Текст книги "Святоша (СИ)"

Автор книги: PirozokSglazami

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Если хотите, говорите… Не вижу тут ничего такого. – Снова затянулся. А что волнует тебя, Майкл? О чем ты хочешь спрашивать каждого кого встретишь, чтобы… Чтобы… Увидеть ее. Ты же хочешь увидеть ее еще раз. Запрокинул голову, выдыхая дым в темнеющее небо. Это испытание веры, чтобы ни говорил Ричард. Или испытание похоти… Всё суть одно. – Здесь когда-то жили Остины. Вы ничего про это не слышали? Ричард сегодня мне рассказал об одной неприятной истории… – Я сделал вид, что замялся и опустил глаза.

– Остины… – Сигарета как будто приклеилась к губе, и когда Мэгги начала говорить, я все не мог оторвать от сигареты взгляда, загипнотизированный тем, что она никак не упадет. – Вот та, заброшенная ферма за городом, вроде бы Остинов. Помню, её хотели продать, я начала даже открывать дело купли-продажи, но что-то не вышло… Знаете, если из города выехать и налево…

Я прикрыл глаза, представляя себе дорогу. В моей фантазии одно из окон на втором этаже светилось. Я не знал, что хочу сделать, попав туда. Сознание, воспитанное в лоне церкви, кричало о том, что заблудшую душу нужно вернуть, обратить к свету… Только о чьей душе речь…

***

Лежал без сна, рассматривая тени от деревьев, метущиеся по потолку. Некоторые из них походили на рваный дым сигареты.

Сел на кровати, растирая глаза руками. Не хотелось снова ложиться на отвратительно влажные теплые простыни. Навязчивые мысли, фрагменты сна, крутилась в голове, снова и снова вызывали перед глазами образ изгибающегося в похоти тела. Это невыносимо.

Пытаясь хоть немного совладать с собой, не нашел ничего лучше, как сползти с кровати на колени, собираясь помолиться, но в голове не было ничего. Ни одного подходящего слова. Господи, неужели это и есть моя суть? Она настолько ужасна, и я сам настолько ужасен, что даже не смею просить прощения у тебя за грехи. Всё что скажу будет недостаточно, потому что греховные мысли никуда не деваются из моей головы. Наоборот, их становится как будто больше. Хочу освободиться от них, стать тем, кем был раньше. Пусть этот человек был, как теперь понимаю, раздражающе правильный, но он знал, что делает и был уверен в том, что делает. Я же не знаю ничего. Эта женщина будто занимает меня всего, все мои помыслы. Иногда, Господи, я смотрю на себя в зеркало и не узнаю отражение. Прости меня, Господи, раба своего.

Опустошенный, я встал с колен, беспомощно скользя взглядом по увернутым тьмой предметам. И что мне даст облегчение? Снял одежду со стула у кровати и принялся медленно одеваться, не включая свет.

То, что и раньше.

Еще одна сигарета.

***

До круглосуточного магазина идти было около пятнадцати минут, но за это время уже успел пожалеть, что вышел из дома, поддавшись минутной слабости. Зябкий ветер забирался под куртку, заставляя ускорить шаг в тщетной надежде согреться. Можно было бы почитать, отвлекая себя от греховных мыслей, но я выбрал самый простой способ. Опять. Поддаться другой слабости, якобы менее страшной, чем первая.

Толкнул дверь, оживляя колокольчик в приветствии, и застыл в дверях, забыв отпустить дверную ручку.

– Здравствуй, – замялся на секунду, не зная, куда себя деть. Не уходить же из магазина в самом деле, – Элиза.

Дернулась как от пощечины, скривив рот, и снова уставилась в журнал, который читала до моего прихода. Это я посоветовал Питеру отправить ее на настоящую работу, чтобы у девочки был свой источник дохода, и она стала бы более независимой. Как показало время, хреновый это был совет.

Подошел к прилавку, задумчиво разглядывая сигареты у нее за спиной. Так мало знакомых марок.

– Дай, пожалуйста, красные Мальборо и зажигалку.

Элиза подняла на меня глаза, широко распахнутые от удивления. Эти стереотипные мимические упражнения начали уже порядком меня раздражать.

– А вы себе?

