Текст книги "Лишение (СИ)"

Автор книги: Ores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Максим послушно взял трубку и даже поздоровался. Андрей Семенович долго ходил вокруг да около, подбирал выражения и искал обходные пути, но когда сказал, что собирался изначально, нервы у Макса подкосились, прямо как колени, и если бы он не сидел, то точно бы съехал, так же как и парень напротив. В конце тот еще добавил, что все будет хорошо, что обязательно будет… только вот в Максиме от его слов какая-то детская непосредственность и доверие сдохли.

Когда Максим возвращался домой, было уже под утро. Он долго просидел с Данилой, боясь от него отходить, парень не реагировал, на вопросы не отвечал, а только обреченно улыбался, совсем как обдолбаный, и иногда вытирал глаза. Человек, который всегда, даже в самое тяжелое время, был для всех сильным, который просто хронически не мог показывать свою слабость, сейчас сломался прямо на глазах того, кто просто не имел прав видеть его таким.

У Макса раскалывалась голова и все еще звенела в ушах фраза: «Может, ты заберешь его себе?..» Представляя, как будет забирать себе Мишку, случился приступ истерического хохота, а потом напала жуткая тошнота, и его едва не вывернуло прямо на собственную дверь.

«Ему так будет лучше», – вторым заходом. «Я не против», – как добивание, зная, что скорее убьет, чем отдаст свое.

Прижавшись пылающей щекой к прохладной двери, несколько раз глубоко вздохнул. Это всего лишь день, и он обязательно закончится.

В квартире царили тишина и мрак, создаваемый светом из рассеивающего тусклый свет бра, отчего казалось, что по выкрашенным холодным серым стенам ползут живые тени. Макс прошелся прямо в обуви, посмотрел на беспокойно спящего Мишку, горло тут же перехватило. Молча закрыл дверь и ушел к себе.

Он помнил свои слова, что сказал Даниле на прощание, помнил каждое из них, и от собственной жестокости становилось не по себе. Уснул как отрубился, проснулся так же резко, услышав шум на кухне.

Выйдя на звук, наткнулся на Мишку, тот переминался с ноги на ногу, пялился на телефон, и было видно – хотел позвонить, но не мог. Макс убрал гаджет на холодильник, подальше с глаз, и уселся за стол. Выбирая между сладкой ложью и горькой правдой, в большинстве своих жизненных случаев выбрал бы ложь, но с Мишкой однажды они договорились не врать друг другу, поэтому…

– Мих…

– Ты не знаешь, где кофе? – перебил его тот на полуслове, сбивая всю решимость.

– Закончился. Я хотел…

– Надо купить. И хлеб.

– Ты не ешь хлеб…

– Ты ешь. И в магазине давно не были.

– Мишка, послушай…

– Чай будешь? Черный, зеленый? – Он навис над чайником, глядя через плечо.

– Миш…

– Тогда пей один кипяток. – Собеседник продолжал перебивать, словно не желая слушать, в его действиях читалась нервозность, а дыхание наоборот замедлилось, предчувствуя…

– Есть вероятность… Заткнись, блядь! – не выдержав, рявкнул на Мишку. – Тот парень, с кем он спал, болен СПИДом и есть вероятность, что Даня заразился…

========== Часть 3 ==========

Мишка

– Что, прости? – Голос свой не слышу. Не вижу ничего. Мотаю головой, и только звон в ушах усиливается.

– Я сказал, что есть вероятность, что Даня заразился.

Слабость по плечам, через всю спину, опоясывая, и в ноги. Рукой хватаюсь за воздух, не могу поймать опору, почти падаю, пока не чувствую, как Макс садит меня на пол, сразу на пол, знает, он просто знает – так безопаснее.

– Это ошибка.

Звон в ушах сильнее, глушит даже мои собственные слова, но Макс как-то пробивается ко мне через него.

– Того, с кем он спал, зовут… Да неважно, как его зовут… – Мотаю головой, почему не возвращается зрение? – Он был на учете в диспансере, у него СПИД, Миш, и если они не предохранялись, а Даня говорит, что нет…

– Ты ему сказал?.. – Волна холодной дрожи бьет по позвоночнику и сворачивает пополам. Дышу, как выброшенная на берег рыба, глубоко втягивая ртом воздух, и не могу… его не хватает. От кислородного голода начинает тошнить, и хрип вместо слов.

