Текст книги "Я приду к тебе этой зимней ночью (СИ)"

Автор книги: Paper Doll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== 1. ==========

Ненавижу зиму. Никогда её не любил. Как теплотой сердечной можно обдать холод, который оставляет красный цвет на щеках, синий на кончиках замерзших пальцев, белый на ресницах? Я не умею любить зиму и не хочу уметь, хоть и делаю вид, что пламя моей души возвышается в белесые небеса для слития в танце с маленькими снежными балеринами. Вру я совсем неумело, фальшиво, но она вроде верит. Наверное, за собственной любовью к холодно ледяной поре года не замечает моей неприязни, которую приходится держать на привязи, как злую, лающую на всех, собаку.

И всё же без ненавистного мною лукавства, проснулся в это зыбкое утро я с мыслью о том, что люблю зиму. Не снег, кружащийся в воздухе, не холод, проникающий под слои самой теплой одежды, не долгие ночи, которые длятся словно вечность, не мандарины, не хвою и не Рождество. Люблю возвращение домой на время зимних каникул, которые мы неизменно проведем вместе.

Всё утро собирал вещи, обернувшись спиной к окну, за которым шел снег. Надел, связанный матерью, красный колючий свитер, чтобы не говорить ей лишний раз «Я люблю тебя». Ненавижу этот свитер. Мой сосед по комнате стал фотографировать меня в нем и смеяться, но я не обращал на него внимания, потому что всё время нервно поглядывал на часы, которые приближали меня к дому.

Когда Алану надоело меня доставать, он молча прилег на кровать и включил музыку. Он любил это делать. Вне зависимости от того, чем я был занят, парень включал свой скудный плейлист, подкручивая в колонках громкость. Обычно я с ним ругался, но сегодня у меня было такое хорошее настроение, что я и слова ему не сказал. Я даже сочувствовал Алану. У него-то билеты на поезд были лишь на завтрашнее утро, которое я встречу вдалеке отсюда.

Собрав все вещи, присел на дорожку. Краем глаза продолжал видеть глупый снег, одни лишь мысли о котором заставляли ещё сильнее ощущать колючесть чёртового свитера. Опустил голову вниз, закрыл глаза, невольно прислушался к песне, что играла, улыбнулся.

В ней парень пел о девушке, которую ласково называл мисс Вера. Наверное, как вера в то, чего на самом деле нет. Абсолютно абсурдное и бессмысленное занятие – верить, но, похоже, что девушка это во что-то да верила, так же сильно, как он её любил. И вот они шагали через ненавистную мне вьюгу, которую парень этот пытался одолеть, но снег был повсюду, и в его белизне девушка терялась. Рассеивалась, растворялась, исчезала, пока он отчаянно тянулся, чтобы взять её за руку, вытереть слезы и подарить новую веру.

Красивая песня. Напомнила мне о Джо. Моя мисс Вера. Безнадежная, упрямая, снеголюбящая. Она должна была вернуться домой ещё позавчера утром. За два дня не написала мне и строчки. Наверное, забыла о том, как разболтала о своем приезде и теперь готовила для меня сюрприз. Подумал, что нужно будет не забыть сделать удивленное лицо, иначе обидится. Надует свои пухлые щеки, а я потяну, ущипну, потискаю, отчего уж точно не смогу удержаться. Себя-то я не знаю так хорошо, как её, но удержаться не смогу, честное слово. А Джо от этого обидится ещё сильнее и будет травить меня упрямым безмолвием до самого Рождества, в ночь перед которым придет с этим своим жалостливо виноватым видом, за который её до безумия люблю.

Попросил Алана включить песню ещё раз. Прослушал её пять раз подряд, лишь затем попрощался с соседом, оставив незаметно на его тумбочке маленькую коробку с подарком, и лишь затем поспешил на поезд.

