Текст книги "Мужчины и любовницы (СИ)"

Автор книги: PirozokSglazami

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Ужасный мускусный запах с ноткой ванили и чего-то древесного, от которого мне всегда хотелось чихать, ударил в нос, едва я переступила порог. Чарльз не умел пользоваться одеколоном и устраивал настоящие химические атаки, выливая на себя сразу полфлакона.

Замерла, так и не отпустив ручку чемодана, мечтая, чтобы запах оказался галлюцинацией. Чем-то вроде фантомной боли, когда мозг продолжает думать, что отсутствующая конечность все еще на месте.

– Наконец-то. Приехала.

Чарльз явно стоял в дверях гостиной, прямо за моей спиной. Не буду оборачиваться. Ни за что.

– Что ты тут забыл?

Он рассмеялся, а потом произнес фразу, которая все же заставила обернуться:

– Я тут живу.

– Неужели? Ты должен был съехать.

– С чего это вдруг? Из-за той твоей пэмээсной истерики?

– Это была не истерика, а обдуманное решение, катись уже к черту! Сколько можно!

По прежнему чувствовал себя здесь хозяином. Хозяином надо мной. Захотелось швырнуть в него чемодан, может, тогда перестал бы злобно гримасничать. Так и остался подростком, у которого вместо мозга овсянка. Вот тебе и высшая справедливость – задумалась о том, чего не хватает – держи! И почему такое не работает с крем-брюле!

– Тише, тише! – Он вскинул руки, как будто сдавался. «Как будто» – Чарли никогда не сдается, пока не доведет меня до нервного срыва. – Не стоит усугублять. По крайней мере, пока не получу все ответы…

– Что? О чем ты? Ничего я тебе объяснять не должна, ты мне никто вообще, – попыталась пройти мимо него к лестнице, но Чарли так сильно вцепился в мое предплечье, что я вскрикнула. Осклабился, сближая лица, а я онемела, как будто все внутри превратилось в отвратительную комковатую вату. С трудом заставила себя пару раз дернуться, но выкрутиться из захвата не получилось.

– Боюсь, тебе все же придется объясниться, – потянул меня в сторону гостиной, я в последнем усилии уцепилась за косяк арки, ноготь больно подломился – тянул изо всех сил.

– Я ничего не делала! – «Раз верещишь – точно виновата!» – Так орал мой папаша от раза к разу. А я не могла перестать оправдываться, хотя и правда ни в чем не была виновата. Мне просто было страшно. Страшно до такой степени, что даже на слезы не оставалось сил.

Чарльз подтолкнул меня к дивану, заставляя сесть, и, нависнув, спросил с такой фальшивой добротой, что кожа покрылась мурашками:

– Тебе весело было в Эдинбурге? Пофотографилась рядом с памятником Адаму Смиту или времени не было? Дела-дела…

– Что ты такое несешь? Какой Адам Смит?! Кто это вообще такой?! – Попыталась встать, но он сильно надавил на плечо.

– Экономист! Заткнись и читай! – перестал притворяться и почти взвизгнул, как-то очень высоко, по-женски. – Ты и твой Руни! Две суки!

Метнулся в сторону журнального столика, схватил с него планшет и ткнул мне им прямо в лицо. Открыт был какой-то звездный таблоид, судя по сбившимся колонкам – они экономили на веб-дизайнерах. Господи, я готова обращать внимание на что угодно, на свою спину, которую свело от напряжения – боль достигла апогея, разливалась по грудной клетке и не давая нормально дышать, – на тупые комментарии под статьей: «Кругом шлюхи!». Только бы не смотреть на Чарли, который дышал сквозь зубы и наклонялся ко мне все ниже, словно пытался разглядеть выражение лица в мельчайших деталях.

– Что это?! А?! Только не заливай, что дружеская беседа! Ты с ним трахалась!