– Мне пришлось сказать. Он имеет право знать, – Максим говорит спокойно, так спокойно, словно все нормально и будь что будет, а оно не нормально…

Сердце сдавило. Словно чья-то рука в шершавой рукавице пробралась в грудную клетку и на каждом ударе сжимает его, что есть мочи.

– Так не бывает… – По щекам горячее, то ли Максим льет воду, то ли я.

Сквозняк из форточки резко ударил в лицо… Или это была пощечина? Голова запрокинулась вверх, в шее хрустнуло.

– Миша, дыши, – просит твердо, расстегивая на груди рубашку и остужая кожу.

Сердце начинает колоть сотней иголок, каждая вонзается все глубже, и особенно сильно последняя ржавая кривая игла, пропитанная ядом – в душу, чтобы уже не вытащить…

«Открой», – пишу СМС, сидя под его дверью. Данила не отвечает на звонки, не выглядывает в окно, даже когда ору под ним, сменил замок. Пишет только Максиму, тот показывает сообщение мне, чтобы я удостоверился, что тот живой и ничего с собой не сделал, сообщение с просьбой меня убрать. Убрать не получается, как бы ни старался, угрожая и ментами, и психушкой, и даже перестать со мной общаться. Лестничный пролет напротив двери стал новым домом. На работу положил хуй. Просто потому, что расставил приоритеты.

«Я ее выломаю»,– признаюсь честно, теряя остатки здравого смысла. Зализываю казанки на правой кисти, уже и не вспомню, где поранился.

Тишина-а-а…

«Я не оставлю тебя с этим дерьмом одного», – пишу снова, в надежде, что где-то когда-то сделал хоть что-то хорошее и мне это зачлось, чтобы сейчас хоть немного сжалилось небо и пришла удача.

«Почему?» От пришедшего сообщения вздрагиваю, долго смотрю на экран, пока он не гаснет, и только потом снимаю блок и перечитываю несколько раз, как полный идиот радуясь хоть такому, но контакту.

«Потому что мне не все равно. Открой дверь и мы поговорим».

Опять тишина, и эта тишина порядком достала. Мир снова выкрашен в черно-белый. Ухожу домой, чтобы переодеться и принять душ. Макс меня игнорирует и прячет взгляд, словно виноват в чем-то…

– Ты сказал ему что-то, да? – Вытирая влажные волосы, стою над ним, читающим бегло отчет на ноутбуке в своей комнате. – Макс, скажи мне. Пожалуйста. Что ты ему сказал?

Даня сам не стал бы так отстраняться, он попытался бы поговорить и хотя бы выяснить мою реакцию, извиниться, в конце концов. Он сам сказал, что не собирается меня отпускать, так что, мать вашу, могло произойти?!

Сжимаю плечо друга, привлекая внимание, он нехотя откладывает бук подальше, запрокидывает голову, поймав мой взгляд.

– Я сказал ему, чтобы он не смел к тебе приближаться, пока не докажет, что чистый, а если доказать не получится, то пусть катится ко всем чертям, потому что убить тебя еще и физически я не позволю.

– Ты ахуел? – Убираю руку, смаргиваю злость, чувствую, как кровь бросилась к лицу.

– Я сказал то, что посчитал нужным. Как с этой информацией поступит он – решать не мне. Я тоже имею право голоса, и если уж быть откровенным и как бы я хорошо к нему не относился, тебя я люблю и не хочу, чтобы ты из-за своих чувств гробил здоровье. А ты будешь! Потому что долбоеб. И из поддержки или заразиться вместе захочешь, чтобы ему проще было, или вместе в окно.

Он проговорил все это мне в лицо на одном дыхании, сказал спокойно и уверенно, и я даже понимал, что он имеет на это право и в чем-то рассуждает верно, но… я никогда еще так не хотел сделать ему больно, как сейчас.

– Он один остался, – со второй попытки выговариваю, беря себя в руки.

– Он сам это допустил.

– Скажи ему, чтобы открыл дверь, – не требую, прошу, буквально упрашиваю, но вижу его решимость и негативный настрой. – Максим, пожалуйста. Я только поговорю с ним.

