Текст книги "Мужчины и любовницы (СИ)"

Автор книги: PirozokSglazami

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Глава 1. Горячая точка ==========

– И они взяли Ванессу. Ванессу! Боже, да она последний раз делала костюмы для фильма… Как его… Про Италию восьмидесятых, ох, еще бы вспомнить… – я так щедро плеснула себе вина в бокал, что залила столешницу. Пришлось хватать салфетки и размазывать бордовую лужу по светлому дереву. – И знаешь, какие эта тупая стерва выбрала цвета? – Роуз закатила глаза. Ей неинтересно. Делает вид, что не понимает к чему разговор. А я, между прочим, готова пойти на многое, лишь бы не столкнуться с собственными мыслями, потому и говорю с каждой секундой все быстрее, надеясь споткнуться об язык, задохнуться и умереть прямо на месте. – Синего! Италия восьмидесятых – там все должно быть красное как… – как нарочно забыла нужное слово. Пришлось схватить подушку и потрясти ей в воздухе перед лицом Роуз. Карминный! – Ярко-желтое и голубое! У нее там героиня на фоне моря в синем платье! Такое ощущение, что это было даже не готовое платье, а туали*! Не понимаю, как она умудрилась эту тряпку согласовать с режиссером!

– Я больше не могу! – Роуз вскрикнула почти в полный голос так неожиданно, что я уронила кусок сыра себе на грудь, чуть-чуть не донеся его до рта. Теперь придется выводить пятно! Вечно она то под руку что-нибудь скажет, то под локоть толкнет. – Сколько уже можно про этот фильм, а? Ну не взяли тебя, взяли Ванессу, что теперь – убиться?..

– О, ну давай, дорогая, расскажи, о чем могу говорить, а о чем нет! – я с остервенением начала оттирать от блузки липкий след. Салфетка махрилась и оставляла на ткани отвратительные бумажные колбаски. Не знаю даже, что сильнее меня бесило – это или то, что Роуз решила заткнуть мой фонтан.

– Я не хотела тебе указывать, – она с усилием поставила бокал, и раздалось отвратительно громкое дзынь. Настолько огромное, что мне показалось, будто оно сейчас отрастит себе ноги, взбежит по лестнице и заползет в ухо к Чарли, моему чертовому недомуженьку, заставляя того проснуться. Дзынь. Когда смотрю на его мерзкую улыбочку, начинаю понимать парижан, впавших в ужас от зубастых улыбок аристократов на картинах Лебрён. Удивление, смятение и гнев. Гнев-гнев-гнев. – Просто…

– Просто что, Роуз? Просто вот что? Распирает от любопытства, как дела у меня с Чарли? С этим чудесным человеком? – Я уставилась на каминную полку. Интересно, когда Чарльз трахал свою актрисульку на моем диване, она тоже смотрела на этих милых собачек? Ей тоже, как и мне, понравилась вон та, самая левая, белая с такими красивыми серо-голубыми пастельными пятнами? Или тот рыжий шпиц? Нет, вряд ли шпиц, если бы не жадность, в жизни бы его не купила: уж больно тупая морда для собаки, как будто он, как буриданов осел, никак не может выбрать между двумя одинаково наполненными мисками с кормом и в итоге сдохнет от голода. Вот бы они тоже сдохли. Любовнички. – Ну так, я его… простила.

– О, ну да, конечно, простила она. Это ты кому-нибудь другому расскажи. – Вдруг ее брови приподнялись так высоко, а глаза так сильно расширились, словно я была ценой на платье от Dior. Если будет продолжать в том же духе – никакой ботекс не поможет. – Так в этом фильме твой сумасшедший Марк играет? Хочешь попробовать – вдруг в очередной раз утешит? А Ванесса все планы испортила?

– Кто?! Марк?! Утешит?! – я поперхнулась воздухом и закашлялась. Это было так… Так… Проницательно и тупо одновременно. Тупо из-за того, что я могу надеяться на все, что угодно, при этом абсолютно точно зная, что никто больше меня не утешит. Во всех смыслах этого слова.

– А что ты так удивляешься? Ты так же лезла в тот военный фильм, и потом точно так же жужжала полгода, что как это так тебя и не пригласили!

