Текст книги "Маморитаи (СИ)"

Автор книги: Posok Pok

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Лёгкий ветер окутал с ног до головы, снимая ледяной сковавший ужас с тела Итачи. Он прищурился от неожиданного солнечного света, приятным теплом окружавшего бескрайние просторы цветущего плато. Вдали переливающийся багровым солнечный диск робко прятали склоны и уступы, небесные равнины горели западающими в душу красками фиолетового и оранжевого зарева, заставляя взор неустанно приковывать к себе.

Если протянуть ладонь – пальцы нежно подхватит игривый ветерок. Если сделать шаг – высокая трава защекочет голень сквозь ткань штанов. Если наконец повернуться – в поле зрения попадёт ожидающая его фигура.

Она стоит близко. Настолько, что удивительна её до этого момента скрытость. Итачи потерял способность вдохнуть. Он не знал как думать. Как двигаться. Как не растворяться в этой иллюзии, подаренной поделкой сестры.

Если это сон, то пусть он длиться вечность.

Итачи до дискомфорта зажмурился. В грудной клетке нечто горько засвербело.

Будь настоящее сном, то его личное забвение приняло бы иной, полный облик. Печальный, тяжёлый вздох оборвал нить мыслей, а мелодичный, не испорченный хрипом голос заставил посмотреть правде в глаза:

– Итачи.

Лишь нахмурившаяся брови выдали его растерянность. Подумать только: сколько же его не звали по имени настолько нежно и трепетно, словно бесконтактно накрыли согревающим покрывалом в холодный зимний вечер. Оттого душащая в сердце боль усилила давление безжалостный тисков.

– Ты умерла. Проекция? Воспоминание?

Она отрицательно покачала головой, сцепила в замок ладони перед собой. Длинные рукава чёрного хаори спрятали истерзанные шрамами пальцы. Весь её облик – темный, мрачный, ужасающий – был нелепым противоестественным пятном вокруг природного великолепия. Сестра даже в собственно созданном плато смела сделать себя лишний.

Итачи вдохнул и в полном поражении для себя сократил разделяющее их расстояние и встал вплотную к ней, но не заметил и толики удивления. Лишь море понимающей печали и родной теплоты, плещущейся на чёрном дне чужого взгляда.

– Я рада, что моё последнее предвиденье сбылось, – сестра медленно, будто опасаясь быть отвергнутой, дотронулась кончиками пальцев до гладкой щеки брата – Спасибо, что выжил и пришёл, Итачи.

Вздрогнув совершенно непроизвольно, он накрыл чужую ладонь своей.

– Глупая сестра, что же ты наделала?…

– То же, что и ты, – на вскинутую бровь Изуна сощурилась – Делала всё для выживания единственной семьи.

– Саске на грани между смертью и жизнью.

Она смолчала, однако Итачи без лишних слов знал, что у Изуны с Саске отвратительные отношение, сохранившаяся до конца. Просто он чувствовал потребность ответить, потребность не замолкать ни на секунду – их время текло настолько же быстро, насколько песок сыплется через сито.

Он мог бы сейчас отругать её.

Мог бы высказать всё, что накопилось за время войны.

Мог бы оттолкнуть ту, кто довёл Саске до предсмертного состояния и развязал войну.

Мог бы вылить много чего неприятного, тем не менее не стал.

В конце концов, Итачи понимал её мотивы и считал, что не имел право ненавидеть ту, которую бросил одну на растерзание всего мира.

– Ты слишком многое отдала за мою жизнь, – бормотал Итачи, ощущая как большой палец сестры гладит щёку – Сделка с Шинигами. Что ты наделала?

– Не повторяйся, брат. Я всего лишь дала ему равную цену взамен воскрешения Хокаге. Правда, на Третьего и Первого пришлось отправить обратно после победы над Мадарой. Боюсь, даже ритуал не позволил бы всей четверке существовать.

– Изуна, поясни.

Она шире улыбнулась, с удовольствием вслушиваясь в строгие нотки голоса старшего брата.