– Зачем? Ты же его бросил. Ты же сам сказал, что видеть его не хочешь. Так что теперь произошло, раз готов забыть все обиды и к нему бежать?!

– Он мой друг. – В который за день раз чувствую дикую слабость и тремор во всех мышцах, по ходу, заболеваю. – Не только любовник. Друг. Я не отказываюсь от него. Просто не хочу быть с ним в… близости. Не могу к себе подпустить, понимаешь? Я хочу помочь.

– Чем? Свозить его к врачу сдать анализы, потому что сам он ехать отказывается? Или кормить его с ложки, потому что жрать не хочет?!

– Если придется.

– Это делает не друг, а…

– Ты так всегда поступал. Со мной. Ты должен понять.

– Я тебе своей участи не желаю. И, наверное, стоило оставлять тебя одного почаще, ты бы справился, а так раскис окончательно и из него хочешь тоже сделать тряпку.

– Пожалуйста… позвони ему.

Он не разговаривает со мной весь вечер, уходит, когда прихожу, и закрывается на кухне. Я вижу, как он ломается, там, где еще было что-то целостное, например, гордость и жизненные принципы, но Дане звонит. Они долго разговаривают по телефону, почти не слышу, о чем, сидя за дверью его спальни; негромко спорят, Макс без конца матерится и в конце говорит, что Даня всю ответственность берет на себя. После этих слов он вряд ли меня впустит, но Макс хотя бы сделал, как я просил.

Чуда не происходит. Пацан закрывается наглухо, и я уже даже не берусь судить, правильно он поступает или нет, но переживает все в одиночку. Опять. Все сам.

«Я устал», – пишу и, не дожидаясь ответа, набираю новое:

«Устал быть в неизвестности. Устал бояться. Устал не понимать что с тобой происходит и как с этим жить. Жить нам обоим».

«Если ты с этим справишься, то я не смогу один».

Шарканье за дверью, промедление, словно раздумывает, а стоит ли, но все же решается. Сначала слышу щелчок и поднимаю на звук голову, в проеме двери размытый, но знакомый силуэт. Тут бы обрадоваться, а у меня замерло все. А что, если вижу его последний раз?..

– Не трогай меня, – говорит знакомо холодно, как если бы буркнул соседке приветствие на ее доставшее «Здравствуй, Даничка».

Не трогать… А как, если руки сами тянутся? И я уже после это понимаю, когда, собрав себя с пола, сгребаю его в охапку и прижимаю к себе; уткнувшись носом в его плечо, сам за него держусь, продолжая сдавливать руками.

– Это ты сделал меня таким, – звучит как упрек, хотя это он и есть. – Сделал слабым, – еще жестче, на что он хочет отстраниться, рук так и не поднимает, стоит, как не родной, и не дышит совсем. – И как мне такому начать жизнь заново, а? Если я без тебя даже пожрать не могу.

– Все наладится, – опускает руки мне на пояс, тихо поглаживая, и с нажимом отодвигает, вот теперь делая вдох. Бледный, уставший, испуганный. Нет ничего хуже, чем бояться себя самого. Бояться сделать плохо другим, тем, кому не желаешь вреда, и ничего с этим поделать не можешь, делаешь.

– Когда? – Убрав руки в карманы, присаживаюсь на тумбочку в коридоре, закрывая то ли ему выход, то ли себе запрещая входить дальше. – Когда тебя по больницам таскать будут, а я ничего не смогу сделать? Или когда нервы сдадут окончательно и сам тебя придушу, потому что, сука, выбесил!!! Когда у нас все наладится, а?! Я заебался ждать!

– Ты не в себе, тебе лучше уйти.

– Хуй! – рявкаю на всю лестничную клетку и захлопываю дверь с диким хлопком. – Домой папка пришел!

Я на него посмотрел так, как не должен был и не имел права. Посмотрел со знакомым голодом и вечной жаждой, которую не мог утолить, даже когда были вместе. А еще злость.

– Только попробуй… – Хрип вместо внятной речи и моя ядовитая усмешка ему ответом. – Миша, не вздумай! – А вот это уже крик.

Поймал его в спальне, роняя на кровать и сдирая шмотки. Мы оба были в равной силовой категории, но сейчас во мне было больше злости, а еще отчаяния, Даню же стопорила боязнь сделать мне больно или поранить, поэтому… поэтому шмотки летели на пол, я зажал его в углу, уткнув носом в подушку, а сам пристроился сзади. Щека горела от пощечины, но куда сильнее была боль, которую не удавалось даже охарактеризовать. Пусть лучше ненавидит, пусть так, чем дать ему понять, что он один со всем этим. Я согласен был разделить его боль. Удар под дых только не ожидал и даже не слышал, что кто-то вошел. Потом еще парочка по лицу и ребрам – не сопротивлялся, валялся на полу, глотая рвано воздух, и ни о чем не думал. Совсем. Стало так спокойно.

Макс укутал Данилу, я слышал, как тот плачет, почти неслышно, почти… Меня выволок в кухню и вылил на голову холодную воду из чайника, впрочем он не проверял, холодная она или нет, была бы кислота – вылил бы и ее. Смотрел на меня молча. Глаза красные, злые, отчаянные, наверное, как и у меня недавно. Смотреть в зеркало оказалось страшно, и я закрыл их. Видя, что отхожу, он ушел, под звук тишины не наградив нотациями и не попытавшись выгнать, потому что понял – все бесполезно. А все и было бесполезно, вся эта чертова жизнь, полная несправедливости, теперь окончательно открылась во всей красе. Ты никто. Ты – жертва обстоятельств, большая часть из которых от тебя не зависит.

Встал со второй попытки, опять прихватило сердце. Выпил корвалола прямо из бутылька, вытер лицо, стирая кровь с разбитой губы, выбросил в окно полотенце, подальше с глаз. Свитер скинул в коридоре, футболку там же. Зашел в спальню без стука, присел на край кровати, положив парню, свернувшемуся клубком, руку на бедро.

– Как я должен буду жить с этим? – спрашивает про мой поступок, я просто пожимаю плечами.

– Никак. Ты умрешь. Такое не лечится. Иди, я тебя обниму. – Сам приподнимаю его за плечи, прижимая к себе, и укладываю рядом, крепко обняв.

– Я не хочу, чтобы ты в это лез. Хоть раз можешь меня послушать? – не требует, просит, устало прикрыв глаза.

– Прости…

Я перебираюсь обратно, наплевав на подъебки Макса и его предостережения. Сплю на диване, только иногда, когда от кошмаров подкидывает, ухожу к Дане, обнимая поверх одеяла, и больше не смыкаю глаз до утра. Мы оба чувствуем, что делаю это не так, как нам обоим бы хотелось, но переступить через себя не могу, словно мне сломали руки, и если и прощу его когда-нибудь, то обнять так же уже не смогу.

Даня наотрез отказывается ехать сдавать анализы, аргументируя это тем, что ничего не изменится, даже если диагноз подтвердится. Макс продолжает поиски того парня. Так же как и Данила, бродит по городу, обзванивает знакомых, но тот как сквозь землю провалился. Не видя результата, долго отходит. Листает в сети сотни ссылок, изучает вопрос, присматривает клиники, но по-прежнему отказывается ехать, пока одним ранним утром не будит меня, резко растолкав, с глазами полными слез и воспаленными от бессонной ночи.

– Я мог тебя заразить, – садится у меня в ногах, тянется обнять и сам же отдергивает руки, прижав их к груди, словно может испачкать.

Молча сажусь, растираю лицо, пью воду из стакана, бужу мысли.

– В смысле?..

– Мы спали с тобой после… того. Мих, мы не предохранялись.

– И?

– Ты тупой, что ли?!

– Ты мне это сейчас зачем говоришь? Сам же сказал, будь что будет.

– Я говорил о себе, – протянув руку, убирает у меня со лба пряди челки, как бы невзначай гладит по лбу пальцами, опускает взгляд. Тяну его к себе, обняв за плечи и уложив рядом, накрываю обоих с головой. Просто лежать – не получается, руки спускаются на поясницу, и я, едва не застонав, прикусываю губу, чтобы не взвыть, обнимаю поверх одеяла.

– Я хочу во всем разобраться, – говорю не столько ему, сколько себе, решая, что жить так, в неизвестности, для меня хуже, чем знать правду. – Для меня это важно. – Он ворочается и поднимает на меня глаза, смотрит в упор, не зло, а отчаянно, я вижу все сразу: и боль, и слабость, и как он скучал тоже вижу. Поэтому сводит низ живота и кровь приливает к паху. Мы слишком близко друг к другу.

