Текст книги "Святоша (СИ)"

Автор книги: PirozokSglazami

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Отлично, просто отлично. Чем интересно, я заслужил сравнения с падшим ангелом? Видимо, слишком явные эмоции на моем лице заставили старика сбавить тон, заговорив чуть мягче:

– Ты должен быть более терпеливым. Не насилие ведет к Богу, а терпение и любовь.

Только и то, и другое у меня, кажется, на пределе. Зачем-то поднял и вновь опустил чашку, так и не отпив, не зная куда от расстройства девать руки.

– Ты сам хоть раз проверял эту аксиому в действии?

Ответом мне послужило глубокомысленное молчание. Я не выдержал и поднял взгляд лишь для того, чтобы увидеть, как Ричард давится молчаливым хохотом.

– Что-то смешное сказал? – Когда успел сжать кулаки? И зачем?..

– Прости, Майкл, – старик, наконец, справился со своим неуместным весельем. – Но сколько я таких, как ты воспитал? Разве мог бы я это сделать, не имея терпения?

Я неопределенно мотнул головой. Не таким уж кошмарным подростком я и был. По крайней мере, меня не заставали в постели с кем-нибудь из одноклассников, и уж я точно не называл никого импотентом. Да и память Ричарда очевидно подводила: хваленое терпение занимало далеко не первое место в списке его благодетелей. Помню, как пару раз получал от него линейкой в порыве праведного гнева. Но напоминать об этом не решился, пусть, в конце концов, тешит себя своей же идеальностью.

Я избегал думать, что ошибся в случае с Элизой, ослепленный своей якобы правотой. Как Ричард непоколебим в истинности своих воспоминаний, так и я не допускал сомнений в себе.

Только и оставалось, что кивнуть, сцепив зубы. Ричард тут же расплылся в довольной улыбке.

– Терпение, любовь и прощение, друг мой – вот то, чем ты должен всегда руководствоваться.

Скрипнуло старыми пружинами кресло – Ричард сдвинулся чуть вперед, замерев на самом краешке, пытаясь заглянуть мне прямо в глаза.

– Я чувствую, что ты что-то не договариваешь, и это терзает тебя. Но если ты не готов открыться мне, то и помочь мне больше нечем. Не знаю, что у тебя произошло, но поверь старику – не стоит идти коротким путем. Он никогда не бывает верным. Ты должен быть выше и не потворствовать злу в своей душе: помни, что нет нетварного зла, которое существует само по себе, вне человеческой души. Только в человеке живет свет и тьма, и от внутренней тьмы ты защищаешь людей.

***

Слова Ричарда не давали покоя. Я привык доверять ему, но сейчас все во мне бурлило невысказанными мыслями, которые не давали уснуть. Ворочался, не в силах сомкнуть глаз, припоминал подходящие строки из Писания, которые мог бы привести в доказательство того, что хваленой любви и терпения не всегда достаточно для отвращения человека от греха. Взять хотя бы «предали заклятию всё, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и ослов мечом».

Я настолько увлекся, что упустил момент, когда она пришла.

Дева Мария стояла посреди моей скромной спальни, а я даже не мог пошевелиться, только жадно блуждал по тонкой фигуре глазами, словно, не веря в то, что вижу.

В два шага она преодолела расстояние до кровати и невесомо опустилась рядом.

– Это сон, – успокаивающе произнесла она, касаясь моих волос. Затем склонилась, тонкими прядями щекоча лицо, и прижалась ко лбу губами.

Закрыл глаза, мечтая раствориться в этом моменте и том чувстве теплоты, что росло и ширилось во мне. Почувствовал, как Дева отстранилась, вновь проводя, словно в прощании, по моим волосам.

На ощупь перехватил ее руку и осмелился прижаться к ладони благодарным и торопливым поцелуем – так боялся, что она вот-вот исчезнет.

И она, конечно же, исчезла, растворившись в утреннем сумраке. Но перед этим, когда я, ошалевший от собственной наглости, заглянул ей в лицо, она наградила меня едва заметной улыбкой.

