Текст книги "Просто такая сильная любовь...(СИ)"
Автор книги: paulina-m
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Все это происходит с ним в первый раз, и честно говоря, он бы многое отдал за то, чтобы ничего этого вообще не было.
Но были среди первых разов и те, воспоминания о которых каждый раз заставляли щеки предательски пунцоветь, ладони – влажнеть, а сердце – сбиваться с размеренного ритма.
Первая влюбленность, первый поцелуй с мужчиной, первый секс, первое пробуждение утром в одной постели, первая размолвка, первый секс в душе, первый секс в машине…
Саша не может не улыбаться при мысли, что, кажется, у него впереди еще много вот этих первых разов. И это определенно примиряет его со всем остальным.
А потом случается самый непредвиденный первый раз из всех.
Он подкрадывается незаметно, притаившись в лучах теплого французского солнца, пригревающего так, как в родной Сибири бывает лишь в июле, и конечно же, выбирает самое неподходящее для появления время.
Сашка усиленно тренируется в ожидании своего первого (какая неожиданность!) матча за «Монако» в Лиге Чемпионов. Напряжение, царящее в команде, скоро можно будет резать ножом и мазать на хлеб для гурманов. Очередной шедевр французской кухни – суфле «В предвкушении краха», приятного аппетита, дамы и господа!
Все понимают, что стоит выиграть матч с принципиальнейшим противником в споре за выход из группы, и сразу снимется половина вопросов. Сразу разожмутся тиски, в которых они все прочно застряли, и, глубоко вздохнув, можно будет строить команду дальше, уже не в атмосфере этого гнетущего давления. Но если они вновь потерпят поражение… Он не хочет об этом даже думать. Просто не хочет. Точка.
Во время обеденного перерыва посреди очередной тренировки он решает быстренько проштудировать соцсети. Но не успевает он открыть инстаграм, как на него сразу же, с грацией целеустремленного бульдозера, обрушивается новость.
И это однозначно самый худший первый раз из всех возможных…
Он не вполне уверен, сколько времени прошло с тех пор, как он прочел слова, что, конечно же, были каким-то невозможным в своей наглости розыгрышем.
«Игорь Акинфеев объявил о своем уходе из сборной России».
Этого быть не могло, потому что не могло быть никогда.
Если и было что вечное в этом изменчивом мире, так это его любовь к футболу, постоянный рост цен, уборщица тетя Катя в местном клубе Калтана и Игорь Акинфеев в воротах сборной России.
Но для Саши Головина Игорь был не просто вратарем сборной и родного ЦСКА. Для маленького, зажатого, боящегося лишний раз раскрыть рот, чтобы не ляпнуть ерунды, сибирского мальчишки Игорь, сам не особо общительный, как-то незаметно стал настоящим старшим братом.
Именно Игорь мог двумя словами подбодрить, когда ничего не получалось, и гадский мяч с ноги вновь и вновь сваливался, не желая подчиняться.
Именно Игорь лохматил его непокорные вихры, когда посреди серого одиночества так хотелось ободрения и похвалы, но получить их было не от кого.
Именно Игорь, видя неприкрытую тоску в затравленных глазах, захлопывал дверь машины, в которую уже почти сел, и тащил его в маленькое кафе поблизости и под чашку горячего чая с пышной пироженкой рассказывал смешные байки из детства.
Именно Игорь, уже стоя в подтрибунке Лужников и почти отрешившись от всего мира, входя в потусторонний резонанс с ритмом будущей игры, все-таки увидел, как его трясет, положил руку на плечо и шепнул: «Не дрейфь, цыпленок, мы их сделаем!».
И сделали. И порвали. И показали всему миру, чего способна добиться команда с такими игроками и таким капитаном. А теперь капитана нет. И неизвестно, что смогут игроки без него…
На тренировке он добросовестно старается выкинуть все это из головы и выполнять свою работу. Но голова самым подлым образом отказывается выполнять прямые приказы, живет своей жизнью и одно за другим подсовывает воспоминания, от которых хочется плакать навзрыд, словно он все еще пятнадцатилетний парнишка, которого судьба закинула за тысячи километров от дома.
