Текст книги "Единожды солгавший (СИ)"
Автор книги: партвейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Однажды Том обнаружил у себя на комоде миленькую маленькую шкатулку. Открыв ее, парень надолго залип: внутри оказалась миниатюрная фигурка балерины, плавно кружащаяся под грустную, но завораживающую мелодию. Обнаруживший его Билл сказал, что был уверен в том, что ему понравится, а еще добавил, что незаметно перетаскивает свои вещи. От этого на душе стало так уютно!
Ещё Билл ужасно любил заплетать Тому косы. Выглядел тот с косичками глупо, но сам процесс ему нравился до невозможности – это здорово расслабляло после тяжелого дня, и порой он засыпал от неторопливого перебирания волос. Билл же восхищался его прямыми, мягкими локонами и угрожал переименовать в телефоне в Рапунцель, но, поскольку на Тома угрозы не действовали, так и не воплотил их в жизнь.
– Как ты работаешь с такой шикарной гривой? – все не унимался он, и Том каждый раз терпеливо отвечал:
– В шапочке!
Каулитц долго скрывал, где он работает. Не то, чтобы он стыдился своего рабочего места, скорее, ему не нравился зал, неторопливые, немножко хамоватые официанты. Билл много раз канючил, что хочет отведать чего-нибудь, что Том готовит на работе, так сказать, посмотреть на повара-Тома в деле не только дома, где Каулитц иной раз не слишком заморачивался с сервировкой. После пары недель бесконечного прессинга на эту тему и кончившихся аргументов Том всё-таки сдался и сообщил адрес забегаловки Биллу.
В день, когда юноша должен был прийти к нему в гости на работу, Каулитц ужасно нервничал. На кухне всё блестело, но ему казалось, что где-то что-то лежит не на своем месте, и уборка затевалась по-новой. Кажется, в этот день коллеги начали его тихо ненавидеть, но всё это было на втором плане.
Впрочем, он зря волновался. Билл пришел страшно голодным после учебы, попросил приготовить что-нибудь на усмотрение самого Тома, и залип в ноутбуке: его напрягал научный руководитель, а диплом никак не двигался.
После этого случая парень стал частым гостем в их забегаловке, и Каулитц расслабился окончательно. Билл сделал замечание лишь однажды, когда баранина показалась ему мерзкой, и Тому пришлось признаться, что ее-то как раз лучше не заказывать: к сожалению, он не мог ничего сделать со старым вонючим бараном, а их поставщик привозил только таких, сколько бы Том ни ругался.
А однажды во вторник парень вообще сделал то, чего от себя не ожидал в ближайшие года три. Умиленно глядя на то, как Билл уминает приготовленный им десерт, Том предложил:
– Переезжай ко мне, живешь в каком-то медвежьем углу.
– Ты в таком работаешь, – моментально парировал юноша. – Забудь об этом, мне нужно личное пространство.
– Еще вернемся к этому разговору, – предупредил Том, заметив, что ему машут с кухни.
Правда, вернуться к нему не получилось ни в этот день, ни даже на этой неделе. Его завалило работой настолько, что он приползал домой поздно вечером, сгребал Билла, если тот был у него, либо просто валился спать. Парень практически не обращал на себя внимания, и Каулитц был ему за это благодарен, как и за то, что тот не перебивая слушал его жалобы на упыря-хозяина и о проблемах на кухне.
– Хочу свалить, – поделился он однажды с Биллом.
Он лежал у парня на коленях, а тот, как всегда, плел ему косички. После заявления Тома руки ненадолго остановились, словно Билл о чем-то задумался, но быстро вернулись к своему занятию.
– Ну, если ты уже нашел замену, то можно и уволиться… А вот так, в никуда уходить – не выход. Случалось мне оставаться без работы и альтернативы, – он хмыкнул, и Том залился краской.
– Ты, наверное, прав. Завтра начну присматривать, куда свалить.
Но присматривать он стал лишь спустя неделю, когда с боем выбил пару выходных – вид собственного рабочего места вызывал тошноту, до смерти хотелось отоспаться. Листая вакансии и выписывая заинтересовавшие в открытый документ, Том совсем забыл о спящем Билле, и потому вздрогнул, когда тот подкрался тихо сзади и звонко поцеловал в шею, уложив голову ему на плечо.