– А тебе зачем?! – Рявкнул, бросая на стойку 20 евро. Тут же сжал зубы, стараясь сдержаться и не высказать вообще все, что думаю по поводу Элизы и её обвинений в мой адрес. Как нарочно вспомнилось, как она цедила сквозь зубы: «А в священники пошел потому, что импотент?». Хотелось залепить ей пощечину прямо сейчас. Почти выхватил у нее из рук пачку, выдернул зажигалку со стойки и, плюнув на сдачу, вышел все под тот же звон колокольчика.

Трясущимися от злости пальцами пытался подхватить язычок упаковки. Ничего не получалось, ногти скользили по полиэтилену с нулевым результатом. Медленно выдохнул, запрокидывая голову. Дай мне сил, Господи, пожалуйста. Иначе гнев возьмет верх, и я…

Колокольчик.

Почувствовал спиной взгляд, но упрямо продолжал пытаться открыть пачку. Не прошло и пяти минут, как у меня получилось. Достал одну, сминая фильтр, и прикурил, чувствуя, как отпускает напряжение внутри.

– Святой отец, простите меня, – слезливые нотки в голосе не будили внутри сочувствия. Только странное тупое равнодушие заполняло голову, все расширяясь, как сигаретный дым. – Я такие ужасные вещи вам наговорила…

Элиза расплакалась. Не мог заставить себя повернуться. И был ли в этом смысл, в разговоре лицом к лицу. Всё, что хотела сказать лично мне, уже сказала, теперь по сути говорит с моим образом в своей голове, перед которым чувствует вину. Я так и не сказал ей, что чувствую, так откуда ей знать? Нравственный ориентир? Судя по сцене на пляже, он отсутствует как таковой. Им нет до меня и до моих чувств никакого дела, только свое. Только «свое» становится персональным сокровенным божком. Дернул головой, как в судороге, отгоняя мысли. Я не должен так думать.

– Я вовсе, – в потоке рыданий очень тяжело было разобрать хоть что-то, я поморщился, делая глубокую затяжку и смотря на бегущие по улице листы. – Не хотела… Простите… Так стыдно… Не говорите папе… Пожалуйста…

– Замолчи.

Ветер сдул пепел, на секунду рассыпая его горящими искрами по воздуху. Её не волнует собственное поведение, только лишь скорый на расправу Питер. Что ж. Не все способны на раскаяние. Хотелось и не хотелось спать, странное чувство, когда тело устало, а мозг слишком возбужден, на грани болезненности и никак не может остановиться.

– Ты ведь на машине? – обернулся для того лишь, чтобы увидеть ее зареванное лицо с размазанной ладонями косметикой. Элиза выглядела такой по-настоящему несчастной, что я смягчил тон, ощущая нечто похожее на угрызения совести за сухость. Она кивнула в сторону, указывая на маленький, припаркованный почти у входа в магазин, форд. – Сможешь меня подвезти кое-куда после смены? Когда она у тебя кончается?

– Через час, – Элиза сделала попытку улыбнуться, видимо расценив мой вопрос, как жест применения. На самом деле это был жест конца, моего конца, как некой прошлой личности.

Я хотел увидеть ее. Не знал, что буду делать… То ли спасать… То ли падать.

***

Меня разморило в теплой машине, и я провалился в поверхностный путанный сон, скрючившись на переднем сидении. Снилось, будто демон шепчет что-то на ухо, чувствовал когтистые лапы у себя на плечах, пригибающие к земле, но не мог сдвинуться с места и все слушал, слушал, готовый разрыдаться от того, что он говорил. Что-то о грехе, предательстве и сокрытии…

– Святой отец!

От неожиданного прикосновения к руке дернулся и со всей силы вошел коленом в бардачок. Боль быстро вернула меня из кошмара сна в реальный кошмар.

– Ой, извините, – Элиза виновато улыбнулась, не отрывая взгляда от дороги. – Не думала, что вы испугаетесь.

– Ничего, – растирал ушибленное колено, кривя лицо. Слишком много травм в последнее время. Хотя лучше уж проснуться так, чем продолжать смотреть на происходящее внутри своей головы.

– Я просто хотела спросить… – Она помедлила, будто, не решив окончательно стоит ли вообще задавать вопрос. – Вы меня простили?

