Текст книги "Просто такая сильная любовь...(СИ)"
Автор книги: paulina-m
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Ему, конечно, стыдно за это, но… Кого он пытается обмануть, нихрена ему не стыдно! Он считает, что его мальчик, обнаженный, нежащийся под струями воды, весь усыпанный зримыми следами его животной страсти, – это самое прекрасное, что может быть в мире.
– Обожаю тебя, – шепчет он, не сдержавшись, и утыкается губами во взъерошенный затылок.
Алекс тихо смеется:
– Наши хозяева должны мне премию выписать. За выведение капитана команды из состояния, напрямую угрожающего его прямым обязанностям. Сколько бы ты еще без меня тут истерил и на стены кидался?
Радамель на секунду задумывается, вспоминает свои прежние, никем не до сего дня не прерываемые взрывы, и признается:
– Ночь-то, как минимум.
– Вооот! – довольный собой, тянет Алекс и поворачивается, притягивая его к себе и томно закидывая руки ему на шею. – А тут полминуты, и все готово!
– Ну уж, полминуты?! – шутливо возмущается Радамель, отфыркиваясь от воды, которая нахально лезет в рот. – Врешь, намного дольше!
– Да ладно?! – Алекс понижает голос до интимного шепота, проводит руками по плечам и зарывается в волосы. – Может, проверим, кто прав?
– Малыш… – Радамель улыбается и, почти против воли, бросает губку на пол и освободившимися руками гладит его по влажной и оттого еще более бархатистой спине, почти сразу спускаясь ниже. – Твои аппетиты меня пугают и восхищают одновременно. Даже не знаю, что больше.
Алекс глядит на него с вызовом, слегка склонив голову, еле заметно улыбается, медленно проводя кончиком розового языка по краешку верхних зубов, и тихо ерошит его волосы. И Радамель чувствует, что от ожидания и желания, которые просто выплескиваются из насмешливых глаз напротив, внутри него вновь закипает лава.
– Пожалуй, восхищают все же больше, – все-таки решает он, подхватывает тут же залившегося искристым смехом мальчишку на руки и выносит его из душевой, направляясь в спальню.
И пока Алекс, уютно устроившийся в его руках, осыпает поцелуями его лоб и щеки, он думает, что ради такого утешения, пожалуй, и проиграть не жалко.
========== Индивидуальные методы решения проблем ==========
21 сентября 2018 года
После матча «Монако» – «Ним»
Человек (якобы) разумный – беспринципное и приспосабливающееся существо, которое ко всему в этой жизни привыкает слишком быстро – как к хорошему, так и плохому.
Вот еще недавно после каждого поражения Фалькао мечтал разнести проклятое княжество в пыль, желательно, и Францию попутно захватив. А сегодня, после очередной – какой по счету? – неудачи этого чудовищного сезона ему не то, чтобы совсем уж пофиг, но чувствуется, что стоит преодолеть еще пару ступенек вниз по этой скользкой лестнице, и станет пофиг совершенно точно.
Но затем он все так же апатично, больше по привычке заходит в сеть, и едва ли не первое, что видит, – одна из самых несуразных фотографий в его жизни.
Злой начальник (в главной роли Алекс Головин) стоит с крайне угрожающим видом, уперев руки в боки, гневно глядит на свою жертву и всем своим видом показывает, что тому пришел конец. Напуганная жертва (роль исполняет Радамель Фалькао) скрючилась рядышком, отчаянно стараясь слиться с обстановкой, стать как можно незаметнее, а лучше вообще сдохнуть поскорее от страха. Чтоб долго не мучиться.
Впервые за весь вечер он хохочет, поначалу несколько истерично, но с каждым новым взглядом, брошенным на сие незабвенное творение, все более открыто и чистосердечно.
Он искренне восхищается людьми, способными вот так ухватить обыденный мимолетный миг и сделать из него нечто эпичное. Он даже не особо понимает, в какой момент матча камера выловила эту незабываемую картину, но от всей души благодарен хозяину этой камеры. Кажется, этот бред – именно то, что ему сейчас было нужно. И он почти уверен, что не только ему. Как же жаль, что Алекс не видел этого раньше. Может, и не было бы тогда того представления, что разыгралось в раздевалке, после окончания гребаного матча…
В тесной раздевалке царствует ставшее уже привычным вязкое, словно размокшая глина, болотообразное уныние.