«Мужчины и любовницы». Оригинальное название, сразу видно, на выпускающем редакторе тоже сэкономили. Я на секунду оторвала взгляд от статьи и посмотрела на Чарли, стараясь придать взгляду хоть каплю уверенности. Сопел мне в лицо, ожидая когда прочту шедевр журналистского расследования. Желтая статейка за авторством некой Дейзи Хаммер была написана таким безаппеляционным тоном, будто она лично провела не одну ночь под дверью номера, в котором мы с Марком занимались страстным сексом. Никаких допущений и предположений в статье не было. Зато были дежурные слова сочувствия обманутым супругам. Завершала статью фотография: Марк держит меня за руку с таким выражением лица, будто признается в неземной любви. Надо признать, момент для снимка пойман удачно – как раз до того, как я вскочила и ушла. Но кого волнуют такие мелочи? Прочитав этот бред, боль немного отпустила, я даже села глубже, откинувшись на спинку дивана. Нашел повод.

– То есть, тебя вот это… – я отложила планшет и попыталась подобрать слово чуть литературней, чем «хуйня». – … Так возбудило? Высосанная из пальца сплетня?

– Не передергивай!

– А ты не смей со мной таким тоном разговаривать. У Марка в этот день отчим умер, мы как раз про это и говорили. И вообще – кто бы говорил про измены! Ты, Чарли, наглый, как я не знаю кто!

– Это другое! Я почти сразу все рассказал! – рявкнул, и капелька слюны попала мне на щеку. Боже, какая мерзость. Быстро стерла слюну рукой, а руку демонстративно вытерла о диван. Сожгу его потом на заднем дворе.

– А, ну да! – Я оттолкнула Чарли, грубо пихнув в плечо, и поднялась. – Ты ведь спишь со своей престарелой актрисулькой ради работы в театре, а любишь на самом деле меня. Смешно!

– Люблю? – он натужно рассмеялся, – Потаскуху?! – Не ожидал пощечины – голова мотнулась, но он как будто не заметил, продолжая все тем же мерзким фальцетом: – Обидно? Надо было мягче? Проститутка, например! – выдавил из себя с отвратительным натужным весельем. Да куда я попала, в самом деле, у меня даже ссориться с ним желания нет: он никто, не занимает больше даже клочка моей жизни, пусть зовет, как хочет, зачем этот разговор? С ним даже скандал выходит какой-то искусственный, такой же фальшивый, как и он сам. А может быть, и как я, но я хотя бы хочу все это закончить, а не длить агонию.

– Хватит, Чарли, ну правда…

Схватил меня за плечи и тряхнул с такой силой, даже зубы клацнули.

– Если ты думаешь, что дам развод… А вот хер! И только попробуй чего-то…

У меня в голове от злобы щелкнуло – хочешь, значит, правды, да получай, жри, может тогда отцепишься от меня!

– Да, я с ним трахалась! Когда вы еще вместе комнату снимали! И потом! Много раз! Постоянно! И это было превосходно! Никогда так с тобой не было!

Чарльз разжал руки, отталкивая меня. А пошатнулась, а когда кулак врезался в скулу, упала на пол. В голове зазвенело, не могла сквозь звон услышать собственный крик, хотя чувствовала, что открываю рот, выталкиваю из глотки воздух. Оперлась на столик, хотела встать, но он схватил меня за волосы, наматывая их на кулак. Я дернулась, пытаясь перехватить его за запястья, но не успела – ударил меня головой о стеклянную столешницу. Хрустнуло. По подбородку потекла кровь, она капала на ковер, заливалась в рот, а я ничего не могла сделать, в глазах двоилось от боли, сжимала зубы так, что они скрипели. Господи, опять, опять, я виновата, зачем начала… Хватит.

Хотел ударить еще раз, но я уперлась рукой, выворачиваясь, чувствуя, как выдирается прядь волос, прямо с мясом, я орала, но выворачивалась. Около столика всегда стояла лампа с металлической ножкой. Руки тряслись так, что испугалась – промахнусь, но успела ее схватить. Вскочила и со всей силы в замахе ударила его металлическим основанием в лоб. Чарли заорал, сжимая голову, и это так смешно – мои волосы путаются с его, получается какой-то дурацкий шиньон.