– Конечно, я же священник, – саркастический комментарий сорвался с языка быстрее, чем разум сумел его отсеять. Впрочем, девочка не поняла, что я имел в виду.

– Спасибо, святой отец, такого больше не повторится.

– Это ты не мне, Господу обещай.

Открыл окно, прикуривая сигарету. В горле комом застряли возбуждение и паника. Я не… Я не. Да нет, я получается, как раз такой. Никак не могу понять, зачем я туда еду. Да, после того, что сказал Ричард, мне стало ее жаль, она стала более человечной. Но это скрывает в себе ловушку, начинаю относиться к ней как к обычной женщине, а не как к похотливой дьявольской твари.

Движущаяся чернота за окном. Я едва различал силуэты низких заборчиков, перегораживающих бесконечные, тоскливые до зубовного скрежета поля.

– А что там? На ферме? Мы были там с… – Закашлялась, словно подавилась. Как будто я не понимаю, чем занимаются подростки в таких местах. Как-то раз я чуть сам не занялся этим в заброшенном амбаре. Неприятные воспоминания собственного духовного унижения. – И там никого не было. Папа хотел купить эту землю, но хозяева такую цену заломили, он сказал, что…

– Меня там ждут. Наверное. Не знаю. Приедем, посмотрим.

– А у вас все нормально?.. – видимо, облегчение от вины передо мной теперь толкало Элизу на дружеские разговоры для успокоения самой себя и демонстрации, что все очень даже хорошо. С сожалением выкинул бычок в окно. Сигареты всегда так быстро заканчиваются, и руки снова становится некуда девать.

– Плохо сплю.

Остаток пути прошел в тишине. Когда Элиза затормозила у дома, я уже знал, что увижу. Отблески каминного огня на окне. Она меня ждала.

– Ты езжай тогда, Элиза, я назад сам… Доберусь.

Она забеспокоилась:

– Вы если вдруг что, звоните мне, я приеду, заберу Вас, это несложно, тут на машине полчаса, а пешком…

– Пока, Элиза.

Поспешно вышел, тихо захлопнув дверь машины. На секунду поймал ее озабоченный взгляд. Похож со стороны на сумасшедшего?.. Подождал, пока Элиза развернется и поедет в сторону города, не хотелось бы, чтобы она увидела, кто откроет… Только после того, как машина скрылась за поворотом, я медленно пошел к двери, всматриваясь под ноги, чтобы не споткнуться о какую-нибудь ржавую лопату.

Замер перед дверью, не зная, что делать. То ли бежать, то ли стучать… Решила за меня. Дверь открылась, приглашая войти.

***

Стояла у камина, всматриваясь в огонь. Всё тоже серое платье. Как будто не заметила, что я вошел, даже не обернулась. Комната была удивительно обжитая. Словно оказался не на заброшенной ферме, а в…

– Тут все так, как я запомнила, – повернулась ко мне, приветливо улыбаясь. Блики играли на лице, прекращая тонкую улыбку в сатанинский оскал.

– Послушай… – Кашлянул, прочищая горло, которое начало першить от напряжения, – Я… То, что с тобой произошло ужасно… – Поняв, что говорю все это ковру, заставил себя поднять глаза. Слушала как будто с интересом. – С трудом представляю, как такое вообще могло произойти… Я буду молиться, чтобы Бог коснулся тебя, только покаянием я могу расплатиться за чужой грех, но не…

Неожиданно рассмеялась, весело, переливчато, как колокольчик, и я осекся на полуслове. Подошла очень быстро, вцепляясь пальцами в отвороты моей куртки, и встала на цыпочки, ровняясь со мной глазами. Изогнутые в усмешке рельефные губы слишком близко.

– Ты этого хочешь. – Поймал себя на том, что перестал дышать. – Это ты зовешь меня своими снами, святой отец, я уже объясняла, только ты не хочешь слушать. Я тебе нужна.

– Нет! – схватил ее за запястья, оттолкнув от себя. Ненавижу ее, ненавижу все что она говорит, лучше сдохнуть, чем слышать всю эту…

Почувствовал, как пальцы сжались в кулаки. Все ненавидят правду.

– Нет, так нет. – Посмотрела на мои руки, отступив еще немного, словно испугалась, что ударю, но черные глаза оставались раздражающе спокойными. – Если ты все же пришел, давай выпьем чая. Это не запрещено?