Жардим недаром считается отличным тренером: он моментально замечает, что у Сашки тело с головой не в ладах и подзывает его к себе, обеспокоенно спрашивая, что происходит.
– Ничего, все нормально, – пожимает он плечами, все-таки стараясь не смотреть тому в глаза. Стыдно, мать его… Команда вообще-то не виновата, что в столь важный для нее момент у одного из ее главных надежд (черт, черт, черт!!!) в голове разброд и шатание, горящие в огне ностальгии.
– Уверен? – Леонарду пытливо вглядывается в него. – Ты словно не здесь, а мне не хочется повторять, что нас ждет, возможно, главный поединок этих месяцев.
Сашка тяжело вздыхает, зыркает на него исподлобья и переминается с ноги на ногу. Да знает он все, и про Боруссию, и про Лигу чемпионов, и про то, что если команда и этот матч провалит, то проще самим повеситься, пока их не распяли все остальные. Но что делать, если все благие намерения намертво блокирует картина ворот, в которых – НЕ Игорь?!
– Нога не болит? – Жардим, прищурившись, вновь изучает его, а затем делает ложный ход, прибегая к самой простой уловке, давая шанс им обоим на передышку, и не дожидаясь ответа, командует: – Так, марш в раздевалку, перерыв пятнадцать минут. И только потому что я щажу твою ногу!
Сашка впервые улыбается тренеру так тепло и чувствует, что вот сейчас он для него готов на многое.
В пустой раздевалке он валится на скамью, откидывает чугунную голову назад и устало закрывает глаза.
Холодный разум, на время снесенный шквалом эмоций, выбирается из руин, отряхивается и сухо сообщает, что, в принципе, ничего сверхъественного не произошло. Все знали, что это случится, рано или поздно. Скорее рано. Это вообще чудо, что Игорь отстоял столько лет в рамке сборной после двух крестов и, в завершение всего, подарил им этот чемпионат.
Разум понимает.
Сердце плачет.
Оно глупое, ему можно…
В его монотонную, серую хандру, заставив поморщиться, словно от скрежета металла по стеклу, врывается шум открывающейсся двери и звук шагов. Вошедший рывком захлопывает дверь, решительно направляется к нему и опускается рядом.
Саша даже не шелохнется, не то что открывает глаза. Он и так отлично знает, что за сволочь намерена помешать ему предаваться самоистязанию.
– Что происходит? – Фалькао быстро прерывает тишину, не желая ходить вокруг да около.
Отпираться, уверять, что все нормально и просто немного устал, нет ни сил, ни желания, и поэтому, так и не меняя позы, он в двух словах рассказывает про Игоря.
Радамель молчит, но по неосязаемой, но в миг изменившейся обстановке Сашка вдруг понимает, что что-то не так, – словно даже дышать стало тяжелее. Хотя, куда еще тяжелее, казалось бы…
– Я тебя понимаю, правда, – наконец, роняет Фалькао тяжело, – но требовать от него иного – это эгоизм чистой воды. Это, знаешь, как со смертью. Мы жалеем не ушедшего, мы жалеем себя: как мы будем без него. А надо думать о нем, потому что он нам ничем не обязан. И если он сделал такой выбор, значит, за него надо порадоваться и отпустить с легкой душой. Это очень круто и красиво на самом деле – уйти после такого турнира, который никогда не забудут.
С первых же слов Сашка открывает глаза и изумленно смотрит на него: он еще не слыхал, чтобы Фалькао выдавливал из себя слова так тяжело, будто это причиняет ему физическую боль. Внутри раздается дребезжащий сигнал тревоги, но пока он никак не может понять, с чем это связано. Что может быть хуже уже случившегося?!
– Сколько ему лет? – вдруг спрашивает Радамель удивительно ровным и холодным голосом, который не на шутку пугает Сашку.
– Тридцать два, – осторожно отвечает он, не особо понимая, какое это имеет значение.
Но в следующий миг, увидев, как коротко тот вздрагивает и криво усмехается уголком губ, вдруг, словно от обжигающе болезненного удара молнии, понимает, какой же он все-таки идиот.
