Текст книги "Мужчины и любовницы (СИ)"

Автор книги: PirozokSglazami

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Я встала, чуть не уронив столик с недоеденным зачерствевшим сэндвичем – тунец не лез в горло после десяти вечера, туда вообще ничего не лезло в такое время, разве что табачный дым в нездоровых количествах.

– Иду! Подождите! – Халат не хотел завязываться – пальцы со сна не слушались и шелковый пояс каждый раз выскальзывал. – Да черт бы тебя побрал! – я просто запахнулась поплотнее и открыла, наконец, дверь. Боже мой, лучше бы там оказался Грегори. Но нет. Там стоял Марк с таким выражением неудовольствия на лице, что мне захотелось тут же запереться и лечь спать дальше, сочтя происходящее за дурной сон.

– Чего тебе? – ужасный скрежет вместо голоса, как будто ножом провели по фарфоровой тарелке.

– Как обычно, ты сама гостеприимность, – Марк нетерпеливо кашлянул и бросил на меня полный осуждения взгляд. Эгоизм, похоже, родился вперед него, иначе непонятно, с чего он решил, будто ему должны быть рады в любое время суток. – Осталось только шарахнуть дверью мне по носу. – Жаль, не могу последовать столь ценному совету – Марк успел поставить ногу у дверного косяка. – Может, впустишь?

– Ты меня разбудил, и я…

– Да-да, вижу, – Марк перебил вялые возмущения, скользнув взглядом по моему лицу, и осуждающе поцокал языком. – Пила, что ли?

Кто бы говорил! Пока пыталась придумать ответ поязвительней, Марк, воспользовавшись замешательством, с поистине кошачьей проворностью протиснулся в номер.

От него пахло табачным дымом и вчерашним пивом. Отвратительный коктейль. Я отвернулась в сторону коридора и, уставившись на ковровую дорожку ярко-зеленого дешевого цвета, сглотнула тревогу. Если он опять запьет посреди съемок – будет катастрофа. Десять лет назад пьяный подрался в ирландском баре, получив ножом под ребра.

– Нет. – Наконец, выдавила из себя, борясь с отвратительным густым запахом и только силой воли удерживая себя от того, чтобы не побежать открывать окно.

– А? – Он был больше занят поиском места, где сесть, чем разговором. И за что мне созерцание этого тела в семь утра? После апокалипсиса, что устроил на примерке, общались исключительно по делу, и то приходилось делать вид, что не замечаю его яростных взглядов. И мне это даже понравилось. Когда наткнулась на эту мысль, то не смогла сдержать удивления. Как же так, всегда хотелось большего, а тут, получается, вполне довольствуюсь сухими междометьями и бессвязными диалогами, но от них хотя бы не возникает желание выйти в окно.

– Не угадал, говорю. Не пила. Развлекалась с портье. Ах, что за ночь! Ты себе даже не представляешь… – мечтательно закатив глаза, я натянула на лицо гримасу восторженной дурочки.

Марк недоверчиво хмыкнул, но в сторону кровати все же покосился. Либо свет так падал, либо слегка покраснел. Вот и прекрасно, может разозлится до такого состояния, что лопнет, заляпав стены, а еще лучше – выкатится из номера, брызжа слюной.

– Так чего ты… – я зевнула, рискуя вывихнуть челюсть. – …хотел?

– Да так. Подумал, может пригласить тебя позавтракать.

– Серьезно?! То есть, когда я тебе это предлагала, ты обозвал меня идиоткой, а теперь сам предлагаешь? – А спроси Марк, зачем я это сделала – не смогла бы найти оправдание, потому что распутать клубок практически невозможно: в нем желание возврата в прошлое перемежается с иссушающими попытками это прошлое уничтожить. Но лучше всего, чтобы прошлое каким-то фантастическим образом совпало с настоящим, поглотило его, и осталась только я без прошлого и настоящего, такая какая есть – пустая, озлобленная и недостойная саму себя.

– Почему нет? – Марк дернул плечом, ничуть не смутившись, но зачем-то облизнул сухие губы. – Если, конечно, твой замечательный портье меня не опередил. Считай, что это в знак благодарности за подарок. Мне понравилось. Я даже принес тебе ответный презент, – он полез в карман пиджака. Наблюдая это, скривилась, как будто грузная мадам, что есть силы наступила на мои только что купленные туфли своими похабными балетками с открытым мысом. Я почти упала на угол кровати, еще сильнее кутаясь в халат.