Ледяной ветер подталкивал в спину, за что я мысленно ему был благодарен. Снег, пустившийся в свободное падение, громоздился в капюшоне, оставлял размытые следы на тяжелой куртке, но к моему счастливому удивлению совсем не загораживал вид. На своем пути я даже ни разу не поскользнулся. Наверное, это любовь Джо к зиме снабдила меня удачей, иначе без приключений я бы не добрался. Неспроста эта песня напомнила мне о ней. Если бы я только переставал о ней думать хоть на секунду.

И вот я наконец-то сел в поезд. В нем было ужасно жарко, и напоминания о внешнем холоде оставались лишь в чудных узорах, оставленных талантливой рукой Джека Фроста. Снял куртку, мамин свитер закололся ещё сильнее. Погладил его. Не кусайся, скоро мы будем дома. Тот словно услышал меня в ответ. Закинул сумку наверх, рюкзак обнял обеими руками. Ещё немного. Совсем чуть-чуть. Жди меня, маленькая незатейливая молчаливая Джо. Я уже в пути.

Согласно билету моё место располагалось возле окна. Уступил его девочке лет десяти, которой растапливать узоры и всматриваться в однообразный снежно-белый пейзаж было интереснее, чем мне. Я же закрыл глаза, в голову ударила песня, название которой так и не спросил у Алана. Снова улыбнулся, представив себе лицо Джо, когда она увидит меня. Мы так много говорили об этом, а теперь я приближался к ней с каждой секундой. Всё ближе и ближе. Тарахтение поезда, пустые разговоры людей вокруг не заглушали в голове этой песни, что, казалось, становилась лишь громче.

За окном мигали грустным светом серые города. Они вдохновляли меня, наверное, потому что я тоже был таким же серым и невзрачным, как они. Любил рисовать их дома, похожие друг на друга, гулять между глухих извилистых улочек, быть избитым людьми, которые не понимали, чего это я скалил зубы, когда должен был плакаться у их ног и молить отпустить.

Я видел города закрытыми глазами, потому что за ними не было белого цвета. Только серый.

За окном мигали деревни. Мне нравилась живость их пейзажей. Маленькие домики, изрисованные большими детьми, пестрили перед глазами. Видел их неровные крыши, чувствовал тепло печи, на языке играл сладкий вкус меда. Мне нравились незамысловатые дороги в никуда, знакомые лица повсюду и бессмысленность каждого прожитого дня.

Я не смотрел на теплый дым, рассеивающий иней, не влекли к себе покрытые снегом крыши, на которых чёрными точками выделялись птицы. Лишь продолжал видеть мир закрытыми глазами.

За окном мигали поля и леса. И где-то среди их пустоты эхом раздавался громкий смех Джо, который хоть порой и оглушал, но казался милее всякой другой музыки. Даже этой чёртовой песни, что застряла в моей голове, где мимоволи разум подставлял имя Джо, такое созвучное со словом Вера.

Дорога заняла пять часов, хотя, казалось, будто добирался я целую вечность. Джо говорит, что я одинок из-за своего снобизма, и я даже не пытаюсь поспорить с ней о том, что, в конце концов, у меня есть она, а большего и не надо. Скажи я ей подобное, она бы назвала меня дураком, больно ударила в плечо, но обязательно весело хихикнула бы, потому что знала бы наверняка, что это правда.

Когда я приехал, на улице уже было темно, хоть время нельзя было назвать поздним. Мне пришлось выпустить из поезда сперва всех старушек, матерей с детьми, а затем не выдержал и обогнал одну из девушек, что протискивалась мимо меня вперед. Совсем тихо извинился, чего она, наверное, не услышала, ведь бросила вслед ряд не самых подобающих для девушки слов. Но мне было всё равно, ведь я должен был поскорее увидеть Джо.

На перроне меня никто не встречал, и это лишь возрадовало. Скорее всего, мама готовила мои любимые лакомства, а отец болтал с сестрой, что должна была вернуться домой днем ранее. Её он всегда любил больше. А может, начал с того самого момента, когда понял, что я совершенно безнадежен. В любом случае, я отдал Элле первенство без скрежета зубов и вырывания клочков волос на голове в яростных попытках найти способ отомстить. Наверное, за то, что она привлекала к себе больше внимания, я даже любил её, выражая эту любовь в скупых нелепых благодарностях каждый день рождения, которые все почему-то воспринимали в шутку.