Радамелю же тоже ровно тридцать два. И у него тоже кресты, которые, сука, все чаще о себе напоминают. Сашке ли не знать об этом – не раз и не два он просыпался от того, что в постели стало холодно, и стискивая зубы, смотрел, как тот отчаянно разминает проклятое колено. Да еще все эти разговоры про Китай… Они никогда это не обсуждали, но сейчас, после Игоря, видя его ничего не выражающее лицо, Сашка вдруг испытывает такой ужас, что чуть не задыхается под его ледяным натиском.
Он вдруг очень четко представляет себе, как вновь открывает инстаграм и видит аналогичное сообщение уже на французском и испанском языках (почему-то он уверен, что сказать лично Радамель ему не сможет). Как приходит на тренировку, где никто не шепчет ему украдкой романтичные пошлости, от которых он до сих пор краснеет, как престарелая девственница. Как никто не прожигает его взглядом во время разминки и не старается держаться от греха подальше во время игры. Как никто не кидает всего несколько одобрительных слов, от которых почему-то становится легче дышать и уже не так изнурительно ноют мышцы.
Он представляет все это и понимает, что в тот день сегодняшние переживания покажутся ему раем. И что он должен сделать все, что в его силах, чтобы этот день не наступал, как можно дольше.
Саша резко вскидывается, хватает не ожидавшего нападения Радамеля за грудки, одним движением взбирается к нему на колени и, прижав к стенке, угрожающе шипит:
– Только попробуй сделать то же самое, и я тебя придушу собственными руками.
Ошеломленное недоумение в темных глазах напротив сменяется пониманием и весельем. Руки медленно ползут на спину, сминая мокрую ткань перепачканной тренировочной футболки.
– Мой малыш злится? – почти мурлычет он вкрадчиво, пряча, маскируя за вечной игрой то жуткое, о чем никому не хочется думать, но однажды все-таки придется.
– Я серьезно, придурок, – отрезает Сашка, пытаясь игнорировать знакомый блеск в глазах и вероломные пальцы, все более смело гладящие его спину. – Ты не имеешь права уходить, понял?!
Фалькао на миг задерживает дыхание, а потом с шумом выдыхает и уже без улыбки интересуется:
– Почему?
– Потому что, – Сашка очень старается говорить твердо, но чувствует, что голос вот-вот подведет и унизительно задрожит, – я не выдержу тут без тебя. Один капитан меня уже бросил, не хочу терять второго, понятно тебе, зараза?!
Голос все-таки срывается, и он прячет глаза, позорно зарываясь лицом в его твердое, но почему-то уютное плечо, и прижимаясь всем телом так, чтобы не смогли оторвать даже под угрозой смерти.
– Эй, эй, маленький, – интересно Сашке мерещится, или в голосе Радамеля действительно проскальзывают странные нотки? – ты чего? Я вроде никуда не ухожу. В ближайшее время уж точно. Не собираюсь я тебя бросать, ребенок, поверь мне…
Его сильные пальцы удивительно бережно перебирают сашкины волосы, медленно скользят по шее, мягко ласкают напряженную спину, и мысли того автоматически перетекают в гораздо более приятное русло
– Слушай, – Сашка находит пересохшими губами его ухо и пылко шепчет: – у нас есть еще минут десять. Можно их провести гораздо более приятно, тебе не кажется?
Судорожный и голодный вздох служат ему ответом, и Сашка довольно улыбается, чувствуя, с каким энтузиазмом организм Радамеля реагирует на это сумасбродное предложение.
– В конец концов, мы еще ни разу не делали это в раздевалке, – продолжает горячо шептать он, изумляясь сам себе и заводясь от необычности ситуации еще сильнее, – представь, как это круто! Они все там, на расстоянии нескольких метров, можно даже голоса услышать, а мы – тут. И никто не узнает, чем мы тут на самом деле занимаемся. У тебя разве все не дрожит от этой мысли?
На самом деле можно и не спрашивать: он и сам ощущает, что все не то, что дрожит, а прямо-таки рвется в бой, и страстно прижимающийся к нему Сашка провоцирует эти реакции еще сильнее.