– Замолчи, а! – я зашипела не хуже гадюки. Схватила бутылку, но вино уже кончилось, и в бокал упало только несколько капель кислятины. Ненавижу вино, ненавижу Роуз, ненавижу Чарльза, всех ненавижу. – Марк тут вообще ни при чем, – надеюсь, удалось совладать с голосом, и он не превратился в истеричные завывания баньши. – Из-за того фильма я расстроилась, потому что очень люблю фильмы про войну. Очень.

На самом деле я их ненавижу. Всей душой. 1916 год, битва при Сомме. Главный герой рядовой. Кажется, что ничего выдающегося нет в невыразительной коричневой форме, но нет же! Только попробуй сделай не то количество заклепочек на ремне или ошибись с размером козырька фуражки. Всегда найдутся знатоки. Нет, не так, я хочу проорать это слово в голос – «ЗНАТОКИ» – великие и ужасные, которые будут разглядывать твою работу под микроскопом, которые положат жизнь, чтобы найти, что же в тебе не так. Они докопаются до мелочи и будут надрачивать ее, пока та не достигнет глобальных масштабов. А потом окажется, что из-за того, что цепочка к часам не так подобрана, фильм провалился в прокате. И самое страшное – я знаю, что это правильно, так и надо, надо орать о своем уважении к истории в голос, выворачиваясь наизнанку во имя достоверности, но у меня уже нет сил.

Когда проходила собеседование в Королевской академии драматического искусства, мне показалось, что у женщины напротив, что-то болит настолько сильно, что она даже не может сосредоточиться на моем рассказе о себе, полным исключительной зубодробительной скуки, и вместо того, чтобы длить агонию, я вцепилась в нее мертвой хваткой, настойчиво задавая только один вопрос «Что с вами? Вы явно мучаетесь». Причиной оказалась банальная головная боль, от которой я попыталась ее спасти тремя таблетками аспирина со дна сумки.

В письме, где говорилось, что меня приняли в академию, она очень мило приписала, что я безусловно смогу найти общий язык с актерами, потому место за мной. Да, конечно. Я его до сих пор нахожу. Со всеми. Кроме Марка.

Может я выгорела? Если не нахожу ничего более важного, чем участвовать в фильме, в котором будет Марк? Тогда Роуз права, просто хочу потереться, и, получается, хорошо, что взяли Ванессу. Хотя… Какого черта!

– Ада, послушай… – она хотела коснуться моей руки, уже перегнулась через подлокотник кресла и потянула свои паучьи пальцы к моему предплечью, явно намереваясь сделать самое страшное – дружеское утешающее поглаживание. «Не надо грустить, Ада, на самом деле ты не убогая, это ничего, что один мужик тебе изменил в твоем же доме, а второй сказал, что если увидит еще раз – сломает тебе шею – это ничего, это у всех бывает, дорогая, просто сходи на барахолку в Кэмпдэн, прикупи себе еще пару фарфоровых собачек, фунтов по пять». Я чертова разбитая хрустальная ваза, которую сначала не трогали годами, которая стояла в кладовке, пылилась, потому что не подходила под интерьер, а как только ее вынесли из застенок на свет божий – ребенок неудачно кинул мяч и все, прости-прощай. Я опустила глаза, смотря как сжимаются и разжимаются кулаки. Раз-два-раз-два.

– Все, Роуз, проехали.

– Но…

– Нет, Роуз. Я сказала, что не хочу об этом говорить, я хотела говорить о чертовой Ванессе, а ты хочешь мучать меня тупыми вопросами про Марка, про Чарльза, про черт еще знает кого. У меня страшно болит голова. Так что все, давай.

Рука, тянувшаяся ко мне, так и застыла в воздухе. Глаза увлажнились, голубой красиво рассеялся, ловя на себе отблески маленькой настольной лампы. У Роуз изящные ключицы, глубоко западающие, особенно если слегка сгорбиться, как Довима на фото Аведона. Аристократическая сутулость пятидесятых. Ах. А кроме сутулости, у нее есть муж и ребенок. Не хочу ее больше видеть. Хочу жалеть себя, а не вести вот эти девчачьи разговоры с бокальчиком вина, где каждая думает, как самоутвердиться за счет другой.

К черту.

