией. Однако, судя по этому сообщению, уже при Михаиле II Далмация приобрела независимость (ср.: DAI 29.61—6 и комментарий к этому месту: DAI II, Р. 103). В цитированном пассаже сочинения Константина Багрянородного говорится о «населяющих далматинские города». Отсюда, видимо, возникло множественное число во второй части комментируемой фразы (наш автор и Константин Багрянородный пользуются общим источником!). Василий – император Василий I Македонянин.


[Закрыть] до самого царствования славного Василия, когда снова они подчинились ромеям. И исполнилось тогда прорицание о нем, гласящее:

 
Начало бедствий не земле явит
Дракон, из Вавилона воцарившийся;
Необычайно жаден, полунем он сам[84]84
  Под «вавилонским драконом» имеется в виду Михаил II (намек на дефект его речи содержится в стихах). Этот же оракул приводится и у Псевдо-Симеона (Ps.-Sym. 622). Там, однако, он произносится в конкретных обстоятельствах и вложен в уста Иринея, придворного Михаила.


[Закрыть].
 

Тело его погребено в храме святых Апостолов[85]85
  Храм св. Апостолов был в Константинополе традиционным местом захоронения императоров и патриархов (см.: Janin R. La Geographie ... Т. 3. Р. 46 suiv.).


[Закрыть] в усыпальнице Юстиниана в гробу зеленого фессалийского камня.

Книга III.
Феофил

1. О деяниях Михаила Травла, процарствовавшего девять лет и восемь месяцев, рассказывалось в предыдущей книге. Его сын Феофил, получивший отцовские власть и царство в октябре месяце восьмого индикта[1]1
  Т. е. в 829 г.


[Закрыть], был уже взрослым мужем[2]2
  Дату рождения Феофила устанавливает У. Тредголд, по мнению которого Феофил родился в 812/813 гг. (см. Treadgold W. The Problem of the Marriage of the Emperor Theophilos // Greek, Roman and Byzantine Studies, 1975. Vol. 16. P. 337).


[Закрыть] и пожелал прослыть страстным приверженцем правосудия и неусыпным стражем гражданских законов. На самом деле он только притворялся, стремясь уберечь себя от заговорщиков и опасаясь их мятежа. Предупреждая грозившую опасность, он решил предать смерти и гибели всех сообщников своего отца, которые обеспечили ему царство и выступили против Льва, и издал приказ, повелевающий всем, пользовавшимся царскими щедротами и удостоенных каких-нибудь чинов, собраться в Магнавре[3]3
  Магнавра – здание, входившее в комплекс Большого дворца. Часто служило местом официальных приемов (см.: Guilland R. Études... Р. 141 suiv.).


[Закрыть]. Так он сделал, никто не осмелился ослушаться приказания, и царь, словно скрыв в потемках звериный облик своей души, спокойным и ласковым голосом коротко сказал, что мой отец желал и стремился, о, народ мой и клир, многими чинами и многими другими дарами и благами уважить тех, кто помогал ему и победно боролся за царство. Но он покинул людей быстрей, чем желал, и исчез из времени до времени, которое предназначил, а потому, дабы не показаться людям неблагодарным, оставил меня не только наследником царства, но и исполнителем своей доброй воли. Поэтому пусть каждый выйдет из толпы и предстанет перед нами. Обманутые и замороченные такими речами, они себя выдали и выставили на всеобщее обозрение. Царь тут же приказал эпарху применить гражданский закон и при этом прибавил: «Воздай по достоинству за их поступки, они не только не побоялись Бога, замарав руки человеческой кровью, но и убили царя – помазанника Божия». Такими словами распустил он это первое и столь удивительное собрание. Возможно, Феофил заслуживает похвалы за соблюдение законов, но уж вряд ли кто припишет ему кротость и мягкость души[4]4
  Сохранилась и другая версия этого эпизода. После окончания представления на ипподроме царь пригласил к себе синклит и приказал принести канделябр, разбитый во время убийства Льва V (см. с. 21). Указывая на него, Феофил спросил, чего достойны входящие в храм и убивающие помазанника Божия. Синклитики ответили: «Смерти». После этого царь велел казнить убийц (см.: Georg. Cont. 791.1 сл.; ср. Ps.-Sym. 624.14, Theod. Melit. 147).


[Закрыть]. Он лишил этих [41] людей жизни, однако к этому поступку добавил нечто достохвальное и хорошее. Он изгнал свою мачеху Евфросинью и заставил ее вернуться в тот монастырь, в который она прежде постриглась[5]5
  Существует версия, что Евфросинья удалилась в монастырь по собственной воле (Georg. Cont. 790.21). Об этих событиях см.: Мелиоранский Б. Из семейной истории аморийской династии // ВВ. 1901. Т. 8. С. 32 и след.


[Закрыть]. Об этой Евфросинье говорилось в нашей истории как о второй жене Михаила. Ну а упомянутые нами многочисленные грамоты и клятвы[6]6
  Речь идет о клятвах, которые синклитики принесли Михаилу в том, что будут и после его смерти хранить верность его жене и детям, см. с. 37.


[Закрыть] были составлены без надлежащего благочестия и пользы не принесли. Почему? А потому, что взял он жену, уповая не на Бога (добро бы взял жену законную, а не обрученную уже с Христом!), а на дерзость свою и те великие клятвы, что отвращают людей от Бога.

2. Таково было начало его царствования. В дальнейшем же он пристрастился к делам правосудия и всем дурным людям был страшен, а хорошим – удивителен[7]7
  Приверженность Феофила к делам правосудия отмечается в ряде источников, в том числе в «Житии Игнатия». В дальнейшей традиции Феофил даже стал представляться как символ правосудия и справедливости. Так, в византийской сатире XII в. «Тимарион» Феофил занимает место судии в подземном царстве (русский перевод сатиры см.: Византийский сатирический диалог / изд. подгот. С. В. Полякова и И. В. Феленковская. Л., 1986. С. 24 и след.). Имя Феофила было у византийцев окружено легендами, часть которых приводится нашим автором ниже (см.: Diehl Ch. La legende de l’empereur Théophile // Seminarium Kondakovianum. 1931. Т 4. P. 33 suiv.).