Укладываю его на подушку, сам встаю. Даня видит мою эрекцию и, проскулив что-то невнятно, утыкается лицом в подушку. Ему и раньше тяжело было, когда нет тактильного контакта, а сейчас совсем невмоготу, но я не могу дать ему больше, чем свое присутствие в его жизни.

При нем набираю номер, знаю, Макс встает рано.

– Мы хотим оба сдать анализы… нет, мы не спали… Макс, я не вру. Раньше – да. – Друг на том конце провода собирает мысли в кучу и молчит слишком долго. Не тороплю его, даю все осмыслить и понимаю, что когда до него дойдет – он взорвется. – Тебе тоже стоит провериться. Срок маленький, но мало ли. – Даня резко подрывается, и если бы не чувствовал за собой вины, то сразу бы вмазал, даже за то, что мог сам подумать об измене. Это я ушел молча, у него так бы не получилось.

– Ты спал с ним? – перебивает разговор, пнув меня по лодыжке, я отворачиваюсь к окну, убирая трубку чуть дальше.

– Это уже не твое дело, с кем я сплю. – Ответа не последовало, но я такой злостью умылся, что колени подкосились и пришлось присесть на подоконник.

Максим договаривается о приеме быстро, и уже через час мы все вместе едем в клинику. Меня капитально трясет, Макс сверлит взглядом Данилу, тот в ответ разглядывает меня. Хочет спросить и знать тоже хочет, но, как я и сказал, не имеет на это права, поэтому сдерживает поток вопросов и упреков. Атмосфера между нами искрит. Готов признать, что мы устали друг от друга, все трое, особенно Максим, не имея к нашей личной жизни никакого отношения, но все шишки сыпятся именно на него.

На запотевшем стекле рисую солнышко. И плюсик, обозванный Максом крестом, стертый его рукой, которая и меня из салона вытаскивает.

Даня идет сам, открывает дверь, пропускает нас внутрь, меня же Макс тащит, взяв под руку, а в конце и вовсе рывком загоняет в кабинет первым и захлопывает дверь.

Процедура взятия крови кажется вечностью, я убираю руку, не даю перетянуть жгутом, отказываюсь «работать кулачком» и вообще ерзаю на месте. Иголка с горем пополам протыкает плоть, темная жидкость чуть не фонтаном льется в пробирку, ее так много, что начинает кружиться голова и темнеет в глазах. На пробирке пишут специальный номер, а на самом деле – приговор.

Следом идет Данила, выходит слишком быстро, нежели я или Макс, но шефу хоть объясняют, как делается анализ, через сколько готов, какова вероятность и еще много чего, слышу все это из-за неплотно закрытой двери, сидя с Данилой в одинаковых позах напротив и не разрывая зрительного контакта, пока между нами не встает Макс.

Меня поднимает сам, я Дане протягиваю руку, он принимает с неохотой, а потом и вовсе обнимает, просто без подтекста, обнимает, как родного, гладит по голове и успокаивает, а я сам не замечаю, как по роже текут слезы. Теперь… ждать…

========== Часть 4 ==========

Автор

Мишка сидел на кровати, пролистывая записи в телефоне, прогоняя фотографии чаще документов, которые он всегда держал под рукой, или контакты тех, с кем надо было связаться. На глаза попалось фото, сделанное совсем недавно: он там сидел на диване так же, как сейчас, Данила раньше вернулся с работы, с ходу, прямо в одежде плюхнулся на него и, прижавшись к губам и прикрывшись шапкой, щелкнул их. Было плохо видно, кто где, только поцелуй и часть лица… У Мишки сдавило грудь, как если бы ее перетянули тугими бинтами, участилось сердцебиение, и не помогали ни вдохи-выдохи, ни самообман, что все будет хорошо.

Даня подошел сам, чувствуя, что-то идет не так. Он всегда чувствовал и перемену настроения, и резкий всплеск эмоций, и работал как заземление, перетягивая все на себя, так и сейчас, просто сел рядом, приобняв за плечи.

– Я не хотел, чтобы так получилось. – Этот разговор все равно когда-нибудь бы состоялся, так почему бы не сейчас?