– Сумасшедший… Ты совершенно сумасшедший, малыш, – нервно выдавливает Радамель, и Сашка улыбается: о да, он согласен с этим!
Влажными поцелуями он спускается от уха вниз и наконец добирается до сухих губ, тут же набрасывающихся на него в исступленном поцелуе. Голову кружит так, словно он несется на сломавшейся карусели, и никак не может с нее спрыгнуть.
Но тут ему решительно и, он бы даже сказал, бессердечно помогают это сделать. Радамель резко отстраняет его на расстояние вытянутой руки и, беспрестанно облизывая покрасневшие губы, тяжело выговаривает:
– Нет. Не сегодня. После «Боруссии». Ты мне в Дортмунде нужен живой, здоровый, заведенный и замотивированный.
Сашка наклоняет голову набок, с усмешкой буравит его взглядом и, внутренне признавая его правоту, наконец, поднимается:
– А это мы еще посмотрим: заслужишь ли ты после «Боруссии» того, чтобы я захотел с тобой спать.
Радамель заливается легким смехом, тоже встав на ноги, аккуратно отодвигает его от себя, чмокает в нос и парирует:
– Значит, я тоже буду заведенный и замотивированный. Это же отлично, не находишь?
– Идеальный рецепт успеха, я считаю, – кивает Сашка.
Что ж. Он не против. В конце концов, в списке его первых разов все еще отсутствует первый секс в раздевалке дортмундского стадиона.
========== Небо Германии ==========
З октября 2018 года
После матча «Монако» – «Боруссия»
Небо Германии неприветливое, серое и надменное. Оно щерится на Фалькао редкими беззубыми разрывами средь тягучих облаков и не хочет выпускать свои жертвы, забавляясь с ними и скрывая вожделенную дорогу домой.
Он отворачивается от иллюминатора, навевающего странные мысли, смахивающие на фантазии суицидально настроенного подростка, и пытается отвлечься. Благо, вопрос, чем занять пустоту, с грохотом образовавшуюся в сердце в момент бурного празднования немецким стадионом второго гола, не стоит.
Он не может не поглядывать украдкой на Алекса, сидящего через проход наискосок от него парой кресел впереди. Еще когда все это безумие между ними только начиналось, они сразу же решили избегать на публике любых контактов сверх необходимого: никаких совместных поездок, никаких разговоров не по теме, никаких лишних взглядов. Первые два правила они выполняли неукоснительно, но вот с последним все обстояло несколько иначе. Фалькао никогда не мог отказать себе в удовольствии обласкать мальчишку взглядом, вспоминая, как приятно колется вот этот ежик, на который тот старательно изводит по пол-флакона геля ежедневно, как покрывается мурашками кожа на нежной шее, если по ней провести ногтем или как порывисто багровеет ухо, в которое так и хочется шептать самые бесстыдные вещи.
Но вот сейчас он смотрит на Алекса и даже не вспоминает ни о ежике, ни о мурашках, ни о пошлостях. То, что он видит сейчас, ему категорически не нравится.
После финального свистка Головин словно заледенел: ни с кем не разговаривал, ни разу не улыбнулся, с непроницаемым видом и методичностью робота собрал свои вещи и свалил из раздевалки едва ли не первым. Конечно, в этот проклятый вечер никто из команды радостью не лучился, но даже на общем фоне отвратительное настроение мальчишки выделялось неприятным диссонирующим аккордом. Да и потом он всячески старался держаться подальше от Фалькао, вообще не попадаться ему на глаза, а позднее, уже в самолете, даже не обернулся ни разу, чтобы ласково сплестись взглядами, хотя раньше всегда улучал для этого момент.
И черт возьми… Как же сложно было это признать, но да, у Алекса на это были все основания.
На сегодняшний день «Монако» было не просто в кризисе, оно было в отборном, первостатейном дерьме. То самое «Монако», куда Алекс, надежда и опора своей страны, перешел вроде как на повышение. Перешел из ЦСКА, который накануне одержал обескураживающую победу над самим «Реалом». Вот так вот. Селяви, господа французы.