[Закрыть]. Вторым – потому что ненавидел зло и отличался; справедливостью, первым – из-за своей суровости и непреклонности. Но и сам он не остался незапятнан злом и потому, хотя и держался, как утверждал, веры в Бога и пресвятую его матерь, держался и полученной от отца мерзкой ереси иконоборцев. Ею морочил он свой благочестивый и святой народ, обрек его всевозможной порче, ни на миг не оставив в покое за все время своего царствования. Из-за этого не удалось ему совершить соответствующих подвигов во время войн, но он постоянно терпел поражения и назад возвращался отнюдь не по-царски.

3. Приверженный к делам правосудия и не меньше к вере и почитанию Божьей Матери, он еженедельно по центральной улице и площади в сопровождении свиты отправлялся верхом в Божий Влахернский храм[8]8
  Византийские императоры имели обыкновение не только посещать дворцовые церкви и храм св. Софии, но нередко отправлялись на службу и в другие константинопольские церкви. Путь из Большого дворца во Влахерны лежал через центральную улицу города – «Среднюю» (η Μεση).


[Закрыть]. При этом он бывал доступен для всех, в особенности же людей обиженных, чтобы могли они выплакать ему свои обиды, и никакие злокозненные [42] люди в страхе перед наказанием не преградили им доступ к царю. Кроме того, царь имел обыкновение обходить рынок и осматривать товары. У каждого торговца он спрашивал, за сколько продает тот на рынке, причем делал это не мимоходом, а весьма внимательно и усердно и спрашивал не про один какой-то товар, а про все: еду, питье, топливо и одежду, да и вообще про все, выставленное на продажу. Потому-то и не так уж часто показывался в процессиях тот, кто проявлял столь много заботы и попечения о государственных делах и в судах, и во время еженедельных своих выходов, о которых уже говорилось.

4. Поскольку пригороды – очей наслаждение – всегда влекут к себе царей, Феофил снес обращенные к морю дворцовые стены с древнего фундамента и в месте, где прежде находилась цистерна, в которой утонул царский сын[9]9
  В Константинополе, в том числе в царском дворце, находилось немало крытых и открытых цистерн, обеспечивавших водоснабжение столицы (см.: Janin R. Constantinople... Р. 195 suiv.). В цистерне утонул малолетний сын Феофила Константин.


[Закрыть], превратил сад в террасу и там, восполняя недостающее, ублажал и услаждал себя, как положено. Однажды, когда он там отдыхал, а может быть, согласно рассказу, и обедал, какой-то тяжелогрузный корабль, плывя с попутным ветром под развернутыми парусами, своей огромной тенью накрыл гавань, чем и поверг в изумление царя. Феофил сразу же спросил, чей это корабль и что за припасы везет. В ответ он услышал, что корабль – августы, скрыть этого уже было нельзя, но в тот момент, как передают, он ничего не сказал и отложил разбирательство до дня, когда привык посещать Влахерны. Когда же этот день наступил и царю через одного человека стало известно, что корабль еще стоит на якоре, он отправился по дороге к судну, то есть к Боспору. А оказавшись в сопровождении свиты у кормы корабля, он задал обращенный к синклиту вопрос, повторив его второй и третий раз: кто имеет нужду в хлебе, вине или какой другой домашней провизии. На неоднократно поставленный вопрос они с трудом выдавили ответ, что никто ни в чем не нуждается, пока имеем мы счастье жить под твоей властью, и добавили, что понятия не имеют, чего ради такое спрашивает. «Неужто не знаете, – сказал он, – что августа, моя супруга, превратила меня – царя Божьей милостью в судовладельца». «А кто когда видел, – прибавил он с душевной горечью, – чтобы ромейский царь или его супруга были купцами?» Его слова остались без ответа, и царь приказал немедля спустить с корабля людей, а само судно предать огню вместе с якорями, парусами и всем грузом. Немало слов сказал он позже, осыпал свою госпожу всевозможными оскорблениями и даже пригрозил лишить ее жизни, если только уличит в чем-нибудь подобном[10]10
  Эпизод с кораблем супруги Феофила Феодоры весьма любопытен. Он отражает то презрение, которое знатные византийцы питали к занятию торговлей.


[Закрыть].

5. Феодора (так звали августу) своим рождением сделала честь Пафлагонии, городку Эвиссе, родителю Марину (человеку не безвестному и скромному, а друнгарию или, по утверждению иных, турмарху), матери Феоктисте, именуемой Флориной (оба родителя возросли в благочестии, поклонении святым иконам и, в отличие от всех своих современников, их не отвергали, а, напротив, любили и почитали безмерно). Феодора давно была увенчана царской короной[11]11
  Феодора вышла замуж за Феофила, вероятней всего, в 830 г., после того как оказалась победительницей на «конкурсе невест», устроенном Евфросиньей для своего пасынка Феофила. Об этом конкурсе невест повествуется во многих византийских источниках, однако умалчивается у Продолжателя Феофана (см.: Treadgold W. 1) The Problem...; 2) Bride-Shows of the Byzantine Emperors // Byz. 1978. Vol. 49. P. 402 suiv.).


[Закрыть], а ее мать Феоктиста возведена в сан зосты и патрикии. И вот эта Феоктиста[12]12
  Согласно Псевдо-Симеону (Ps.-Sym. 625.12 сл.), в монастыре Гастриев (см. о нем: Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 72 suiv.) нашла приют не Феоктиста – теща Феофила, а Евфросинья – его приемная мать. Поэтому не лишено оснований предположение, что истинной героиней следующей ниже истории с «ляльками» была не Феоктиста, а Евфросинья (о дочерях Феофила см.: Treadgold W. The Problem... Р. 339).