– Нет, не запрещено.

– Садись, – кивнула на кресло у камина, – я сейчас все принесу, посидим, ты расскажешь что-нибудь благостное и отправишься домой. Я объясню, как добраться побыстрее.

Она ушла в глубину дома, оставив меня в одиночестве. Ненависть сменилась растерянностью, почти против воли осмотрелся, заметив на стене неплохие охотничьи гравюры с гончими, и начал стаскивать с себя куртку. Чай так чай. Иногда чай лучше душеспасительных бесед, порой даже меня они утомляют. На камине были расставлены в беспорядке фигурки пухлых ангелочков. Если забыть на секунду, кто сейчас тут живет, это можно было бы назвать милым.

От нечего делать кочергой растревожил угли в камине. Рядом валялись поленья, почему-то их не уложили в корзину, а просто бросили рядом. У нее не хватило сил?.. Плохо понимая зачем, сложил как полагается. Странная помощь. Никому ненужная. Сколько уже можно готовить чертов чай.

Как только сел в кресло, послышались шаги. Как будто босиком…

– Прости, Майкл…

Обошла кресло, останавливаясь прямо передо мной. Дернулся как в нервном тике, хотел было встать, но вместо этого только просипел какую-то ахинею. Стояла обнаженная, как во снах. Гладкая кожа в красных бликах каминного света.

– У меня нет чая.

Скользнула ко мне на колени, запуская руки под свитер и гладя живот, подцепляя ногтями ремень брюк. Укусил себя за губу, сдирая кожу, лишь бы не застонать в голос. Обжигающе горячие руки.

Я должен был уйти, просто уйти, это же так просто скинуть ее, встать, дойти до двери, повернуть ручку и выйти вон. Но нет, сидел как парализованный, не имея воли даже отвести глаза от её лица. Боялся смотреть вниз. Чувствовал, как обхватывает меня бедрами и трется, трется, пачкая смазкой, настолько порочная, что если еще и буду смотреть… Не могу… Закрыл глаза. Верх малодушия. Будто отдал себя в чужое распоряжение.

Ее губы совсем близко, прерывистое дыхание на моей шее. Прижалась ко мне, заставляя вспоминать, что это уже когда-то было то ли во сне, то ли…

– Ты один из самых красивых мужчин, что я встречала.

Коснулась губами мочки уха, посасывая, лаская языком. Почти закричал от удовольствия. Все, что хотел – притянуть ее к себе за бедра, чтобы была ближе, чтобы слилась со мной, но вместо этого вцепился в подлокотники кресла. Я боялся того, что хочу.

– Как мало тебе нужно, святой отец… – спустилась ниже, вылизывая шею, заставляя меня почти плакать и стонать, стискивая зубы до скрипа. Водила руками по лицу, обрисовывая подушечками пальцев контур губ. Каждую секунду этой игры хотел обхватить один из пальцев губами. Хотел всю ее попробовать на вкус, каждый сантиметр чертового тела. Чувствовал ее возбужденные затвердевшие соски, вспомнил, как ласкал их у другой через блузку… Их тоже можно обхватывать губами. Но не могу… Не могу…

– Потрогай его… – выдохнул еле слышно, подаваясь бедрами вперед, прижимаясь к ней ближе, так близко, как только мог. Готов был умолять. Валяться у нее на ногах, лишь бы согласилась. Все равно, что будет потом…

– Конечно, пастор… – опустила руки на ширинку, поглаживая член через ткань так сильно, что еще немного, и я кончил бы. – Ты же просил утешения…

Расстегнула молнию, прикасаясь к члену, заставляя меня содрогаться всем телом. Сжала кольцом пальцы, медленно проводя вниз вверх… Потерлась о него своей мокрой… Больше не мог думать… Это слишком… Хорошо… Сжимала так сильно и гладила второй рукой так нежно…

– Кончи, – прошелестела в ухо, лаская языком, – кончи для меня…

Начала двигать рукой резко и быстро, доводя до исступления. Кончил со звериным воем, впиваясь в её бедра ногтями, сдирая тонкую кожу, и чувствуя, как жаркое тело напрягается от удовольствия боли. А потом… Когда открыл глаза…

…Увидел с каким сучьим восторгом слизывает семя с пальцев. И это вызвало лишь новый прилив возбуждения вместо отвращения. Прости меня, Господи…

– Давай продолжим… – склонилась к уху, обнимая за шею, запуская руки в волосы. Вдыхая запах ее тела до боли в легких, боясь упустить хотя бы крупицу. – Давай еще…

– Нет, я не могу. Не могу. Дай встать. – Я подался вперед, собираясь наконец-то уйти, но она с неожиданной силой уперлась мне в грудь руками.