Комментарий к Глава 1. Горячая точка

*образцы из муслина

========== Глава II. Выжженая земля ==========

Я сидел на розовом диване и смотрел в большое зеркало над камином. Там отражались розовые занавески и ламбрикен в цвет. На стене справа висела картина с розовыми пионами. Странно, что курю не ментоловые сигареты, толщиной с зубочистку, ведь обстановка так располагала быть пидором. Пепел падал на розовый ковер. Может, пусть это лучше все сгорит к хуям, а?

– Почему ты не хочешь продавать это убожество, Марк?! У нас же есть дом в Хэмпстеде!

Джилл была сегодня в ударе – мало того, что напялила платье, которое пару раз похвалил, так еще и настолько шикарно изображала идиотку, что я чуть было не поверил – хочет как лучше, радеет за мои финансы и вообще все-все продумала.

Даже не орала, что стряхивал пепел на ковер, хотя и постоянно косилась на грязное пятно, едва заметно кривя губы. Видно, беспокоилась, что из-за ковра цену на дом скинут.

Смотрел на нее и все думал – зачем женился? Когда ходил к психотерапевту после третьего развода, та тоже спрашивала: «Зачем вы женились, мистер Руни?» Хуй его знает. Бабы хотели, чтобы я на них женился – я и женился. Первая хотела детей, вторая хотела красивой жизни, третья, чтобы я сдох – с этим, правда, возникли некоторые проблемы. Джилл вот мечтала продать дом. Точнее, она мечтала получить после развода три миллиона фунтов, половину стоимости. Неплохой план. Еще пара покупок-продаж, и лет через пять станет богатой одинокой женщиной, жаждущей новых отношений и настоящей любви.

Что я в ней нашел? Сильно располнела, с неряшливыми волосами, совсем не похожа на… А, все, понял. Глаза. Иногда заставляла себя смотреть так, будто она Леди Марион, а я херов Робин Гуд, лучший мужчина на свете. Сто лет назад точно так же на меня смотрела Ада, когда спас ее игрушку от паука. Желтое платье, сбитые мысы сандалей и карие глаза. У Джилл глаза серые, сделаные из толстого мутного стекла, в них очень хорошо видно себя и очень плохо то, что варится у нее в голове. Вечный диалог с зеркалом, которое подыгрывает, доводя до исступления.

Зачем я себя обманываю? Той девочки в желтом платье больше нет, она выросла в ебанутую суку, а Джилл просто не может ей быть.

– Знаешь, я когда жил в Боу, в муниципальном доме, – сделал последнюю затяжку и бросил в чай окурок, он зашипел и принялся плавать, чем-то напоминая подводную лодку. – Всегда мечтал об особняке века девятнадцатого. Ни о чем больше не мечтал, только о нем.

Джилл закатила глаза и скривилась, обхватив себя руками. Наверное, пыталась сыграть отчаяние от моей тупости, но тогда хвататься надо было за голову, а не за локти.

– Ты просто невыносим, с тобой невозможно разговаривать! – Жаль, что вышла из комнаты столь стремительно – не успел предложить вообще со мной не разговаривать. Как по мне, так это будет решением всех наших проблем, которых неожиданно накопилась хуева гора за столь недолгий брак, сколько там… Два года?.. Почему сперва отношения выглядят манящими и устойчивыми, а потом все обязательно превращается в херню? Как, кстати, удобно ставить риторические вопросы – вот была ответственность, а вот как бы ее и нет: это не я, а судьба, фатум, злой рок – выбери, что лучше звучит – испортила четыре брака подряд.

Самое обидное, что Джилл считает меня тупым. Она даже особо не скрывала, что ходит к адвокату для консультаций. Понятно, что это за консультации – как отжать у мужа-алкоголика-тирана после развода побольше денег на тряпки. Оплачиваются консультации с моего же счета.

Достал новую сигарету из пачки, глубоко вздохнул, чтобы немного успокоиться. Хотя нет, как тут успокоишься, если не волнуешься. Более того, я даже не разочарован. Нет уже места для разочарования, полна коробочка, я и так разочарован собой, жизнью, своим прошлым, настоящим, да даже будущим – и тем заранее разочарован. У меня там внутри просто… Вчерашний чай.