Я не любил спешить. Всегда ходил медленно, что так сильно раздражало Джо, ведь та едва не вприпрыжку бежала, вечно торопясь успеть прийти раньше всех. Я же в своей медленности всегда умел рассчитать время, успевая заявиться за пять минут до назначенного времени. Изредка нетерпение Джо заставляло меня ускорять шаг, чаще – она, тяжело сопя, шла в ногу со мной.

Но я спешил домой в этот ужасно снежный день. Мне предстояло пройти достаточно длинную дорогу, прежде чем добраться до окраины городка, где на самом краю улицы находился мой дом. Рыл обувью снег, чувствуя внутри неприятную влагу. Шапка перекосилась, шарф открыл шею, оставив её на растерзание леденящему ветру, свитер снова начал колоться. Ещё никогда этот путь не казался таким длинным.

Завидев на горизонте светящуюся яркими огнями улицу, которую возглавлял мой родной дом, я даже на миг остановился. Это понравилось бы Джо. Её бы это лишило речи, изумило, вызвало бы восторг. И я сам почувствовал, как внутри меня зажегся фитиль маленькой и теплой свечечки. Частичка Джо засветилась внутри меня.

Я смотрел впереди себя, где улица продолжалась. И дом в самом конце неё должен был стать самым ярким. Жаль, что он там, в самом конце, когда я стоял лишь в самом начале.

Меня тянуло вперед, но сперва я должен был зайти домой. Показать маме, что надел её свитер, разозлить отца своей поспешностью, увидеть Эллу, просто чтобы поздороваться. Я скучал по своей семье, но на улице была ненавистна мне зима, и я должен был обмануть Джо, будто восторжен холодом так же, как она.

Вдохнув побольше леденящего воздуха, почувствовал как легкие обдало морозом. Хотелось выкашлять его из себя, но тот цепко схватился за меня, пронзив неприятной судорогой, из-за которой пришлось остановиться у самых дверей и зажмурить глаза от резкой боли в области груди. Сжал цепко зубы, дабы переждать это нападение, ведь маме это не понравится. Её излишнее волнение станет ещё одной пропастью между мной и Джо. Нет, я должен был увидеть её сегодня и не днем позднее.

Сосчитал до пяти, открыл двери, никогда их никто не запирал, почувствовал тепло, что ударило в голову, подобно алкоголю – несколько резковато, отчего всё вокруг на миг закрутилось. Но тепло это было гораздо приятнее холода, поэтому я сразу ощутил себя дома. Остановившись в темном предбаннике, чтобы снять верхнюю одежду, с глупой улыбкой на лице прислушивался к голосам родных, которые не услышали бесшумного хлопка двери. Мне всегда нравилось появляться неожиданно, что всегда невероятно пугало Джо. Она театрально хваталась за сердце, громко вскрикивала, будто я, правда, пугал её. И почему-то меня всегда забавляла эта её однообразная реакция, потому я даже не думал прекращать делать это.

Мама сетовала на то, что я уже давно должен быть дома, отец жаловался, будто я всегда опаздывал к семейному ужину, голоса Эллы не слышал. И вот не став выжидать и секунды дольше, чтобы показаться им, заявился в гостиную, где они все располагались. Поскорее бы пережить ужин, а затем успеть увидеться с Джо.

Мама сразу бросилась мне на шею. Отец резко подхватился с места, но не стал обнимать меня, а лишь пробурчал нечто, вроде – «Наконец-то» и скрылся за дверьми кухни. Когда мама отпустила меня лишь для того, чтобы накрыть стол, я угодил в объятия сестры, после чего она больно ударила меня в плечо.

– Она не давала нам даже прикоснуться к еде, дожидаясь тебя, – пробурчала она, состроив смешную рожицу. – Надеюсь, это того стоило.