========== Часть 2. Уныние ==========

Впервые в жизни мне было так легко вставать. Казалось, все мысли заняло собой воспоминание о Деве, придавая мне бодрости духа. Если б только это был не сон… Но стоит довольствоваться малым, ведь даже явление Девы во сне сродни чуду. Чуду вдохновляющему и ободряющему.

Я чувствовал, что только одни лишь мысли о ней делали меня лучше и светлее внутри. Если раньше теснота исповедальни вгоняла в панику, и все силы уходили на то, чтобы не дать страху завладеть собой без остатка, то сегодня мысли о незримом присутствии Девы придавали мне спокойствия.

Я ни разу не позволил себе отвлечься во время исповеди, хотя и несколько раз с трудом удержался от порыва взглянуть на некоторых из прихожан, сидевших за разделяющей нас тонкой перегородкой. Конечно же я знал, что каждый человек в той или иной мере склонен к греховным поступкам, но некоторые признания стали для меня сегодня неприятным сюрпризом.

Как много я слушаю, и как мало слышу. Получается, мне проще ходить ослепленным лживым фасадом благообразности, чем, преодолев трусость, встретиться с пороком лицом к лицу. Как в случае с Элизой. Кто тогда из нас более грешен, я, который лжет самому себе, или она, когда лжет другим?..

– Я хочу исповедаться, святой отец.

Голос был мне неуловимо знаком, мягкий и вкрадчивый, полный глубокими обертонами. Почти против воли я вгляделся в решетчатое окошко, стараясь рассмотреть профиль женщины. Мгновенное узнавание поразило меня, заставив вздрогнуть всем телом, кончики пальцев похолодели, и я поспешно сцепил их в замок, стараясь унять дрожь.

Неужели сама пресвятая Дева Мария удостоила такого грешника, как я, появлением в своем человеческом воплощении?!

От разрывающих горло восторга и радости я смог только выдавить из глотки заученные фразы, сетуя, что не могу вложить в слова искреннюю радость:

– Господь да будет в сердце твоём, чтобы искренно исповедовать свои грехи от последней исповеди…

– Моя последняя исповедь была… – Еле слышный шепот угас, и она погрузилась в тишину раздумий, позволяя мне наслаждаться счастьем духовной близости. – Это неважно. Я пришла рассказать, святой отец, как сильно мое желание овладеть тобой…

Меня передернуло, как от пощечины. Она не могла этого сказать. Я ослышался. Там было что-то другое. Другие слова.

– Что?.. Я не… – воздуха не хватило на конец фразы. Радость мгновенно обернулась лезвиями, пресекавшими попытку вздохнуть и отдающимися болью в грудине. Она приблизила лицо к реечному перекрестью, не отводя темного взгляда от моего лица. Неожиданно появившийся аромат духов мгновенно стал удушающим.

– Я сказала, что хочу тебя, как мужчину.

– Это недопуст…

Не дала защититься, продолжая так быстро и вкладывая столько жара в слова, будто получала греховное удовольствие только от рассказа:

– Я хочу, чтобы ты овладел мной, как Зверь из снов. Я думаю об этом каждую ночь и мастурбирую так яростно, что пачкаю кровью простыни. Даже сейчас, когда говорю…

– Перестань!

На лбу выступил ледяной пот. Я зажмурился так сильно, что под веками расплылись алые пятна. Пресвятая Богородица, убереги…

– Отказываешь в исповеди? – голос стал как будто ниже, пропитанный угрозой. Он заставил меня открыть глаза и уставиться тупым взглядом на окошко, единственную защиту от демона, если не считать веры. Продела тонкие пальцы в ячейки решетки, царапая дерево ногтями, выкрашенными в похотливый красный.

– Ты так звал меня во снах, а теперь говоришь перестать?

– Я никогда не звал тебя. Я просил у Бога помощи! – Неужели он оставил меня? Неужели все это время был настолько грешен, что ни одна из молитв не была услышана?..

– Я твоя помощь, – ее дыхание коснулось моей щеки сквозь решетку. Постанывала в тишине как во снах, изнывая от нетерпения… Бог не может меня оставить. Это испытание дано за грехи, и я не могу презреть самого себя только из-за…

– Ты соблазняешь меня. Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына своего примиривший мир с Собою и ниспославший Духа Святого для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я буду молиться за тебя.