Негромкие вынужденные реплики изредка пытаются разбавить душную атмосферу, но тут же, будто испугавшись своей смелости, сменяются долгим молчанием, торопливым шорохом одежды, хлопаньем шкафчиков, краткими словами прощания и поспешным стуком закрывающейся двери. Последний звук раздается чаще всего и веселее всего. Никто из парней не стремится задержаться здесь, словно боятся надышаться ядовитых испарений, вдруг пропитавших ранее такую приветливую ауру «Луи II». Словно задерживают дыхание, стремясь поскорее вырваться в окружающий мир и только там, наконец, вздохнуть полной грудью и впустить в агонизирующие легкие живительный кислород. Кислород, которого вдруг так болезненно стало не хватать в доселе родной и уютной раздевалке.
Поэтому комнатушка пустеет прямо на глазах.
Но нельзя сказать, что Фалькао этому не рад.
Он не просто ждал этого: со своей стороны он делал все возможное, чтобы остаться тут последним: сначала нарочито долго расшнуровывал бутсы, ругаясь вполголоса и делая вид, что шнурки в духе сегодняшнего дня тоже восстали против него и не хотят поддаваться. Потом невыносимо долго копался в шкафчике, а под конец столько времени проторчал в душе, что кожа начала гореть, а в ушах зазвенело.
Самое нелепое в этом было то, что он не имел никакого представления, приведут ли его усилия хоть к чему-то, но встать и выйти сейчас не было никакой возможности. Желание – было, а возможности – нет.
В конце концов, в раздевалке остались лишь он, Головин, угрюмо роющийся в шкафчике, и заковырявшийся в своих вещах Тиллеманс. Но, наконец, и бельгиец, застегнув сумку и наскоро попрощавшись, скрылся за дверью, оставив в комнате лишь их с Алексом да тишину, что вмиг навалилась на грудь многотонным булыжником.
За те два месяца, что они были знакомы, ему ни разу не было настолько сложно начинать разговор. Он и предположить не мог, что после всего, что между ними было, когда-то возникнет подобная ситуация, но вот пожалуйста – маячащая перед ним узкая спина, всем своим видом символизирующая: «Отвали». Что в лишний раз доказывает избитую, но от этого не менее достоверную истину: «Никогда не говори никогда».
Помедлив, он все же поднялся и сделал несколько шагов в его направлении, остановившись у стола и, словно в поисках поддержки, оперевшись о него.
– Ну… Поздравляю. Дебют вполне удался, на мой взгляд, – он замолк, с колючим раздражением на себя самого ощущая, как все это неубедительно и неловко, но все же заставил себя продолжить, выдавив первое, что пришло на ум: – Ты очень красиво смотришься в этой форме.
Еще вчера, едва произнеся это, он бы, не задумываясь, действуя на чистых инстинктах, тут же сократил расстояние между ними до минимума и закончил эту фразу словами: «но вообще без формы тебе гораздо лучше» и тут же бы продемонстрировал это наяву.
Но сегодня, сейчас, в эту самую гребаную минуту от Алекса так явно веяло недовольством всем и вся, что слова словно застряли в нейронах мозга, так и не осмелившись вылезти на свет божий.
Он все же подошел еще ближе и остановился на расстоянии вытянутой руки. Алекс никак не отреагировал, упрямо роясь в шкафу и делая вид, что ему плевать на все происходящее. Меньше метра между ними – и целое поле стадиона «Луи II». Только и всего. Мелочь, не правда ли…
Он досадливо поморщился, негодуя на себя и на охватившее на долю секунды слабоволие. Ну уж нет! Еще один ничейный результат сегодня его совсем не устраивает!