– По договору с Шинигами Хокаге должны прожить не больше нескольких лет, однако всю энергию ритуала, являющийся платой за их воскрешение, на поле битвы я перенаправила в своё настоящее тело. Цепи обязаны держать всю энергию и жизненные силы умерших запечатанной внутри меня и выпускать к Хокаге через передатчики на лопатках. И не беспокойся, – Изуна похлопала по груди брата, где быстро билось сердце, отвечая на правильные мысли своего хозяина, ведь что произойдёт с сестрой за гранью, как Шинигами отомстит за провернутую уловку? – С Саске всё будет хорошо. Он не умрёт, а Наруто… Единственный, кто не издевался надо мной в детстве – воскреснет 13 августа.

– Сегодня?…

Итачи от настигшего осознания прикрыл глаза. Верно. Этот драгоценный момент закончится и Изуна окончательно уйдёт за грань, выпустив всю, предположительно, скопленную для поддержания её сознания в умершем теле, энергию, потратив ту на воскрешение.

– Изуна, я тоже должен извиниться.

Он осторожно притянул сестру, нерешительно обнял, сомкнув руки на лопатках сестры. Пальцы без контроля пригладили те места, куда в реальности впились «проводники», ощущая как по коже Изуны пробежала дрожь, а основание шеи опалило холодное, как у мертвеца, дыхание.

– Мне жаль. Очень жаль.

Слова, не имевшую ранее силу обрести свободу в реальности, произносились легко, пропитанные искренним сожалением старшего брата, упустившего столько шансов на хороший конец возле младшего брата и сестры.

В нос ударил родной пряный запах печенья, вонзившейся в сердце щемящей ностальгией. Он не заметил, как теснее сжал в объятиях сестру, а окружающая красота потеряла какое-либо значение, словно они заперлись в вакууме, не доступном никому, кроме них. Сердце прорывалось мощными толчками, громкими настолько, что он отчётливо слышал эти удары.

Изуна уткнулась в сгиб между шеей и плечом, смяла ткань на спине брата.

Вся сжирающая, засасывающая пустота, беспокоящая её с уходом брата заполнилась с его возвращением. Эта ирония вызвала улыбку на губах, но она сама не понимала насколько эта улыбка пресыщена горечью.

В ушах засвистел ветер, знаменующий ранее начало, а сейчас – конец. Лицо Итачи исказилось в непонятной гримасе не то боли, не то смирения, когда окружение стало темнеть, а тело сестры – терять телестность.

Тянущее чувство в груди, казалось, было способно сломать рёбра. Крик застревал в глотке, тремор завладел пальцами, отчаянно цепляющимися за отстранившуюся сестру, возжелавшую в последний раз заглянуть в родные глаза, чей огонь ужаса мог сжечь весь мир. И глядя на побледневшего Итачи, и смахивая теряющими материальность подушечками пальцев чужие солёные капли, вся когда-либо жившая обида рассосалась, как не бывало. Изуна широко улыбнулась, последний раз гладя носогубные складки на лице самого любимого человека в её жизни и будущем посмертии. Даже если за чертой окажется самый жестокий дьявол, поджидающий её, Изуна не станет жалеть о том, какую судьбу для мира выбрала. Судьбу, являющаяся исключительным, будущее, где родной человек жив, здоров и силён, где никто не причинит ему вред. Плевать, что в этой версии целый мир понёс глобальные человеческие потери, а земли пришлось утопить в море крови, оставляя гнить сотни миллионов невинных.

– Изуна.

Столь легко произнесённое имя – столь многое понятно в дрогнувшем голосе.

Не уходи. Останься. Не умирай. – кричал тот безмолвный взгляд, а губы поджимались, будто на них повесили замок. Все слова застревали в горле, забитые под надёжной невидимой преградой.

– Итачи, – тёплый тон не скрывал грусти, но эта печаль, сквозившая в ней, не превышала уверенности. Она не о чём не сожалела.