Она в бешенстве зашипела и, уязвленная словами молитвы, вскочила с места, хлопнув изо всех сил дверцей исповедальни. Яростный цокот туфель разносился под сводами, пока наконец не исчез.

Не знаю, сколько сидел еще, молясь и прося у Девы Марии, чтобы она дала мне знак. Слишком похотливы были её слова, слишком похотлива она сама… Я вспомнил, как во время молитвы рука, до этого цепляющаяся за оконце, скользнула вниз. Я не должен думать об этом. Я не должен думать о глазах, смотрящих с животным желанием. Я должен молиться.

***

В этот раз я сам был Зверем. Блудница подо мной изнывала от страсти, сама насаживаясь на член так глубоко, что я не мог сдерживаться и входил в её лоно со звериными криками. Потом она стала умолять меня о большем, ублажая пальцами свой анус и, плача, предлагала себя. Я не смог противостоять искушению…

Это была ужасная ночь. Проснулся истощенным настолько, что едва мог бороться с непрекращающейся тошнотой.

Долго сидел на кровати, раскачиваясь, без единой мысли в голове. В ушах звучали ее стоны и извращенные просьбы. Мокрые от ночных поллюций простыни. Я схожу с ума. Я католический священник, и я схожу с ума.

***

Я смотрел на постель, замерев на пороге спальни. Всего лишь недавно отход ко сну был наградой после ежедневных трудов, но сейчас даже просто нахождение в этой комнате походило на дьявольское искушение. Отрывки сновидений крутились в голове хороводом навязчивых повторений. Невыносимо. Хотелось кричать, валяться по полу и умолять, чтобы кто-то вынул эту дрянь из моей головы.

Перспектива сна внушала настоящий ужас, разрастающийся внутри черными щупальцами, которые утягивали меня на самое дно моей же собственной порочной сути.

Я должен был принять бой, но вместо этого, заливаясь краской малодушия, щелкнул выключателем, схватил куртку и почти выбежал вон из дома. Как будто снаружи ждало чудесное спасение от самого себя.

Бродил по городку, терзаясь целым сонмом мыслей одна греховнее другой. Желание напиться сменялось на желание женщины, а оно в свою очередь переходило в порыв к немедленному самоубийству. И снова по кругу. И снова. И снова.

Пришел в себя, сумев остановить мысли в голове, только почти дойдя до пляжа. И когда я успел сюда дойти?.. Руки закоченели, пальцы почти не гнулись.

Боль немного отвлекла от сумятицы в голове, и я смог заметить, что у самого края утеса стоит женщина в неуместно летнем сером платье без рукавов. Короткие волосы рвал морской ветер, безжалостно закручивая их в жгуты.

Я закрыл на секунду глаза и потряс головой. Слишком сюрреалистичная картина, а я, похоже, слишком болен, чтобы верить всему, что вижу. Но она не исчезла, слишком живая, чтобы быть горячечным бредом.

– Эй! С вами все…

Конец фазы ветер затолкал назад в глотку. Конечно. Дурак. Достаточно было лишь легкого поворота головы, чтобы понять кто это.

Застонал сквозь зубы от отчаяния. Она что, преследует меня? Какой грех я совершил, Господь? Это испытание? Я не выдерживаю его, душа сохнет, и я не знаю, как спастись.

Бежать было слишком поздно, она же увидела меня… И тем более… Я же бежал от себя все это время, а получается лишь приблизился к собственным демонам. Пошел вперед, припадая на левую ногу, пока не подошел к ней, замершей на обжигающем ветру. Очень худая, похожая на трость, она пугала недвижным взглядом и синими губами покойника, которые тряслись от холода. Нечто похожее на сострадание шелохнулось внутри, подойдя комом к горлу.

– Здравствуй, отец Майкл, – с трудом разобрал слова. Они разбивались о клацанье зубов.

– Что ты здесь забыла?

– Я жду… – крепче обхватила себя руками в тщетной попытке согреться.

– Меня?

Попыталась улыбнуться, но вышел оскал, который пугал настолько, что я бы отступил, если бы за спиной не было обрыва.