– Даже не хочешь попробовать доставить удовольствие мне? – схватила меня за запястье и потянула, направляя руку между своих бедер. Дал ей такую пощечину, что голова мотнулась в сторону. Взвыла, закрывая лицо дрожащими пальцами. Только после того как начала плакать понял, что сделал.

– Прости… Я не… – провел рукой по ее волосам в жалкой попытке успокоить. Они были почти невесомые на ощупь и проскальзывали сквозь пальцы, рассыпаясь на отдельные тонкие пряди. Дрожала всем телом. Мне стало невыносимо стыдно за все, что делал и продолжаю делать. – Мария, пожалуйста…

Погладил ее по спине, чувствуя птичьи косточки выпирающего позвоночника. Так нельзя. Все неправильно. Только вот возбуждение не пропадает. Ощущение соприкосновения наших тел завораживало… Рука все скользит и скользит по выбеленной коже… Наконец, убрала от лица ладони, смотря на меня темным взглядом, ответом на который была лишь тревога.

– Ударь еще… Майкл… – Подставила вторую щеку, облизывая пересохшие губы и начиная ласкать себя, задевая рукой снова вставший член. Слышал, как хлюпает от каждого движения ее пальцев. Кончила на третьей пощечине.

***

Вкрадчивый голос будил настойчиво, создавая ощущение ласковой заботы. Чувствовал сквозь сон, как чья-то рука гладит меня по волосам, зарывается в них пальцами, нежно массируя кожу…

Резкое осознание происходящего едва не заставило взвыть в голос. Вспомнил что сделал и чьи это руки. Как я мог, как мог поддаться такому искушению… Ведь я… Я хотел… А что я хотел на самом деле?

Сидела на подлокотнике кресла, глядя в мое запрокинутое лицо. Что-то шептала, очень тихо, на грани возможности услышать, но я не хотел разбирать слова. Резко отмахнулся от ласковой руки, вызвав лишь усмешку вечно алых губ.

– Ничего не снилось?

Отвернулся от нее, судорожно сглатывая. Невыносимый стыд за то, что сделал заставлял только что не кричать в голос. Наверное, в такие минуты люди кончают самоубийством, не в силах перенести самих себя. Как я мог? Прикрыл глаза трясущейся рукой, будто надеясь, что это принесет облегчение.

– Перестань, – легонько потрепала меня по плечу, – ты просто сделал то, что хотел. Глупо страдать по прошлому.

Резко обернулся к ней, оскалившись в гневе, с желанием вновь ударить ее со всей силы. Так чтобы валялась на полу и умоляла оставить ее в покое.

– Твоя душа прогнила насквозь, ты просто…

Наклонилась так резко, что я моргнул, испугавшись движения. Губы почти коснулись моих. Тут же забыл про злость, подаваясь вперед и жгуче ненавидя себя за это.

– Скажи, пастырь, – дышал ее выдохом, – скажи, что я шлюха…

С трудом промолчал, чувствуя, как сжимается в спазме горло. Усмехнулась, вставая с кресла и оправляя длинную шерстяную юбку-шотландку.

– Поехали, я отвезу тебя в церковь. У тебя же сегодня проповедь. А уже пять утра.

Оставалось только тяжело вздохнуть. Ведь я забыл. Я забыл о своих обязанностях.

– И как… ты… Эээ… Перемещаешься?.. – Встал, потеряно оглядываясь в поисках куртки.

– На метле, Майкл. Я же сатанинское отродье. Или ты забыл?