Побежала к лестнице, пока не пришел в себя, меня шатнуло, рвота поднялась к горлу, оттолкнулась от стены, делая рывок – слишком поздно поняла, что бежать надо к двери, но уже не могла ничего поменять.

Схватил меня за щиколотку, стягивая с лестницы.

– Знаешь, что я сделаю с тобой мразь!

Упала, ударяясь об ступеньку щекой, вроде плакала, ресницы слиплись от крови, размазала ее рукавом. В кармане что-то хрустнуло. Телефон! Держалась за ковровую дорожку, ногти срывались до мяса, а он все тянул меня вниз. Только бы не догадался ударить по спине – не встану. Повернулась, прищурила один глаз, чтобы хоть на секунду перестало плыть, и со всей силы ударила ему пяткой в глаз. Взвыл, отпустил ногу и завалился назад, падая к подножию лестницы.

Меня вырвало, но я встала и быстро, на четвереньках поползла по ступеням, а потом в ванну. Пальцы не слушались – удалось повернуть мелкий запор замка только с третьего раза. Тут такая слабая дверь, когда очнется, он ее выломает… Выломает… Выломает…

Лицо горело огнем, меня колотили спазмы боли, она то накатывала, почти лишая зрения, то уходила, позволяя хоть немного думать. Кое-как вытащила телефон из кармана. Экран разбит, с трудом могла понять, что изображено в сети трещин. Марк, Марк. Не могла найти его в списке контактов, все плыло, у меня тряслись руки, телефон выпал, ударившись об кафельный пол, экран совсем поплыл. Я замерла на секунду прислушиваясь, нет, все тихо, может, он сломал себе шею? Может, он сломал свою блядскую шею?..

Черт с ним, с Марком…

Грегори на быстром дозвоне. Что-то ухнуло внизу, в груди в унисон тоже ухнуло, но потом снова стало тихо. Грегори, пожалуйста, ты же всегда на…

– Успела соскучиться? Или все же вспомнила про папку с эксизами? Так я ее забрал!

…на связи.

========== Глава Х. Не говори ни слова ==========

Я примчался с другого конца города, чтобы увидеть, как двое голубков пьют чай с крекерами. Если бы не расплывающиеся синяки на опухшем лице Ады и красные воспаленные глаза, решил бы, что прервал салонную беседу. Какого хера, вот какого хера, он вообще мне позвонил? По сбивчивым объяснениям, которые пидарок щебетал в трубку, подумал, что надо ехать в морг, а теперь, посмотрите-ка, все усиленно делают вид, будто все в порядке.

– Я же просила, Грегори, не заниматься обзвонами! – На меня она принципиально не смотрела – куда угодно – на пидарка, на свои туфли, на какие-то вяленькие цветочки в вазе у окна – только не на меня. Даже голову повернула так, чтобы не мог насладиться картиной ее разбитого лица в полной мере. Что за мудак, блядь, как она вышла за такого мудака, зачем? Я потер глаза так сильно, что на реальность наплыли блеклые круги, похожие на отпечатки пальцев. Наверное, я должен быть в ярости. Рвать, метать, крушить мебель. Но все это так привычно и предсказуемо, что у меня даже нет сил возмутиться. Я же уже видел и эти поникшие плечи, трясущиеся губы, испуганные глаза. Она всегда становилась такой, после того как «была неправа». Всегда говорила так раньше, в детстве – «я опять сделала все не так». Потом слова исчезли, но поза осталась, и сейчас, смотря на нее, чувствую, что у меня, блядь, нет сил делать вид, что все нормально.

– А что мне надо было делать?! Он же твой…

– Да никто я ей! – взбесило так резко, что руки затряслись. – «Твой», блядь, я что, собака чьим-то быть! Чего ты там в этих газетках начитался! Ада, ты, бл…

Грегори встал, я не знаю, как человек может так медленно вставать, но у негра это точно вышло. Он все вставал и вставал, я даже забыл, что хотел сказать, молча наблюдая. А потом Грегори открыл рот и сказал так четко и жестко, что я растерялся окончательно.

– Ты ее друг. Нравится тебе это или нет.