– Маленький… – первым же своим ходом он выкинул козыри, совершенно осознанно начав чересчур тяжелый разговор с так ненавидимого Алексом прозвища, и мысленно похвалил себя, увидев, как тот недовольно передернул плечами, – понимаю, что ты, возможно, представлял свой дебют в Европе несколько иначе. Но, поверь, все было очень неплохо.
О нет, он очень не любил лгать, но его мир давно не был раскрашен лишь в черное и белое. Не для того наши глаза способны различать мельчайшие оттенки разных цветов, чтобы загонять себя в сухие рамки категоричных правил, которые никого не доводили до добра.
Радамель был практически уверен, что после такого мальчишка с его юношеской несдержанностью сорвется, обязан сорваться! А увидев, как тот, сбросив напускную сдержанность, вспылил и резко обернулся, он мысленно выдохнул: полдела сделано.
– Неплохо?! Ты вот это называешь неплохо? Да, я действительно иначе представлял свой дебют. Я как-то не ожидал того, что в партнерах по команде у меня окажутся… – он резко оборвал сам себя, видимо, в последний миг сумев затормозить и не наговорить лишнего о тех, с кем, как ни крути, ему придется бок о бок провести минимум сезон, – которые не смогут простейшие передачи принять и обработать. Я не ожидал, что на трибунах на нас со скучающим видом будут смотреть полтора человека, которые, похоже, просто заблудились и забрели не туда. Не ожидал, что наш хваленый капитан, – процедил он с особенно убийственным выражением в ледяных глазах, как-то сразу вспомнилось, что он родом из холодной и непонятной Сибири, – самолично запорет кучу атак, которые, знаешь ли, не сами собой родились, а стоили мне кое-каких усилий. И уж никак я не ожидал, что, увидев шикарное поле в шикарном Монако, – в котором, как ты меня лично уверял, деньги крутятся такие, что хватило бы купить весь мир и получить миллион – другой на сдачу, – я словно в родной Калтан вернусь, ведь только там я видел настолько кошмарный газон!
Завелся, умница… Хоть и пытался хранить гордое молчание и величественно страдать, но не смог, не научился еще держать себя в узде, выплеснул все горячей волной обжигающей злости. И слава Богу.
Потому что с тем, что прозвучало, уже можно бороться. Слова материальны и невесомы одновременно. Их, к счастью, легко развеять, в отличие от мыслей, грохочущих по дорогам сознания тяжелыми неповоротливыми камнями. Какой же он все-таки маленький, какой же еще ребенок, пусть на поле и творит иногда почти чудеса! Как же легко им управлять, в нужный момент искусно надавливая на определенные точки, манипулируя и играя на лишь Радамелю ведомых струнах.
Как же просто это делать! Надо всего лишь не задумываться над одним скромным фактом: а в чьих руках на самом деле зажаты поводья…
Он сделал еще шаг вперед, сжал его за плечи и сильно встряхнул.
– Слушай сюда, ребенок, и слушай внимательно: повторять не буду, – он наклонился ближе, чтобы каждое слово оседало прямо в сознании.
Головин напрягся так, что казалось, немедленно оттолкнет, и вполне возможно, даже врежет, но после секундного столкновения двух распаленных взглядов на миг опустил глаза и лишь молча стиснул кулаки.
Радамель записал первое очко на свой счет, но натиск не сбавил. Согласился выслушать – это уже маленькая победа, но пока все еще слишком маленькая, чтобы ее стоило праздновать.
– Значит так, Алекс, – максимально сухо начал он, изо всех сил пытаясь игнорировать такую знакомую, жаркую, слепящую волну огня, что от одного прикосновения начала подниматься откуда-то из глубин подсознания. – Я конечно, понимаю, что ты представлял свое будущее исключительно под восторженные вопли миллионов болельщиков и фейерверки в честь победителя. Вынужден тебя огорчить: так не бывает, малыш. Чтобы услышать эти вопли, надо до посинения пахать на пустом стадионе, надо подстраиваться под партнеров, которые, да, лучше бы шли тротуары подметать, надо, знаешь ли, усмирять свою гордыню и играть так, как нужно команде, а не выкобениваться на весь мир: смотрите, какой я крутой, и как я умею! Главное – результат, запомни это! Если надо, будешь себя ломать, будешь бегать тише, если партнеры не успевают, будешь бить слабее, если принять не могут, будешь молча и не рыпаясь отдавать столько передач, сколько нужно, чтобы забить хотя бы один-единственный гол. И вот тогда, если будешь реально пахать, как ломовая лошадь, а не заморачивать себе голову ерундой, – будут тебе и все золото мира, и все болельщики у твоих ног, и «Сантьяго Бернабеу» с «Олд Траффордом» впридачу.