[Закрыть] начала приглашать в свой дом, купленный ею у патрикия Никиты (он был расположен там, где стоит ныне монастырь Гастриев), дочерей Феодоры – а было их пятеро: Фекла, [43] Анна, Анастасия, Пульхерия и Мария, – завлекала их подарками, коими прельщается обычно женский род, и, обращаясь к каждой в отдельности, молила и заклинала их не робеть, пересилить свою женскую природу, мужаться, решиться на дело, достойное вскормившей их груди, отвергнуть отцовскую ересь, прижать к сердцу и поцеловать образа и святые иконы. И с этими словами она вкладывала их в руки девочкам (она хранила иконы в специальном сундуке), прикладывала к лицу и к губам, благословляла их и побуждала любить образа. Так делала она постоянно, возбуждала во внучках любовь к иконам, и это не осталось тайной для Феофила, который однажды спросил, что за подарки получают они от бабушки и какой благодарности та от них ждет. Остальные очень разумно, словно из ловушек, удачно смогли выпутаться из его вопросов. А вот Пульхерия – совсем младенец и возрастом и умом – назвала и ласки, и много фруктов, прибавив сюда и поклонение святым иконам, при этом в простоте душевной еще и сказала, что много у нее в сундуке лялек, которые она целует и прикладывает к лицу и голове. Ее лепет привел царя в бешенство, но от суровых и жестких мер удержали его достоинство и благочестие этой женщины, но не меньше также и ее право свободной речи[13]13
  Право свободной речи (греч. Παρρησια – право свободно и откровенно разговаривать с императором, дававшееся некоторым родственникам и особо приближенным лицам из придворных.


[Закрыть] (она в открытую порицала непрекращающиеся гонения на исповедников, осуждала его откровенную ересь и только одна и высказывала в открытую всеобщую к нему ненависть). Поэтому царь ограничился тем, что преградил к ней доступ своим дочерям и воспрепятствовал частым их посещениям.

6. Нечто подобное случилось и с Феодорой. Был у царя один увечный мужичонка по имени Дендрис, ничем от гомеровского Терсита не отличающийся, речью он обладал невнятной, возбуждал его смех, и во дворце его держали ради увеселения. Как-то зайдя в царицыны покои, он застал ее прижимающей к сердцу божественные иконы и со рвением подносящей их к своим глазам. Увидев такое зрелище, сей помешанный спросил, что оно означает, и подошел поближе. На что она ответила на народном языке[14]14
  «На народном языке». Из этого замечания Продолжателя Феофана можно сделать вывод, что при дворе не только писали, но обычно и говорили на традиционном классическом греческом языке.


[Закрыть]: «Это мои дорогие ляльки, я их очень люблю». Царь в это время угощался за столом и, когда тот зашел к нему, спросил, где он был. И он ответил, что был у мамы (так он именовал Феодору) и видел, как она из-под подушки доставала красивых лялек. Царь все понял, воспылал гневом и, как встал из-за стола, сразу отправился к жене, осыпал ее всякой бранью и бесстыдным языком своим обозвал идолопоклонницей и передал слова помешанного. На что она, уняв гнев, сразу ответила: «Не так, совсем не так, царь, понял ты это. Мы со служанками смотрелись в зеркало, а Дендрис увидел отраженные там фигуры, пошел и без всякого смысла донес о том господину и царю». Так удалось ей тогда погасить царский гнев, а через несколько дней она принялась наставлять Дендриса, убедила его держаться тихо и сказала, чтобы никому не сообщал о красивых ляльках. И вот как-то разгоряченный питьем, озлобившийся на Феодору Феофил спросил Дендриса, не целует ли снова мама красивых лялек. А тот, приложив правую руку к губам, а левой держась за задние свои части[15]15
  Левая рука, приложенная к «задней части», может означать намек на то, что Дендрис был наказан отнюдь не только словесно. Впрочем. К. Боннер, посвятивший этой позе карлика специальную статью, толкует ее как магическую, означающую полное молчание (см.: Banner С. A Story of Iconoclastic Times // Byz. 1952. Vol. 22. P. 237 suiv.).


[Закрыть], ответил: «Помалкивай, помалкивай, царь, молчи о ляльках». Так это было. [44]