Мама приготовила различные лакомства, будто не могла дождаться Рождества, чтобы мы похвалили её за приятную трапезу. Чего только не было на столе – курочка, томящаяся долгие часы в гранатном соке, запеченный картофель с ломтиками бекона, салат с поджаренными гренками и овощи на гриле, пастуший пирог. Мой живот трещал по швам спустя пятнадцать минут после начала торжества. Мама старалась ради нас, а я старался для неё поместить всё это внутри желудка, который умолял меня прекратить.

Я нервно поглядывал на часы, считанная проведенные не с Джо минуты. Коротко отвечал на все вопросы матери и сестры, отец лишь добавлял к моим ответам свои невнятные замечания, которые я пропускал мимо ушей. Я и вопросы пропускал, как и всё, что происходило вокруг, потому что хоть этот момент и был долгожданным, но я бы смог насладиться им вполне, исполнив сперва другое своё желание.

Мама отметила, что я надел её свитер. Миссия исполнена. Не мог дождаться уже, чтобы стянуть его. Шея чесалась. Ещё чуть-чуть и снял бы его прямо за столом и сидел бы лучше полуголым, вот только если бы мама с Эллой приняли всё это за шутку, отец бы точно ударил, за уши вытащил на улицу и оставил бы там на полночи. И я бы не растерялся. Прямо вот так бы и побежал к Джо, только бы побыстрее её увидеть, но к крайностям решил не прибегать.

Когда мама вышла на кухню за десертом, пошел следом за ней. Подальше от недовольного отца, которому моя затея уйти посреди семейного ужина точно не понравилась бы. Но мама поймет. В этом сомнений не было.

– Ладно, только уйди незаметно, – она погладила меня по голове, нежно поцеловала в щеку. – Не забудь передать Джо привет.

– Обязательно, – бегло поцеловал женщину в ответ, а затем вышел через другие двери, чтобы скрыться от отца, пока тот не запер передо мной двери.

Переоделся, сменив колючий свитер, который выполнил свою задачу, на удобную чёрную толстовку с капюшоном и большими карманами. Надушился духами, которые Джо подарила мне на осеннее день рождение. Решил, что когда она спросит, те ли это самые духи, пожму плечами и отвечу, будто взял в руки первые попавшиеся. Бросил в рюкзак несколько лимоном для её любимого зимнего лимонада, которым она называла обычный чай с лимоном. Прихватил баночку варенья из лепестков роз, сделанное мамой, от которого Джо была без ума. И лишь затем незаметно ускользнул из дома, рванув вперед навстречу к моей Джо.

Снегопад усилился. Чёртов снег попадал в глаза и рот. Под светом длинного ряда фонарей и гирлянд, которые тепло обнимали деревья и дома, он медленно кружил в воздухе, раздражая меня своей неспешностью. Я пытался идти быстрее, но всё время поскальзывался либо погружался в сугробы, которыми являлись обочины, как только посреди дороги появлялась чья-то машина.

Пока шел, опустив голову вниз, думал о том, как жаль всё-таки, что сейчас зима. В эту пору веснушки Джо прятались от холода, оставляя на её и без того красивом лице бледность. Я любил считать их, когда она не замечала, будто невзначай касаться их, превращать в именные созвездия.

Казалось, будто прошла целая вечность, прежде чем я добрался до крайнего дома, сияющего ярче остальных.

Не стал медлить, прежде чем начать ломиться в двери без задних мыслей о том, что, разрушив свой семейный ужин, намереваюсь сделать то же и с чужим. Почти уверен, Джо уже самой было невтерпеж сидеть там. Она любитель домашних посиделок, но иногда, мне кажется, будто она врет о половине вещей, которые любит. Ведь любить всё она не может? Мне было бы достаточно, если бы она любила только меня.

И вот я стою весь такой радостный перед дверью её дома и жму со всем усердием на звонок. На улице чёртов снег, мороз сковывает холодом всё тело, вставь мне в самую глотку градусник и, ртуть в нем медленно поползет вниз, где нет значка минус. Но мне было так радостно внутри и счастливо в преддверии долгожданной встречи, что я даже не пытался притвориться угрюмым, что более мне свойственно. Вот только увижу Джо, как снова стану прежним собой, когда примусь раздражать её своим безграничным снобизмом.