– Почему у меня не получается это представить? – Мишка тряхнул плечом, выбираясь из-под колючего пледа и отходя на безопасное расстояние. Посмотрел на сигареты и, ощутив на губах горечь, отвернулся – выкурил за последнее время их столько, что смотреть на них не мог. – Как бы ни старался, не могу представить, как ты с кем-то трахаешься. – Он растрепал волосы, Даня ухмыльнулся в ответ, повторив за Мишкой.

– Я тебе тоже не девственником достался.

– Знаю. И все равно… мне казалось, я пометил тебя всего, что все это, – он махнул на парня, – моё, и никто не имеет прав трогать. Я настолько сильно в это поверил, что стал слепым. Забил на то, что тебе чего-то может не хватать.

– Почему это понимается только тогда, когда ничего нельзя изменить? Неужели у нас совсем нет времени на ошибки? Ты же не сможешь простить, я знаю. А я не смогу сблизиться с тобой после того, что было и что есть сейчас.

– Диагноз еще не подтвердился.

– Да это и неважно! Какая разница, есть он или нет, если ничего нельзя изменить?

– Хочешь, чтобы я врал тебе, что все хорошо, оставаясь рядом? Я буду. И врать, и в койку лягу, если потребуется, я просто не умею по-другому выражать свои чувства, не делая жертвой других, а только себя.

– Так, может, хватит уже?

Разговор не клеился, он тянулся, как нагретая жевательная резинка, был липким и неприятным, но ни один не мог прервать его первым. Они перешли на нейтральные темы, говоря о фильмах, которые успел посмотреть Данила, а Мишка даже не знал, что такие есть, о новой программе, реально клевой, которая так же была Мишке незнакома. Сейчас они видели, насколько они разные, насколько несовместимые, оба с тяжелыми характерами и судьбами, и тем горше было осознавать, что, наплевав на все, какое-то время были счастливы – не ради кого-то, а ради себя самих.

– Позвони, – Мишка ходил за Максимом хмурой тенью, доставая его уже второй день. – Тебе сложно, что ли?

– Мишань, иди отсюда. – Терпение было на пределе у всех, а у Максима особенно, переживавшего не только за друзей, но и за себя, хотя о себе он думал в последнюю очередь. – Сказали же – десять дней.

– А вдруг раньше?

– И что ты с этим «раньше» будешь делать?

– Я же туда сам поеду, – уже не просьба, а прямая угроза.

– Давай, – отмахнулся Максим, плюнув на дела, переложил всю работу на своего нового зама по документальной части. – Заодно этого прихвати, – кивок на задремавшего на диванчике Даню, – а то смотреть тошно, скелет ходячий. Ты, вообще, в курсе, что он подумывает к родителям обратно уехать?

– Передумает.

– Вот это и обсудите… – Макс отвлекся на пискнувший телефон, открыл сообщение и быстро прочел, а после еще несколько раз. – Я чистый, – произнес не без напряга, Мишка в ответ улыбнулся, впервые за долгое время. – Но советуют пересдать через полгода. Ты же знаешь, что так быстро не проявится…

– Ой, да заткнись ты, – отмахнулся блондин, – все будет нормально. У тебя.

– А у тебя?

– А у меня на роду написано, что ненормально будет. Поехали в клинику, не хочу больше ждать.

– А Даня?

– Пускай поспит, позже за ним приедем, скажи своим, чтобы не беспокоили.

Они ушли почти беззвучно, не заметили только в суете, как парень открыл глаза и через влажную пелену решимости посмотрел им вслед.

Данила

До сих пор помню то чувство, когда, проснувшись еще в полупьяном бреду, вдруг осознал, что жизнь кончилась. Такое легкое признание самому себе, и после него уже не надо строить планы на будущее, к чему-то стремиться, о чем-то мечтать… и любить тоже не надо, только вот с последним, как всегда, неувязки вышли. Я не смог его отпустить. Не хотел. Даже чувствуя за собой вину.

Мишка впервые за все время, сколько его знаю, по-настоящему от меня отрекся. Не в пылу ссоры, когда раз сто посылал к черту, а потом сам же шел догонять, аргументируя это тем, что он еще не все сказал, продолжал орать, но до сих пор чувствую тяжесть его ладони, сдавившей мои пальцы, и то, какая она была мокрая от волнения.