7. Жил некий муж, славный воин, обладатель сильной руки и доброго коня, и вот случилось так, что стратиг, начальник воина, воспылал любовью к коню, не раз спасавшему и избавлявшему от смерти этого человека. Всякими способами и посулами выпрашивал он коня у воина (при этом обещал много за него заплатить), однако не преуспел и попытался действовать силой, но и здесь потерпел неудачу, сместил воина с должности и всячески оговорил его перед Феофилом. И вот остался жить воин у себя дома, владея конем себе на радость. Успело пройти достаточно времени, которое звало на битву сего воинственного мужа и в то же время источало его силы, как это часто случается с людьми, постигнутыми тяжелыми испытаниями. И тут на несчастье мужа начал Феофил разыскивать себе хорошего коня. И приказал письмами всем чиновным и должностным лицам найти и отправить ему такого-то и такого-то коня. Воспользовавшись случаем, стратиг уже насильно забрал у воина лошадь и отправил ее императору как свою. Вот в чем заключалась причина, вот как воин лишился коня. Потом по какому-то стечению обстоятельств приказал царь, чтобы все, в том числе и выбывшие из строя по разным причинам, шли на войну и этим приказом лишил жизни воина, отправившегося воевать без своего доброго коня и оставившего жену и детей в нищете. А что жена? Слышавшая о доступности и справедливости царя, подогреваемая любовью к мужу и не знающая, как достать детям средства к жизни, она прибывает в царственный город и в тот день, когда царь обычно отправлялся во Влахерны, видит Феофила, садящегося на коня ее мужа. Пав на колени, она скорбно стала молить царя и, схватив коня за узду, сообщила, что это ее конь и никто другой, как он сам, виноват в смерти ее мужа. Изумленный и пораженный смелостью женщины, ни о чем не имея представления, царь распорядился задержать женщину до его возвращения во дворец и, вскоре вернувшись туда, велел ее позвать. Она тотчас перед ним предстала и ясно рассказала обо всем. Тогда приказывает Феофил явиться стратигу и устраивает подробное дознание о коне. Стратиг утверждал было, что получил коня в добычу и послал царю не чью-нибудь, а свою лошадь, но тот представил ему живую улику – опровержение его речей. И не смог стратиг, глядя в глаза женщине, щеголять ложью, сам превратился в жалкого просителя и припал к стопам Феофила. А что царь? Ту женщину вместе с ее детьми – назначил на равных правах наследниками состояния стратига. Его же снял с должности, и всем стал известен справедливый суд царя и его ненависть к стяжателям[16]16
  В ином варианте эта история с конем рассказывается в сочинении Псевдо-Симеона (Ps.-Sym. 803.17 сл.; ср. Leo Gram. 222.23 сл.). Можно думать, что она основывается на циркулировавших в народе легендарных рассказах о справедливости Феофила и независимо попала на страницы обоих произведений. Такие истории должны были иметь очень широкое распространение, раз они встречаются во враждебных императору-иконоборцу хрониках.


[Закрыть].

8. Не меньше он пекся и проявлял заботу о строительстве. Те стены, что были пониже, он возвел от основания, как бы стер с них печать старости, красиво вознес их ввысь, сделал совершенно неприступными для врагов, и они до сих пор носят его имя, на них начертанное[17]17
  Феофил восстановил стены вдоль Мраморного моря и Золотого Рога. До наших дней сохранились некоторые надписи, сделанные в то время (см.: Mango С. Byzantine Inscriptions of Constantinople // American Journal of Archeology. 1951. Vol. 55. P. 55 ff.).


[Закрыть]. Кроме того, изгнал он из жилищ продажных женщин[18]18
  Константинополь изобиловал домами, населенными представительницами «древнейшей профессии».


[Закрыть], расчистил все это место и соорудил там странноприимный дом его имени, красотой красивый, величиной великий, благоуханный и благовидный, в коем губительные страсти изгоняются, спасительная защита является. Так он обошелся с продажными женщинами. Впрочем, как рассказывают, и сам он, плененный [45] красотой одной из служанок Феодоры, прелюбодействовал с ней и жил легкомысленно. Но, когда понял свои прегрешения и что Феодора обо всем знает, сохнет, печалится и страдает, открылся ей и, воздевая руки к Богу, поклялся страшной клятвой, что только единственный раз оступился, и просил прощения у жены. Кроме того, возвел он щедрой рукой для своих дочерей в месте под названием Кариан дом и дворец[19]19
  Район Кариан находится во Влахернах (см.: Janin R. Constantinople... Р. 341 suiv.).


[Закрыть]. Остатки и насыпи до наших времен сохраняют их память.

9. Во исполнение древнего обычая пожелал он известить о своей самодержавной власти потомков Агари, то ли чтобы приобщить их к своей радости, то ли – вернее всего – навести страх. И для этой службы счел достойным синкела Иоанна, как мы уже говорили, своего бывшего учителя[20]20
  Посольство синкела Иоанна (будущего патриарха Иоанна Грамматика) к арабскому халифу Мамуну в Багдад имело место, скорее всего, в 829—830 гг. вскоре после восшсствия на престол Феофила. Впрочем, вопрос о времени этого посольства вызвал дискуссии (см.: Brooks Е. Рец. на кн.: Васильев А. Византия и арабы // BZ. 1901. Bd. 10. S. 288). В рассказе о посольстве немало явно легендарных деталей (см.: Hirsch F. Byzantinische Studien. S. 203).


[Закрыть]. Он был исполнен гражданского благочиния, хотя и придерживался одной ереси с Феофилом, к тому же владел искусством спора, и потому любил его царь и отличал больше всех остальных. Вот поэтому-то и отправил его к властителю Сирии, дав ему много того, чем славится Ромейское царство и чем восхищает оно инородное племя, а к этому прибавил еще свыше четырех кентинариев[21]21
  Кентинарий – крупная денежная единица, равнявшаяся 100 литрам или 7200 номисмам.


[Закрыть] золотом. Дары были предназначены амерамнуну, а золото – Иоанну для раздач, дабы он и впечатление мог создать и уважение к себе увеличить. Ведь если посланец сыплет золотом, словно песком, какими несметными богатствами должен удивлять сам пославший! Стараясь всячески возвеличить и украсить своего посла, царь дал ему два сосуда, изготовленных из золота и драгоценных камней, которые на народном нечистом языке называются хернивоксестами[22]22
  Хернивоксест – чаша для воды, предназначенная для умывания.