Смешно, но не помню, когда дом успел стать таким приторно розовым. При какой из? Дочь в детстве любила играть в этой комнате, но тогда тут точно ничего не навевало мыслей о доме для потасканных Барби. Мы раскладывали на полу железную дорогу и устраивали крушение поезда.

У меня вообще большой опыт в этой сраной игре – сорок лет совершенствуюсь каждый день.

Однажды даже приснился сон, как жду поезда, стоя у самого края пустой, занесенной снегом платформы. Хочу уйти с нее, но нет ни дверей, ни лестниц, ни лифтов. Только бесконечная платформа – влево-вправо, вверх, вниз, все одно тоже, абсолютно идентичное. На снегу лишь мои следы, по ним легко понять как долго метался на чертовом пяточке, стиснутом с двух сторон рельсами, хотя и кажется, что прошел уже километры вперед.

В какой-то момент захотелось спрыгнуть на рельсы, но как только приблизился к краю платформы, наконец-то увидел поезд – желто-синюю приплюснутую морду, с кокетливо подведенными, чуть раскосыми глазами-фарами. Пытался рассмотреть, есть ли машинист, но стекло бликовало, отражая то, что впереди – гору снега, смерзшегося в камень.

Поезд не затормозил, и врезался, не сбавляя хода, в стену изо льда, сминаясь, будто бумага. Ждал скрежета, визга, всей той банальщины из кино, что жру из года в год, но не было слышно ни звука – только снег падал неожиданно громко. Как будто кто-то стучал пальцем по стеклу. Тк-тк-тк…

Я уставился на белое кресло с позолоченными ручками, едва сдержавшись от зубовного скрежета. Боже, так ужасно. Один раз был тут с Адой. Один раз с Адой. С Адой. Не женщина, а катастрофа в зеленом платье. У нее была такая талия, что мог обхватить ее пальцами будто кольцом. Какой тогда был раз? Пятое-десятое мучение друг друга? В итоге она вышла за Чарльза. За моего дружка. Блядь, чтоб он сдох. Как будто я всегда был для нее недостаточно хорош. Сраный Эдди, конченный утырок, вот он конечно был достаточно хорош. Она трахалась с ним в подсобке ебаного магазина, где еще можно было утянуть жевачку. И как я пришел туда, именно тогда, когда он ее имел на старой холодильной камере? Ей нравилось. Она была прямо довольна, все нормально. И это был тот же Эдди, который за два года до этого, дал ей пару зуботычин.

Даже Эдди лучше меня. Даже Эдди, который, наверное, уже спился, и тот лучше, блядь, меня.

========== Глава 3. Отвратительный человек ==========

Серое. Все. И внутри, и снаружи. Как будто кухню наполнил утренний туман, причудливо смешавшись с дымом от сигареты, и вместе они обрели вес, фактуру, оседая липкой пленкой на коже.

Хотя кого обманываю – это я уныла настолько, что приходится прятаться, обвешиваясь день изо дня цветными тряпками. Хорошо, что под ними не разглядеть девочку лет четырнадцати, которая грызет ногти до мяса.

– Доброе утро, – вздрогнула от неожиданности, стряхивая пепел прямо на столешницу.

Чертов Чарльз.

Доброе утро.

Доброе.

Утро.

Пока думала, когда же последний раз утро у меня было действительно доброе, а не серодерьмовое, услышала, как открылась дверь холодильника.

– Есть опять нечего?

Я отвела взгляд от газеты, на которую смотрела уже с полчаса, так и не начав читать, и уставилась на чуть сгорбленную спину Чарльза.

На секунду увидела отца. Как будто это он стоял у холодильника в мятой потной вчерашней рубашке, и это его костлявые пальцы сжимали ручку холодильника, оставляя на ней отвратительные сальные отпечатки. Отцу всегда было нечего жрать, сколько бы мать ни готовила: он открывал холодильник, смотрел туда с минуту и начинал орать какие вокруг неблагодарные суки.

– Да пошел ты, – не ожидала, что у меня может быть настолько низкий голос. Он, отдаваясь хриплой болью в горле, будто выталкивал ком туго свернутой проволоки из глубины легких. – Иди к Норе, уверена, она готовит так же великолепно, как и трахается.