– Не весь мир крутится вокруг тебя, священник. Скоро наступит час моего человеческого греха.

Черные глаза не отрывались от моего лица, будто стараясь запомнить каждую черту.

– Холодно?

– Конечно холодно, – протянула ко мне трясущуюся руку, предлагая дотронуться до кожи. Я отпрянул в ужасе от предложения близости. Ветер превратил дьявольский смех в карканье. – Как ты боишься, святой отец, как боишься не выдержать. И это ты называешь крепостью веры? Избегать всего, что искушает? Избегать мира в надежде предстать для этого же мира святошей? Все мужчины сборище трусливых детей, но ты, Майкл, отвратительней их всех стократ. Потому что не способен справиться с тем, что хочешь греха, и сваливаешь его на наказание божье.

А потом она раскрыла руки, и пока я ошарашенно смотрел на ее едва двигающиеся губы, повернулась спиной к морю, грызущему скалы, оттолкнулась от земли и рухнула вниз. В ничто. Бросила меня наедине с ветром и обрывками слов.

Я рванулся к краю, падая на колени и вглядываясь в накатывающие волны. Что за дьявольщина?! Замешкался, то ли бежать вниз, чтобы… Чтобы… Чтобы что? Спасти ее?! Сломать себя шею и, наконец, все прекратить?! Ровный голос вывел меня из ступора:

– Никого ты не спасешь. После такого падения нельзя выжить.

Я обернулся так резко, что едва не потерял равновесие и не упал следом за ней со скалы. Стояла позади меня, задумчиво склонив голову.

– Ты… Туда… Как? – снова посмотрел вниз, потом снова на нее. Кадры не складывались, будто были вырезаны из разных художественных лент.

– Ну, не только же твой Бог способен творить чудеса… – Она снова начала трястись от холода. – Каждый день, пока я здесь с тобой, я должна повторять свою смерть, чтобы помнить.

С трудом встал с колен, не отводя от нее помутневшего взгляда, сохраняя трепетную стеклянную иллюзию контроля. Если бы не хотел так спать… Резко обессилев, сделал несколько шатающихся шагов вперед, перед глазами все пьяно плыло.

– Тебе нехорошо?

Бросилась на встречу, ловко расстегивая молнию куртки и прижимаясь ко мне всем телом, обвивая руками, поглаживая спину. Против воли застонал, запрокидывая голову. Господи, неужели все, что она говорит это правда? В глазах потемнело и начал падать в зыбкое спасительное забытье, поддерживаемый ледяным руками демона.

***

Проснулся в кровати, резко вскакивая, чуть не падая с самого ее края, и содрогаясь от пронзительного холода. Ужасно долгие секунды не мог понять, где я. Висок болел так сильно, что не мог сосредоточиться… Ведь я был… у берега…

Мне все это приснилось? Перевел взгляд на одежду, валяющуюся кучей на полу. Она же не могла меня… Дотащить? Ботинки лежали тут же, я поднял один из них, перевернул, осматривая протекторы. Ни следа ни земли, ни травы.

В растерянности выпустил ботинок из рук, отстраненно слыша звук глухого удара о деревянный пол. Морок? Проверка веры? Постоянное ощущение собственного сумасшествия… Если разобраться, то что осталось от меня прошлого? Что я вообще представляю собой, если даже не могу отличить реальность от дьявольских ловушек? Голова болела все сильнее. Настолько сильно, что на глазах выступили слезы. Ведь я помню, как уходил из дома. Я не ложился в постель.