[Закрыть]. Иоанн отправился, а явившись в Багдад, вызвал к себе почтение как глубоким умом и пророческими речами, так и приметным своим богатством и пышностью, ведь всем, кто его посещал, он дарил немалые суммы – его раздачи были под стать только царским. Этим вызвал он восхищение и прославил свое имя. И еще только подошел он к варварской границе, как уже поразил всех, кто явился к нему осведомиться о здоровье императора, и привел в восхищение щедрой раздачей даров и золота. Прибыв же к Исмаилу и представ перед ним, он передал слова царя и по окончании речи отправился в покои для отдыха. Желая еще больше поднять славу ромеев, он щедро одаривал каждого, кто по какой-нибудь причине, большой или малой, являлся к нему и от щедрот своих дарил ему серебряный сосуд, наполненный золотом. Как-то раз во время совместного с варварами пира он велел слугам нарочно потерять одну из упомянутых чаш, которыми пользовались. Из-за потери сосуда поднялся громкий крик, все варвары, до глубины души восхищенные его красотой, пышностью и великолепием, учинили великий поиск и розыск и, как говорится, прилагали все старания, чтобы лишь обнаружить пропажу. В этот момент Иоанн велел выбросить и вторую чашу, при этом он сказал: «Пусть пропадает и эта», – и прекратил поиски, чем вызвал изумление сарацин. Соревнуясь в щедрости, амерамнун не пожелал уступить Иоанну и в ответ принес ему дары, тот, однако, ими не прельстился и высыпал их перед сарацином, словно прах. К тому же амерамнун дал ему и сотню пленных, которых вывел из темницы и вместо тюремного тряпья облачил в роскошные одежды. Щедрость дарующего Иоанн похвалил и оценил, но подарка не принял, [46] сказав, чтобы людей этих они держали на свободе у себя, пока не принесет он им в ответ такого же дара, не приведет им пленных сарацин, а уже тогда возьмет наших. Сарацина это поразило, и уже не как чужака, а как своего стал он часто призывать к себе Иоанна, демонстрировал ему сокровища, красоту домов и все свое великолепие. Такие знаки внимания он ему оказывал до тех пор, пока не отправил торжественно в Константинополь. А тот, как пришел к Феофилу, так подробно поведал ему про Сирию и убедил соорудить Врийский дворец по образу и подобию сарацинских, обликом и пестротой ничем от них не отличающийся[23]23
  Врийский дворец, построенный на азиатском берегу, представлял собой уникальное здание, выдержанное в стиле арабской архитектуры (см.: Janin R. Constantinople... Р. 145).


[Закрыть]. Занимался же строительством и все делал, следуя описаниям Иоанна, муж по имени Патрикий, удостоенный титула патрикий, который в добавление соорудил только у спальных покоев храм имени святейшей госпожи нашей Богородицы, а у переднего зала дворца – трехпридельный храм, красотой красивейший и величиной многих превосходящий; средний придел носит имя архистратига, оба боковые – святых мучениц.

10. В подобных делах являл себя Феофил великолепным и удивительным, что же касается нас, благоверных почитателей святых божественных икон, какое там! Словно жестокий варвар старался он перещеголять всех, в этом деле отличившихся. Ведь из его предшественников (а были это Лев и его отец Михаил) последний распорядился ни на одном рисованном образе, где бы ни был он нарисован, не писать слова «святой», ибо забрал себе в голову, будто это слово можно приписать только Богу (если Бог передал людям – не богам по природе – слово «Бог»[24]24
  См. Псалтирь 81, 6; «Я сказал: вы – Боги, и сыны Всевышнего – все вы».


[Закрыть], куда более высокое, [47] и сам устами пророка провозгласил это, как мог лишить он их слова «святой», несравненно более низкого?). Но тем не менее он, как рассказывают, издал такой указ, другой же – о непоклонении иконам: «Я запрещаю изображать и рисовать их, дабы не воспылало к ним любовью существо низменное, а пусть только взирает на одну истину». И потому принялись низвергать по всем Божьим церквам образа, а вместо них изображать и рисовать зверей и птиц[25]25
  В иконоборческий период, когда было запрещено рисовать лики святых, в византийском искусстве действительно нашли немалое распространение зооморфные мотивы (см.: Cormack Л. The Arts during the Age of Iconoclasm // Iconoclasin: Papers Given at the Ninth Spring Symposium of Byzantine Studies. University of Birmingham March, 1975. Birmingham, 1975. P. 41; Даркевич В. Светское искусство Византии. М., 1975. С. 187 и след.; Lacontaine-Dosogne. Pour une problematique de la peinture d’église byzantine a l’époque iconoclaste // DOP. 1987. Vol. 41).


[Закрыть] – свидетельства звериного и рабского образа мыслей императора. И потому оскорблялись нечестивой рукой на площади святые сокровища, сбрасывались на землю и предавались огню, и ничто не почиталось священным, если только несло на себе божественный образ. И потому переполнились тюрьмы почитателями икон, богомазами, монахами, епископами, пастырями и паствой, а горы и пещеры – погибающими, словно преступники, от голода и жажды, принимающими муки не меньшие, чем в осаде. Он велел не пускать монахов в города, гнать их отовсюду, будто заразу, не позволил им ходить по деревням, а их монастыри и обители превратил в толчища и мирские пристанища. Монахи, не пожелавшие отречься от добродетели и святого облачения, умирали, источенные голодом и несчастиями, а не готовые к такому подвигу, небрегли одеяниями и покупали себе спасение. Были и такие, кто, проводя время легкомысленно и предпочитая жизнь свободную и распущенную, пренебрегли божественным пением и одеждами, ибо и их собрания не пожелал терпеть Феофил, а ведь они одни подчас – оплот и узда для беспорядочно предающихся страстям.

11. Впрочем, нельзя сказать, что смелая речь и свобода вовсе исчезла тогда среди людей. Наиболее ревностные, например, монахи авраамиты[26]26
  Авраамиты – т. е. монахи монастыря Авраамитов, основанного около 500 г. (см.: Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 8 suiv.).


[Закрыть], иногда по одному, иногда целым строем являлись к нему и разумно, с речениями из отцов наших, Дионисия, божественного Иерофея и Иринея, доказывали, что не сегодня и не вчера придумано монашеское сословие и община, но древни они, изначальны и любезны людям[27]27
  Политика почти всех иконоборческих императоров так или иначе была направлена против монашества. Предпринимались даже попытки вовсе отменить его институт. Вот почему монахи – авраамиты апеллируют к святым отцам, утверждавшим древность и исконность этого сословия.