С силой размяла сигарету в пепельнице. Точнее, в блюдце. Когда-то давно купила чашку из костяного фарфора, но её постигла незавидная участь, и осталось только блюдце. Готова думать о чем угодно, лишь бы не о том, что пора бежать к адвокату.

– Мы же вроде договорились – забыли, – он подошел ко мне почти вплотную, заставляя откинуться на стуле назад, чтобы не коснуться его плечом. Ведь специально встал впритык, чтобы я съежилась, исчезла, а он занял все пространство вокруг, щупальцами осьминога проникая в каждый закоулок моего великолепного дома.

– Ничего я не забыла, – с такой силой сжала зажигалку, что металлические углы впились в ладонь до боли, – тебе места мало? Отойди.

– Послушай… – Даже не успела понять – вот только он стоял рядом, а вот уже сжимает мое плечо до хруста. Впилась зубами в губу, чтобы не заорать в голос. Запах чужих духов. Mademoiselle. Не слишком ли Нора старая пизда для такого аромата?! – Опять решила развести страдашки ради страдашек? Посмотрите за каким говном я – чудесная, милая, остроумная – замужем? – осклабился, показывая идеальные зубы, которые стоили мне целое состояние. Захотелось схватить чашку и врезать Чарли по лицу, так чтобы осколки вошли глубоко под кожу, чтобы он, наконец, заткнулся, перестал скалиться и начал орать, раздирая ногтями лицо. – Может хватит уже, а? Надоело, правда.

Резко отпустил, еще и отталкивая, так что две ножки стула приподнялись. Чуть-чуть. Самую гребанную чуточку. Опять отошел к холодильнику, открывая его и пялясь внутрь. Там и правда ничего нет. Разве что йогурт. Но Чарльз ведь мужчина, а мужчины не пьют йогурт. Они пьют исключительно мою кровь.

Я придаток. Кусок. Запчасть. Фрагмент. Половинка открытки из райского места с пальмами.

Все чего добилась – добилась вопреки. Ему. Отцу. Я прекрасно это понимаю, прекрасней всех тех, кто тычет мне в лицо своим понимание обо мне же.

Слушаю все эти бесконечные жалобы, нытье, оскорбления, заигрывания, только лишь с одной целью – сделать ему назло, сделать лучше, больше. Зачем я с ним? Чтобы все видели – у меня тоже есть жизнь! Посмотрите! У меня мужчина с картинки! Он прекрасен лицом настолько, что у вас перехватит дыхание! Смотрите, завидуйте!

Лет десять назад проходил лечение от наркозависимости, от его чертовых леденцов, и я ходила с ним к психотерапевту. Мужчине, естественно, ведь Чарли никогда бы не выбрал женщину – он их всерьез не воспринимает.

И этот психотерапевт мучал меня – вы должны поддерживать, должны работать сообща, вы должны-должны-должны помогать Чарли, ведь ему плохо, ему больно, он страдает. А мне было плевать на Чарли и так стыдно за это, что начала задыхаться от слов – должна, надо, помоги. Зато Чарльз запомнил их очень хорошо, даже слишком, они ему так понравились, что взял своим девизом – «Ада должна помочь». Да, в итоге он вроде как вылечился, и я даже была вроде как рада, но почему все происходящее делает неврастеничку из меня?

Сперва казалось, если осознать зачем я с ним – это принесет облегчение, смогу наконец-то уйти, сбежать, умереть, сделать то, что давно уже могла, но нет. Я с ним вопреки. Вопреки всему. И чем мне помогло это осознание? Или может быть я просто осознала не то?.. Просто какой-то штришок, не влияющий на общую картину?..

– То есть я виновата? – Обернулся на мой голос. Бровь иронично приподнята, йогурт в руке, рукава рубашки завернуты отвратительно криво. Он вообще смотрелся отвратительно на моей кухне. Здесь все так уютно, так как я хотела – кроме него.

– Боже, Ада, да хватит строить из себя жертву. И перестань уже… – он говорил что-то еще, очень долго, много, нудно, так, как это умеет один лишь Чарльз. Только в этот раз не стала слушать – закурила очередную сигарету и отвернулась к окну.

Женщина в горчичном пальто мерзкого покроя выгуливала жирную болонку. Почему-то вспомнилось, как в детстве летом кормили с Марком уток. Он рвал перезрелую рябину и кидал ее в озеро, а утки набрасывались на ягоды с громким кваканьем, но быстро разочарованно отплывали, понимая, что это никакое не лакомство. Потом мелкая сука Валери доложила об этом моему отцу. Наверное, не сделай она этого, я бы… Не знаю, что. У меня не была бы сломана рука. А у Марка нос. И, может быть, я была бы за ним замужем, работала бы продавцом в супермаркете и была бы вполне счастлива. Но нет. Я заперла ее, эту ебаную Валери, в подвале заброшенного магазина на сутки. Она орала и билась в стены, но никто ее не услышал, никто так и не узнал, что она обоссалась от страха и обещала отдать мне все, что угодно лишь бы я выпустила ее.

Помню это чувство, когда горло сдавливает ненависть, и не можешь дышать, говорить, только хрипишь, рвешь подушку зубами и плачешь, сухо и очень больно. С удовольствием заперла бы там Чарльза. И выкинула ключ.

– А Нора ведь старше меня? – Он дернулся, видимо, я прервала какую-то архиважную мысль, в очередной раз доказывающую как Чарли страдает из-за меня.

– Ну… Да… – Я не сдержалась и слегка дернула губами, наблюдая за его растерянностью. Конечно, я знала. Я выучила все статьи о ней в интернете наизусть. Бывшая старлетка, которая так и не сделала карьеру, хотя со всеми перетрахалась.

– Тогда можешь быть спокоен, когда у тебя не встанет в очередной раз, она не будет расстраиваться, а просто принесет тебе стакан молока в постельку.

Дверь холодильника грохнула так, что зазвенела люстра в гостиной. Я смотрела на его перекошенное от ярости лицо и не могла перестать смеяться. Смеялась до слез, пока Чарльз не влепил мне пощечину.

Чертова тварь. Ада, какая же ты тварь.

***

Я перерыла весь дом, но сигарет так и не нашла, оставался только проклятый iqos, которым невозможно накуриться. Очередная ненужная и неуместная трата денег. Еще нашла спрятанную в стенном шкафу початую бутылку виски, пришлось в очередной раз заставить себя забыть, что Чарли пьет. Нужно признаться, со временем делать из своего мозга чеддер становится все тяжелее и тяжелее.

Все же придется идти в магазин. С алым отпечатком руки на пол лица. Рассматривая себя в зеркало, думала о том, что Чарльз отнял последнюю мою женскую привилегию – раздавать пощечины. Такое ощущение, что поменялись местами. Хотя нет, скорее двенадцать лет назад я зачем-то завела вместо мужа ребенка и теперь ношусь с ним как с парламент с королевой. Ведь любовника можно бросить, а ребенка-то нет. Стыдно, он же без меня умрет. Маленький сорокалетний сынок.

Нестерпимо захотелось кинуть флакон с тональным кремом в белую стену ванной, чтобы по ней расползлось маслянистое пятно. Но. Я никогда так не делаю. Как бы ни захлестывали изнутри ярость, ненависть, раздражение, да что угодно, что угодно из чувств, преследующих меня ежедневно, ежесекундно, я не разожму тиски у горла, не выпущу их наружу.

«Тут нет ничего твоего! Ты живешь за мой счет, ленивый жирный трутень!» Так отец говорил. Ну, вот я заработала, все вокруг мое, а что изменилось? Купила и тональный крем, и чашку, и вазу, и тарелку, даже чертову книгу и ту купила, но стало ли это моим?.. Могу ли я ненавидеть Чарльза? Да? А выгнать его? Нет. Потому что я же не могу распоряжаться ничем, кроме того, чтобы резать себя и душить слова день ото дня, да, папа?

Естественно, телефон зазвонил именно тогда, когда руки были в чертовом тональнике. Пока смывала его, вытирала руки и ругалась, что испачкала белое полотенце, звонок сбросили.

Это может быть только Грегори. Ой, ну да. Кто же еще будет звонить в восемь утра и истеричным голосом орать. Боже, он выдержал две минуты перед вторым звонком – новый рекорд.

– Грегори, ты…

– Они тебя приглашают! – затараторил с такой скоростью, что я испугалась – как бы не забыл вдохнуть. – Ванесса попала в аварию, короче, неважно, у нее там ногу то ли оторвало, то ли чуть не оторвало, черт знает, ты сможешь сегодня в одиннадцать к ним подъехать, чтобы обсудить детали?! Ну, наконец-то что-то путевое, ну, так, конечно, не говорят, тем более Ванесса там без руки или без ноги, я просто не знаю, не звонил еще… Так вот…

Оставалось десять недель до съемок. Сделать за это время дизайн костюмов равносильно тому, что я добровольно соглашаюсь на язву желудка.

Я на секунду прикрыла глаза. Там, на внутренней стороне века был вытатуирован Марк. Такой, каким я запомнила его в нашу последнюю встречу, пять лет назад. Уже не слушала Грегори, рука с телефоном сама опустилась, а я улыбалась. Стояла в ванне с закрытыми глазами и чувствовала, как что-то вползает через кончики пальцев змейкой и струится все вперед и вверх, сворачиваясь клубком в солнечном сплетении, что-то большое, теплое и пушистое. По-моему, это надежда. Или самообман. Мне все равно, главное – оно появилось вновь.

========== Глава IV. Женское руководство по неверности ==========

Смотрел краем глаза, как Ада рисовала – рука двигалась с такой скоростью, что казалось, будто движения соединяются в одно – резкое и бесконечное.

Интересно, она разве не должна сидеть в каморке без окон, без дверей дверей и шить свои проклятущие костюмы? Нет, конечно, нет. Брендан весь день скакал вокруг нее то ли желая загладить вину, что взял сперва Ванессу, то ли набиваясь в любовники. Как же мило эта стерва ему улыбалась. Уверен, Ада постоянно держит около себя какого-нибудь идиота. Навроде меня. Ну, с такими-то ногами может себе позволить. Еще постоянно перекладывает их. Туда-сюда-туда-сюда. И юбка специально такая, чтобы было видно и не видно одновременно. Ада одна такая сумасшедшая на площадке – прыгает сутками на каблуках, снисходительно улыбаясь ассистенткам, гримерам, костюмершам, всем подряд – «Ничего, что вы уродливо выглядите, ведь есть я: Ада-с-охерительным-вкусом».

Я чувствовал, как постоянно кривится рот – правый угол все полз вверх, заставляя то ли усмехаться, то ли скалиться, и приходилось каждый раз усилием воли опускать его.

Как там она сказала – «А зачем мне разводиться? Ты что, чем-то отличаешься от Чарли?». Надо было сломать ей нос…

– Руни, ты спишь?! – Все, если Брендан перешел на визг – конец близок, не хватало только, чтобы из-за этой стервы со мной разорвали контракт.

***

Кажется, Джилл сошла с ума. Двадцать минут орала в трубку невнятную хрень, не давая мне и слово вставить. Так и не понял, что хотела – шотландский акцент превращал человеческую речь в сплошной поток матерных восклицаний.

Сто раз себе говорил – пусть делает, что хочет. Пусть хоть сожжет себя, меня, свои сраные орхидеи, на которые денег уходит в неделю больше, чем трачу на обеды в месяц. Каждый день повторяю мантру – надо быть равнодушным, плевать, живу с этим недоразумением только потому, что надо с кем-то жить. Но нет, все равно обидно. Что ни делай – плохой, мерзкий и…

– Привет. – Как поднял глаза, так и ослеп от великолепия. Как будто Ада каждый день ходит не на работу, а на вечеринку при Оскаре. Иначе не понятно к чему все… Господи, как это называется… Оборки?.. Рюши?.. Пока пялился на финтифлюшки, достала откуда-то из складок юбки пачку сигарет.

Могла бы и уйти. Могла бы вообще сделать вид, что умерла ровно в тот момент, как меня увидела.

– Ну, привет. – Видно было как сильно ее задело «ну»: скривила на секунду губы, перед тем как заткнуть рот сигаретой.

– Ты зайди через час, хочу, чтобы ты кое-что примерил.