Двери распахнулись, меня ударило теплом, передо мной стояла Хейли, старшая сестра Джо.

– Здравствуй, Фред, – она смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом. Закрыла собой проход, не намереваясь пускать меня внутрь. Я терпеливо ждал, когда она закончит играть в эти глупые игры, которые за столько лет не отличались разнообразием. Грубить не хотел.

– Я к Джо, – покачнулся на пятках, готовый влететь внутрь, да прямо в комнату девушки.

– Я поняла, – Хейли всё также не двигалась с места. – Послушай, сейчас не самое время. Она, вроде как, никого не хочет видеть, поэтому, – девушка уже хотела было захлопнуть перед моим носом двери, но я не мог всё оставить вот так.

– Меня она захочет увидеть, – уверено ответил я, рукой придерживая двери.

– Не думаю, – Хейли закусила внутреннюю сторону щеки, оглядев меня ещё раз тем самым взглядом. – Она вообще никого не хочет видеть, – она сделала ударение на слове «никого», обрывая внутри меня последние нити надежды повидаться с подругой.

– Что случилось?

– Не знаю. Мама сказала, что лучше некоторое время не трогать её, поэтому… Ничем не могу помочь, – девушка пожала плечами, глядя в этот раз мне прямо в глаза. Понимал, она не врала. Ей действительно было неизвестно.

– Передай ей, что я приходил, и ещё это, – достал из рюкзака баночку варенья, лимоны оставил себе. Хейли неловко улыбнулась в ответ, прежде чем я позволил ей закрыть двери.

Я не знал, что стоило думать. Разум был омрачен, мысли снежинками разбивались о разгоряченные стены панического беспокойства. Подумал о том, что мог бы постучаться в её окно, нужно было всего-то обойти дом. Но не решился. Наверное, испугался. Побоялся увидеть Джо, которая «просила её не трогать». Испугался холода её зимы, ведь так привык к теплу её лета.

Возвращался домой медленным шагом, не обращая никакого внимания на зиму, которую стал ненавидеть ещё больше. Думал о Джо. Одна лишь она была в моей голове. Пытался вспомнить, как она погружалась в себя, грустила, просила её не трогать. Не получилось. Не бывало такого никогда. Подумал о её молчание. В нем был смысл. Я должен был понять. Должен был…

На обратной дороге встретил ребят, которые ещё в школе меня задирали. Они потолкали меня, но моё безразличие оставило их безразличными ко мне. Двери дома были заперты. Работа отца. Залез в свою комнату через окно. Упал на кровать прямо в куртке. Закрыл глаза.

Моя любимая зимняя Джо оставила меня наедине с ненавистной мне зимой, которая стала ещё холодней.

========== 2. ==========

Утром навязал себе мысль о том, будто безутешное вчера мне всего лишь приснилось. Придумать эту глупость оказалось гораздо легче, нежели понять, что, в конце концов, приключилось с Джо. В этом придуманном сне настоящего оказалось больше, нежели мне хотелось, а потому последующий день не задался с первым осознанием того, что случилось вчера.

Проснулся в темноте. Подумал, что ещё ночь, затем заметил закрытые шторы, что не пропускали навязчивости белизны, захватившей мир в холодные тошнотворные объятия. Не удивился, но расстроился. Прошло бы вчера так, как я того ожидал, и я бы уже летел на улицу целовать снежинки, как учила меня Джо. Она любила это делать. И только после того, как я сказал ей о том, будто они умирают на её горячих губах, она перестала. Надеялся, эти поцелуи достанутся мне. Но Джо приберегла их для кого-то другого.

Я лежал и продолжал пялится в серый потолок, как дурак, ещё некоторое время, пока не стало совсем жарко. Уснул ведь я в куртке. Даже ботинки не снял. Поэтому пришлось перебороть лень, дабы подняться и избавиться от лишней одежды. Снял куртку, ботинки, брюки, толстовку, пропитанную чёртовыми духами, запах которых навеял ещё большую тоску. Думал о том, чтобы остаться вот так вот в одних лишь боксерах, только спустя минуту стало холодно, а потому надел штаны от пижамы с глупым рождественским узором и чёрную футболку, на которой ещё остался запах стирального порошка.