[Закрыть]. Доказывали они также, что изображение святых ликов близко и современно апостолам, раз уж божественный Лука запечатлел облик Богородицы и сам Христос, Бог и господин наш, утеревшись полотенцем, оставил нам нерукотворный лик свой[28]28
  Поскольку в св. Писании трудно было найти серьезные доводы в пользу иконопочитания, в аргументации его сторонников значительное место занимают апелляции к традиции, в том числе к легендам о появлении священных изображений еще в апостольские времена (см.: Barnard L. The Theology of Images // Iconoclasm. P. 13). По распространенному в Средние века мнению, изображение девы Марии в церкви Санта Мария Маджоре в Риме принадлежало руке евангелиста Луки. Говоря о «нерукотворном лике» Христа, Продолжатель Феофана имеет в виду одну из версий легенды о правителе Эдессы Авгаре, которому Иисус Христос отправил вместе с письмом чудесно отпечатавшееся на холсте свое изображение.


[Закрыть]. Свободными речами эти божественные мужи навлекли на себя безумие и гнев тирана и после многих других страданий были изгнаны из города и бежали в молитвенную обитель Предтечи под названием Фовер на Евксинском Понте[29]29
  Монастырь и церковь Иоанна Предтечи (Фовер) находились на азиатском берегу Босфора невдалеке от выхода в Черное море.


[Закрыть], и в конце концов, претерпев невыносимые истязания бичом, удостоились высшего удела. Их святые тела, не сподобившись погребения, были брошены на землю и долго лежали без тления и порчи, пока не увидели их благочестивые люди и не похоронили с почестями, подобающими мученикам за Христа.

12. Не уступал им и некий монах, дошедший до вершин святости, который, исполнившись рвения, решил обличить тирана и, если сумеет, наставить его в почтении к святым иконам. И предстал он пред лицом его и много всяких доводов привел, а среди них и речение апостола Павла, гласящее: «И если кто стал благовествовать вам не то, что слышали вы, да будет анафема»[30]30
  Послание к Галиллеянам I, 8.


[Закрыть]. Но и его подверг побоям Феофил, поскольку видел, что и слова его разумней и речь искусней, а потом отправил к своему [48] учителю и наставнику Иоанну[31]31
  Т. е. будущему патриарху Иоанну Грамматику.


[Закрыть], которому приказал одолеть монаха диалектическими доводами. Однако сей доблестный ревнитель и Иоанна обратил в существо рыбы безмолвнее, причем не софистическими и диалектическими доводами, а апостольскими и евангельскими речениями. Потом монах сразу его покинул, а позже отправился на гору под названием Калос, явился там к богоносному мужу Игнатию, испросил у него рукоположения, поведал о грядущих событиях и царях и, дожив до христолюбивого Льва[32]32
  Т. е. до императора Льва VI Мудрого; о нем см. с. 147 сл.


[Закрыть] и чад его, переселился к Господу.

13. И замыслил тиран изничтожить всех, кто рисовал божественные лики, и вот те, кто предпочли жизнь, должны были плюнуть на икону, словно на какую рухлядь, сбросить на пол святое изображение, топтать его ногами и таким образом обрести спасение. К этому же решил он принудить и монаха Лазаря (это был славный рисовальщик того времени[33]33
  Лазарь (умер после 865 г.) – один из немногих византийских живописцев, упоминаемых по имени в наших источниках. Возможно, хазар по происхождению. В дальнейшем ревностный сторонник патриарха Игнатия. Антонию Новгородскому, посетившему Константинополь в 1200 г., рассказывали, что Лазарь был создателем фигур Богоматери и двух ангелов в св. Софии (см.: Mango С. Documentary Evidence on the Apse Mosaics of St. Sophia // BZ. 1954. Bd. 47. N 2. S. 396—397). Эпизод с Лазарем в английском переводе приведен в кн.: Mango С. The Art of the Byzantine Empire 312—1453: Sources and Documents. Prentice Hall. 1972. P. 159 ff.


[Закрыть]). Однако монах оказался выше льстивых убеждений, выше его своим духом и не раз, не два, а многократно обрушивался с хулой на царя, и тот, видя такое, предал его таким пыткам, что плоть его истекала вместе с кровью и никто не чаял, что еще жив. Когда же услышал царь, что заключенный в тюрьму рисовальщик понемногу пришел в себя и, вновь занявшись своим искусством, изображает на дощечках лики святых, велел приложить к его ладоням раскаленные металлические пластинки. Огонь пожирал и источал его плоть, пока не упал он в изнеможении чуть ли не замертво. Но. должно быть, хранила его Божья милость и берегла, как светоч, грядущим. Узнав, что святой при последнем издыхании, царь, тронутый мольбами [49] августы и других домашних, выпустил его из тюрьмы, и монах укрылся в храме Предтечи, в так называемом Фовере, где хоть и мучили его раны, нарисовал образ Предтечи, сохранившийся до наших дней и совершивший немало исцелений. Это он сделал тогда, ну а после смерти тирана и восстановления православия собственными руками создал образ Богочеловека Иисуса Христа в Халке[34]34
  Изображение Христа в Халке существовало и раньше, но было уничтожено по приказу Льва V, когда этот император вновь провозгласил борьбу с иконопочитанием (Scr. inc. 354).


[Закрыть]. Когда же позвала его Феодора, дабы дал и испросил он прощения для ее мужа, тот сказал: «Справедлив Бог, царица, и не забудет моей любви и трудов моих ради него, не предпочтет его ненависть и его безумство». Но это уже позже[35]35
  «Позже» – т.е. после смерти Феофила, когда его супруга Феодора стала вымаливать прощение грехов для своего мужа, см. с. 67.