Радамель с гадостным ощущением свершившегося обмана осознает, что по справедливости Алекс более, чем кто бы то ни было, заслужил одержать со своей командой эту победу, а не… Не вот это вот все. Как бы мерзко ни было это признавать, но он прекрасно понимает: кажется, мальчишке лучше было бы остаться в своем ЦСКА и срывать заслуженные овации преданных болельщиков, чем мучаться от беспомощности в рухнувшем в тартарары «Монако» под оглушающее молчание пустых трибун.
И самое страшное, что он уверен: Алекс думает точно так же.
Он очень хочет развеять по ветру эти мысли, этот яд, медленно, но верно убивающий все живое и светлое, но не понимает, как он может сделать. И самое страшное, что не понимает, надолго ли их еще хватит. Сколько они продержатся на таком надрыве, на вечном и бесплодном преодолении все новых и новых пропастей лишь для того, чтобы миновав одну, оказаться на краю другой.
Тут же – не иначе как для того, чтобы он полностью осознал всю глубину ямы, в которую они угодили, – подленько хихикая, в голову вползает мыслишка о предстоящих играх за сборные. От этого ему почему-то становится совсем тошно. Конечно, они уже расставались по этой причине, но тогда Алекс с его ногой сидел дома, в Монако, и это странным образом успокаивало. А сейчас мальчик поедет на родину, туда, где его обожают, где нет нужды думать над каждым словом, где у него давно знакомые, сыгранные партнеры и где у него все получается. О, Радамель по-настоящему рад за Алекса, правда! Тот совсем бы сник, если бы не получил вызов, поскольку всерьез опасался этого. Поэтому увидев, каким ликующим изумрудным светом при известии о вызове вдруг вспыхнули обычно карие глаза, Радамель от всей души сжимает его в объятиях.
Но… Но, но, но…
При одной мысли, что совсем скоро, после игры с «Ренном» они разлетятся в разые стороны Земли почти на десять дней, все внутри словно зазубренным ножом пилит от неприятия и желания не допустить этого. Или хотя бы сделать все возможное и невозможное, чтобы в моменты ледяного одиночества было что вспомнить и ощутить, что стало пусть немного, но теплее.
Он вытаскивает телефон и быстро набирает сообщение, стараясь все-таки держать аппарат так, чтобы сидящий рядом Субашич не увидел, но хорвату нет никакого дела до капитанских секретов, и он уныло пялится на мутную вереницу облаков.
«Как настроение?»
Уже через секунду он наблюдает, как Алекс тянется за телефоном, скользит пальцами по экрану и – чувствуя, как неприятно закололо внутри, – видит, что тот на миг задумывается, но все-таки отвечает:
«Нормально».
Ответ его совершенно не удовлетворяет – ничего более бесполезного и сказать нельзя! – и он вновь набирает уже более откровенный текст:
«Чем собираешься заняться сегодня вечером?».
На этот раз Алекс задумывается еще дольше, но при этом ни разу даже не пытается хотя бы исподлобья глянуть на адресата, а ведь не может не понимать, что тот глаз с него не сводит.
«Съесть завалявшуюся в холодильнике пиццу и завалиться спать».
«И все?» – упорствует Радамель.
«И все», – Алекс бывает не менее упорен.
«Поужинать и уснуть. И все это в одиночестве? И больше ничего?»
Яснее выразиться уже невозможно, думается ему.
«И больше ничего. В одиночестве. Совсем.»
И яснее отказывать тоже…
Алекс отключает телефон и раздраженно прячет его в сумку, всем своим видом давая понять любопытствующим, что он все сказал, и больше общаться не намерен.
Радамель смотрит, как тот расслабленно откидывается на сиденье, и стискивает зубы так, что челюсти сводит болезненной судорогой.
Вот так, значит… Его Юное Величество решили-таки обидеться на своих никчемных подданных и удалиться на пьедестал возвышенно страдать?! Ну уж нет! Оказывается, мальчик до сих пор плохо понимает, с кем связался. Что ж, пора преподнести урок. Он кривит губы в злобной гримасе и пару раз, подобно боксеру перед боем, сжимает – разжимает кулаки.