Господи, в чем я ошибся? Моя плоть так слаба, а искушения так велики. Каждая встреча с дьяволом оставляет раны на душе, будто отмирает целый ее кусок. Моя похоть, мои грешные мысли настолько ужасны… Даже если это был сон, я помню, как ее руки гладили меня… И мне понравилось… Как искоренить, победить в себе это? Неужели вся моя вера лишь обман самого себя? И я никогда не верил по-настоящему, а лишь играл роль? Получается, я обманывал и тебя, Господи, и себя? Или это и есть испытание, которому ты меня подвергаешь? Я боюсь, что не выдержу. Прости меня, Господи, за слабость, которую не способен обернуть силой. И за малодушие, которое не могу побороть…

Встав с колен, оставшись недоволен ни собой, ни молитвой, которая показалась мне недостаточно искренней, я замер, уставившись в небольшое зеркало над тумбочкой. Не веря собственным глазам, почти подбежал к нему, спотыкаясь об ботинки и уронив стул с одеждой. Вся шея была искусана, в паре мест до крови. Провел рукой по кровоподтекам в смутной надежде, что все это окажется краской, а происходящее розыгрышем. Но нет…

НЕТ

Господи, что она делала со мной?..

Господи

Ответь

Что я делал с ней?!

***

Не мог успокоиться уже полчаса, меня трясло так, что толком не получилось даже одеться. Я не мог вспомнить, что случилось, сколько ни разглядывал укусы в зеркале. Делал ли я что-то… греховное? Я ею овладел в беспамятстве? Нет, нет… Провел руками по лицу в попытке прийти в себя. В голову все продолжало ввинчиваться сверло боли, не давая ни секунды передышки.

Не зная, что еще делать, я спустился в гостиную и налил себе в стакан виски, которое стояло здесь для редких посетителей. Выпив залпом, закашлялся от обжигающего глотку вкуса. Налил еще. Где грань между необходимостью и преступным излишеством? Виски отливало на свету глубоким вязким янтарем. Как легко судить других и как тяжело себя.

Дрожь медленно проходила. Где искать спасения… Во мне его точно нет. Не было его и в моих молитвах. Они перечеркиваются беспамятством.

Я отставил стакан. Хватит. Хватит…

Ледяной утренний воздух обдирал горло при каждом вздохе. Я медленно шел по пустым улицам, пытаясь привести мысли в порядок. В какой-то момент понял, что постоянно шарю глазами в синих тенях, проверяя, не скрывают ли они женский силуэт. Не могу называть ее по имени. Как демона могут звать Мария?..

Захотелось курить. Бросил почти двадцать лет назад, и вот привычка возвращалась снова. Стоило уступить в чем-то одном, и все принципы тут же рушатся, как карточный домик.

Замерзшие шапки гортензии раскачивались на ветру. Осень всегда казалась мне временем сна, но сегодня она навевала лишь мысли о смерти. С каждым шагом я впадал во все более мрачное расположение духа, и в какой-то момент совсем перестал поднимать голову от земли, не отводя взгляда от мысов ботинок и каменной мостовой. Все казалось ненатуральным и я, и улица в осени, и собственные мысли. Шелест лоскутной листвы навязчиво старался помочь осознать очередную тревожную мысль.

Просунул руку под спешно намотанный на шею шарф, поглаживая кончиками пальцев укусы. Как-то раз прихожанин на исповеди рассказал мне, что получает удовольствие только, когда жена совершает над ним насилие…

От дальнейших размышлений спасло лишь то, что я уже стоял перед нужной калиткой. Пожухлый газон и каким-то чудом до сих пор цветущая в горшке герань. Плетущаяся роза ползла по фасаду ящерицей, обрамляя окна. Тут так красиво летом. Как невыносимо хочется курить.

Низкая калитка открылась со скрипом, что всегда было визитной карточкой дома Ричарда. Как и дорожка к крыльцу, которую никогда не чистили от багряной листвы. Вспомнил приоткрытые губы, в которые так жадно впивался в одном из снов… Она стонала в мой рот… Да за что? Почему сразу не понял, что блудница и есть она? Как же меня ослепило собственное тщеславие, собственная якобы избранность.

Дернув головой, которая снова начала болеть, наконец-то постучал в дверь. Потом еще. И еще. Я был очень навязчив, обессилев находиться в одиночестве.

Не прошло и десяти минут, как Ричард осторожно приоткрыл дверь, демонстрируя миру лишь настороженный правый глаз. Я расслышал кусок возмущенного бормотания о наглых подростках. Увидев меня, он тут же осекся и чуть не выронил очки, которые пытался приладить на носу.

– Майкл? Что случилось? Еще же только шесть утра.

– Можно войти? – я протиснулся в приоткрытую дверь и прошел в гостиную, так и не дождавшись ответа.

– Что случилось? Кто-то умер?

Похоже, я его испугал, иначе откуда эта старческая паника, затапливающая все вокруг.

– Нет, никто не умер.

Так же без приглашения я присел на низкий диван у окна, задев ногой кофейный столик, который отозвался звоном не вымытых с вечера чашек. Ричард так и остался стоять в дверном проеме, нервно протирая полой халата очки. Почему-то очень захотелось, чтобы он наконец отстал от этих чертовых очков.

– Я хотел поговорить с тобой, Ричард, – сцепил руки в замок, рассматривая мелкие ссадины на костяшках пальцев, как будто продирался сквозь кусты. Откуда это все… – Что есть испытание веры?

Брови Ричарда резко взлетели, покрывая лоб сетью глубоких морщин. Когда он заговорил, голос был под стать трясущимся пальцам:

– У тебя больной вид, Майкл, – присел в кресло, не отрывая от меня тяжелого взгляда. – Ты обращался…

– Я тебя про другое спрашивал! – Сам не заметил, как перешел на крик. – Прости. Я плохо сплю. Вообще почти не сплю.

Ричард снова откинулся в кресле, сложив руки на животе и уставился куда-то в балки потолка, словно надеясь, что там появится ангельские послание, объясняющее все происходящее.

– Ну, насколько я разумею в предмете, испытание веры – это то, что посылает тебе Господь для преодоления.

– Я не могу преодолеть то, что мне послано, – готов был разрыдаться от множества отвратительных чувств и мыслей. Во мне столько грехов, что их невозможно преодолеть. Даже тщеславие, и то душит изнутри.

– Майкл, а в чем ты увидел испытание веры? – Он слегка потрепал меня по плечу, то ли ободряя, то ли привлекая к себе внимание. Может быть он задавал этот вопрос уже не один раз. Настороженность. Испуг. Удивление. Как много всего в хаосе морщин и поблекших глазах. Даже для Ричарда я выглядел сумасшедшим. А ведь я не рассказал всего. Что к лучшему.

– Есть… Женщина… Она сводит меня с ума. Она говорит ужасные вещи обо мне. Которые правда. Все правда.

– Ты чувствуешь к ней желание? – Он сказал это как-то очень отстраненно и задумчиво. Так обычно бывает, когда мутная вода разговора рождает воспоминания. Я уже не мог сосредоточиться на интонации его вопроса, меня душили гнев и похоть.

– Да. Каждый раз. Как только я сталкиваюсь с ней, – я спрятал лицо в ладонях, чувствуя, как горит кожа от стыда. Я пастор католической церкви, который должен идти по пути благодетели, поддался искушению дьявола… Как же хочется курить… Ричард медлил с ответом, видимо, находясь в шоке от моих слов. Его я тоже подвел.

– Ну, все мы не святые.

Я подумал сначала, что он пошутил. Но нет. Ричард был предельно серьезен.

– Ты не понял, по-моему, мне снится, что я ее…

– Да все я понял, – он неожиданно раздраженно махнул рукой в сторону, как будто отметая все сказанное мной. – Тебе не надоело корчить из себя святошу?

Я онемел от того, что услышал, безвольно уронив руки между коленей. Очки Ричарда скрадывали щедро разлитую в глазах злость, но мне не становилось от этого легче. Я искренне не понимал, чем мог вызвать его гнев.

– Послушай…

– Нет, это ты меня послушай, Майкл, твоя идеальность уже на зубах вязнет, – он резко встал, тяжело опираясь на подлокотник, и подошел к окну, оказавшись у меня за спиной. Не имея больше собеседника, я растерянно уставился на заварной чайник. Он был испещрен мелкими розочками, как лицо оспой. Я действительно настолько… Плох?

– Понравилась тебе женщина, какие испытания веры, что ты вообще городишь?! – Голос становился все раздраженнее. – Может тебя канонизировать за душевные муки?! Встает у него, видите ли, чудо просто!