– Кое-что – это что? Водолазный костюм? – слишком поздно понял, что, задавая вопрос, смотрел на ее ноги. Вот интересно, когда-то Ада мне их на плечи закидывала, а теперь… А теперь судорожно пытаюсь придумать настолько саркастичную шутку, чтобы у нее аж лицо скривилось.

– Если очень хочешь, можно и водолазный, – я надеялся, что заденет сильнее, но лишь поджала губы, отворачиваясь чуть в сторону с видом оскорбленной невинности. Отвратительный запах ее ментоловых сигарет. Ненавидел его с того момента, как закурила, даже помню – пару раз просила купить ей пачку, и я нарочно брал обычные. Вообще я как-то слишком много помню, да все не то и не про тех. – Хочу немного изменить ткани, Брендан не против, и… – Вот она, поза – одна рука под грудью, вторая согнута в локте, пальцы пафосно сжимают сигарету – называется «я не ебаться профессионал».

– Очень интересно, – резко встал, оставляя недокуренной половину сигареты. Жаль, конечно, но тошно. Не знаю от чего – то ли от того, что одно только появление Ады заставляет сразу же вспомнить детство: квартиру с серыми обоями в каштан и невыносимый запах машинного масла от херового Фреда, моего любимого отчима; или от того, что между нами слишком много, и это много я уже не могу переварить. Каждое слово и действие вызывает резонанс в памяти, который раскалывает голову напополам. – Зайду позже тогда.

Чувствовал, как смотрела в спину, выжигая на свитере дыру. А может, мне просто хотелось, чтобы она смотрела.

***

– А где твой ручной гейчик? – Ада оторвалась от каких-то странных и со стороны абсолютно бесполезных танцев над воротничком. Можно подумать кто-то обратит на него внимание, кроме, разве что, парочки баб, так же свихнувшихся на тряпках.

Даже несмотря на то, что зажимала губами булавки, умудрилась чуть ли не выкрикнуть:

– Ты что вообще говоришь?!

– А что такого? – Пожал плечами, за что заслужил рассерженное сопение. Господи, когда же это кончится. – Не пидором же его назвал.

– Назвал. Только что. – Я чувствовал как дышит мне в шею, наклонившись слишком низко. Захотелось немедленно отодвинуться. Как будто переходила черту, за которой я уже не мог воспринимать ее спокойно. – И вообще, знаешь, кто слишком интересуется чужой ориентацией, у того у самого что-то не в порядке…

– В жопу засунь свои теории! – Резко отошел, почти отскочил. Эти херовы шутки слишком легко превращаются в намек. Смотрел на Аду, борясь с желанием выбить у нее из-под ног табуретку. Жаль, что не выглядела испуганной, как Джилл в моменты моего ора. Эта даже взгляд не отвела, стояла на вытяжку, как королевский гвардеец, медвежьей шапки только не хватало. Прямо выводит… – Что за тупые шутки?

Медленно, словно издеваясь, вынула изо рта оставшиеся булавки, зажимая их в кулаке:

– Обычные шутки, – наконец-то сделала шаг вниз, слезая с жердочки. Вдруг стало настолько неловко, что сглотнул и отвел глаза. Ведь прекрасно знал, почему вспылил, а она – нет. Опять выставляю себя дураком. – У тебя царапина на шее, подойди. А то кровью испачкаешься.

И конечно, я подошел. Конечно, я стерпел, скрежеща зубами, потому что… Виноват. Чувство заставляет нутро сжиматься и делать то, что говорят. Я слишком плох, это требует искупления.

Прошло уже лет шесть, но до сих помню, как сильно удивился, когда очередной дружок на полкружки пива в ответ на мое нытье, что внутри чертова пустыня, ответил – «Да, это понятно». Какого черта? Почему я сам себя не понимаю, а он понимает. Неужели я совсем больной, если не могу сообразить элементарные вещи, доступные даже вусмерть пьяному мужику без имени? Надо-то всего лишь найти сраную взаимосвязь между тем, что происходит снаружи и внутри, уничтожить ее, и жить себе счастливо.

Его слова это что-то из разряда «Я не читаю книги от первого лица, потому что все чувства героев мне очевидны». Вроде и смешно, а вроде и… Может, это ты тупой? Если для тебя ни хера ничего не очевидно, ты катаешься по полу, орешь и совершенно ни пизды не понимаешь, что происходит?