Он замолк, как-то вдруг сразу выдохшись и чувствуя, как прожорливыми мурашками ушло из тела напряжение. Ему тоже очень нелегко дался этот разговор, но он точно знал: именно сейчас Алекс должен был услышать именно это. Пока не накрутил себя, пока не закопался под развалинами рухнувших воздушных замков, пока в состоянии понять и поверить – замки можно восстановить и сделать в сто раз краше.
Алекс буравил его непроницаемым взглядом, кажется, целую вечность, а затем резко дернул плечом, сбрасывая его руки, отвернулся, возвращаясь к своим вещам, и ядовито процедил:
– Никогда не знал, что ты – такая зануда. Видимо, это в тебе возрастное.
Радамель чуть не расхохотался от неожиданного укола: мальчишка никак не хотел уступать последнее слово в споре. Что ж… Сам виноват.
– Возрастное, говоришь? – он, наконец, одним движением приблизился вплотную и без излишней трепетности провел обеими руками по его плечам вниз, спустившись до кистей и сплетая свои пальцы и его. – Ты опять нарываешься? Я ведь могу оскорбиться и потребовать опровержения.
Мальчишка хмыкнул и сам, удивительно быстро капитулировав, откинулся на его грудь, елозя по ней острыми лопатками, от чего в местах соприкосновения словно обожгло расплавленным металлом. Назревавшая волна превратилась в сокрушительное цунами и погребла под собой доводы разума, осторожность и безопасность.
Он торопливо развернул его к себе лицом и прижал к дверце шкафчика, наконец-то дорвавшись до горячих и влажных губ, с готовностью раскрывшихся навстречу.
– Не хочу здесь, – выдохнул Алекс ехидно, кое-как разорвав поцелуй, – хочу прямо на поле! Только на это ваш гребаный газон и годен!
Радамель опешил настолько, что на миг даже позабыл о снедающем его возбуждении. Он считал себя опытным любовником, которого сложно чем-то удивить, но мальчишке это удалось. От картины, так явственно вспыхнувшей перед глазами, вмиг перекорежило. И неудивительно: видение бледного и обнаженного Алекса на грязно-зеленом газоне среди молчаливо и бесстрастно взирающих пустых трибун, его длинных пальцев, судорожно стискивающих клочки травы, его волос, в которых запутались комья взрытой земли, одномоментно и навсегда заняло почетное место в его коллекции Самых Эротичных Мечтаний.
Но мальчишка, не подозревая об этом, решил его все-таки окончательно добить. Прижимаясь всем телом, мелкими, суетливыми поцелуями проходясь по его шее, он добрался до уха и жадно прошептал:
– А еще круче прямо в воротах. Представляешь? Мне рассказывал… – он осекся, но после мгновенной заминки исправился и продолжил, острыми клычками прикусывая краешек раковины, – говорят, что ощущения – нереальные. Прикинь, из опоры под спиной одна сетка, и удержаться почти невозможно, и цепляешься за нее пальцами, и чувствуешь, что сейчас точно куда-то улетишь. То ли на землю, то ли в небо.
Лихорадочно пытаясь стащить с Алекса футболку, он пытался асбстрагироваться от этих крышесносных картин, а главное, не думать – не думать, не думать!!! – кто именно из бывших партнеров по команде и какого вообще хрена делился с молодым одноклубником такими в высшей степени пикантными впечатлениями! Он все узнает позже, а пока…
– Вот только, знаешь…
В своем упоении Фалькао не сразу понял, почему вдруг стало зябко и неприятно.