***

Перемещалась она на старом пикапе, который никак не походил на ведьмовскую метлу. На улице было все так же темно, как и когда я ехал сюда с Элизой, как будто эти чертовы дни бесконечные, и я запутался в них, тыкаясь наугад в разные углы, словно новорожденный щенок. Мария, как все же невыносимо тяжело называть ее по имени, будто предаю светлый образ другой, вела машину намного быстрее Элизы и с некоторым трудом, как мне казалось, вписывалась в повороты, что рождало во мне постоянное желание курить.

Прикуривая третью, от нечего делать стал разглядывать хлам на приборной доске. Косметика, гребешок, буклеты, в том числе и моей церкви, шпильки для волос. Если забыть о её сущности, то со стороны выглядела удивительно человечно. Как раз эта ее человечность и становилась постоянной причиной сомнений в здравости моего рассудка.

Надо думать о проповеди, а не о… Хотя, что я могу сказать прихожанам, если сам провалился настолько глубоко в разврат, утратив большую часть своих же мыслей и рассуждений.

– А ты хочешь девчонку? – Вопрос был задан так неожиданно, что я чуть быть не выронил сигарету.

– Какую девчонку?

– Ну, Элизу. Насколько знаю, ты застал ее в таком интересном положении, что прямо даже…

– Откуда? – Не хватало еще, чтобы она за мной следила. Со злостью выбросил бычок в окно, тут же доставая новую сигарету. В горле уже начинало першить. Кажется, недавно я понял, почему начал курить, так вот теперь настал момент вспомнить, почему бросил. Потому что нет внутреннего тормоза. Наверное, и в священники пошел поэтому. С целью найти что-то извне, что могло бы меня регулировать. Как прозаично.

– Просто знаю. Считай это… Ты всегда такой унылый? – Она повернулась в мою сторону, сморщив нос, как будто унюхала что-то крайне неприятное. Козий сыр или…

– Уныние – грех, от которого надо себя отвращать.

– Но если уныние грех, почему тогда ты такой унылый, что у меня аж скулы сводит?

– Я не унылый, я обычный.

– То есть для тебя уныние – обычно?

– Заткнись и следи за дорогой! – рявкнул, хватая ее за затылок и разворачивая голову прямо. Оскорбленно замолчала, негодующе пыхтя, что явно к лучшему. Этот бесконечный поток слов вызывал ввинчивающуюся в висок боль. Хотя быть может боль от сигарет и плохого сна, не знаю, я…

– Так что с девчонкой? – Молчание не продлилось и пяти минут. Я тихо застонал сквозь зубы.

– Ничего с ней. Просто ничего. То, что она делала со своей подружкой отвратительно. Католичество такое не одобряет, и я…

– Но ты ей так нравишься, – это было сказано почти что с грустью, я невольно повернулся к ней, пытаясь понять, не шутит ли.

– Да откуда ты это все берешь? Бред какой-то.

– Ну… – смешно сложила губы трубочкой. Всё это плохо кончится, очень плохо. – Считай, что я могу читать некоторые мысли. Например, те, в которых ты обо мне мечтаешь.

– Я о тебе не мечтаю.

– Ага, конечно, – довольно глупо хихикнула, наконец-то замолчав. Неужели я нравлюсь Элизе? Тогда то, что она подошла ко мне так близко, было намеком? Ооо… Интересно, я испытал уже весь спектр неловкости или нет? Надо с ней поговорить, объяснить, что… Осталось только придумать, что ей объяснить и все будет прекрасно. Почувствовал, как нервно дернулся угол рта. Наверное, стоит попытаться донести до нее, что она меня не привлекает, дабы не множить подтексты. И я не могу отвечать на ее знаки внимания, потому что священник, хотя последнее уже выглядит как откровенная ложь.

– Приехали, – выдернула меня из мыслей, заставляя снова осознавать где я и с кем. Мучительно.

Остановилась перед моим домом, выглядящим в темноте хаотичным нагромождением линий. Когда уже начнет светать…

– Спасибо. Очень… Спасибо.

Неожиданно резко схватила меня за руку, сильно сжимая пальцы. Посмотрел сперва на ее багровые ногти, медленно поднимая глаза выше, пока взгляд не остановился на чуть приоткрытых губах.

– И даже не пригласишь на чай?