– Господи, Грегори, что это за…

Начала дергаться губа. Она у меня всегда дергается, когда силы на исходе. Последние лет двадцать где-то они на исходе, но все эти годы я упорно продолжал делать вид, что все нормально.

– Ада, помолчи. А ты, пророк Иаков, выйди, а то я тебе правда врежу.

– Всегда мечтал, чтобы меня выгнали из моей же квартиры.

Но из комнаты вышел. И дверью хлопнул, чтобы никто не пропустил столь трагическое изгнание.

Вот и остались опять только я и она. Ада пыталась незаметно промокнуть салфеткой слезы. Она всегда была очень худой, но сейчас худоба превратилась в почти болезненную. Тонкий свитер подчеркивал бестелесность. Ада всегда умела через костюмы делать людей, и себя она через них делала, создавая то роковую красотку, то сказочную фею в рюшках, но сегодня все пошло совершенно не так, и она стала тем, кем есть – маленькой девочкой.

– Вы ходили в полицию снимать побои? – Она покачала головой, делая вид, что очень заинтересовалась салфеткой в руке. – Только в приемный покой? Почему?

– Потому что… – она все-таки разрыдалась, вцепившись в кружку. Мне не нужно было продолжение, я легко могу справился сам: «… он как мой отец, и я боюсь его больше всего на свете».

Надо было подойти и обнять ее, но для этого есть Грегори. Пусть ассистирует, раз уж ассистент.

А у меня есть дела поважнее. И еще никогда в жизни, я так не хотел поскорее ими заняться.

***

Только Ада могла додуматься покрасить дом в красный, наверное, это какой-то очень редкий оттенок с изысканным названием – бисмарк-хуйриозо, к примеру. Уже был тут – просила меня помочь расставить вазоны у входа. Все это было очень давно, очень по-дружески, и сейчас заставляло внутренне корчиться. Одно из тех неприятных воспоминаний, что ворочаются в затылке, утягивая тебя в ядовитое прошлое. «Но я бедняк, и у меня лишь грезы. Я простираю грезы под ноги тебе»*. Даже помню в чем была одета – серое платье в клетку. Прыгала вокруг на шпильках, просила вытаскивать из багажника поосторожнее, говорила о синих гортензиях и постоянно касалась моего плеча. Один вазон я естественно разбил, но в трех оставшихся теперь действительно растет гортензия.

Я ненавидел Чарли за то, что он ее забрал, и до сих пор не понимаю, как эта сука посмела за мной подбирать. И недели не прошло, как скромно, по-бабьи потупив глазки, рассказал, что встречаются и попросил не обижаться. Этот дебил не понимал, что я никогда ни на кого не обижаюсь, у меня нет этой стадии чувств – сразу начинаю ненавидеть до такой степени, что хочется… «вычерпать сердце ложкой, потому что ложкой – больнее всего»**.

Хотя я, вроде как, смог смириться с ее выбором. До того момента, как увидел разбитое лицо, утешал себя мыслью, что может быть там действительно большая любовь, а ко мне она приходила за… Не знаю зачем. За разнообразием. Я ведь… Дружок из прошлого.

Так и думал, что Чарли на месте – свет горел на втором этаже – не иначе, как утешается в объятиях старины Джеймсона, доказывая самому себе, что был абсолютно прав.

Может, увидит меня и откинется? От счастья разумеется, столько лет не виделись.

Чарльз открыл дверь только минут через пять, когда у меня палец уже устал жать на кнопку звонка, наверное, пытался разглядеть из окна – не полиция ли приехала за пояснениями, как так лихо можно сломать себе нос, размешивая махито, или чего там Ада наплела.

– У тебя еще наглости хватило прийти? – А она хорошо ему парировала – один глаз заплыл, на лбу огромная шишка.

– Что ж ты так не рад меня видеть-то, а? – Я пошел прямо на него, почти вталкивая внутрь дома и закрывая за собой дверь. Он из той породы паршивых тварей, что сколько угодно могут хорохориться и поджимать губки, но как только сталкиваются с ответными действиями – закатывают в обмороке глаза.