– Я подумал, что ты прав, – хищная и торжествующая улыбка Алекса, стоящего чуть поодаль и спокойно поправляющего одежду, заставила бы сдохнуть от зависти любую ведьму, – нечего заморачивать себе голову ерундой. Главное – результат, запомни это! Так что… – он выждал эффектную паузу и почти выплюнул: – Будет гол, будет секс, нет – извини, дорогой!
От неожиданности Радамель даже рот открыл: так лихо его не обламывали уже лет сто, наверно. То есть вообще никогда! Он схватил мелкого паршивца за руку и, притянув к себе, прошипел:
– Вообще-то я его сегодня забил, если ты не заметил.
– Я имел в виду, гол с моей подачи, естественно! – донельзя вредным голосом пропел мальчишка, одним движением вывернулся, подхватил сумку, послал остолбеневшему неудачнику воздушный поцелуй и, явно придя в отличное расположение духа, выпорхнул из раздевалки.
И вот теперь он смотрит на это фото и думает, как сильно Алекс на нем похож на того мерзавца с воздушным поцелуем. Он уверен, что ему это фото тоже приглянется.
На следующее утро, открыв ленту инстаграма, он самодовольно ухмыляется: совсем потерявший страх ребенок не просто оценил фотку, а еще и издевательски выложил ее у себя.
Что ж, Радамель Фалькао никогда не бегает от сложностей: как ни крути, без них было бы скучно жить
Хорошо, маленький, вызов принят. Теперь он точно знает, что очень скоро – дай Бог, уже в следующем матче – забьет этот вожделенный гол с его подачи, а потом заставит Алекса ответить за каждое произнесенное слово и обещание. И пусть несчастный газон и старенькая сетка навеки покраснеют от стыда за увиденное.
Он улыбается в предвкушении, подмигивает картинке и ставит лайк под снимком.
========== Flames ==========
Комментарий к Flames
Sia & David Guetta – Flames
http://zvukoff.top/23051-david-guetta-feat-sia-flames.html
Посвящается всем моим девочкам, которые не дали мне разрушить эту пару, на что я после сегодняшнего матча уже почти была готова.
Люблю вас, мои солнышки!
25 сентября 2018 года
После матча «Монако» – «Анже»
Ни в чем не повинные тормоза, которым сегодня выпала сомнительная честь служить громоотводом для радамелевских громов и молний, обиженно взвизгивают, останавливая автомобиль возле машины Алекса и ее хозяина собственной персоной.
– Садись.
Тот не ведет и взглядом, но и в свою машину все же не садится.
– Я. Сказал. Садись.
Не просьба, не приглашение, не предложение.
Приказ.
Ослушаться невозможно.
Опалив его бешеным взглядом, Алекс, по-прежнему не издавая ни звука, все же опускается на сиденье, при этом со всей дури хлопнув дверью, и послушное авто тут же срывается с места.
Фалькао обожает скорость. Конечно, было бы странно, если бы любой футболист, чья успешность на этой самой скорости зиждется, ее не любил, но у него к ней вообще нечто иррациональное. Когда сука судьба, злорадно скалясь, подставила ему подножку и разодрала в хлам кресты, самым тяжелым испытанием для него стало осознание собственной беспомощности и медлительности. И вот тогда-то он и воспылал воистину болезненной страстью к автомобилям. Не имея возможности вновь набрать ту же скорость на поле и вырваться за пределы собственных сил, он, стискивая зубы от ощущения несправедливости и боли, вновь и вновь до упора вжимал педаль газа, превращая себя и машину в единый сгусток мощи, которой подвластно всё.
Время прошло, кресты зажили, профессиональные скорость и навыки вернулись. А любовь к машинам так и не прошла. Он не всегда мог отдать ей дань: то не хватало времени, то
желания, то пятое, то десятое. И в общем, ничего страшного в этом не было. Ведь он точно знал, как только эта старая сучка вновь ухватит его за шиворот, он опять стиснет руль в руках.
И кажется, сегодня вновь настал именно такой случай.