Включил светильник, который ранее включал только когда допоздна читал или рисовал, и направил его свет на кровать, на которую улегся, сжав в руках телефон так, будто в нем был источник жизни.

Напротив имени Джо мигало яркое зеленое пятнышко, что обожгло моё сердце в секунды. Пальцы застыли над открытой строкой, в которой я должен был выразить своё негодование, тревогу или беззаботность. Я не решил, какие слова могли бы стать подходящими. Диалог заканчивался на её безупречно милом «Спокойной ночи, Фредерик. Пусть тебе приснюсь я», и этот глупый эмоджи в виде падающей звезды. Я ничего ей тогда не ответил, лишь из-за неприязни к прощаниям. Джо знала об этой моей дурацкой привычке, но почему-то в голову пришла мысль о том, не обиделась ли она из-за этого?

Какая бессмыслица. Наверное, должно было произойти что-то действительно ужасное, чтобы она заперлась в своей комнате и не желала видеть даже меня, чего ранее никогда не случалось.

Сердце выскакивало из груди, когда я набирал абсолютно бессмысленные строки, насквозь пропитаны растерянностью. С каждым последующим словом ненавидел себя всё больше. Случись подобное со мной, Джо наверняка бы знала, в чем дело, даже если бы я сам не мог разобраться в тонкостях собственной натуры. Хотя, если бы со мной произошло нечто плохое, мне было бы достаточно того, чтобы Джо была рядом. Её присутствие бы всё исправило. Она бы спасла меня даже от самого себя.

«Я вчера заходил к тебе, но Хэйли не пустила».

«Всё в порядке?»

Она прочитала почти сразу. Меня это взволновало почти так же, как Джо волновал первый снег. С нежным трепетом внутри ждал её ответа, в котором девушка должна была известить меня о том, что произошедшее было ничем иным, как глупым недоразумением, идиотской проделкой её тупоголовой сестры.

Но Джо не ответила даже спустя десять минут, которые длились целую вечность, в которую я не давал экрану телефона погаснуть, как и надежде внутри меня. Вместо этого мои внутренности покрывались морозной коркой её безразличия, обернутого в гадкую личину молчания. Давно не чувствовал себя так постыдно глупо, но всё же решился на ещё одно сообщение.

«Джо, хватит глупить. Ответь мне!»

Она прочитала. И снова не ответила.

В злости отбросил телефон, но тот упал в мягкие объятия теплой постели. Беззвучно зарычал, проведя ладонью по волосам, которые не мешало бы уже отстричь. Уверен, они стали бы первым недостатком, который бы во мне заметила Джо, закрыв глаза на снобизм, который лишил меня возможности завести больше одного друга.

Оповещение о новом сообщение отозвалось вибрацией во всем теле. Я схватился за телефон, как за спасательную соломинку, но тот снова обжег пальцы ледяным холодом, стоило мне заприметить имя Алана, который благодарно расхваливал мой подарок. Воспользовавшись случаем, спросил у него о песне. Той самой, где пелось о Джо и её зиме. Никогда эти двое ещё не были так близки.

Когда спустя ещё десять минут Алан тоже умолк, я бросил телефон на кровать, поднявшись с которой, лениво направился на кухню, так как немного проголодался.

Там не было людей, но было много снега. Глаза заболели от его безупречного сияния, от которого нигде нельзя было спрятаться. Мама открыла все шторы настежь, впуская в дом холод, который хоть и оставался снаружи, но по телу пускал дрожь.

Достал кусок пастушьего пирога и стал есть, не разогревая. На вкус совсем не то, но на языке чувствовалась горечь, которая заглушала мелодию всех вкусностей, которыми был богат мир. И я игнорировал всё на свете, в горечи этой вкушая молчаливое терзание Джо. И меня злила невозможность изменить что-либо.