У меня поплыло перед глазами, стараясь как-то сфокусироваться, сжал голову руками, продолжая сверлить взглядом чайник. Ничего не представляю из себя. Где вообще я, если все, что вызываю в других – желание себя окончательно уничтожить? Так люди меня видят, как… Святошу? Даже Ричард и тот как оказалось не испытывает ко мне ничего, кроме раздражения.

– Вон, прошлый пастырь, Райли, имел дочь Остинов у них же дома, а когда та забеременела, сказал, что она нагуляла. И ему все поверили! А девчонка спрыгнула со скалы в итоге. Её весь город затравил.

Я медленно обернулся, движения давались с трудом, приходилось преодолевать тупое отчаяние внутри, там, где должна была бы быть вера.

– Остинов?

Ричард посмотрел на меня абсолютно диким взглядом, поджал губы, поправил очки, а потом, оскалив мелкие крысиные зубы, неожиданно перешел на крик:

– Ты кроме себя кого-нибудь слышишь вообще?! А, пастор?! Остинов! Да! Это же самый важный момент моего рассказа!

– Да пошел ты, Ричард. Пошли вы все.

Уходя, с такой силой пнул ногой кофейный столик, что он опрокинулся, отлетев на приличное расстояние. Все в осколках фарфора. Они трещат под ногами. Как кости. Как белые хрупкие кости покойников.

***

Джейкоб Райли. Его портрет висел в моем кабинете, рядом с портретами других предшественников. С залысинами, но сохранивший остатки некогда пышной курчавой шевелюры отец Джейкоб напоминал постаревшего ангелочка с рождественской открытки.

Глядя в его по-детски наивно распахнутые глаза, я не мог отделаться от чувства, что сказанное Ричардом было чудовищной ошибкой. Или, быть может, я что-то не так понял, не так увязал события?.. Торопливо отвел взгляд в сторону, словно боясь, что в мгновение пасторальный портрет прератится в сатанинскую маску. Разве можно представить этого человека извращенцем, домогающимся прихожанок? А если все догадывались о пагубном пристрастии отца Джейкоба, то почему никто ничего не предпринял? И неужели сами Остины не знали о том, что происходило в соседней комнате? Или они игнорировали происходящее? Что за бред… Больше похоже на разыгравшееся воображение старика.

Как же хочется курить…

Начал зачем-то перекладывать предметы на столе, сдвигая их на миллиметры в тщетной попытке унять тревогу.

…Наверное, забеременела от кого-нибудь из местной шпаны, а потом выдумала душещипательную историю, лишь бы все пожалели бедную девочку. Сколько ей было? Восемнадцать? Двадцать?

Сознание с поразительной быстротой подкинуло картинку, в которой она извивалась подо мной, упираясь руками в грудь. Жалкая попытка оттолкнуть. Такая же жалкая, как и плотно сведенные ноги, которые раздвигаются, стоит лишь сильнее нажать коленом.

Чертова…

Видел в своей голове, как кривится и плачет. Просит, чтобы не трогал ее, пытается кричать, но я зажимаю ей рот рукой и продолжаю… Все это так нехорошо…

…шлюха.

Резко вскочил, опрокинув стул и вцепившись в край стола с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Почему эта стерва сидит в моей голове, преследует и изводит? За что я расплачиваюсь? Стало настолько тяжело дышать, что практически реально ощущал веревку на горле, которая все затягивалась и затягивалась… Хватит, хватит. Сейчас ты, Майкл, выйдешь из этой комнаты и забудешь об этом позором эпизоде. Очередном позорном эпизоде. Хватит. Пожалуйста. Хватит.

***

Только бесконечная череда рутинных дел спасла меня, заставляя отвлекаться от собственных мыслей и сосредотачиваться на реальности. Но это не мешало словам Ричарда звучать в голове настойчиво как попсовая песня, поставленная на повтор. «Твоя святость вязнет на зубах». О чем ты, Ричард?! Какая святость?! Чья святость?! Я только недавно мечтал ее изнасиловать. Чуть не заорал в голос от отчаянья. Думай о Ричарде. Пожалуйста, думай о том, как тебя обидел этот чертов Ричард.