«Прости, любимый старший брат. Прости, и прощай» – отвечала та, едва сощуриваясь из-за накатывающих слёз.

Секунда. Он в смирении улыбается. Вторая.

Итачи тянется медленно, будто это растянет мгновения её жизни. Он дарит нежный поцелуй в лоб, прежде чем, сверкая прощальной улыбкой, Изуна не исчезла. Распалась в сизой массе, снесённой последним ветреным порывом. Окружающая иллюзорная природа стала затухать вместе с сознанием и не требующий ответа вопрос поставил окончательную точку: Почему с её уходом внутри что-то сломалось?…

***

Солнце. Жалящее, палящее, безжалостное к простым смертным, оно удивительно мягко падало на конусообразную крышу недавно отремонтированной резиденции, осветляя тёмные тона черепицы. Лучи скользили вниз, как поток водопада, лились на сухие песочные дорожки, с высеченными скрупулёзно ветвистыми линиями, огибающими крупные красивые камни, выставленные по особой, ведомому лишь хозяину, композиции. Они заполняли весь сад, плавно переходя по утонувшим в песке плитам, сквозь длинную арку к, до абсурда, симметричным гальковым тропам. Эта сторона резиденции ощутимо отличалась пышущей растительностью, лёгкой прохладой от окантованной крупными валунами пруда, где плещется семейство карпов, разбавляя умиротворённую тишину водными шлепками и брызгами.

Путь к деревянной беседке красят крупные синие ирисы, плавно сменяющиеся цветущей гортензией и обтекающими её вокруг ликорисами, чьи лепестки пропитались алой жидкостью. С них словно свисали кровавые капли, но так и не окропляли душистую землю.

За дубовым столом, на мягкой ткани диванчика уютно расположился молодой человек, чью кожу не способен был испортить загар – она из месяца в месяц радовала своей излишней белизной. Летний ветер придавал свежести в столь жаркий сезон, играясь в длинных, не скованных резинкой волосах, густыми прядями прятавших небольшие рожки во лбу.

– Брат.

Спокойный, но с ноткой раздражения голос обратил на себя внимание Итачи. Он прервал чтение не самой интересной отчётной сводке за последний квартал, мысленно делая заметку обратиться к бухгалтеру клана, и поднял голову.

– Саске, – тёплая улыбка сама вырвалась из пут контроля.

На мгновение младший Учиха явно заколебался, однако упрямо сдвинул брови к переносице, резко наклонился, отчего короткие чёрные пряди колыхнулись, и у носа Итачи упали результаты медицинского осмотра с кучей сданных анализов. Медкарта завершила стопку, нагло закрывшую отчётность. Единственное, что торчало сквозь подобную кучу – контрактация. Помятая.

Итачи в ожидании приподнял бровь.

– Ни следа от заболевания, – буркнул Саске, сложил руки на груди.

– Мы это выяснили ещё год назад. Хотя в то время я бы предпочёл, чтобы ты больше заботился о своей реабилитации.

– Ты не понимаешь, брат! Даже Десятихвостый не смог бы выдернуть корни у той болезни. Он, как объяснил Сенджу-сама, непреднамеренно лечит только физические повреждения.

– А болезнь не связана с физическим состоянием?

– Ты меня понял, – передёрнул плечами, а от снисходительного взора старшего брата вовсе скривился.

– Твоё беспокойство приятно, Саске, – тихо засмеялся Итачи, сложил руки в замок на столе и уткнулся подбородком в сцепленные пальцы – Спасибо, но прошу прекратить каждый месяц заманивать меня в больницу. Полагаю, у уважаемых ирьенинов без нашей помощи есть достаточно хлопот.

– Это их работа – поддерживать твоё здоровье, как у Главы малочисленного клана-основателя. Тем более, я бы не беспокоился так сильно, если бы ты не шлялся каждый месяц непонятно где.

Саске покосился на старый дневник на краю стола и сдержал раздражённый вздох, пока Итачи невозмутимо смотрел на него, не собираясь пояснять свои странные решения.

Вдруг с безоблачного неба, словно из ниоткуда, рядом с локтем Итачи приземлился белый орёл. Птица столь пронзительно оглядела младшего Учиха золотыми глазами, что по спине пробежал холодок.

Вопреки ожиданиям Саске орёл мягко потёрся о запястье Итачи, ища заветной ласки и получая ее в ответ. Порой Саске казалось, словно его где-то дурят и скрывают что-то. Он даже догадывается с чем этот секрет связан, поэтому специально не желает лезть в бездну, носящее имя сестры. Кто знает, что было у неё на уме, когда она воскрешала Наруто, как задержала Четвёртого со Вторым на земле в живой оболочке. Зачем…

Саске прервал нить мучающих на протяжении всего года мыслей, кисло скривился, отвернулся от заметно повеселевшего брата, бормоча:

– Иногда я чувствую себя лишним. Наверное, лучше было бы умереть на войне – так должно было случиться.

– Не смей столь безмятежно заявлять подобную чушь, – ледяной тон хлестанул Саске, как накалённый прут. Он вздрогнул, с расширенными глазами посмотрел на серьёзного брата, не ожидая, что на него обратят какое-либо внимание.

– Это… – он напряжённо выпрямился, скрывая сжавшийся внутри неприятный клубок, вызвавший скованность в конечностях – Моя жизнь окончилась тогда. Я обязан был умереть! Потому что сейчас, да даже спустя чёртов год, я брожу по непривычно пустынной деревне как призрак! Новые миссии для меня – глоток свежего воздуха, но они слишком редкие, чтобы ими насытиться! В остальное время ноги приводят либо на кладбище, либо к тебе, но ты…Ты вечно занят, поднимая и восстанавливая дела клана, налаживая поставки продовольствия для кланового квартала, для заселившихся сюда арендаторов, для Конохи, помогая Какаши, а остаток месяца тебя вовсе непонятно где носит за пределами деревни, хотя никаких миссий ты не берёшь! Вот как почувствовать себя нужным, живым в подобной ситуации?!

Короткий стрёкот орла поставил точку в импульсивном спиче младшего Учиха. Повисшая неловкая, напряжённая тишина не играла роли для плещущихся недалеко карпов, для шелеста листьев, поддающихся ветру, ни для жужжания перелетающих с бутона на бутон пчёл. Никому не было разницы, что между последними Учиха накалился воздух, разогреваемый их взглядами.

Первым контакт прервал Итачи. Он опустил взгляд на гладкую поверхность стола, упёршись в ровные строчки иероглифов, исписанных спешащей рукой ирьенина – вот кого точно заставили работать там, где в помощи нет нужды.

Саске пытался успокоить бешено стучащее сердце с учащённым дыханием, но ничего не получалось. Лелеемая обида выпустила когти в самый неподходящий момент, отчего вина, поднявшая голову, ужасно душила. Его душевные проблемы не должны отягощать Итачи. Старший брат взял на себя все возможные заботы по обеспечению их комфорта, лишая себя малейшего отдыха. Он резиденцию отремонтировал, когда как сам Саске много лет избегал даже войти в родной квартал!

– Прощу прощения, если со мной ты чувствуешь, что с тобой что-то не так.

– Нет, брат…

Саске осёкся под уставшим взором реннегана. Прежде чем Итачи успел продолжить говорить младший Учиха развернулся на пятках, спешно покидая территорию сада под пристальным вниманием брата.

Лишь оставшись в одиночестве Итачи утомлённо помассировал переносицу, словно это может снять забившуюся в теле вялость. Он был рад видеть младшего брата, конечно, однако почти каждая их беседа заканчивается подобным образом. Хотя ещё никогда дело не доходило до криков. Из него получается ужасный старший брат. Наверное, ему придётся извиниться перед могилами родителей в следующее посещение кладбища.

***

Каждый раз идя по усеянному мертвыми тушами пауков проходу он ощущает как серые краски светлеют.