– Что изучаем?
– Рынок вакансий, – ответил Том. – Слушай, полистай, а я пока кофе приготовлю, м? Вдруг найду чего, так сегодня и позвоню, выскажу шефу все, что о нем думаю и поведаю, где вертел его.
– У меня есть идея получше, – хитро улыбнулся Билл, усаживаясь Тому на колени. – У тебя так давно не было выходных, что будет просто преступлением потратить их на всякую фигню.
Том согласился после первого же ласкового поцелуя в шею, и весь день они провели в постели, занимаясь любовью, обнимаясь и отсыпаясь. И, сказать по правде, у Каулитца давно не было такого крутого выходного, о чем он и сообщил Биллу. Тот лишь улыбнулся, повел плечиком и ответил, что их будет еще очень много, всё у них впереди. И от этого в душе все трепетало.
Назавтра Билл слинял спозаранку, мотивируя ранний уход тем, что ему срочно нужно на работу, а Том как раз может порыться на сайте с вакансиями, чем парень и занялся. Выписав интересующие вакансии, Каулитц уже собрался звонить, но вовремя вспомнил, что сегодня суббота, и что нормальные люди по субботам сами отдыхают и другим не мешают. Поэтому он с чистой совестью ушел в качалку, где не был уже несколько недель.
Придя домой утомленным и довольным, он обнаружил там загадочно улыбающегося Билла, и его загадочность скоро перестала быть тайной: вытащив из заднего кармана штанов пакетик, парень сообщил:
– Смотри, чего мне привезли из Амстердама. Коллега делал репортаж про улицу Красных Фонарей, как-то умудрился притащить. Может, заливает и купил у какого-нибудь барыги, но мне от этого ни холодно, ни жарко – все равно на халяву. Дунем?
– Не вижу причин отказываться, – не стал изображать из себя правильного Том. – Только в душ схожу, хорошо?
Либо трава действительно была из Амстердама, либо барыга у коллеги Билла был хорош, но они накурились в мясо. Валяясь прямо на полу и держась за руки, ребята смотрели в потолок и молчали. Именно в такие моменты Тому было особенно хорошо, и он понимал, что всё идет именно так, как хотелось бы.
Он поделился своими мыслями с Биллом, и тот мяукнул в знак согласия, но на большее его, видимо, просто не хватило. Едва не уснув прямо на полу, ребята перебрались в спальню, и лохматый вороненок еще долго перебирал его волосы, хоть Том и бурчал, что давно пора спать. На парня будто накатил невероятный по своей силе приступ нежности. Каулитц, впрочем, совсем не был против…
Утро встретило телефонным звонком. Том даже сначала не понял, что происходит, пытался отключить будильник до тех пор, пока Билл хриплым голосом не подсказал, что нужно взять трубку.
Заметив краем глаза, что парень проснулся, подтянулся и уселся на подушку, заинтересованно глядя на него, Том всё-таки ответил на звонок, и испытал страшнейшее дежавю. Где-то год назад он уже был в подобной ситуации, только орали не на него.
– Ты видел вообще, что про нас пишут?! – бушевал шеф. – Том, это просто конец всему! Нас конкретно слили! Тебя слили, Том! Тут всё – все наши хреновы косяки! И даже немножко больше! Ты понимаешь, что происходит вообще? Где этот утырок Билли раскопал это?!
– Утырок кто? – переспросил Том.
На самом деле ответ ему не требовался, он прекрасно видел его. Билл сидел на подушке, скрестив ноги по-турецки, и улыбался. Улыбался самой милой своей улыбкой, но глаза при этом оставались холодными, злыми.
– Я перезвоню, – не слыша воплей разгневанного шефа, спокойно сообщил Том и повесил трубку.
Билл продолжал улыбаться. Он явно упивался ситуацией. Каулитц же не знал, что сказать, как себя повести. Хотелось сесть на разобранную постель, обхватить голову руками, закрыть глаза и сделать вид, что ничего не произошло. Хотелось ударить это самодовольное лицо. Хотелось вырвать себе сердце и выбросить его, чтобы не колотилось, как чокнутое.
– Я сейчас схожу за сигаретами, и хочу, чтобы к моему приходу тебя здесь не было, – услышал он собственный голос.
– Надеюсь, тебе понравилось быть на моем месте, – ядовито улыбнулся Билл, легко поднимаясь с постели.
Как же хочется ударить… Быстро одевшись, Том выскочил из квартиры, чтобы не видеть этой довольной физиономии. Никогда больше. Хватит.
Он долго бродил по городу, не замечая странных взглядов прохожих: в осеннюю, совсем уже не теплую погоду он был одет, мягко говоря, прохладно. Легкая толстовка не спасала от холода, но пожар, бушующий внутри, грел лучше любой одежды.
Происходящее не укладывалось в голове. Самодовольная рожа Билла не укладывалась в голове. Том испытывал дикое желание вернуться и все-таки врезать.
Он всё шел и шел, не совсем даже понимая, куда и зачем, но это немного успокаивало, и парень продолжал идти. Несколько раз начинал звонить телефон – он даже не смотрел, кто это. Разговаривать не хотелось ни с кем.
Придя домой глубоким вечером и обнаружив полное отсутствие вещей Билла, Том почувствовал, как хочется сесть посреди комнаты и завыть. От глубочайшей тоски, от предательства, от потерянной любви, в конце концов. Билл нагадил так глубоко в душу, что и от души-то ничего не осталось, так, кучка грязи.
Он не помнил, как пережил эту ночь. Вроде просто смотрел в окно невидящим взглядом, пытаясь не думать о том, что произошло. От сигарет першило в горле, но остановиться не получалось – организм категорично требовал никотина. Темнота за окном висела непроглядная, глухая, казалось, город вымер на пару с эмоциями Тома.
Утро было под стать ночи. По небу словно мазнули серым, и жизнь понемногу вернулась в мертвый город. Том проморгался: в глаза словно насыпали песка; безуспешно потряс пустой пачкой сигарет и, махнув на это, пошел в душ. Его ждал долгий неприятный разговор с начальником.
Увидев его, шеф скривился и бросил в его сторону глянцевый журнал:
– Читай.
Том еле нашел статью. Буквы прыгали перед глазами, уставший мозг не сразу принимал информацию, приходилось раз за разом возвращаться к колким словам. Что ж, из Билла получился отличный журналист, лучше, чем он сам. Парень методично, по порядку выложил все огрехи его заведения, раскатав при этом самого Тома в тонкое тесто. Нашел все слабые точки, и не просто надавил, нет, ударил со всей силы.
Ситуация была плохой, очень плохой. Дочитав до точки, Каулитц растерянно поднял взгляд на шефа. Тот сидел с каменным лицом и курил, не глядя на него.
– Мне очень жаль, – сказал он просто чтобы заполнить повисшую пустоту.
У начальника дернулась губа, как если бы он был собакой, готовой атаковать. Том представил, как тот подскакивает и вцепляется ему в горло, рвет в клочья, как упругими струями хлещет кровь. Мужчина же лишь нервно затушил сигарету в пепельнице, провел по короткому ежику волос ладонью и выдохнул:
– Зачем я сюда полез?
Тому хотелось задать другие вопросы. Например, зачем ты покупал заветренное мясо? Зачем ты брал поникшую петрушку? Зачем тащил сюда рыбу, несколько раз замороженную и размороженную? Зачем ты мне задаешь этот вопрос, в конце концов?!
Дальше шеф говорил что-то, сокрушался о проваленном деле, разводил демагогию насчет продажных журналистов, от чего у Тома всё ещё раз перевернулось внутри, и его едва не стошнило. Он пришел в себя лишь в конце длиннющего монолога:
– … и, даже если я дам тебе прекрасную характеристику, думаю, никто тебя не возьмет. Это дерьмо, – он помахал журналом перед носом Каулитца, – разбрасывают всюду. Каждый ресторатор этого сраного города уже видел, что этот ублюдок написал о тебе. Так что, парень, лучше бы тебе поискать другую профессию. Или другой город.
Или другую жизнь.
Том шел по улице, и ему казалось, что его узнают в лицо. Хотелось спрятаться, крикнуть случайно взглянувшему прохожему, что нечего пялиться, он не сделал ничего такого, чтобы его так опустили!
Он едва не споткнулся о тротуарную плитку, увидев черного кота, сидящего у еще закрытого бара. Кот был толстый, холеный. Он облизывал лапу с растопыренной пятерней и старательно тер себя за ухом. Животное выглядело таким довольным, что Том испытал иррациональное желание его пнуть.
Умывшись, котяра потянулся и неторопливо пересек путь Каулитца.
– Да ну вас всех на фиг, вместе с вашими приметами, – процедил сквозь зубы Том и продолжил путь. Всё самое мерзкое с ним всё равно уже приключилось.
Старой приятельницей вернулась бессонница. Она вольготно расположилась дома у Тома, отвлекая его ото сна, не давая отдохнуть. Парень снова погрузился в подзабытое уже состояние, когда мог всю ночь пялиться в потолок, или ворочаться с боку на бок, пытаясь устроиться удобнее и забыться, наконец, сном.
Он был совершенно опустошен, но одной лишь мысли о Билле хватало, чтобы загореться, как спичке. Это было почти физически больно – думать о том, что всё происходящее было ради мести, и только ради нее. Что вся его любовь, все его эмоции строились на одном лишь желании ударить посильнее. Это совершенно сносило крышу, и теперь Том понимал, что он, наверное, совершенно не знал этого парня. Он выстроил для себя образ идеального человека и нацепил его на Билла. Но Билл оказался обычной тварью, таким же, как и многие другие. Он кормил его ложью, и Том послушно ел, не проверяя, что ему дают.
Понемногу жизнь потекла в привычном направлении. Том запретил себе думать о Билле, и почти справлялся с этим. Днем он бегал по собеседованиям – безуспешно, надо сказать – а по вечерам либо гулял, либо смотрел сериалы. В основном смотрел сериалы, потому что погода наступила мрачная, неприветливая, выглядывать на улицу не было никакого желания.
Несколько раз к нему наведывался Георг, и они напивались. Точнее, напивался Листинг, Том же пил и не пьянел. Он лишь еще больше закрывался в себе, хмурясь всё сильнее и всё меньше отвечая на болтовню Георга. Тот залечивал, что время – лучший доктор, и что однажды все будет хорошо. Болтал эту невыносимую чушь, пока Каулитц не взорвался:
– У меня уже было всё хорошо! Лучше не бывает! Была черная полоса, была белая полоса, а сейчас жопа! Помнишь, как меня плющило весь прошлый год? Нам еще казалось, что это дно?! Так вот, сейчас снизу постучались. – И он рассмеялся тем невеселым смехом, что бывает только у людей, полностью разочарованных во всем.
Том не был уверен в том, что Георг его понял, но, по крайней мере, он перестал таскаться к нему с бухлом. Иногда он просто забегал, покурить и, видимо, проверить, не сдох ли парень от тоски.
Однажды, когда пошел первый снег, крупными хлопьями ложась всюду, на здания, под ноги, людям на шапки, Том вдруг наткнулся на шкатулку, то ли забытую Биллом, то ли оставленную намеренно. Открыв ее, он добрых полчаса совершенно бездумно пялился на танцующую балерину, и на душе у него было неспокойно, всё будто пело в такт механизму. Перед глазами вставали картинки их с Биллом жизни, и страшно перехватывало дыхание.
Так продолжаться просто не могло.
3.
Это был такой удар под дых! Билл чувствовал это физически – как из легких словно выбили воздух, как перед глазами заскакали черные мушки. Он беспомощно смотрел на Тома и не понимал, за что он с ним так. Он так надеялся, что Том скажет, что это всё шутка, что это не он подставил его. Но он не сказал. Билл чувствовал себя как в дурном сне, только открыть глаза всё не получалось.
Он влюбился в Тома сразу, едва тот влетел в кафе, смешно распластавшись на пороге и что-то недовольно бубня. Влюбился так, что аж руки задрожали. Он так нервничал, что разлил кофе по всему столу. Ужасно неудобно! Хотелось провалиться под землю.
Это не помешало Тому позвать его на свидание, и Билл парил от их встреч. Он вспыхивал от любого прикосновения Трюмпера. Если бы можно было навсегда закутаться в его объятиях, как в коконе, парень именно так и сделал бы! Ему казалось, что Том испытывает то же самое, но он плел свои сети, как паук, чтобы напасть потом, и высосать все соки.
Растоптанный, униженный и безработный, Билл едва не сошел с ума. На первых порах помогли успокоительные – он ел их горстями, а потом спал сутками; затем всё как-то само собой сошло на нет: он восстановился в университете, забавляясь, стал писать заметки в журналы… Однажды ему предложили постоянное место кулинарного критика, и он, посмеиваясь иронии судьбы, согласился.
Именно это назначение Билл отмечал в Черной кошке, когда встретил Тома. Он действительно скорее почувствовал Трюмпера. От его присутствия волоски на загривке встали дыбом, и не совсем трезвому Биллу до дрожи в коленях захотелось вспомнить, как им было хорошо вместе. Прошло столько времени, а он до сих пор помнил каждое мгновение, каждое прикосновение, и от этих воспоминаний по коже бежали мурашки, и было страшно горько понимать, что всё это потеряно.
Он почти пожалел о своем спонтанном поступке, но Том поделился, что теперь работает поваром, и Билл едва не рассмеялся. В голове моментально выстроился идеальный в своей простоте план.
Дело было за малым: усыпить бдительность, привязать к себе, а после – наслаждаться зрелищем фееричного разгрома Тома Трюмпера.
Всё свободное время они проводили вместе. Билл постепенно становился незаменимым: он ласково гладил волосы, выслушивал бесконечные рассказы о проблемах на кухне, не напрягал. Том тянулся к нему еще сильнее, чем прежде, в его нежности можно было захлебнуться.
Иногда Биллу казалось, что всё нужно оставить, как есть, но тихий голосок внутри напоминал: «Единожды солгавший – кто тебе поверит». Он не мог, физически не мог верить Тому, он всегда ждал от него ножа в спину. И страшно переживал, что его план раскроется, что парень что-то заподозрит. Не заподозрил.
И Билл сделал все так, как планировал. Написал разгромную статью, в которой упомянул всё, что рассказывал ему Том, не утаил ничего. Не пришлось даже привирать, как это сделал сам Трюмпер – теперь Каулитц.
В день, когда журнал развезли по заведениям, Билл купил травы, и они с Томом обкурились до полуобморочного состояния. Он лежал на полу, держал Каулитца за руку, и не понимал, какого хрена он творит. Им было так хорошо вместе… и он так ненавидел Тома.
Когда утром Каулитцу начал названивать начальник, Биллу показалось, что он сейчас умрет. У него натурально зашевелились волосы на голове, а руки и ноги вмиг похолодели. Он смотрел на Тома и не знал, не понимал, как себя вести.
Какого хрена он делает?!
– Утырок кто? – переспросил Том, буравя его взглядом.
Партия сыграна! Билл через силу улыбался, глядя Тому в глаза. Тот выглядел совершенно спокойным, только руки ходили ходуном.
– Я сейчас схожу за сигаретами, и хочу, чтобы к моему приходу тебя здесь не было.
Надо было что-то сказать, и он ляпнул:
– Надеюсь, тебе понравилось быть на моем месте.
Очень хотелось добавить, что ему самому на месте Тома быть не нравилось, но Билл просто побоялся что-либо говорить. Каулитц выглядел так, будто он уже наговорил себе на три смерти. О, Билл прекрасно его понимал.
Когда Том выскочил из квартиры, юноша торопливо собрал свои вещи – их было немного, он прекрасно понимал, что их история не будет долгой и счастливой – и, оглядевшись напоследок, ушел. В груди ныло, и, выйдя из подъезда, Билл закурил.
По телу разливалась приятная усталость, будто он долго бежал и, наконец, достиг цели. Он действительно достиг ее, едва ли повара Тома Каулитца теперь возьмут куда-либо. Билл прекрасно знал, каково это, и ему жутко хотелось, чтобы Том прочувствовал на своей шкуре весь стыд, всё унижение, через которое ему пришлось пройти. Чтобы понял, насколько мерзко он тогда поступил, как подставил!