[Закрыть].

14. Зная, что исповедник Феофан и его брат Феодор отличаются необыкновенной ученостью, он как-то раз пригласил их в триклиний Лавсиака для открытого спора о вере. «Скажите, проклятые, – сказал он, – каким речениям из писания верите, на что опираетесь, почитая идолов (так своим бесстыдным и мерзким языком именовал он святые иконы) и убеждая непорочных, что так и положено делать», и пронзительным голосом добавил еще и другую хулу и поношения против иконы божественного Христа. На что эти блаженные: «Да заградятся уста, против Бога нечестие извергающие»[36]36
  Псалтирь 62.12.


[Закрыть]. Этим они сбили с него спесь (не терпит неправедный царь бросаемых в лицо упреков), и он сразу стал разыгрывать из себя льстеца и попросил привести ему свидетельства пророков о почитании икон. Когда же блаженный Феофан привел речение из пророчества Исайи, Феофил возразил, что не так оно звучит, и, развернув свою книгу, показал истинные слова. И воскликнул святой, что не только эта, но и все попавшие в его руки книги им подделаны и просил для подтверждения [50] своих слов принести ему книгу, хранившуюся в таком-то месте патриаршей библиотеки святого Фомы[37]37
  Существование специальной библиотеки Константинопольского патриаршества засвидетельствовано по крайней мере начиная с VII в. Эта библиотека содержала почти исключительно священные тексты (включая еретические) и была расположена в Фомаитском триклинии, сооруженном патриархом Фомой I (607—619) (см.: Wilson N. The Libraries of the Byzantine World // Greek, Roman and Byzantine Studies. 1967. Vol. 8. P. 59; Μαναφης Κ. Αι εν Κωνσταντινουπολει βιβλιοϑηκαι αυτοκρατορικαι και πατριαρχικη και περι των εν αυταις χειρογραφων μεχρι της αλωσεως ; (1453). Εν Αϑιναις, 1972).


[Закрыть]. За ней отправили человека, тот ее в мгновенье ока принес, но царь нарочно не находил речения и, стыдясь, раскрыл книгу в другом месте. Когда же блаженный Феофан вразумил его и пальцем показал, где через три листа найти искомое, царь уже не смог перенести его смелости и, сознавая его правоту, сбросил прежнюю маску великодушия, обнажил зверя и сказал: «Негоже царю терпеть оскорбления от таких людей», а потом велел отвести их во внутренний сад Лавсиака, дать по двадцать ударов и на лбу у каждого по варварскому обычаю выжечь нелепые ямбы собственного сочинения. Вот они:

 
Стремятся все приехать в город славный тот,
Куда стопы направил всесвятые Бог
И Слово для спасенья человечества[38]38
  Речь идет об Иерусалиме. Феофан и Феодор Гранты – уроженцы Палестины (см. прим. 39).


[Закрыть].
И эти были в месте почитаемом,
Сосуды мерзости и злого заблуждения.
В неверии своем свершали много там
Позорно-страшного, отвратно-нечестивого.
Оттуда вскоре бунтарей сих выгнали,
Которые бежали в город власти, к нам.
Не отреклись от беззаконной глупости,
И вот с клеймом на лбу, как у преступника,
Осуждены и изгоняются опять.
 

Так все вскоре было и сделано, и они одели венец исповедничества и мученичества, а жестокий и жалкий из жалчайших царь предстал перед всеми как злобный гонитель и мерзейший из мерзких[39]39
  История преследования «палестинских братьев» Феофана и Феодора Грантов описана в ряде источников, наиболее подробно в «Житии Феодоры» (FG 116, col. 653 сл.). Братья прибыли в Константинополь в 813 г. и за свою верность иконопочитанию подвергались преследованиям уже при императоре Льве V. Царь Михаил II, как и его предшественник, отправил их в ссылку. При Феофиле братья неоднократно подвергались экзекуциям и дважды заключались в тюрьму. Феодор умер в заключении, Феофан дожил до Михаила III и исполнял при нем должность никейского митрополита. Оба брата – известные церковные писатели (см.: Martin Е. J. A History... Р. 209 ff.; Beck H. Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich. Muenchen, 1959. S. 516). Стихи, выжженные по приказанию Феофила, приводятся в нескольких источниках; ср. их русский перевод, выполненный Г. Шмаковым в кн.: Византийские легенды / Изд. подгот. С. В. Полякова. Л., 1972. С. 126.


[Закрыть].

15. Кроме того, он заключил в тюрьму вместе с многими другими подвижниками синкела церкви святого города Михаила, замышляя подвергнуть их всех многолетним мукам[40]40
  Сохранилось «Житие Михаила Синкела», в котором подробно рассказывается об издевательствах Феофила над святым и о заключении его в тюрьму (см.: ИРАИК 1907. Т. 11. Р. 244.24 сл.).


[Закрыть]. Таковы его преступления против благоверных и святых людей. Так оскорблял он истинного Бога, ради нас явившегося в образе человеческом, святых же слуг его мучил и подвергал невыносимым страданиям и делал это не короткое и не ограниченное время, а на протяжении всей своей жизни.

16. Он сочинял гимны, клал на музыку стихиры[41]41
  Стихиры – особая группа церковных гимнов (см.: Onasch R. Liturgie und Kunst der Ostkirche in Stichwoerten. Leipzig, 1981. S. V. Stichera).


[Закрыть] и велел их исполнять. В том числе он исправил и придал стройность восьмой оде «Слушай дева» по четвертому икосу «Благословите» и распорядился петь ее во всеуслышание в Божьей церкви[42]42
  Ихос – своеобразная ладотональность, обладавшая определенной эмоциональной окрашенностыо. Всего существовало восемь ихосов, каждый из которых имел свое название (в данном случае «Благословите»). «Слушай дева» (греч. ακουε κορη) – первые слова восьмой оды канона, приписываемого Феофану (Гранту?) (см.: Christ W., Paranikos М. Anthologia graeca carminum christianorum. Leipzig, 1871. P. 36).