Обычно он не позволял себе так мчаться по городу, но сегодня вдруг стало настолько на все наплевать, что он выжимает почти предельную скорость, как только машина вылетает с парковки на оживленный проспект. Бесчисленные огни за окнами сливаются в сплошную полосу света, режущую глаза, возмущенные визги других машин вмиг затихают за спиной, превращаясь в тихие отголоски. Машина напряженно вибрирует от разъярившейся в ней энергии и летит вперед так, что, кажется, временами действительно отрывается от земли.
Алекс, поначалу пытавшийся хмуро одернуть его, под конец понимает всю бесперспективность этого. Пару раз покосившийся на него Радамель краем глаза отмечает лишь, как неподвижно тот замер в кресле, не отводя взгляда от дороги, торопливо дыша и часто-часто облизывая пересыхающие губы.
Он против своей воли вспоминает те первые их три дня, которые они провели бок о бок в этой самой машине, и он тогда тоже мог смотреть на Алекса лишь вот так, украдкой. Три дня, когда они только-только, словно дети, учащиеся ходить, искали дорогу друг к другу, боясь каждого шага на этом неизведанном пути. Три дня, когда на самом деле все было так легко и просто, хотя, казалось, что сложно и запутанно. Три дня, когда все началось лишь для того, чтобы сейчас подойти к слишком опасной грани, за которой все может закончиться.
И он понимает, что не хочет этого. Он не может этого. И он не допустит этого. Неважно, что встает между ними – нормы, условности, приличия, карьера, игра, команда. Он не позволит, чтобы те три дня оказались напрасными.
И именно поэтому, стараясь сбежать куда-то за грань этого мира, он вновь и вновь ожесточенно жмет на педаль, вырывая из истерзанной машины последние истошные хрипы.
Лишь вылетев на внезапно расстелившийся перед ними берег, залитый оранжевыми лучами садящегося светила, он давит на тормоз.
Они сидят, не шевелясь, каждой своей клеточкой все еще ощущая эту безумную гонку, каждым нервом впитывая вибрацию, все еще пронизывающую доведенное до изнеможения механическое сердце, каждым чувством воспринимая бешеную пульсацию энергии, выброшенной полыхающим мотором и теперь мечущейся между ними в замкнутом пространстве салона.
И когда в созданном ими незримом электрическом поле почти наяву проскальзывают холодные синие искры, они не выдерживают.
Никто впоследствии не вспомнит, кто первый рванулся навстречу другому, но ни один из них никогда не забудет, каким ударом оглушило, стоило двум проводникам энергии в электрическом поле наконец-то слиться воедино.
Чтобы дать начало чему-то совершенно новому.
Они не целуются, нет, для нежности и ласки сейчас не время. Оно придет позже, а сейчас время выплеска темной энергии, что черным непроглядным пятном разливается внутри. Они жмутся друг к другу, дергают одежду, обжигаясь друг о друга и получая новые и новые удары электричества, от которых возбуждение переходит за грань безопасного для жизни.
Вместо поцелуев – губы, лихорадочно скользящие по всему, к чему можно прильнуть, вместо ласковых слов – сдавленные ругательства и шипение сквозь зубы от боли, вместо нежных объятий – царапины и синяки на бледной и смуглой коже, вместо ласки – страсть, вместо любви – …
Нет ответа.
Есть двое, которые еще не верят, что на самом деле они – одно.
Алекс сам толкает его обратно на водительское сидение, словно в пылу игры, уткнув язык в щеку, судорожно дергает молнию на его брюках, и под невольно вырвавшийся вздох высвобождает почти железный член. Наклонившись так низко, что превратившийся в статую Радамель совсем не видит его лица, он быстро проводит по нему языком и жадно накрывает своим изголодавшимся ртом. Радамель изнеможенно прикрывает глаза, пытается выровнять дыхание, то и дело вырывающееся меж зубов отчаянным хрипом, и машинально сжимает в кулаке такой родной темно-русый ежик. Он чувствует, как его обволакивает что-то горячее, бесстыжее, влажное, ненасытное. Кажется, бешено пульсирующая энергия окончательно свела их обоих с ума. И, кажется, отныне он точно знает, как бы ему хотелось умереть.
Но не сейчас. Еще слишком рано. Потому что ему хочется большего. Ему хочется вот это худенькое, угловатое тело в своих руках, на своих коленях, на своем члене.
И поэтому он, стараясь быть как можно более ласковым, отстраняет мальчишку. Не прекращая ругаться сквозь зубы на ненавистную задержку, он торопливо сдирает с него остатки одежды и тянет на себя, нетерпеливо целуя так непристойно распухшие губы, которые только что скользили по его члену. И от этой мысли, от осознания глубины своего грехопадения, он чувствует, что готов кончить вот прямо сейчас.
Алекс быстро опускается сверху, смотрит ему прямо в глаза и, улыбнувшись так чисто, так невинно, что от этого контраста хочется выть, берет его член и направляет его в себя. И энергия, наконец, найдя достойный проводник ее в этот мир, устремляется к месту их слияния. Они шипят почти одновременно от того, как же это больно, как же это горячо, как же это тесно и как же это необходимо.
Радамель подхватывает мальчишку, прижимает к себе плотнее, целует доверчиво подставленную шею, шепчет на испанском всякий романтичный бред, судорожно гладит по покрытой мурашками спине, и наконец, не в силах больше ждать, хватает за талию и насаживает на себя до конца. Алекс вздрагивает так, что он вынужден стиснуть его еще сильнее, чтобы удержать, а затем откидывает голову. По его искаженному лицу скользят огненные лучи заката, пробившиеся в этот миг в окно, и Радамель понимает, что отныне, сколько бы он не прожил, он никогда не забудет этой картины. Кисть ни единого великого художника не запечатлела ничего столь же прекрасного, потому что только ему даровано лицезреть Красоту в ее земном воплощении.
А потом Алекс приоткрывает глаза, лихорадочно облизывает губы, вновь приникает к нему, испепеляя его своим голодом, и начинает двигаться. И Радамель понимает, что до сих пор он, кажется, ничего не знал о любви.
Алекс – горячий, Алекс – бьющий разрядами тока, Алекс – нетерпеливый, Алекс – взвинченный, Алекс – двигающийся все быстрее и быстрее, Алекс – желающий вытянуть из него всю энергию досуха и взамен отдать свою.
Разряды бьются в конвульсиях, молнии мечутся между расширенными зрачками, пальцы сплетаются в последних судорогах, тела, покрытые бисеринками пота, трутся друг о друга все ожесточеннее и невыносимее. Энергия закручивается в воронку и вращается, вращается, вращается все неистовее.
А затем наступает Большой взрыв…
– Как заберешь свою машину? – негромко спрашивает он, еле заметно постукивая пальцами по рулю и глядя на так хорошо знакомый ему подъезд.
– Вообще не проблема, – пожимает плечами Алекс, возящийся с ремнем безопасности, который в последнее время частенько барахлит, и поэтому теперь словно не желает его выпускать. – Преспокойно завтра дойду пешком. Меня, знаешь ли, не пугает перспектива пеших прогулок, я же не король Монако.
– Князь, – автоматически поправляет он.
– Пусть князь, один фиг, – не спорит Алекс, наконец, одержавший убедительную победу над техникой.
Он медлит пару секунд, а потом внезапно смотрит на Радамеля неожиданно внимательным взглядом и негромко то ли говорит, то ли спрашивает разрешения:
– Ну, я пошел?
– Иди, – у него почти получается произнести это спокойно.
«Почти» – потому что Алекс явно слышит фальшь в голосе, чересчур внимательно вновь смотрит в его глаза, а затем неожиданно светло улыбается.
– Ладно, не парься. У нас все получится, вот увидишь.
– Что именно? – не может не усмехнуться он в ответ. – Наладить командную игру в команде, где умеем играть ты, я, да Дани? Выиграть Лигу чемпионов? Перелететь на автомобиле через океан? Пройтись по новому газону на нашем стадионе? Увидеть, наконец, полноценный минет в твоем исполнении, а не – конечно, очень приятные – но всего лишь предварительные ласки?