Стал тупо рассматривать снег, в котором прорисовывались бледные черты лица Джозефины. Она лучезарно улыбалась, хоть мне хотелось представить её в слезах. И вместо сорванного в плаче голоса, в голове звучал перезвон колокольчиков её громкого смеха. Такой я видел свою Джо. Смеющаяся, из глаз рассыпаются золотые искры, проводит тонким пальцем по моим губам, вытягивая из них подобие улыбки. А я хочу губами почувствовать эту её улыбку. Мечтаю обманом развести на поцелуй, который пунцовым цветом окрасит её растерянность. И тогда своими тонкими холодными пальцами она коснется своих теплых губ, и вот тогда я улыбнусь ей, доволен собственной проделкой.

Незнакомые голоса разорвали невидимую паутину тишины, среди которой я различил смех Джо. Став прислушиваться к незнакомым звукам, я отвлекался от образа девушки, внешний облик которой с немым укором продолжал смотреть на меня где-то из изрисованного синеватым цветом узора на большом окне кухни. «Прости, Джо», – прошептал одними губами, оставил недоеденный пирог на столе и последовал за голосами.

Они привели меня к открытой двери, ведущей в подвал. Приблизившись к тайному укрытию Эллы (о котором, тем не менее, знали все), я мог с легкостью распознать голоса Хейли и Сэма. С сестрой Джо моя сестра дружила ещё с детства. Они вместе ходили в школу, надевая похожие наряды и делая на голове одинаковые прически. Элла всегда больше походила на сестру Хейли, нежели Джо, с которой та нисколько не была похожа, невзирая на родство. Сэм же был первым парнем моей сестры и пока что последним. Старший на год он не воспользовался возможностью сбежать из захолустного городишки, связав с ним всю свою жизнь. Наверное, он надеялся, что и с Эллой будет так же, но та не глупила и спустя год бросила Сэма, на что тот совсем не обиделся.

Я ненавидел обоих. И чувства эти были взаимны. Оба были слишком примитивны в своем мышление, которое охватывало суету собственного бытия. Их мировоззрение заканчивалось на кончиках длинных носов, где доставало своего предела. Знание о прекрасном было не более и не менее, нежели оценкой чужих недостатков, которых напротив они сами были избавлены. Подслушивая мимо воли темы их разговоров, я удивлялся их ограниченности. И когда я пытался рассказать об этом Джо та всегда лишь качала недовольно головой, называя меня «слишком придирчивым».

Джо умела видеть прекрасное во всем, но только не в себе. Для этого у неё был я. Я видел красоту в бесконечности веснушек на милом лице и плечах, светлых волосах, неидеальной улыбке, бледности кожи, холодных пальцах и прочем. Только я не восторгался ею так, как она восторгалась миром, потому что оставлял это для себя, словно произнеси я вслух каждую мелочь, которую люблю в ней, как кто-то иной заметит это, и она полюбит его, навеки перестав быть моей.

– …Она совсем сошла с ума. Заперлась в своей комнате и не покидает её с тех пор, как приехала. Выходит оттуда только к ужину и сидит молча, хотя обычно умолкнуть не может. Перекрасила волосы в сумасшедший фиолетовый и только и ходит, что с этим дурацким пучком на голове. Пускает к себе только маму, отец только стоит и подслушивает под дверью, о чем они болтают. А мне никто ничего не говорит, будто я в доме совсем лишняя, – Хейли говорила быстро, но я успевал улавливать каждое её слово. Каждое предыдущее тонуло в последующем. Она болтала о Джо, а я совсем не мог представить себе всё то, что она в красках продолжала описывать.

– Это так странно, – успела вставить свои пять копеек и Элла, сорвав с моего языка мысль.