[Закрыть]. Сей Феофил любил пение так, как только отец может любить детей своих, и, как рассказывают, по светлым праздникам не отказывался сам управлять хором в Великой церкви, платя за это клиру по сто литров золота. И передают, что стих «Изыдите племена, изыдите народы», что исполняется в вербное воскресение, – дитя его души.

17. Поскольку краса его головы по природе отличалась скудостью, и он был плешив, распорядился царь, чтобы повсюду стригли коротко волосы и чтобы ни у одного ромея не спускались они ниже шеи. А ежели кого поймают, наказать многими ударами и вернуть к исконной добродетели римлян, ибо такой прической они гордились. Поэтому и закон издал, строго запрещающий носить волосы ниже шеи[43]43
  Несмотря на анекдотический характер, это сообщение, возможно, имеет определенную историческую основу. Во всяком случае, в «Деяниях 42 аморийских мучеников» рассказывается о том, как Феофил наказал одного из будущих мучеников за ношение нестриженых волос и бороды (Васильевский В., Никитин П. Сказания о 42 аморийских мучениках // Записки Императорской Академии наук. Сер. 8. 1905. Т. 7. С. 24, 31 и след.).


[Закрыть].

18. Нужно ему было по собственной воле распорядиться и позаботиться [51] о собственных делах и о своей родне. Отец пяти дочерей, он был лишен мужского потомства и потому решил выдать замуж самую младшую и более всех любимую Марию[44]44
  Трудность в толковании этого пассажа заключается в том, что «самая младшая» из дочерей Феофила никак не могла достичь при жизни отца полагающегося в Византии брачного возраста. Б. Мелиоранский (Из семейной истории... С. 36) даже полагал, что Мария – не «младшая дочь», а «младшая сестра» императора. У.Тредголд, предпринявший попытку определить последовательность появления на свет детей Феофила, считает, что Мария – четвертая дочь Феофила и родилась в 835 г. и что речь в данном случае должна идти не о браке, а о помолвке Марии с Алексеем Муселе (см.: Treadgold W. The Problem... Р. 330 ff.). Единственный сын Феофила – Константин утонул в младенческом возрасте.


[Закрыть]. Ее муж происходил из рода Кринитов, из армянской земли, носил имя Алексей, по прозвищу Муселе, был красивой внешности, цветущего возраста и жил в районе акрополя, в так называемых домах Кринитиссы[45]45
  Это единственное упоминание «домов Кринитиссы» (т. е. некоей дамы из рода Кринитов) (см.: Janin R. Constantinople... Р. 348).


[Закрыть]. Сначала царь почтил его за любовь. к дочери санами патрикия и анфипата, потом магистра и, наконец, кесаря и, дав ему изрядное войско, по настоятельной необходимости отправил в Лонгивардию. Тот выступил и все хорошо там устроил по воле и желанию императора. И потому росла к нему любовь царя, но вместе с ней росла и людская зависть, и находились такие, кто обвинял и поносил его, будто стремится он к царской власти и что не должна де альфа взять верх над фитой[46]46
  Альфа – первая буква имени Алексей (Муселе), фита – первая буква имени Феофил. Таким образом, Алексей Муселе не должен взять верха над Феофилом.


[Закрыть]. И слышал кесарь про клевету, которую плели против него, опасался зависти и не раз просил царя смилостивиться над ним и позволить сменить мирскую жизнь на монашескую. Но не уступил тогда царь, говоря, что не лишит дочь мужа, и продолжал кесарь совершенно спокойно заниматься государственными делами. Когда же родился у Феофила Михаил[47]47
  Будущий император Михаил III родился 9 января 840 г.


[Закрыть], а дочь его – супруга Алексея ушла из жизни[48]48
  Мария умерла около 839 г.


[Закрыть] (царь так высоко чтил ее память, что поместил ее прах в серебряную гробницу и начертанными на ней ямбами даровал право защиты всякому, кто находился под обвинением и припадал к гробу), и Алексей, тайно постригшись, облачился в монашеское платье, и не удались попытки отвратить его от такого шага, царь с трудом согласился на это, впрочем, осыпал зятя упреками, что пожелал тот жить не при нем, а в темноте и безвестности. И даровал ему Феофил царский монастырь в Хрисополе, а еще монастырь Бирсы и тот, что в Елее[49]49
  Скорее всего, правильное название монастыря της Βρυσεως (т. е. источника) сохранилось у Иоанна Скилицы (см. об этих монастырях: Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 114).


[Закрыть]. И вот жил Алексей в Хрисополе, а как-то раз, прогулки ради очутившись в районе Анфемия (там находились царские оружейные склады[50]50
  Район Анфемия был расположен на азиатском берегу Босфора (см.: Janin R. Constantinople... Р. 439).


[Закрыть]), сказал, что обессмертит свое имя каждый соорудивший святилище, и решил с помощью царского повеления тот монастырь продать, а свой соорудить. Так все и произошло с помощью Феодоры – его тещи. Он построил красивые здания, придал им монастырский облик, там окончил свои дни и был погребен, а его гробница и икона старого письма удостоверяют мои слова[51]51
  Существует и иная версия, касающаяся судьбы Алексея Муселе. Последний был отправлен в Сицилию, там был обвинен в предательстве и пособничестве арабам, хитростью заманен в Константинополь и заключен в тюрьму, откуда позже его выпустили (Leo Gram. 216.12 сл.).


[Закрыть]. Рядом же похоронен и его брат Феодосий, почтенный титулом патрикия и оставивший множество непреложных свидетельств своей праведной жизни в монастыре.