Алекс задумывается и смешно морщит лоб, так что Радамель еле удерживается от желания провести пальцем по этим маленьким складочкам, чтобы не смел себя уродовать, чтобы ценил себя – гребаное произведение искусства!
– Знаешь, из всего этого перечня лишь одно мне представляется совершенно невозможным, – серьезно изрекает мальчишка.
– Новый газон, – не задумавшись ни на секунду, отвечает Радамель.
– Новый газон, – согласно кивает Алекс.
Они негромко смеются, а затем Радамель бережно проводит рукой по мягкой, почти детской, щеке, и мальчишка тут же льнет к его ладони и прижимает своей поверх, словно боится, что любовник куда-то сбежит.
Как будто он хочет это сделать.
Как будто он может это сделать.
Как будто он хоть когда-то мог это сделать.
Вместо страсти – ласка, вместо любви, как бы это ни было банально, всего-навсего любовь.
========== В первый раз ==========
Комментарий к В первый раз
1. Простите, я не могла пройти мимо.
Игорь, спасибо за все, мы любим тебя!
2. И снова простите) я не знаю, почему они у меня все время трахаются! Я тут ни при чем, это они сами!!!
Уже в который раз Саша не может не задумываться над тем, как непривычно много всего в последние месяцы в его жизни происходит впервые. И не сказать, что это то, к чему он стремился.
В первый раз он выходит на поле в совершенно не нравящейся ему роли возможного лидера команды, ее спасителя и носителя чаяний большинства болельщиков. Тренер взирает с надеждой, партнеры – со сложной смесью неприязни и вынужденного ожидания (и он их понимает, он и сам терпеть не может выскочек), болельщики пишут хвалебные отзывы и с нетерпением ждут, когда он одним махом вознесет их на минимум семнадцать строчек в турнирной таблице. (Конечно, почему бы и нет?! Чудо заказывали? Дед Мороз приехал, получите – распишитесь, открывайте коробку аккуратно, может удрать, шустрое слишком).
В первый раз его клуб находится в зоне вылета. Им уже всерьез, без шуток приходится бороться за выживание в высшей лиге и прикидывать, как быть, если миссия все же окажется невыполнимой. Поначалу мысль о вылете казалась бредовой, потом – ужасной. Сейчас – когда второй дивизион приветливо машет ручкой одному русскому неудачнику и клянется, что у них тоже можно бить по мячику, дада! И ворота у них тоже есть, представляете! – его раздирает полуистерический смех: интересно, в какой момент родные СМИ, еще недавно превозносившие его, получат команду «фас»?
В первый раз в его партнерах обнаруживаются личности, которых на пушечный выстрел нельзя подпускать к футболу, а он вынужден стискивать зубы и вонзать ногти в ладони, чтобы не заорать об этом во весь голос. Вновь и вновь бессильно глядя, как его отличная, выверенная передача – с которой любой резервист ЦСКА, не говоря уже о сборной, справился бы на раз – уходит в пустоту, он пытается уговорить себя, что это временно, что надо просто потерпеть, что парни слишком неопытные, а вот когда попривыкнут… Но с каждым разом пускать себе пыль в глаза становится все более сложным.
В первый раз он вынужден проходить посвящение: в ЦСКА он был своим воспитанником, а потому счастливо избежал сей жуткой повинности. Но здесь, несмотря на панический ужас в его глазах, которым, должно быть, затопило все вокруг, и на все его мольбы о пощаде, Фалькао остался непреклонен и заявил, откровенно наслаждаясь ситуацией, что закон суров, но это закон. Видит Бог, даже выходя на скептично и едва ли не презрительно глядевшие на них трибуны Лужников в день открытия Чемпионата, он не чувствовал себя настолько хреново. Радамель, правда, позже, ухмыляясь украдкой, успокаивал, что все было совсем не так ужасно, как Саше кажется, и что для борьбы с комплексами ему бы вообще стоило почаще петь в караоке. Сашка очень сильно надеялся, что злобы, вложенной в ответный взгляд, хватило, если не прожечь гада насквозь, то хотя бы на приличный ожог четвертой степени.