– Джо придумала, будто её никто не любит. Подслушала разговор родителей об этом, подумала, будто это какая-то шутка, но мамин голос звучал обеспокоенно, – продолжала девушка, пропустив мимо ушей замечание моей сестры. Я навострил слух ещё сильнее. Сердце так и выбивалось из груди. – Тогда я влетела в её комнату и застала Джо плачущую. Сидела завернутая в одеяло, как в кокон, прижималась лбом к холодному стеклу и рыдала, как корова. Я и сказать ничего не успела, как отец прибежал и вытолкал меня из комнаты. Сказал мне оставить сестру в покое, ведь у неё сейчас «очень сложный период»…

– Подожди, что ты имеешь в виду, когда говоришь, будто её никто не любит. А как же ты, твои родители, Фред… – мне не понравилось, как Элла почти шепотом произнесла моё имя, будто моя любовь к Джо не имела значения или хуже того поддавалась её сомнениям.

– Моей сестре девятнадцать, а её из парней ещё никто даже в щеку не целовал. Она обделена мужским вниманием, а потому и беситься. Нужно было видеть её лицо, когда я рассказала о своей помолвке. Словно язык проглотила, – мне захотелось обернуть руками шею девушки, когда та засмеялась. – Надеюсь, она не убьет Джорджа во сне, когда тот приедет к нам на Рождество…

– Ты познакомишь нас с ним? – разговор в русло Джорджа повернул Сэм, а я никак не мог перестать думать о моей милой инфантильной Джо, которая нуждалась в моей любви, как никогда прежде.

Кровь в жилах стала мертвецки холодной. И я потух, как рождественский огонь в промерзлых окнах человеческих домов, которые отдавали последний холод восходящему всё выше солнцу. Моя Джо нуждалась в любви. Декабрьские морозы убили прекрасный цветок. Чистота безоблачного неба её васильковых глаз была запятнана солью, окаменевшей в бездонном океане её души.

Я посмотрел украдкой на Эллу, которая молчала, потеряв нить разговора. Она смотрела прямо на меня. Скрытый в тени, прижавшейся к приоткрытой двери половиной лица, я не мог попасть в поле её зрения, но моя сестра испепеляла меня взглядом, и мне без слов всё было понятно.

Вернулся поспешно в комнату. Открыл шторы. К чёрту! Пусть снег ослепляет меня своей холодной бездушностью, которой ещё вчера наградила меня молчаливая угрюмость моей лучшей подруги, к двери которой я спешил скорее, чем к вратам рая. Мой ангел отрекся от меня, посвятив свою жизнь земным страданиям, от которых я сам спасался в её небесного цвета глазах. Джо видела красоту в белесых однообразных узорах, снисходящих из томно нависших над землей облаков, а я, наблюдая за ними, видел её красоту в этой тальке любви ко всему холодному.

Алан прислал название песни. От Джо по-прежнему ни слова. Мне тоже не было, что ей написать.

И я мог исправить хоть что-то, побежав ей навстречу в ту же секунду. Мог убить все её нелепые мысли о том, будто она могла быть нелюбимой, ведь была единственным человеком, без которого я не представлял своей жизни. Одно короткое слово уничтожило бы эти чары, которыми девушка сама себя заколдовала, заключив в темнице грусти собственных холодных мыслей. Её рассудок замылен творчеством Джека Фроста, мысли, усыпаны снежной пудрой, душа, окружена серыми тучами. Моя глупая привередливая Джо. Почему ты ждешь от меня невозможного?

Мой язык присох к нёбу. Включил глупую песню, оставив её на повторе. Лег поперек кровати, голова свисала с края. Я мрачно наблюдал за непрекращающимся снегопадом, ощущая под кожей иголки собственного бессилия. Оно душит меня неуверенностью, вытряхивает остатки легкости, когда мысли о Джо становились тяжелее свинца.

Я томился в собственных мыслях не больше часа, прежде чем в комнату зашла Элла. Моя голова больше не свисала, взгляд привлек бесцветный потолок. Она беззвучно села на край кровати, не привлекая к себе внимания. Затем легла возле меня, с края свисали длинные неаккуратные пряди кудрей, которые были для Эллы едва не самым святым. Моя сестра ведь волосы свои любила сильнее, чем Сэма.

– Ты ведь всё слышал, да?

– Да.

Девушка повернула голову и с немым укором посмотрела на меня, когда я продолжал смотреть в потолок, игнорируя её знаки, которые проскользнули между слов произнесенного короткого предложения.