– Не стоит, Марк… Я просто хотела…

Но тут появилось оно. Оно – это фарфоровое… Нечто. Такса медового цвета вытянулась по стойке смирно, явно рассчитывая на вкусный кусочек из рук сердобольной хозяйки. Одна проблема, лап у таксы было не четыре, а восемь.

Пока смотрела на чудо авторского сюрреализма, брови поднялись так высоко, что мышцам стало больно.

– Это Дебра Броз, – Перевела глаза на лицо Марка, он был так серьезен и произнес фразу так значительно, словно все должны знать, кто такая Броз и заходиться от этого в корчах восторга. – Тебе в коллекцию.

Я истерично хохотнула. В прошлый раз Марк подарил мне кольцо – поистине ужасающе неуместный подарок, от которого в горле стоял полынный ком еще неделю. До сих пор помню, как открыла коробочку и оттуда на меня смотрело кольцо, которое просто никак нельзя представить себе обручальным – Saggi, красивое, забавное, НЕобручальное кольцо с секретом. Если нажать на скрытый замочек, то оно распахивалось, как шкатулка, открывая золотой башмачок. Это не могло быть обручальным кольцом. Но я целую вечность смотрела на Марка в ожидании чуда. Ну и что, что я уже была замужем, ну и что, что где-то там был Чарли – я просто ждала. И получила лишь широкую улыбку. Этот идиот так и не понял. Зато в сравнении с теми минутами собственного ничтожества – дикая фарфоровая статуэтка отменный презент.

– Спасибо, – взяла из его рук теплую таксу. Она смотрела на меня глазами с нарисованными завитыми ресницами и если бы не восемь лап, выглядела бы очень мило. – Назову ее Вафелькой.

– Ну, что? Может, все же выпьем кофе? – судя по натянутой улыбке, он боялся отказа. Или, наоборот, хотел его. Я никак не могла понять, зачем Марк пришел. Я никогда не могла вообще его понять. Если бы хоть раз удосужился выразить хоть что-то помимо претензий – они были иного толка, чем те, которыми любил разбрасываться Чарли, Марк никогда не говорил ничего именно обо мне, нет, у него был другой уровень, чуть более здравый – он говорил о моих поступках, наполняя их болезненным искаженным смыслом, будто я специально ему что-то демонстрировала, но вот что именно – этого добиться так и не смогла.

Он смотрел на меня и молчал, сжимая зубы так, что проявлялись желваки. Чего хотел? Чего ждал? Понятия не имею, наверное, надеялся, что прочту его мысли. Вот только ни разу не вышло.

Наверное, он чем-то подавлен, иначе зачем пил накануне? Может, женушка не позвонила и не пожелала спокойной ночки своему сладкому котику.

– У меня были планы, Марк. – Поспать, поесть, помыться и может быть даже подпилить ногти, – так себе планы, но во время съемок и они – шик… Но тут Марк сделал то, что я никогда не могла перенести – погас. Опустил глаза в пол, сложил руки в замок и поджал губы. Это все манипуляции, чертовы дешевые уловки, но они так цепляли, что я готова была согласиться на что угодно, лишь бы не видеть живую мировую скорбь, которая мучала и тревожила меня куда больше отказа от себя. – Черт с тобой, пойдем.

Возможно, у меня и что-то вроде стокгольмского синдрома или я умственно отсталая. Или все вместе. Но кофе точно не будет лишним. Возможно, он даже не встанет поперек горла.

– Но я сама за себя заплачу.

***

– Это просто ужасно…

– Любишь ты поворчать, да?

Можно подумать, для этого нет повода. В конце концов мне пришлось послать подальше планы на несколько свободных часов! Да, по своей воле, но я же не думала, что окажусь в эпицентре урагана из шумных теток с пакетами из «Теско» и невыносимых детей. Что они тут вообще делают в девятом часу утра? Пусть все исчезнут. Моя голова не выдерживала такого наплыва человеческих страстей, и виски начало нещадно ломить, пока, правда, не до такой степени, чтобы выворачивать сумку в поисках аспирина.