– Где она? – странное сочетание раздраженного грубого голоса и того, что начал пятиться. Я усмехнулся. Почти не изменился за годы, и в отличие от меня, совершенно нет печати усталости на лице. Каждый день вижу ее в зеркале: она в глазах, глубоких морщинах на лбу и в нервном жесте, которым поправляю волосы.

– Кто она? Ада-то? А тебе что? Добавить хочешь?

– Она сама…

– Ага, она еще в детстве любила себе в лицо кулаком треснуть, дура. – Чарли напрягся так, как напрягаются люди, не знающие что делать – атаковать или бежать – они замирают в одном тревожном, удушающем миге, переставая дышать. – Поссать где можно?

Видимо, вопрос оказался критическим в общей массе – Чарльз начал орать и тыкать в мою сторону пальцем, правда, продолжая сохранять дистанцию. Трусливая сука. Все это было очень комично, просто невероятно абсурдно – обманутый муж, предполагаемый любовник – у каждого из нас должно быть сквозная дыра в груди, прожженная яростью, но мне было настолько наплевать на Чарли, и я был настолько уверен, в том, что собираюсь сделать, что ярость заменило предвкушение.

– Я не дам ей развод! Никогда! И ты…

Пока он изливался междометьями, я успел заметить лампу, валяющуюся на полу. Металл стойки погнулся.

– Да, я все понял, где поссать-то можно?

– Ты дурной?

– А ты?

Он шумно сглотнул. Даже странно, как Чарли стал с возрастом похож на отца Ады – не внешне, у них обоих странная злоба – они так шатко любят себя, что стоит пусть случайно посягнуть на их нарциссическую пирамидку уверенности в себе, как сразу же бросаются в бой, защищая ее ценой жизни близких, тех самых, из которых пирамидка и сложена. Ада была краеугольным камнем его самоуважения – если не будет ее, не будет и Чарльза; так было с матерью, помню, как жил, вечно оглядываясь на миссис Бреннан.

Чарли кивнул в сторону, видимо, показывая, где можно поссать, и тут же отвернулся. Вот и славно.

Ванны в гостевом туалете, к сожалению, не было. Да, жаль, в душевой кабине такое делать не особо удобно, но… Я заткнул пробкой слив и включил воду, чувствуя как и изнутри меня затапливает чернота, так бывает, когда кто-то, ныряя, поднял весь ил со дна.

В рябящей воде видел размытое пятно своего лица и все ждал, что из-за плеча выплавит еще одно. Но он умер. Он умер, а я остался все тем же, и никогда не смогу ничего сделать. Ни со своей злостью, ни со своим отчаянием, ни с болью – будет вечно стучать за грудиной вторым сердцем.

Так многие говорят, что не могут меня понять. А я просто выключил себя так давно, что уж и не вспомнить каким был. Но зато сейчас точно знаю, что должен сделать. Я не смог спасти ни ее, ни себя очень давно и никогда не смогу этого исправить, но может хотя бы получится не дать истории пойти по новому витку.

Вышел из ванны, не закрывая воду. Чарли мялся в гостиной как дурак, не зная, куда себя еще деть и не зная, чем еще себя накрутить, хотя куда уж больше.

– Подойди сюда.

– Блядь, Марк, чего ты доебался! Не отдам я тебе ее вещи! Ты поссал? Ну вали тогда на хуй!

– Я тебе сказал, подойди сюда.

– На хуй иди!

У меня очень тяжелые часы. Я их покупал очень давно, у них зубчики на корпусе и металлический ремешок. Чарли только всхлипнул, когда кулак с часами вместо кастета врезался ему в челюсть, а зубчики разорвали кожу губы. Добавил ударом в колено так, чтобы мысок ботинка пришелся точно по сухожилию. Вой.

– А тебе больно что ли? Надо же… – схватил его за ворот рубашки и поволок в ванну. Ткань рвалась, пуговицы отлетали, но я тянул. Он шкрябал ногтями по моей руке, сдирая кожу. Что за идиот. Мог бы хотя бы начать кусаться, если больше ничего не умеет. – Смотри, водичка… Налилась…

Он вцепился за дверной косяк, пришлось ударить еще раз, уже по костяшкам подошвой ботинка. Чуть не оглох от нового крика.