Перекинув лямку рюкзака на второе плечо сверился с часами, уже около восьми, думаю, Мишка уже понял, что к чему, и, скорее всего, дико зол, но больше оставаться рядом и не иметь возможности к нему прикоснуться, даже боясь взять его за руку – я не могу.

«ТОЛЬКО ПОПРОБУЙ С СОБОЙ ЧТО-НИБУДЬ СДЕЛАТЬ! Я ТЕБЯ, СУКА, ВСЕ РАВНО НАЙДУ!» – считываю сообщение на ходу, ожидаемая реакция.

В съемной квартире холодно и пусто. Уехать из этого города пока нет ни возможности, ни сил. Реальностью размазывает, как мошку по лобовому стеклу на скорости сто шестьдесят, и ничего не получается сделать, ни уйти в сторону, ни зажмуриться, я вижу происходящее так четко, что хочу ослепнуть. Безысходность хуже всего, с ней не вступишь в бой, она заранее победила. Наверно, я все это заслужил.

Пропускаю тринадцать звонков от Макса и один от Мишки, тот боится названивать чаще – могу выключить телефон. Я бы рад, но это будет уже чересчур. Он не виноват, что я его в это втравил.

Тоска постепенно разгрызает грудь, одиночество порождает страх, а страх – панику. Кажется, закрой глаза, и ты больше не проснешься. Подверженный мнительности организм уже сейчас знает, что умирает, и постепенно начинает болеть все внутри, особенно сердце, оно сбоит и частит, кажется, увеличиваясь в размерах, словно что-то инородное рвется наружу. Возможно, это вина.

Скрючившись на покрывале, снова пытаюсь вспомнить тот день, воспоминания обрываются на одном и том же месте: пили в гараже – а дальше беспамятство. Вырубило наглухо, проснулся голый, все тело ломит, на животе… впрочем неважно. Теперь это уже все неважно. И что слезы по щекам, что дождь за окном стеной, что чертово счастье не может быть вечным, главное – дышать. Вдох-выдох, вдох…

Автор

В момент, когда стоило бы опустить руки, плюнуть на все и просто жить, у Мишки все перевернулось с ног на голову. И жить расхотелось, и верить во что-то, да и вообще чувствовать себя. Хотелось только вернуть взбесившегося пацана обратно, чтобы под присмотром, чтобы просто был, потому что иначе какой в этом существовании вообще смысл?! Мишка пытался представить, что все у них наладилось, что снова вместе, и каждый раз срабатывал жесткий блок и резкое отторжение. Не так. Не вместе. Но просто быть.

Мишка

Нервный тик уже кажется чем-то забавным. Особенно сейчас. Хоть что-то новое случилось, пускай это и психическое раздражение.

Макс отзвонился – у него глухо. По знакомым проехался, всех обзвонил и устал оправдываться, что Данила не его родственник, так же как и придумывать отговорки, почему ищет его.

Самостоятельно прочесываю районы, вылавливаю по одному всех тех, кто был тем вечером на сборище, добывая информацию когда убеждением, когда силой. С кем связался Даня и на кой-черт выбрал именно этот сброд, что хотел доказать и, главное, кому – оставляю на потом. Взыграло одиночество? Меня вечно нет рядом, я где угодно, только не с ним. Не со зла, честно, так получается.

Я помню тот вечер, мы хорошо поцапались, потому что вместо домашних посиделок уехал с пацанами в бильярд. Давно не виделись, планировали долго, и слышать упреки и наезды так не хотелось, вот и переклинило. Сцепились, как обычно. Только вот продолжать скандал он не стал, молча собрался и ушел. Мне не звонил. Весь вечер. Ни одной проклятой СМС-ки, знает ведь, как меня вернуть, как спровоцировать, что все брошу и приеду, и не считаю это слабостью, наоборот, ценю, потому что люблю его до усрачки, как в долбаных романах, которыми зачитывается молодежь, чтоб ни жрать, ни спать, и все остальные люди – сплошное серое месиво из тел, никаких личностей. Я не придал этому значения, а он не стал акцентировать внимание. Сам пришел уже днем, после гульбища поехал прямо в офис. Блядь, я даже не знал, что он не ночевал дома, а после слишком хотел загладить конфликт, пропустил все. Всё сквозь пальцы.