Я греб листья во дворе церкви, стараясь физической работой разогнать накатывающие уныние и то и дело вспыхивающую ярость, чью суть даже не мог для себя сформулировать. Куча кленовой мозаики все росла, а вместе с ней ширился и круг обид. Получается, все то, что составляет мою суть не вызывает ничего кроме раздражения? Так в чем же роль священника? В чем моя роль?

В конце концов, паства не обязана быть свидетелями моих горестей. И я действительно стал слишком тщеславен в попытке добиться сочувствия.

Как раньше я справлялся, не выдавая своих чувств? Когда уходила мать Питера, я сидел рядом с ней сутками, стараясь облегчить по мере сил ее расставание с этим миром. Хотя и полный негодования, что эту роль приходится играть мне, а не ее родному сыну, я сумел справиться с собой и отдаться во власть божию, приняв ситуацию такой, какой она складывалась. А что сейчас? Почему все это…

– Святой отец, вы же замерзнете!

От неожиданности я выронил грабли и только чудом сдержал ругательства. Вылетело из головы, что Мэгги пришла сегодня помочь заполнить приходские журналы. Точнее она заполняла, а я в очередной раз увиливал от неприятной и непонятной работы. Она смотрела на меня поверх очков, своей озабоченностью напоминая маму-утку.

– Надели бы куртку, – явно показывая пример, Мэгги поплотнее запахнула теплый кардиган. Я с трудом подавил желание прокомментировать такую заботу парой ядовитых комментариев. Видимо, решив, что молчание знак согласия, она удовлетворенно кивнула и достала из кармана пачку сигарет. Рот тут же наполнился слюной. Вспомнил вкус, разливающийся по горлу.

– Все хочу бросить, да то одно, то другое, – тон был просящий на грани с заискивающим. Наверное, таким прихожанам нравится, когда обличаю чужие пороки. Что угодно лишь бы их самих не тронули и не разуверили в собственной благопристойности.

– Дайте одну, Мэгги, – моя протянутая рука дрожала, хотелось думать, что от холода, но на самом деле это была дрожь нетерпения, я так хотел отдаться забытой привычке, что рот наполнялся вязкой слюной. Мэгги замерла, не донеся сигарету до рта.

– Отец Майкл, вы курите?! Не думала, что слабости, которые нас одолевают, свойственны… – Конец фразы не расслышал из-за крови, стучащей в висках. Поразительным образом все имеют представление о том, что я могу делать, думать и говорить, а на что не имею права, как будто я не человек, а книга с жизнеописанием безликого мистера N, переписывающаяся в зависимости от того, кто возьмет ее в руки. Не сумев справиться со злостью, молча выхватил из её расслабленной руки сигарету, а из второй зажигалку.

– Как сказал сегодня Ричард, меня пока не канонизировали, – неловко сжал сигарету зубами и принялся чиркать колесиком зажигалки. На растерянное одутловатое лицо Мэгги я старался не смотреть. И так жрало изнутри непреходящее чувство вины, не знаю сколько еще ее унций смогу выдержать. – Тем более когда-то давно я…

Первая затяжка отдалась таким головокружением, что мне пришлось вцепиться в плечо Мэгги. Но вкус… Вспомнил, почему начал курить. Когда мать прикуривала свою длинную тонкую сигарету, как только огонек касался табака, по комнате разносился неповторимый запах, щекотавший ноздри. Я был в него влюблен. Я и сейчас… В одном из снов курила и выдыхала дым в мой рот…

– Давненько же вы не курили! – Очередная доза кудахтанья вернула меня на землю. Аккуратно распрямился, всё еще опасаясь торнадо в голове. Затянулся. Как хорошо… – Наверное, вы хотите, чтобы это было нашей маленькой тайной? – Она глупо хихикнула, смотря куда-то вбок и суетливо открывая заломленную крышку пачки. Я с такой силой щелкнул по сигарете, стряхивая пепел, что она чуть не улетела в траву.

– Простите, не очень понимаю…

– То, что мы с вами курили.

Еще смешок. Я окончательно потерялся в догадках. Она что, считает это неким эквивалентом… Душащий кашель избавил от необходимости продолжать мысль. Надо было уводить разговор от этой темы, пока неловкость не достигла своего предела.