Чарли попробовал упереться в дно, но руки соскользнули, он упал головой в воду, выдыхая облако возмущенных пузырей. Я нажимал на его спину коленом, налегая изо всех сил, что-то хрустнуло, то ли дешевый акрил кабинки, то ли его позвоночник, наплевать. Сумел попасть ногой мне в щиколотку, но я не почувствовал, я вообще ничего не чувствовал, перед глазами стояла ухмыляющаяся рожа Фреда, и я давил изо всех сил, как будто то был он, а не Чарли. Мне не хотелось ничего говорить, мне не хотелось ничего слушать, мне хотелось, чтобы они оба сдохли. Почему я не сделал этого раньше? Почему так долго я не делал ничего?

Иногда вытягивал Чарли за волосы, давая сделать вздох через судорогу и снова запихивал под воду. Если сперва пытался сопротивляться, то теперь как будто понял, что проще затаиться, переждать, почти захлебнуться, потому что в этом весь Чарли – подчиниться тому, кто сильнее, поэтому, наверное, и выбрал Аду, которая ни разу не боец, если дело не происходит вне съемочной площадки.

Почему такие мрази, считают, что им все можно? Почему такие уроды вообще живут на этом свете, а они не подыхают в утробе? Почему из всех мужиков она выбрала Фреда, который бил ее, бил меня, но никогда не смел даже голоса повысить на тех, кто сильнее?

Под конец схватил Чарли за плечи, вытаскивая, и со всей силы приложил о металлический профиль, он только слабо взвизгнул, содрогаясь от боли.

Никчемный маменькин сынок, я не испытывал к нему ничего кроме ебаного омерзения, как будто чинил канализацию и извозился в дерьме. Да он и растекся по полу как дерьмо, мне даже руки захотелось вытереть.

– Собирай свои вещички и вали из дома. Как позвонит, пойдешь с ней к адвокату и скажешь, что согласен на развод, ни на что не претендуешь, понятно?

Он ничего не ответил, просто шарил руками по лицу, вздрагивая и пытаясь дышать ровно. Я присел на корточки напротив.

Чарли плакал.

Почти как Ада.

Только вот его слезы поднимали во мне такую волну мразотности, что единственное, чего хотелось – пнуть под ребра – вдруг заткнется. Я не стал отказать себе в этом удовольствии.

***

Заметил, как трясутся руки, когда прикуривал сигарету. Наверное, от напряжения. Мне пришлось себя сдерживать, чтобы не сломать Чарли на прощание шею. Какой он в самом деле Чарльз – максимум «Ча», да и то слишком для такого вялого хуя.

Даже странно – внутри стало как-то легко, что ли, вот оно, как, оказывается, бывает, если делаешь то, что нельзя, но очень хочется. Обычно я делаю то, чего не хочу.

Грегори снял трубку тут же, будто сидел и ждал моего звонка.

– Передай Аде, что Чарли все осознал и готов разводиться.

Судя по искусственному кашлю, пидарок растерялся, я успел сделать пару затяжек, пока он собирался с мыслями.

– А Чарли он… нормально с ним все?

– Да, все отлично, устал только немного, перенервничал.

– Ну… Я понял… Ада, наверное, спросит, приедешь ли ты. Мне что ей ответить?

Это был один из тех вопросов, на которые не хочется отвечать. Потому что я знал, что приеду – она центр притяжения всей моей внутренней жизни, и при этом я абсолютно не хочу к ней притягиваться – мы друг друга убиваем. А еще после того, как она все узнала, я больше всего боюсь увидеть в её глазах отблеск моего рассказа, все равно, в чем суть этого отблеска – в сочувствии, в печали, в чем угодно – пока не готов увидеть ответ. И поэтому… И поэтому…

– Обязательно приеду, но позже.

Когда, наконец, смирюсь с самим собой.