Эйфория длилась недолго. Пару дней он упивался своим поступком, а потом с удивлением обнаружил, что ему стыдно. Перечитывать собственную статью не было никакого желания. От осознания, что он разрушил Тому карьеру, горели щеки. Он ведь не был плохим поваром, напротив, из такого дерьма делал конфетку! Это же талант, а Билл вот так…
А спустя несколько недель он понял, насколько ему не хватает Тома. Не хватает его нежных объятий, поцелуев. Не хватает неторопливых бесед и жарких споров перед телевизором. Не хватает совместных ужинов и завтраков. Придуманная им самим обида так застилала глаза, что он проворонил самое главное чувство, променяв его на месть.
От одиночества хотелось царапать стены и выть. Том был нужен ему, нужен гораздо сильнее, чем всё, что он сделал. Теперь, потеряв его, Билл понял это особенно ясно.
Пустота разливалась по телу, давила изнутри и выплескивалась через край. Он думал, что месть, поданная спустя такое время, продуманная, выверенная, принесет успокоение, но всё оказалось гораздо хуже. Оказалось, что никакой мести не надо было. Стоило отпустить ситуацию и жить дальше, делая вид, что ничего не случилось. Выставить Тома в ту же ночь, что притащил его к себе, открыв, сам того не понимая, свой персональный ящик Пандоры.
Каждый вечер, приходя домой, Билл часами слушал пронзительную тишину и проклинал себя за произошедшее.
Он сделал все так, как хотел уже давно. Ему снилось ночами, как он унижает Тома так же, как он сам унизил его. Он бредил этой местью, уверенный, что ненависть – это единственное чувство, которое осталось у него к Тому. Теперь же, воплотив свой глупый план в жизнь, Билл понимал, что хотелось-то совсем не того!
Как же он просчитался! Всё было напрасно…
А, может… Билл вскочил с дивана, рванул в сторону двери. Нет, не стоит. Такое не прощают. Сам он так и не смог… Но, с другой стороны…
Нет, он уже упустил целый год из-за собственной глупости, больше такого себе не позволит! Надо съездить к Тому, попытаться объясниться, он выслушает, обязательно выслушает.
Его продолжала бить мелкая дрожь, а из зеркала на парня смотрело серое лицо с огромными, немного безумными глазами. Скулы будто заострились, а губы словно стер нерадивый художник.
– Гори оно все, – махнул он рукой и выбежал из квартиры.
Еще ведь не слишком поздно?
Он решил не ждать лифт и полетел по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. На втором этаже Билл был снесен небольшим ураганом.
– Смотри, куда прешь! – вызверился он, поднимаясь и отряхиваясь.
Подняв взгляд, Билл едва снова не упал. Прямо напротив него стоял насупленный Том.
– Ты мне морду пришел бить? – уточнил Билл, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Потому что я бы себе рожу набил.
– Я хотел, – ответил Том неожиданно мягко. – Но недолго. Я не могу на тебя злиться, Билл. Мы просрали целый год… Я просрал, всё произошедшее – следствие того моего косяка. Я не могу, не имею права на тебя злиться.
– Я тебе жизнь испортил, – Билл почувствовал, как кривятся губы. – Мне так жаль, я такой придурок…
– Билл, скажи, пока мы были не вместе, ты обо мне вспоминал? – перебил его Каулитц.
– Нет,– твердо ответил парень.
Том поперхнулся: явно ожидал другого ответа.
– Чего мне вспоминать кого-то, кого я ни на день не забывал? – продолжил Билл, пряча взгляд. – Ни на минуту, Том. Я так ненавидел тебя!
– А сейчас? – тихо спросил Каулитц.
Билл не ответил, лишь обхватил себя за плечи руками, сжался. Что он мог ответить? Как он мог дать единственно правдивый ответ, когда несколько недель назад сломал Тому жизнь? Сам он после такого не хотел слушать буквально ничего.
Том вздохнул, верно истолковав его молчание, преодолел расстояние между ними и крепко обнял его, сильно прижав к себе. Эти объятия говорили так много! «Я никому тебя не отдам», «Я люблю тебя», «Я очень хочу быть с тобой», «Я тебя простил»… Билл шумно выдохнул, уперевшись лбом Тому в грудь, и спросил:
– Можно, я перееду к тебе? Живу в каком-то медвежьем углу.
Том тихо, бархатисто рассмеялся, и его смех отдался теплым эхом у Билла в сердце.