Что ж, Алекс, ты сам нарвался…
Он резко встает, нарочно стараясь произвести как можно больше шума, дабы гарантированно привлечь максимум внимания, и твердым шагом направляется к креслу Алекса.
Зависая над мальчишкой, изумленно поднявшим на него глаза, в которых заметалось смятение и вопрос, он уже уверен, что взоры всей команды сейчас обращены на них. И это просто отлично.
– Головин, не спишь? – холодно осведомляется он.
Алекс слегка растерянно пожимает плечами – чего отвечать на риторический вопрос – и не сводит с него ошарашенных глаз. Это первый раз, когда Радамель вот так обратился к нему у всех на глазах без явного повода, и он понятия не имеет, чего ждать дальше.
– Вот и замечательно. Надо поговорить, – громко произносит Фалькао, внутренне наслаждаясь спектаклем.
– О чем? – осторожно интересуется Алекс, в отличие от него, явно не испытывающий счастья от вдруг свалившегося на него всеобщего внимания.
– Об игре, конечно.
– Слушаю очень внимательно, – Алекс слегка насмешливо прищуривается, настороженность его понемногу отпускает.
А зря, малыш! Ты еще самое интересное не услышал!
– Думаю, лучше не здесь, выйдем?
Из круга зрителей, до этого озадаченно взиравших на происходящее, раздаются смешки и возгласы: «Ого!», «Парни, мы что-то пропустили?», «Как романтично!», «Капитан, ты его не убьешь?».
Алекс так и замирает на месте, вжавшись в сиденье и вскинув на него ставшие совершенно огромными глаза, в которых заполошно мечутся зеленые молнии.
– Ну? – Радамель решает его поторопить, иначе тот совершенно очевидно так и не отклеится от кресла. – Вставай, пошли.
– Куда? – выдавливает Алекс наконец.
– Тут вообще-то не так много мест, где можно поговорить наедине, – критически кривится он. – Точнее вообще одно.
Парни вокруг начинают веселиться уже вовсю, и он их пока не одергивает, хотя мог бы прекратить эту вакханалию одним жестом. Ему пока все это на руку.
Взгляд Алекса мигом заволакивает пеленой злости от понимания, какую хитроумную ловушку ему подстроил Фалькао. Соглашаться ему не хочется просто ужасно, но и отказаться, когда вся команда весело смотрит и комментирует бесплатное шоу, он не может, ибо никто не поймет, почему член команды не соглашается поговорить с капитаном. Радамель видит, как отчаянно тот пытается найти хоть один приемлемый выход из положения и не находит.
Шах и мат в один ход. В негостеприимном небе Германии Его Юное Величество теряет корону и пьедестал.
Понимая, что проиграл, он встает, напоследок одарив Радамеля таким пылающим взглядом, что тот не может не оценить восхищенно, и высоко вскинув голову, идет между креслами по направлению к туалету.
– Эй, мальчики, предохраняться не забывайте! – весело кричит вслед Даниэль, и Фалькао, не оборачиваясь, показывает ему средний палец и захлопывает за собой дверь.
– Совсем ебанулся?! – если бы голосом можно было убивать, Фалькао бы тотчас сдох в страшных муках. – Вот что я им теперь скажу?
Пару мгновений он смотрит на взбешенного мальчишку, не в силах не любоваться его горящими глазами и раскрасневшимися щеками, и понимает что да, совсем ебанулся. Окончательно и бесповоротно.
Вмиг оказавшись рядом, он вжимает его в гладкую белоснежную стенку, не обращая никакого внимания на попытки сопротивления, и цедит куда-то в моментально взмокший висок, чувствуя, как под губами суматошно пульсирует тоненькая жилка:
– Скажи правду, что трахались. Все равно никто не поверит.
– С чего ты вообще взял, что я собираюсь с тобой трахаться в каком-то туалете?! – полузадушенно шепчет Алекс, пытаясь его оттолкнуть, впрочем, уже без особого пыла.