– Попили уже, – выдрал свою руку и вышел из машины, нарочито громко хлопнув дверью. Сидела, поджав губы и смотря на меня со смесью презрения и удивления. Или это мой воспаленный мозг так интерпретирует ни в чем неповинную радужку со зрачком. Ушел, больше не оборачиваясь назад, пытаясь забыть все то, что было пару часов назад. Наивные мечты.

***

– Что есть вера? Вера есть фундамент наших душевных порывов, цемент, скрепляющий наше существо. Чем слабее вера, тем слабее дух наш, – скользнул взглядом по Марии, сидела, подперев голову сжатым кулаком, изображая интерес. Специально пришла еще помучить меня. – Мы опаляем себя изнутри грехом. Ужасно ступить на этот путь, иссушающий душу, но не отрекайтесь от него, ибо путь этот легок и оттого заманчив.

И чем дальше идем мы по нему, тем меньше в нас света Господнего и тем дальше мы от цели нашей жизни во служении. Не у многих остаются силы сойти с этого пути, не многие возвращаются назад. Но возвращение в объятия Бога всегда благая весть, ибо только так, в служении, можем получить прощение. Но одинаково ли прощение Бога и прощение нас самих? Сможем ли когда-нибудь простить сами себя за грехи и пороки, в коих погрязли? Ведь мы погружались и принимали подношения дьявола добровольно, только мы виноваты в том, что согрешили. Только стараясь приблизиться к собственному прощению, мы способны двигаться вперед. Каждое искушение, которому мы оказываем сопротивление, делает нашу веру крепче. Но не можем мы сами судить о крепости своей веры, ибо это порыв тщеславной греховной души. Только считая, что верим недостаточно, мы способны совершенствоваться внутренне, приближаясь к свету божественному, который все равно будет оставаться бесконечно далек от грешной души нашей. Легло обличать в других грехи, закрывая глаза на свои, но это ведет лишь к потере веры. Мы начинаем притворно заботиться о вере других больше, чем о своей, что делает нас безоружными перед поисками Дьявола.

Я говорил еще долго об искушении, падении и вере, стараясь сподвигнуть паству к самоанализу своих действий и, судя по сосредоточенным лицам, многие прихожане сохраняли поразительную включенность в мои размышления.

Под конец службы в глазах начало плыть от усталости, и закончил я гораздо более тихим голосом, чем обычно. Сегодня проповедь походила скорее на скрытую исповедь или чтение вслух дневниковых заметок, я надеялся, что, быть может, такая завуалированная откровенность поможет другим не заблудиться в темноте своих греховных помыслов. Как это сделал я…

От истощения мысли путались, и когда я стоял у дверей, провожая прихожан, то не мог соорудить ничего стоящего из слов, отделываясь сдержанной улыбкой и маловразумительными речами. Так хотелось спать, что не мог дождаться, когда же наконец останусь в одиночестве. Но обстоятельства были явно против меня, и, провожая Браунов, я был обречен выслушивать долгую бессвязную речь Питера, который пытался похвалить проповедь, видимо, чувствуя вину за последний инцидент у себя дома. Но похвала выходила на редкость убогой, поскольку он плохо понимал, о чем я вообще говорил. В какой-то момент мне даже показалось, что Питер пьян, но я решил не задавать лишние вопросы из-за малодушия, боясь очередной сцены и очередного удара в челюсть.

– Элиза, а ты не задержишься на пару минут? Я хотел тебе кое-что сказать.

Девочка испуганно посмотрела на меня, но покорно отошла в сторону, пройдя к парковой скамейке недалеко от входа. Через десять минут, проводив последних прихожан, я подошел к ней, присаживаясь рядом и доставая пачку сигарет. В голове не было ни одной мысли. Вообще не было сил ни на что… Но я уже и так нанес Элизе огромный вред своим импульсивным поведением и может даже подорвал веру в церковь. Потому что надо было попытаться объяснить, а не орать как сумасшедший.

– Элиза, я хотел поговорить с тобой о… – Ледяной ветер пробирал до костей, я поежился, вертя в руках пачку и не зная, как иначе успокоить пальцы, – твоих чувствах ко мне.

Лицо девочки вытянулось и посерело, она уставилась на меня глаза полными самого настоящего ужаса. Будто зашел за черту, к которой даже не должен был приближаться. Так что, Мария была права?

– Я не хочу умалять или насмехаться над твоими… переживаниями. Думаю, я должен попросить у тебя прощения так же, как ты у меня, за свою резкость и нетерпимость, – сглотнул ком в горле и бросил взгляд на открытую церковную дверь. Прямо на пороге Мария о чем-то весьма мило беседовали с Ричардом. Смеялась и прикасалась кончиками пальцев к его руке. Как пружина сжалась внутри, с трудом смог усидеть на месте и вернуться мыслями к Элизе, которая так ожидающе наивно смотрела на меня, комкая в руках бумажный платок, что мне стало окончательно не по себе. – Я не в силах ответить тебе взаимностью, не потому что ты этого недостойна, а потому что мое сердце отдано Богу. Я говорю это, чтобы прикосновение к тайне и несение ее не мучали нас обоих.

Элиза отвернулась от меня в сторону, явно готовая разрыдаться. Какого черта она разговаривает с ним?! Неужели рассказывает…

– Мне можно идти, отец Майкл?

С трудом поняв, о чем меня спрашивают, я молча кивнул, боясь выдать гнев голосом. Она нарочно так делает? Нарочно не дает выполнять мою никому ненужную работу? Может Элиза вообще ничего такого и не думала, а я просто попался на дьявольский трюк… Но нет, она же почти плакала… Хотя… Один лишь Сатана может понять женщин.

Только сейчас заметил, что сжимаю сигаретную пачку в кулаке. Прекрасно. Бросил её в мусор и как можно медленнее подошел к смеющейся парочке, скрещивая руки на груди. Никчемная попытка себя успокоить. Первой меня заметила Мария, скользнула глазами, покраснела и, кинув прощальный взгляд Ричарду, проскользнула мимо меня к выходу. Я обернулся, смотря, как быстро она отдаляется, легко ступая по палой листве.

– Прекрасная проповедь, Майкл.

Кивнул, не отрывая взгляда от тонкой фигурки. Подошла к припаркованной на другой стороне улице машине. Счастливого пути, чертова стерва.

– О чем ты с ней говорил?

Брови Ричарда взлетели, отчего лицо удивительным образом стало еще круглее и беззащитнее. Мне стало совестно за резкий тон, и я оборвал себя, не давая продолжить. В конце концов, Ричард точно не виноват, что я способен только на похоть и грех.

– О проповеди. Майкл, я как раз хотел извиниться… – Он даже снял очки, начав протирать их свитером, но я резко покачал головой.

– Не стоит, Ричард.

И прошел мимо него, чувствуя, как блеклый взгляд ввинчиваться в спину. Не придумал ничего лучше, как сесть за переднюю скамью и начать молиться. Прости, Господи, что посредством тебя избегаю разговора с другом… А друг ли он мне вообще? И что есть друзья? Почему я так одинок? Почему я только сейчас это ощутил?.. Это испытание? Я и забыл о том, что совсем недавно видел ее, как испытание веры… Теперь она… Кто? Кто она и почему не может быть никем?

***

Я до последнего оттягивал уход домой. Находил очередное неотложное дело, пока, наконец, не устал до такой степени, что при попытке что-то сделать или прикурить еще одну сигарету не начинала подкатывать тошнота.

И все равно, закрывая церковь, как будто назло, несмотря на резкую боль в горле, закурил, словно поставил перед собой цель самоубиться таким способом в кратчайшие сроки. Кому это все нужно…

Откуда все это в моей голове, иногда кажется, что вместо мозга её нафаршировали тревожным бредом.

Ледяной воздух с моря хотя бы немного заставил прийти в себя и перестать топтаться вокруг прописных истин, которые я все никак не мог разложить по полочкам. Я даже немного ускорил шаг и подумал, что не прочь бы чего-нибудь съесть.

В магазине, в который зашел по дороге домой, долго стоял около витрины с пивом, читая этикетки, но вовремя остановился, стыдливо отведя взгляд в сторону. Что, всё настолько плохо? Наверное. Когда брал очередную замороженную бурду из холодильника, стало так плохо, что готов был разрыдаться прямо там, где стоял, обнимаясь с ледяной картошкой… Побросал в корзинку что-то еще, даже не рассматривая, что именно, и пошел на кассу. Это то, ради чего я каждый день встаю, это прямо оно?