Каждый раз подходя к скрытой мглой тумана лестнице конечности на жалкие мгновения каменеют.

Каждый раз вставая у скрипящих створок монолитных врат с знакомым цветком смерти узел в грудной клетке пульсирующе сжимается, а настигшая при спуске теплота будто не существует вовсе.

Каждый раз заходя внутрь – сам не замечает насколько ускоряется. Возникший интерес к истории, рассказанной фресками угасает, стоит посмотреть на тело той, кого навещает каждый месяц, к неудовольствию младшего брата.

И в конце концов, каждый этот раз заполняет внутри скребущую тоску, подобно таблетке – исцеляет терзающую весь год боль.

Итачи опускается на колени перед висящей Изуной и всё напряжение исчезает, как всегда, стоит зайти внутрь зала. Его лицо не выражает ничего, пускай плечи расслабляются, а вся тяжесть растворяется. Он смотрит внимательно, обходя каждую чёрточку, будто она вот-вот очнётся, улыбнётся и произнесёт нечто родным голосом.

Итачи ничего не делает продолжительные минуты, пока не достаёт дневник и не раскрывает его, проводя шершавыми пальцами по корешку, исписанным листам и иероглифам, складывающихся в абсолютно новую запись.

Эти дополнения приходили на протяжении всего года. Маленькие кусочки, как мозаика, строили полную для него картину характера, тайных стремлений, бессмысленных мечтаний и не рассказанных в воспоминаниях событиях Изуны. Вот и сейчас – желанные строки писались на глазах у слегка улыбнувшегося Итачи, читавшего их в тишине и в компании молчаливого орла.

Иногда Итачи думает, что сходит с ума. Потому что даже в компании любимого младшего брата тоска не уходит. Лишь приглушается.

Итачи потерял одного из двух людей, держащих его на этой земле живым. Ему не хватает младшей сестры – весь мир кажется пустым. И сложные отношения с Саске не облегчает борьбу с дырой в груди. Какая-то его часть ушла вслед за Изуной.

Давая долгую жизнь джинчурики Десятихвостого Изуна не предполагала, что он покинет этот мир после смерти последней важной его части – Саске. А до этого момента…

Покой навечно покинул Учиха Итачи.

Итачи едва заметно усмехнулся, когда дочитал последнюю строчку стиха, написанного дорогой сестрой, и на несколько минут закрыл глаза.

Предательство – моя боль, моя погибель,

Непростительна, но за жизнь Твою, свою Я отдам

Брат, мое дорогое сердце

Любовь к тебе нерушимая

Моя душа – твоя, чтобы спасти

В этот момент я вижу

Глубину нашей связи,

Сильнее любого обмана.

Моя сердце болит, зная, что

Я выбрала иной путь,

Но все же я буду рядом с тобой,

Ибо я связана навечно,

Чтобы защищать и лелеять

Твою глупую, но драгоценную жизнь.

В самые темные дни

И в самые бурные ночи

Ты мой свет, ведущий к жизни.

Хоть ты и жаждешь упасть в бездну

Я буду там, чтобы поднять тебя,

Буду там, чтобы спасти и уберечь.

Независимо от цены,

Я отдам все ради тебя.

Такой глупый, такой родной, Старший Брат.

И в самые тёмные времена Итачи не забудет очередной факт о любимой младшей сестре – она, как и Саске, ужасно пишет.

Отчего-то это знание вызывает весёлый смешок.

Итачи встаёт с насиженного места, делает уверенный шаг вперёд и приподнимает лицо Изуны двумя пальцами за подбородок, чтобы оставить нежный прощальный поцелуй на ледяной коже.

Глупая младшая сестра.

Он тяжело вздохнул, развернулся и бесшумно покинул обитель младшей сестры.

Тяжёлые створки врат вновь заперлись, чтобы вновь отвориться чрез месяц и впустить внутрь скучающего, медленно умирающего от скорби старшего брата.