– С того, что я собираюсь, дорогой мой, – сообщает Радамель и, нащупав застежку джинс Алекса, резко сдергивает их и опускается перед мальчишкой на колени.
Не давая ему времени опомниться, он с нажимом проводит языком по вполне себе заинтересованно стоящему члену (а гонору-то, гонору было!), заставляя мальчишку вздрогнуть и подавиться готовым вырваться возмущением.
– Совсем охренел? – тихо стонет тот, уже невольно подаваясь навстречу этим умелым и разжигающим огонь прикосновениям.
– Охренеешь тут с тобой, – ворчит в ответ Радамель, на миг отвлекшись от своего увлекательного занятия, и ухмыляется: – но, знаешь, я не в претензии, – и он сразу глубоко берет его в рот.
По жизни он не большой любитель делать минеты: что скрывать, в этом плане он эгоист – получать, знаете ли, куда приятнее. Но чертов мальчишка, кажется, вознамерился перетрясти все его убеждения и взгляды. Стоя на коленях на холодном кафельном полу, стискивая голые бедра Алекса и то и дело проходясь ладонями по круглым ягодицам, увлеченно вбирая его все глубже, он вдруг понимает, что сам тащится от процесса с неимоверной силой. Алекс, прильнувший к стене и прижимающий ладонь ко рту, чтобы подавить стоны – чувство самосохранения отключилось пока не полностью и не дает забыть, что за тонкой дверью почти тридцать пар ушей – это что-то совершенно крышесносное. А от ощущения запретного греха, который они творят почти у всех на виду, возбуждение становится таким сильным, что он на миг останавливается, дабы все не закончилось, не начавшись.
Недовольный Алекс на ощупь находит его голову, горячими пальцами цепляет волосы и тянет обратно, вызывая самодовольный смешок. Ах, Ваше Юное Величество, как же легко вы выкидываете белый флаг!
Спустя всего несколько движений он понимает, что мальчишка вот-вот готов кончить – настолько он замирает, стискивает кулаки и почти перестает дышать – и, резко отстранившись, встает под разочарованный возглас, смятый истерзанной ладошкой.
– Ну так как? Ты все еще не намерен трахаться? – жарко шепчет он, вновь вжимая мальчишку в себя, царапая мягкую кожу на спине и всем телом ощущая исходящие от того жар и нетерпение.
Тот уже явно на грани того, чтобы согласиться на все, что угодно, но каким-то чудовищным усилием самолюбия всего лишь мычит в ответ что-то невнятное, впрочем, уже привычным движением закидывая руки ему на шею и слегка оттягивая волосы на затылке.
Радамель, который сам уже вот-вот готов взорваться, предпочитает счесть это согласием и резко дернув на себя уже послушное тело, поворачивает его к себе спиной, прижимает животом к раковине и нажимает на ложбинку меж лопатками, заставляя прогнуться.
– Не слышу ответа, – бархатным тоном сообщает он, неимоверным усилием воли сдерживаясь от того, чтобы не овладеть этой аккуратной задницей, так пошло выставленной на его полное обозрение.
– Задрал ты уже! – почти кричит Алекс, явно доведенный до предела.
– Не ори, забыл, где находишься? – звенящим шепотом осаживает его Радамель, прижимается плотнее и сам чуть не стонет от ощущения мягких, вожделенных ягодиц, к которым прижимается его член. Он наваливается на дрожащего мальчишку всем телом, торопливо шарит руками по животу, находит твердые соски, больно прищипывает их, катает между пальцами, упиваясь стонами, которые мальчишка не может сдержать, и вновь шепчет жадно:
– Хочешь меня?
Снизу доносится лишь возмущенное фырканье и захлебывающаяся русская речь. Фалькао усмехается: кажется, скоро не только Дани, но и он станет специалистом по русскому мату.
– Маленький, тебе не идет, честное слово! – менторским тоном заявляет он, впрочем, ни на миг не отстраняясь и продолжая гладить его содрогающееся тело. – Так хочешь?
– Чего доебался?! – почти стонет Алекс, уже плюнув на гордость и выгибаясь навстречу, стараясь прижаться плотнее. – Комплекс неполноценности развивается, что ли?! Самооценку хочешь повысить?