Пара девушек с тенями умопомрачительного синего цвета – без цианометра даже не решусь определить оттенок – опознали в Марке того-самого-из-того-самого-сериала и даже затрапезный вид кумира их не смущал. Как, впрочем, и Марка – его ужасный канареечный свитер, наверное, потрясающе будет смотреться на фото в сочетании с густыми тенями цвета Северного моря. Лично я, если бы и подошла к нему, то скорее уж предложить пару фунтов на опохмел, чем за фотографиями.

– Можно было взять столик внутри! – буркнула ему в спину, но Марк уже во всю позировал. Как у него лицо не болит столько улыбаться? Я с завистью скользнула языком по своему чуть кривоватому клыку.

Кофе успел остыть, а завтрак превратился в неаппетитное месиво; я уже прикончила от скуки свои сигареты, и теперь уничтожала те, что оставил Марк на столике.

От количества выкуренного начинало подташнивать, когда сквозь гул толпы до меня донеслась неуместно веселая мелодия, стоявшая у Марка на звонке. Наверняка Джилл. Она уже успела заколебать всю съемочную группу, названивая Марку по сто раз на дню и интересуясь, как идут дела. В Пентонвилле и то надзора меньше.

Гримеры посмеивались, что женушка заперла яйца Руни в одном из ящиков туалетного столика, а ключ смыла в унитаз. Иных причин, почему он заделался таким подкаблучником, никому на ум не приходило. Краем уха слышала, что ради нее Марк даже решил продать квартиру. Якобы его драгоценной Джилл захотелось домик поближе к побережью. Вот сука. Надеюсь, статуэтку он прикупил не с денег от продажи.

– Миссис Бренан, вы скоро позеленеете! – Марк проворно вытащил из моих пальцев тлеющую сигарету, сминая ее в щетинившейся окурками пепельнице. – Что? Что не так?

Я было открыла рот… Рассказывать ему, что чувствую себя идиоткой из-за фамилии Чарли? Что это лишнее напоминание о том, как хотела потерять целый кусок своей жизни, а получила тоже самое только под другим соусом? Вместо кумберленда бефстроганов обед оказался приправлен кетчупом. Вот так поворот! Пришлось сдержаться и ворчливо буркнуть, что Марк неблагодарная свинья и совершенно не ценит моих стараний:

– Я, может, не щадя себя, спасаю тебя от медленной и мучительной смерти, а ты… Джилл звонила? Хотела узнать, что кушал на завтрак ее пупсик?

– «Пупсик»? – Марк поморщился. – Не знаю, не отвечаю на звонки…

– Да ты бунтарь! Лучше бы перезвонил. А то, чего доброго, прилетит ближайшим рейсом проверять, не решил ли ты тряхнуть стариной и приударить за какой-нибудь шлюшкой.

– За тобой что ли? – он довольно хохотнул от своей шутки. Слишком довольно.

– Не думал напроситься в «QI»?

– Слишком мелко для такого таланта как я, Ада, не находишь? Хотя, конечно, еще одна Bafta в коллекции мне бы не помешала… Как думаешь, дадут еще одну?

– Ну, когда на Bafta начнут номинировать за великолепную игру правой руки, то несомненно. Она в кадре всегда получается изумительно. Не отличишь от настоящей.

– Как грубо, – Марк скривился, отпивая остывший чай. Вот он-то похож на настоящего англичанина – льет в чай пол молочника, цитирует Китса наизусть и изо всех сил сдерживает ярость, правда, чаще всего неудачно. Мне вообще кажется, что внутри у него запаян туман восточного Лондона, оттого иногда смотрит с таким холодом, не забывая растягивать губы в мнимо приятной улыбке. Как говорит моя знакомая оператор: «Главное – держать лицо на людях, а дома есть жена, которую можно отделать «Большими надеждами» Диккенса». Понятия не имею, занимался ли Марк чем-то подобным – меня он не трогал, но самое ужасное, что ловлю себя на мысли – а почему бы и нет? Почему бы ему не залепить той же Джилл пару пощечин? Раньше сама мечтала как-нибудь разукрасить его очередную жену – хотя какая их вина – остались не у дел, как и я, но у них был шанс, краткий промежуток времени, когда Марк был их. Хотя, если вспомнить сплетни и желтые газетенки, то ему лет пять назад вынесли предписание не приближаться к предшественнице Джилл. Но вроде как дело было в пьяных звонках с угрозами. Жалко, у моего отца такого предписания не было, до сих пор отвечаю на ночные звонки трясущимися руками и с сердцем в горле. – А если вдруг мне дадут Оскар, я непременно его тебе одолжу. Должен же у тебя в доме быть хоть один мужик в конце-то концов.

– Засранец, – отбросила в сторону крекер, который даже не успела надкусить.

– Испортил настроение?

Как только у меня вообще возникла мысль рассказать про Чарли с его профурсеткой? Хорошо, хватило мозгов молчать о разводе, а то бы вся съемочная группа во главе с тем же славным Марком перемывала мне кости по костюмерным. Вообще, какой-то не завтрак, а чисто бомбардировки Лондона в сороковых: кто-то прячется в подвале, кому-то повезло оказаться в метро, а кто-то как ни в чем ни бывало продает лаванду на счастье, будто блаженный.

– Не твое дело! – скрипнула зубами так, что наверняка испортила эмаль. – Никто не имеет права…

– Да-да, только ты можешь лезть в чужую жизнь, – отмахнулся, как от мухи; была бы свежая Таймс под рукой, еще бы и ей добавил.

– Ты меня позвал, чтобы издеваться? Тренируешься перед встречей с милой Джилл?

– Вот! Вот я о чем! – Марк почти ликующе хлопнул ладонью по столу. – В этом вся ты, Ада. А еще удивляешься, почему от тебя муж сбежал. Я бы тоже…

– Заткнись. – Какого черта я все еще сижу с ним? Как чувствовала – надо было остаться в номере. Ему просто некуда выплеснуть все то дерьмо, что накопилось за съемки – видела, как он вчера чуть не вцепился в Брендана после очередной придирки, а Ада всегда прекрасно выполняет роль общественного сортира.

– Неприятно? – Марк настолько мерзко ухмыльнулся, что не сдержалась и передернула плечами. Каждый раз как в дерьмо наступаешь, да почему я, черт возьми, надеялась, что сегодня раз все будет по-другому? Что он сможет проявить хоть каплю… Снисхождения, понимания, хоть чего-то. – Ладно, успокойся, я не…

Вдохновленную речь перебила вновь раздавшаяся мелодия звонка – сквозь треньканье явственно чувствовалась настойчивость звонившего. Марк, очевидно, тоже это понял, напряженно дернулся и потянулся к своему Блекберри.

– Слава королеве! – прошептала одними губами. Трескотня Джилл его отвлечет, и мне не придется выслушивать бредовые оправдания на вроде «я не хотел» и «ты все не так поняла». Лучше держаться подальше…

Марк замер, слепо уставившись прямо перед собой и сжимая в руке надрывающийся, телефон с таким усилием, что костяшки пальцев побелели. Затем слишком медленно, будто тот внезапно стал весить с десяток фунтов, поднес телефон к уху.

– Да? – И голос сиплый, неживой. – Я тут причем? – в отвращении скривил губы. – Не смогу. Нет. Я сказал – нет! – Интересно, с кем это он? Нет, нет, мне это совершенно неинтересно, любопытство погубило уже множество кошек, не хочу быть одной из них. – С какого… – Марк чуть ли не взвизгнул. – Я что-то ему должен вообще?! Сдох, и ладно! – он с такой злостью швырнул телефон, что тот скользнул по столешнице и упал на асфальт. – Чего уставилась?! – Наконец, посмотрел на меня, вжавшуюся в стул и зачем-то вцепившуюся в ручки сумки. Очень сильно хотелось убежать, но я упрямо продолжала сидеть, чувствуя, как внутри нарастает мелкая дрожь, а на лбу выступает холодный пот. Затравленно огляделась, нет, пока Марк еще не так сильно кричит, чтобы на нас обращали внимание.

– Позлорадствовать хочу. Или что я еще могу по-твоему сделать? – наклонилась поднять телефон, чтобы хоть на секунду вывернуться из-под его тяжелого и пустого взгляда. Перед тем, как положить Блекберри снова на стол, бросила взгляд на горящий экран – его дочь на заставке, она очень повзрослела и одевается так же безвкусно, как и все женщины в окружении Марка. – Случилось что-то? – В ответ помотал головой и, не поднимая головы, потянулся к сигаретам, достал одну, но прикуривать не стал, вместо этого сжал в пальцах с такой силой, что табак посыпался на стол. – Ну, выглядишь ты сейчас так, будто…

– Я, блядь, может всю жизнь мечтал об этом! Жалко, не успел придушить его своими руками. Можно подумать, блядь, трагедия, блядь, что помер! – Он резко перешел на неразборчивый шепот, видела, как глаза шарят по столешнице, ни на чем не останавливаясь и вместе с этим как будто стараясь найти что-то важное. Дрожь перешла на руки, и я никак не могла ее успокоить, совершенно не понимая, что происходит.

– Дома непри…

– Ничего. – Марк провел ладонью по лицу, точно пытался смахнуть дурные мысли. Когда снова заговорил, голос был на удивление ровным: – Фред умер. Вот.

– Соболезную. – Выдавила через силу. А что еще можно было сказать? «Слава богу»? «Черт с ним, пойдем есть мороженое?» Отчим Марка не тот человек, по которому способна искренне скорбеть. Как и мой отец. Еле сдержалась тогда, чтобы не устроить матери сцену на кладбище, меня просто физически добивали ее надсадные театральные рыдания, только что в могилу не бросалась, не зная, как еще показать горе. Но пришлось вести себя прилично, я даже заставила себя пару раз приложить платок к глазам. Прах к праху… Не понимаю откуда взялась черствость… Хотя отчего ж, понимаю – отец никогда не стеснялся в выражениях, стараясь задеть меня посильнее, до сих пор искренне удивлена, как не задохнулась в помоях, которые лились у него изо рта. «Бездарная тупая девка!» – Хочешь, я договорюсь с Бренданом о выходном, чтобы ты съездил на похороны?

– Засунь свои соболезнования себе в задницу. Ни на какие похороны я не поеду.

– Я понимаю, но ты должен…

– Не понимаешь! Ни ты, ни мать. Срать я хотел! Никому я не ничего должен. Тем более, Фреду! «Ах, что подумают люди!» – Я молчала и часто-часто моргала, стараясь не заплакать, сама не зная от чего – то ли от того, что мне опять указывают на мое место, то ли от того, что Марк кричал прямо как отец, и внутри все завязывалось узлом – хотела лишь, чтобы он замолчал и взял себя в руки. – Давно такой святой стала?!

– Просто это повод для сплетен… – я хотела говорить спокойно и ровно, но выходило надрывно, слезы стояли совсем близко. Я хотела прикоснуться к его руке, но он резко ее одернул. Я хотела быть нужной, но я не нужна. Марку никто не нужен. – Знаю, Фред был не слишком приятным человеком…

– Ты нихера не знаешь! – он вцепился в мое запястье, оскалившись.

– Чего я не знаю-то?! – Дернула руку на себя, вырываясь из захвата – он не особо-то и держал. – Думаешь, забыла, как из-за него все детство с синяками ходил? – Марк отшатнулся, с отвращением уставившись на меня. И я уже наперед знала, что он скажет в следующий момент. Он всегда так говорил. Много-много раз, а потом в очередной раз сбегал и годами пестовал обиду. Просто потому, что самое простое, что можно сделать.

– Да…

– …пошла я? – закончила за него, вскочила слишком резко, задев пустую чашку, она покатилась к краю стола, но я успела ее подхватить и со звоном поставить на блюдце. – И правда, пойду. Приятного дня вам, мистер Руни, примите еще раз мои соболезнования.

Достала из кармана несколько банкнот, бросая их перед Марком, развернулась и ушла. Вот оно, достоинство? Я его чувствую сейчас? Тогда почему плачу?.. Не хочу быть с ним больше. Никогда. Может, отец прав – меня невозможно любить?..

========== Глава VIII. Сломленный ==========

Как же я тебя ненавижу, Ада. Как же ненавижу тебя, застрявшую в моей голове. И все равно иду к тебе, чтобы рассказать, потому что никого у меня больше нет. Знаю тебя всю жизнь, ты – это почти что я, потому и не могу забыть, за то и ненавижу – заставляешь сталкиваться с собой.

– Открой! – Шуршание. Я со всей силы ударился в дверь лбом, надеясь, что это заткнет гудение в голове. Появилось оно ровно в тот момент, когда позвонила моя сука-мать, заливаясь слезами. Почему, почему она никогда не заливалась слезами по мне? Ведь я все ей рассказал, пусть потом, но рассказал. А она… Выдумки, ебучие выдумки. Конечно. Самое простое решение – вечно прячет голову в песок, сраный страус, даже внешне похожа – длинная морщинистая шея и тупые глаза. – Ада, блядь! Открой немедленно!

Из соседнего номера высунулся этот ее пидарок. Даже, блядь, пижама у него пидарская, лиловая, странно, что не в ебаный цветочек.

– Марк, что сл…

Начало двоиться в глазах.

– Если ты, бляденыш, сейчас не заползешь обратно, я возьму эту бутылку, – махнул рукой так резко, что из бутылки полетел веер брызг, густо пахнуло можжевельником, – и засуну тебе ее в жопу – тебе ж такое нравится, а потом буду стучать твоей башкой в ебучую дверь! Понял, блядь! Иди сюда!

Оттолкнулся рукой от стены, тут же врезался в нее плечом, ноги завернулись, почти рухнул, успел в последний момент схватиться за бра. Тот скрипнул, но выдержал. Я моргал, пытаясь сфокусироваться, но все расплывалось, как через воду смотрел на проклятого, блядь, негра. Нашлась, блядь, ебучая мамочка, как будто мне своей, блядь, не хватает, хорошо папочки нет – один сдох и второй, блядь, сдох! Вот ведь! Приходится иногда раз на раз-то!

– Грегори, иди в номер, бога ради! – Когти впились в предплечье, я дернул рукой и приложился головой об бра. Конечно, его-то она сразу побежала спасать! Ко мне бы так бежала, проблем бы не было! У Грегори стало такое лицо словно нажрался кислых слив; с удовольствием вмазал бы бутылкой, но Ада со всей силы потащила в номер. В спину полетело что-то о бобби и дебоширах. Да срать я хотел.

У Ады тоже лицо то еще – красное, какое-то даже оранжевое: то ли рыдала как всегда, то ли ее разорвет скоро от злости. И майка со стариной Боуи – такой старой, замызганной тряпки никогда у нее не видел – всегда за собой следила. – Ты пьян, Марк, что тебе надо?

Я отпил от бутылки. Ком бифитера обжог горло, заставляя скривиться. Что мне надо? Наверное, мне стоило бы застрелиться, но я же трус, могу только нарываться.

– Тебя пришел побесить.

И тут она, конечно, взорвалась. Завизжала так, что без труда смогла бы составить конкуренцию Джилл.

– Что ты ко мне лезешь постоянно?! Я видеть тебя не хочу, ты противный сукин сын, ты мне омерзителен, Марк! Оставь меня в покое!

– Я тебе хотел секрет рассказать.

– Какой, нахер, секрет ты мне хочешь рассказать?! Я знаю тебя с пяти лет! Секрет он мне хочет рассказать, господи боже! Как ты дрочил на Брук Шилдс?! Так себе секрет! Давай, вали уже! В свой номер! Проспись! – Она схватила меня за руку, намереваясь выставить вон и так сильно потянула, что я даже качнулся. А может, это джин…

Маленькая разгневанная Ада. Совсем маленькая, совсем разгневанная и совсем несчастная. Прямо как я.

– Не поеду на похороны, потому что Фред… – Я уставился в пол. Что-то встало поперек горла, и я бы хотел, чтобы это была тошнота. Но нет. Нет. Мне так противно, господи, кто бы знал, как мне противно. Я ведь мог его убить в тот единственный раз, когда не впал в оцепенение, а нашел в себе силы разозлиться. Если бы толкнул чуть сильнее, Фред ударился бы точно об угол столешницы и проломил основание черепа. Все бы закончилось, но у меня не хватило сил. Помню это чувство до сих пор. Было горько, так горько, как никогда. – Он меня трогал.

– Это нормально, Марк, люди трогают друг друга, я сейчас тебя тоже трону лампой, если ты не…

– Не так, Ада.

Она замерла, но мою руку не отпустила. У нее очень красивые глаза. Я присосался к горлу бутылки. Бифитер столкнулся с желчью из желудка, меня чуть не вывернуло, но получилось втянуть воздуха сквозь зубы. Если выпить очень-очень много, то можно рухнуть прямо здесь, и ничего никому не рассказывать. Но я же хочу рассказать. Я хочу рассказать хоть кому-то.

Как-то смотрел сериал… До главного героя домогался священник в школе. И через много-много ебучих лет герой нашел его лишь для того, чтобы рассказать о наказании божьем. Божье. Наказание. Я смеялся как умалишенный.

Резко дернулся, сбрасывая ее руки. Теперь ей тоже будет отвратительно. Я ей буду отвратителен. А еще она может начать сочувствовать, борясь с этим отвращением, оно появится во взгляде вот-вот. Как у матери тогда. Только мать даже не опустилась до сочувствия. Она начала орать, что я лгун. Что специально выдумываю. О, да. Но уже не мог остановиться. Над станками не ставят лампы дневного света, потому что частота мерцания создает иллюзию замершего лезвия и возникает желание прикоснуться – убедиться, что лезвие действительно крутится. Особенно у таких дураков, как я. Я очень хочу, чтоб меня расхерачило на тысячу частей, и перестал, наконец, вообще чувствовать.

– Мне лет шесть было. Когда он начал, – бубнил на одной ноте, как будто объяснял ей устройство карбюратора, не понимая, как у меня вообще язык поворачивается рассказывать. Бутылка выскользнула из руки, но не разбилась – глухо упала на ковер, откатившись к двери. – По ноге он меня погладил. А потом каждый раз выше. Я понял, чего он хочет. Матери сказал. Она заорала, что такого быть не может. Однажды он пришел, когда я мылся в ванне. Стоял и смотрел… Наверное, подрочить хотел… или еще чего. Я стал после этого закрываться, а мать запрещала, она потом даже эту… как ее… Защелку сняла. Я все равно… Очень долго. Лет до восьми. Он то трогал, то прижимался. Я… А я не знал, что делать… Я тебе хотел сказать, но ты маленькая тоже была. Мне так стыдно. Ты знаешь, я же думал, что я пидор, я же это… Когда он трогал… Блядь, ну, ты знаешь, пидор в Боу… Да, пиздец, я думал… А не, ни хера я не думал. Мы потом с тобой, когда целовались, мне вроде как… Ну, ты поняла… Я подумал, ну, может все же не пидор… Просто урод. Блядь, ну че ты молчишь-то, блядь?! – я сказал это бифитеру на бутылке, из которой медленно вытекали остатки джина. Я хотел сказать еще много, но слова кончились, я кончился.

Она разжала пальцы и как опору потерял – сел прямо там, где стоял, сполз по стенке узкого коридора. Узор обоев двигался, вырисовывая что-то похожее на мужской профиль. И тут он, сука.

Она прошла мимо, у меня не было сил повернуть голову: нет, не так, у меня не было смелости повернуть голову – чревато тем, что пойму, о чем она думает.

– И как он умер?

– Инфаркт.

– Не мучался то есть?

– Нет.

– А жаль. – Она очень долго молчала, я уже почти успел отрубиться. В голове какая-то мешанина из мыслей: Фред, маленький я, тот тупой сериал про грех божий… Когда заговорила, голос был сиплый, почти мужской, как если бы я начал говорить с собой же в голове. – Майки помнишь? Он у нас в доме повесился на лестнице?

– Этот мудак? Постоянно орал, что я с таким носом, как какаду, блядь.

– Ну да, он, – она снова замолчала, так надолго, что я успел вспомнить, как моя мамаша жалела мамашу этого утырка, хотя вздернулся, потому что на дозу денег не было. – Я лет пятнадцать назад была ассистентом Хемминг… Ты ее не знаешь. Мы тогда в Крыму снимали, там девочка одна, гример, все приставала ко мне с восторгами про Англию, жить тут хотела. Я тогда рассказала… Она-то думала, что и рабочие тут сплошные аристократы, полиция что надо, живут все через одного в особняках, ипотеки нет, мусора и того не найдешь на улице. Она сказала, что не может быть такого, и я все выдумываю. И что мы с тобой пиво воровали, и на лавочки его пили – все это я выдумываю, не такого, не подходит под национальный колорит. И Майки не мог повеситься, потому что неправдоподобно. Неправдоподобно! Я даже говорила не так, как надо англичанам говорить. Эмоционально. А недавно я в фильме работала, мы на старой ферме снимали. Так ферма снаружи – оргазм можно получить от антуража, короля Артура только на холме не хватает, а внутри говно и помойка. Вот у нас так же стоит в голове порыться, сплошное говно и помойка, а с виду так прямо поглядите куда ни посмотри – Аббатство Даунтон, только почему-то на танкетке ходят и паркуются на газоне. Хорошо, что он сдох, Марк.

Я с трудом понимал, что она говорила – очень жарко внутри и совсем уж нехорошо, как будто слюна стала ядовитой, разъедала десна. Мне хотелось закрыть глаза и сдохнуть, но я все равно пытался слушать, потому что она говорила что-то такое… Странное. Вроде как поддерживала. А потом неожиданно выключила свет и села рядом, сказав совсем уж тихо:

– Что ж ты раньше не рассказал… Я бы хоть поняла, отчего ты… Коротишь, как проводка.

От нее пахло очень приятно чем-то клубничным. Жаль, как жаль, что теперь никогда больше не буду с ней, потому что теперь знает… Насколько я жалкий.

========== Глава 9. На ножах ==========

Чего мне сейчас хотелось, так это поскорее оказаться дома и, лежа в постели, потянуться так сильно, чтобы икры свело судорогой. Лежать и ничего не делать, просто смотреть в потолок.

Затекшая от долгого сидения поясница ныла, будто кто-то вонзал в позвоночник иголки и медленно, ужасно медленно, вдавливал их все глубже и глубже.

Мы уже проехали Хармонсвонт, и впереди вот-вот должен был показаться Западный Дрейтон с домами, ухоженность которых прозрачно намекает – владельцы не пашут на фабрике по заготовке сардин, мечтая умереть раньше, чем выйдут на пенсию. Островок приторной правильности, в котором нет проступка страшнее, чем вовремя не подстричь газон. В этом был весь Саутолл. Наверное, поэтому я и выбрала дом именно тут – легко казаться идеальным, почти эталонным англичанином на фоне петуний в горшках…

В машине было душно, несмотря на работающий кондиционер. Меня начинало укачивать, а боль в спине только усиливала подступающую тошноту. Чтобы хоть как-то отвлечься от кислого комка в горле, достала телефон. Во время полета он был выключен, и теперь на меня вылился поток sms о том, что «абонент Роуз К» пытался дозвониться. И ни одного от Чарльза.

– Замечательно. – От того, что смотрела вниз, на телефон, затошнило сильнее. Вот ведь. Странно, но мне даже немного обидно, что Чарли так быстро перестал меня доставать – как будто чего-то не хватает. Навязчивости и хамства. Да, Ада, здорово, это именно то, о чем стоит горевать. Можно еще пострадать и понастальгировать о временах, когда он на тебе пыхтел, а ты рассматривала потолок и думала, что все же стоило рискнуть и покрасить его в светло-серый.

Роуз я перезванивать я не стала.

Ноусли авеню встретило тишиной, увядшей изгородью и пыльными окнами: если Чарльз и ходил сюда, то светлая мысль прибраться во дворе его голову не посетила. Впрочем, чему удивляться, уже, наверное, активно утешается с Норой, и что она только нашла в этом придурке. А меня вот утешить некому, вопреки чертовым прогнозам Роуз, Марк, после того, как все рассказал отдалился окончательно, и остаток съемок прошел в миролюбивой, пресной атмосфере: общались как-то снисходительно, без желания немедленно друг друга задушить. Возможно, Марку так проще. А я решила не настаивать – однажды это должно было закончиться, а грустить нет сил, столько лет переживала наш разрыв, и вот, наконец, он случился в действительности.

Я кое-как затащила чемоданы в прихожую – от помощи водителя пришлось отказаться, не хотелось показаться совсем уж беспомощной. Хотя молодой араб чуть из штанов не выпрыгивал, как хотел помочь. Надо же у кого-то есть фетиш на женщин средних лет, страдающих от межпозвоночной грыж.