Сворачивая в арку между домами и прикуривая на ходу, сталкиваюсь плечами с парнем, прячущим лицо под капюшоном. Если бы я не выронил последнюю сигарету, то спокойно прошел бы мимо, если бы не был так зол и вздрючен – простил бы хамство, а так… Хватаю за рукав и дергаю обратно. От рывка с него слетает капюшон, я отстраняюсь немного, видя, как припухшее от побоев лицо приблизилось к моему.

– А извините? – не без наезда, сам понимаю, что не надо, но так давно руки чешутся, а этот, по виду, сам напрашивается.

– Извиняю. Вали, куда шел, – рычит натурально, но с выбитым зубом не так угрожающе.

– Добавить?

– Да пошел ты!

О, не один я с нервами. Толкаю к стене и замахиваюсь. Свет от фонаря освещает его лицо отчетливее, и замах так и остается незавершенным.

Хватаю его за горло, тот без сил и едва стоит на ногах – то ли с бодуна, то ли обдолбался. Выуживаю телефон, набираю Макса. Самого колотит.

– Я его нашел. Если ты сейчас не приедешь – я его убью! – последнее уже орал то ли в трубку, то ли парню в лицо. Разбить его захотелось еще сильнее. Просто жизненная необходимость пустить кровь, аж до трясучки, до скрежета зубами! Но опасно.

Максим ехал слишком долго, дольше, чем менты, которые нас повязали, дерущихся. Так удачно шел патруль ППС, так вовремя бабка вышла на балкон и заорала им. Все вообще так удачно складывается, что я просто перестал удивляться. Телефон отобрали. Не разрешили позвонить. И ехал Максим поэтому не десять минут, как обещал, а час.

Сижу на шконке, пацан – напротив, и смотрит на меня так, как если бы я был последним человеком на земле.

– Мне нельзя в тюрьму, – хрипит не совсем разборчиво, придушенный мною.

– А в морг можно? Ты же спидозный, все равно сдохнешь.

У собеседника краснеет лицо и сжимаются кулаки.

– Мне домой надо, у меня семья.

– У всех семья, – пожимаю плечами, слышу знакомый стук шагов. Макс в бешенстве, опять лупить будет, у меня уже звезда на жопе от его офицерского ремня.

– Ты не понял. Моим деньги передать надо. Я в долгах. Если засяду, у них все отберут.

За дверью возня и перешептывания, сейчас бабки совать будет.

– А давай так, – игривое настроение приятно щекочет отбитые ребра, ага, в машине нам еще добавили, обоим, – я решаю все твои финансовые проблемы, а ты сдохнешь. Ну не хочу я, чтобы ты жил.

– Ты больной, что ли?

– Не проверялся. Но скорее всего. Ну так что? Ты же за семью переживаешь. Давай. Я слово сдержу.

– Заткнись, сука, пока я сам тебя не прикончил! – хриплым матом просит Максим, и не орет, а волосы на теле все равно дыбом. – Сейчас оба рассказываете мне, что случилось, и валите на все четыре стороны. Ты, Михаил, тоже идешь на хуй, потому что я устал от тебя!

– Что рассказывать?! – парень почувствовал перспективу освобождения. – Этот псих на меня набросился.

– Этот может, – соглашается Макс, я только фыркаю. Он видит, как я, вцепившись в то, на чем сижу, держусь так, словно от этого зависит моя жизнь. Если отпущу – не сдержусь. Мне уже сейчас плохо, плохо потому, что хорошо от осознания, ведь могу этого человека убить. Максим встает передо мной, закрывая обзор.

– Данилу помнишь? – спрашивает в лоб.

– Какого?

Натянутая до предела пружина взрывается, и меня подкидывает с места, Макс отпихивает назад и швыряет на койку, припечатав взглядом.

– С которым ты спал.

– Вы чокнулись, что ли? Педики гребаные. Ни с кем я не спал.

– Максимка, отойди, – пинаю друга по фирменным брюкам, сам сев поудобнее. – Я тебя предупреждаю, за ложные обвинения наказания не будет, я тебя сразу убью, и ехать никуда не надо – тут все оформят!