– Боже, ты еще в состоянии говорить такие умные вещи? – смеется Радамель, ненасытно вылизывая шею, которую очень хочется закусать просто вхлам, чтобы живого места не осталось. Но нельзя: игры играми, а на каминг-аут перед командой он пока не готов. – И все-таки, малыш, ты меня не переупрямишь. Так хочешь или нет?
Он находит горячий член мальчишки, еще влажный от его слюны и начинает дразнить порхающими движениями пальцев. Алекс вымученно стонет и невольно тянется навстречу им, но тот с упорством садиста сразу отнимает руку, осыпает короткими поцелуями узкую спину, тут же с удовольствием вгрызаясь в нее зубами. Хотя бы здесь можно оставить свои следы, и это прекрасно!
– Скажи, что хочешь меня, маленький, я же вижу, что ты еле держишься! – голос, патокой льющийся в ухо, обволакивает, манит, подавляет волю и лишает сил. Все, больше он не может…
– Хочу тебя, очень, – судорожно шепчет Алекс, – пожалуйста, не могу больше, трахни уже меня, ну…
Радамель лихорадочно облизывается и думает, что, оказывается, переоценил свои силы. От этих умоляющих слов, от такого чистого при всей своей порочности призыва Алекса можно кончить, даже больше вообще не шевелясь.
Он едва не смеется при мысли, что, сам того не зная, мальчишка скрутил его в бараний рог. Его Юное Величество вновь доказало своим подданным, кто тут единственный господин. И его покорный слуга спешит исполнить высочайшую волю.
Алекс еле удерживается от громкого крика, когда тот входит в него почти сразу полностью. Радамель своим затуманенным взглядом тем не менее отлично видит, как побелели тонкие пальцы правой, сжимавшие край раковины, и как задрожала прижатая к губам левая. Он и рад бы действовать более мягко, нежно, ласкать мальчика и двигаться еле-еле, пока тот не освоится, но он помнит, что вокруг небо Германии, которое не намерено давать им поблажки. Они тут уже слишком долго, и скоро это начнет вызывать подозрения.
– Прости, маленький, прости, – истошно шепчет он в пылающее ухо, судорожно гладит руки, плечи, грудь, прижимает к себе, как можно крепче, не на шутку опасаясь раздавить хрупкого мальчика своим весом, но все равно двигается так резко, что Алекс чуть ли не врезается головой в зеркало.
Обжигающая бесстыдством мысль приходит внезапно и завладевает им полностью.
– Подними голову, – горячечно выдавливает он и, не дожидаясь согласия, сам прихватывает взлохмаченные волосы и тянет вверх. – А теперь открой глаза и посмотри… Ну!
Алекс медленно выполняет его просьбу, поднимает отяжелевшие веки, смотрит на самую пошлую и в то же время возбуждающую картину, что он видел в своей жизни, и невольно облизывает так похабно распухшие губы. А потом он чувствует, как его член вновь грубо сжимают жесткие пальцы, и на этом его силы заканчиваются…
А в следующий миг – не только его.
– Так что – будем говорить правду? – все еще сбитым голосом интересуется Алекс, торопливо поправляя рубашку перед все тем же зеркалом, и фыркает: – Спасибо, хоть не порвал.
– Правда – это, конечно, всегда хорошо, – Радамель, стоя за его спиной, пытается пригладить волосы, – но, может, пощадим наших друзей и скажем, что я, гад и сволочь, просто был сильно зол на тебя и зверски отругал на чем свет стоит за плохой матч?
Алекс теряет дар речи от несправедливости обвинений и только вне себя от возмущения пялится в зеркало на отражение.
– Я же говорю: я гад и сволочь, – примирительно тянет Радамель, решив, что прическа уже сгодится, и поворачивая мальчишку к себе лицом. – Заодно все начнут тебе сочувствовать, разве плохо?
Тот хмыкает, отведя глаза, снимает соринку с воротника рубашки Фалькао, и окинув его придирчивым взглядом, кивает:
