Текст книги "Кешмарики от Иннокентия"

Автор книги: О'Готко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Был вечер выходного дня. Седой, слепой и бродячий менестрель настраивал бандуру, сидя прямо на мостовой. Из одноименного кабака вышли три богатыря. Им хотелось простых народных песен. – Ты глянь, – толкнул Алеха, сын попа из заштатной деревеньки, Илью родом из Мурома, – калика, а туда же, в певцы! – Так куда же им еще? К станкам, что ли? – резонно заметил Никитич, по натуре страшный добряк, пока Илья раздумывал над замечанием приятеля, которое находилось вне его компетенции, нависнув над перехожим сторожевой башней. – Али депутатом в Народное Вече? – Там тоже инвалидов хватает, – Попович разбирался в жизни не хуже, чем в музыке. – Как скажешь, Илья? – А может ему, это, в ухо, а? – разродился извечным вопросом Муромец. – Да что ты, как мальчик-даун, все в ухо да в ухо! – в медицине Алеха понимал слабее. – Так какого татарина мы здесь тогда стоим? – не желал давать слабину проходимцу Илья. Когда-то такие же, как этот, поставили его на ноги и с тех пор, благодаря своей голове, он не знал покоя. – Слышь, братан, давай определись. Или в ухо, или послушаем песню. Добрыня был верен себе и, как всегда, последователен. – А какая разница? – муромские брови поползли вверх, приподнимая шлем. – Нужно делать так, чтобы одно другому не мешало, – пояснил мысль партнер. – Дадим в ухо – не услышим песни. Так уже было с Соловьем-разбойником, помнишь? А если сначала послушаем песню, а потом дадим в ухо, то это уже будет им заслужено. Понял разницу? Он уже будет не просто акын, а заслуженный артист! Открывшаяся перед ним перспектива явно потрясла менестреля и он затянул дурным голосом: – Богатыри – не вы... – Эй, старче, ты чего это поешь? – Я же говорил – в ухо! – Илья начал закатывать чешуйчатые рукава кольчуги. – Погоди, братан. Он же все-таки слепой. – Добрыня был настроен на творческий вечер. Ему отнюдь не хотелось быть свидетелем и снова давать показания татаро-монгольской полиции, которая всегда в таких случаях появлялась незваной, как верно подметил народ. – Сейчас дам в ухо, у него живо глаза на происходящее откроются. – Муромец принялся за следующий рукав, лязгая чешуей и зубами, которые болтались у него в виде браслета как воспоминание о последней стычке на бусурманской таможне. – Старче! Или меняй репертуар, или не забудь подставить второе ухо, быстро вставил Алеха, наклонясь к пока еще здоровым органам слуха калики. – Давай что-нибудь эпическое, но только не про Тарзана. Муромец, понимаешь, он бродячих животных не сильно любит... Да и остальных тоже, кстати. Бандурист усердно кивнул и в воздухе поплыл деревянный звук, когда лоб соприкоснулся с инструментом. – Что это было? – начал оглядываться по сторонам Илья. – Никак снова набат? – Да нет, – успокаивающе похлопал его по плечу Никитич и кивнул на старца.. – Это самообслуживание. – А-а, это хорошо. Ну, бродяга, давай. – Ой, вы геи еси, добры молодцы... – Кто-кто мы еси?! – опешил Илья и повернулся к Добрыне. Тот пожал плечами. – Былина о сексуальных меньшинствах. Надо понимать, исполняется впервые. Муромец повернулся к Поповичу: – Никак слухом земля полнится. А ты говорил... – А что я? Что я? – как всегда пассивно попятился от напарника Алеха. Такого шила, как у тебя, в кольчуге не утаишь. – Это тебе не кот в мешке. – поддакнул Добрыня. – Не мешайте наслаждаться искусством. – ...И за борт её бросает в набежавшую волну. Евнух в ужасе таращит глазки. Понял, чертов супостат, что реальность далека от сказки. А Илья берет его в объятья, рвет портки, крича победно:" Повеселимся ужо, братья!" – Не было такого, – неуверенно пробасил Муромец, краснея в неверном свете восходящей луны. – Из былины слова не выкинешь, – ревниво пискнул Алеха и спрятался за широкой спиной Добрыни. Никитич злобно толкнул его локтем, давая понять, что выбранная позиция не совсем удачна, а скорее, даже наоборот. – Вечно ты все путаешь! Неужто "Кама сутры" начитался? – За кого ты меня принимаешь? – А за кого мне тебя принимать, если из нас троих только у тебя кобыла? И, вообще, я же говорил, не мешай наслаждаться. – Тебе бы все наслаждаться! – вздохнул Попович, потирая больное место. – А что прикажешь делать в свободное от тебя время? – буркнул Никитич и оценивающе посмотрел на менестреля. – ...И я там был. Мед-пиво пил и по уху получил! – распинался тот на бандуре. – Да ты на что намекаешь? – не мог успокоиться Алеха. Невыносимый зуд призвания не давал ему найти места. – Намекаю, когда вынимаю... Илья исподтишка кинул взгляд на милых, которые тешились, и отвел душу, врезав певцу по уху. – Ну, Илюха! – укоризненно покачал головой над умолкшим телом Добрыня. Наш пострел и тут поспел. – Такая душевная была песня, а ты из него душу вытряс, – лицемерно опечалился Алеха, о призвании которого еще не скоро начнут слагать былины. – А чего он будущее предсказывает? Талант, понимаешь. Тьфу! – Видимость одна, – согласился ценитель искусства. Какое-то время они молча стояли и лунный свет блестел на верхушках шлемов, а скупые огоньки сигарет выхватывали из темноты суровые неунывающие лица. Потом они бросили курить и снова зашли в кабак с одноименным названием. Вылазку надо было обмыть. Был вечер выходного дня.

Г И Д

Я сидел на скамейке в сквере около сверхофициального здания, а вокруг падали звезды. Красота, но мое состояние не соответствовало этому факту. Скажу больше, жестокое похмелье по сравнению с ним показалось бы нирваной. Я сегодня в пух и прах рассорился со своей девчонкой, а выпитое только усугубило бездонную трещину между мной и всем остальным миром. Мрачно уставясь в вечернее небо, я злорадно размышлял об обретенной свободе. Однако, сколько о ней не думал, она меня не прельщала в угоду неведомым врагам. Ого, куда меня уже занесло. Никогда не думал, что параноики близки мне по духу! Итак, поймав себя на этом, я постарался сменить тему для размышлений и постепенно мысли плавно перешли на рельсы раздумий о смысле жизни. От личных невеселых дел они съехали на проблемы общепланетные, а затем и метагалактические. В воображении засверкали кружащиеся спирали галактик. Впрочем, очень похожие на стальные штопоры из тех, которыми неумелые официанты открывают вина, чтобы облить тебя. Черт, мне всегда попадались официанты, у которых руки растут оттуда, где у бобра хвост, и это никогда меня не настораживало!.. Короче, я смотрел на яркие звезды до тех пор, пока не начало казаться, что медленно падаю в Созвездие Помойной Ямы. Оно манило и притягивало к себе, как желание жить со своей девчонкой... – Извините, не мог бы я вас побеспокоить? – ворвался в грезы бесстрастный голос почти без акцента. – Нет, – отвечал я, потому как "могли бы побеспокоить" и кого-нибудь другого. – Но, ну... но, ну... но, ну... – обладатель голоса зациклился на противоречии между желаемым и видимым. Значит, мысли читать не умеет. – Я не пуп Земли, – подкинул я ему задачку посложнее, по-прежнему не сводя взгляда со звезд, так сказать, не снисходя до уровня. Это были её любимые упреки: "Ты считаешь себя пупом Земли и никогда не опускаешься до уровня собеседника!" А что делать? Общаясь с черепахой, становиться раком? Одним словом, во мне буянило раскаяние, но сдаваться первому-встречному я был не намерен. – Но, ну... но, ну... но, ну... – сменил тональность заблудший идиот. – Баранки гну, – раззадорил я его. – Но ведь здесь больше никого нет. – Я в этом не виноват, – кто скажет, что это нелогично, пусть плюнет мне в глаз. – Но вы могли бы позвать кого-нибудь. – Сегодня я – выходной филантроп. – Но мне нужен ксенофил2. Не могли бы вы потревожиться об этом? Это уже было слишком. Я оторвался от неба и посмотрел на нахала. Он стоял в двух шагах слева от меня, одетый не то в простыню, не то в тогу и был прав. С одной поправкой. Ему нужен был помешанный ксеноман, то бишь, просто какой-то фанатик неземных форм жизни. На голове у него красовалась почти ярко-зеленая панама, притом в большие желтые горошины, а из-под нее выпирало лицо. И какое! Слово "морда" дало бы лишь бледное представление об этой образине. А я, как уже было сказано неоднократно, любил женщину, земную до такой степени, что у неё для меня даже имелась теща. – А ты, случаем, не желаешь, чтобы я разделся? – Зачем? – перехватил он инициативу задавать глупые вопросы, если, конечно, не хотел поменяться со мной одеждой. – Не знаю, – я тоже понятия не имел, на кой черт мне голышом сидеть на скамейке. Разговор, естественно, зашел в тупик. От неожиданности я закурил. Галактики были беспардонно абортированы в сумерки подсознания. – А может вы не будете раздеваться? " Ишь, ты! Находчивый какой! – скептически подумал я. – На кой черт мне твое пончо и бескозырка в придачу!" А вслух лишь согласился: – Конечно, не буду. – Тогда я побеспокою вас?.. – Уже. – Что, извините? – Побеспокоил. – О, простите, – чучело помолчало и снова заныло. – Ну, но... но, ну вот вы не соизволили бы подсказать, где собираются участники Конференции? Словарный запас его был небогат, но – мать моя земная женщина! – давал сто очков вперед моей скудной фантазии. Надо же было избрать местом умственных страданий сквер около Галактического Центра! Да, работа дает себя знать уже из подсознания, а всем известно, что штука это темная и с ней надо быть поосторожнее. Вздохнув, я с усталостью в голосе ткнул пальцем в здание напротив. Заблудший идиот велеречиво поблагодарил и растаял в темноте. Телекинетик хренов. Надо же было устроить Конференцию именно на Земле! За это проголосовало большинство окольцованных рас. Экзотики им, ублюдкам. захотелось! На двуногую, блин, форму разумной жизни поглядеть, черт побери! Я огляделся по сторонам. На полянке продолжали приземляться "тарелки" и прочая подобная рухлядь. Из нее выходили, выползали и еще как-то выдвигались им одним известным способом незнающие дороги пришельцы. Делать было нечего. Что я там говорил про параноиков? Так вот, такое им и не снилось. Эти уроды окружали меня. Медленно, но со всех сторон. Нужно было что-то предпринимать и я плотно завернулся в эстиконовую шаль. Вы не знаете что это такое? Я тоже понятия не имел, пока не выменял её на восемь пар носков у паука родом с Сириуса. Так вот, эта штука делает меня невидимым. Будущая теща душу бы за нее заложила, но... Не планида ей! – Не будете ли вы так добры... – вторгся в мое одиночество скрипучий голос почтенного трехметрового главы сине-зеленого семейства, выстроившегося в количестве восьми особей вокруг скамейки. Их ультрафиолетовые глаза сверлили меня с нескрываемой заинтересованностью. "А не пошли бы вы..." – успел подумать я, как этот телепатический проходимец с готовностью заявил: – С громадным удовольствием, только укажите, пожалуйста, более точное направление. Очень похоже, что раса этих водорослеподобных зануд не отличается ненавязчивостью. Чтобы не подумать ничего лишнего в дипломатическом плане, я плюнул им всем под ноги и мои скорбные мысли перешли в инфракрасный диапазон вместе с вашим покорным слугой. Для этого мне потребовалось всего лишь сдвинуть набок лейстиковую треуголку. Такую необходимую шляпу может заполучить любой, кто предложит двадцать пар кроссовок "Nike" сороконожке с Гончих Псов. Приятно сознавать, что если бы не предусмотрительность, то быть бы мне причиной звездных войн.. Меня никто не трогал минут двадцать. Все это время я только и делал, что мысленно прокручивал эпизод, приведший к краху будущую семейную жизнь. Все началось с того, что суженная объявила о дне рождения папочки. Без пяти секунд родственников нужно уважать, тут я спорить не буду. Схватив первую попавшуюся упаковку покрасочнее, которую выменял у залетного и очень волосатого жука на бронзовую и антикварную табличку: "У нас не курят", я направился в гости. И все было бы здорово, если бы не забыл, что от этих инопланетных тварей с их способностями можно ожидать любой пакости. Квазитесть развернул упаковку, вынул оттуда весьма элегантный пузырек с блондинистой жидкостью и позеленел. Нет, не от того, что хлебнул сдуру этой гадости, а потому что был лысым до чрезвычайности. Не улавливаете связи? Поясняю. В пузырьке был шампунь... Ну, а дальше все пошло по раз и навсегда заведенному среди приматов порядку. Ссора, визг тещи, слезы ненаглядной, готовой простить меня по первому требованию, и вопли папаши в том смысле, что эту обиду я шампунем не смою. Короче, семейка возжаждала моей крови и я еле ноги унес, ухитрившись укусить мамочку за ухо всего один раз. Зубы у меня еще те! Большой специалист по белой магии делал. Покрытие у клыков из обыкновенного серебра, а под ним вставка из дерева, на котором повесился местный аналог Иуды. Да, други мои, Иуда – понятие интергуманоидное! Вот уж не знаю, на что колдун-стоматолог ухитрился её выменять, но страшная сила, я вам скажу, супротив всякой нечисти! Итак, я прикидывал так и этак, как бы поправить положение, но тут меня снова засекли. – Папа, папа! Вон дядя местный сидит! – недоразвитый ублюдок тыкал в меня зазубренными полутораметровыми усиками, по всей видимости с успехом заменявшими ему прибор ночного видения. Подслеповатый в этом диапазоне родитель, растерянно вертевший странной частью кузнечикоподобного тела, замер. " Не дай бог иметь такого знакомого в роли тестя..." – только и успелось подуматься мне, как он бросился в мою сторону с вопросительным выражением на том месте, где я был склонен расположить ему лицо. Не оставалось ничего, как только в ужасе схватиться за левое ухо, где висела радиковая серьга и нырнуть в радиоволны. Что бы я делал, если бы одна трехносая лягушка не соблазнилась тремя подлинными ритуальными кольцами с Новой Гвинеи?! За считанные секунды мое тело было битком нафаршировано точками, тире и рок-н-роллом. Со вздохом отчаяния я ретировался обратно и оказался лицом к лицу с тем местом, которое посчитал у очередного гостя Земли левой руколапой. – Ты мне – "тарелку", я тебе – направление, – с ходу заявил я ультиматум. – О, да! Конечно. Хорошо, отлично. Просто здорово, великолепно... – Ключи, – потребовал я у этого полиглота-маньяка, дабы остановить словесный понос превосходных степеней, которые наверняка были у него в запасе. – Пожалуйста, будьте добры, рад услужить... – в процессе очередного словоизлияния пространство вокруг нас помутнело и он всучил мне нечто среднее между фонарным столбом и штангой. – Вот это ключи? – я с ужасом представил звездолет в виде небольшого заводика по изготовлению спортивного инвентаря и предметов освещения. – О, да. Это есть одновременно, в одно и то же время, я бы сказал, синхронно... – Короче! – мне уже было наплевать на причины межгалактических конфликтов. – И ключи, и тарелка, – существо ткнуло членистоногим органом в "ключ" и фонарный столб, раскрывшись зонтиком, превратился в малолитражную, но довольно пристойную "тарелочку". – О-о, – восхитился я не только из вежливости и предложил, лихорадочно размышляя, что могу предложить взамен. – Махнем, а? Не глядя? – Что есть "махнеманеглядя"? За что люблю фанатиков своего дела, так это за их верность избранной страсти! – Давай я тебе объясню значение этого слова, а ты подаришь мне это? – Согласен. Да. Абсолютно. Навсегда... *** – Эй, Дземляк! Где тут Дземля? – зажужжало у меня где-то в желудке. ...Я сидел на дне Моря Дождей и продолжал ломать голову над тем, как бы половчее загладить вину и сохранить в целости свою же кровеносную систему. С тестем было просто. Подарю ему набор бильярдных шаров и пусть смотрится в них, как в зеркало. Но вот что делать с ухом тещи?.. Я уже было начал склоняться к тому, чтобы попробовать втолковать ей простую истину. А именно то, что все земноводные прекрасно обходятся без ушей... И тут как раз появился этот чревожужжатель. Махнув рукой, я сделал три хороших глотка джинуузской настойки согласно инструкции. Напиток этот обошелся мне в десять килограммов дрожжей амепоподобному с Тау Кита, но в работе себя оправдывал. Не прошло и пяти минут, как мое тело превратилось в гигантский указатель, хорошо видимый в диапазоне рентгеновских лучей: "УЧАСТНИКАМ КОНФЕРЕНЦИИ ДВИГАТЬСЯ ПРЯМО И ПОСЛЕ ПОСАДКИ ЧЕРЕЗ ДВА ПЕРЕКРЕСТКА НАЛЕВО." Эх, работа!.. Встречай, провожай, покажи, расскажи... Разве может понять обыкновенная теща всю романтику встреч и расставаний? – Эй, я правильно лечу? – Верной дорогой двигаетесь! – Спасибо. Вижу что-то рентгеновское, а разобрать не могу. Пробежавшись рецепторами вдоль дорожного знака, я обнаружил, что слишком углубился в себя. Теперь тело светилось надписью: " Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!" – Счастливой дороги! Я вернусь. Обязательно вернусь и объясню старушке, что укусом за орган слуха приветствуют друг друга аборигены Альдебарана. Мало того, я ей продемонстрирую свои ушки. Просто счастье, что наша природа не разместила их на макушке! Где же, вы думаете, я зубы вставлял, чтобы завоевать доверие? Уши ведь у меня тоже все искусаны, а делегация отделалась легким отитом. Не надо было мне тогда менять буденовку пращура с вмонтированными наушниками "Sony" на пошлое приворотное зелье. Кстати, куда я его подевал?..

ТРОН ДЛЯ ИДОЛА

– Я умираю... Человек напротив меня никак не прореагировал на эти слова. Каменное лицо продолжало смотреть за мою спину. Там была необходимо-надоедливая музыка, стойка с дежурным барменом на фоне разноцветных этикеток и бог знает что еще, интересовавшее его побольше моих слов. В самом деле, почему я решил, что могу его заинтересовать? Потому что он еще не знает о моих проблемах? Или потому, что верю в легенду о том, что посторонним легче всего излить душу? В таком случае, совсем не важно, обратил ли он на меня внимание или нет. Быть может, именно такое лицо и нужно для того, чтобы выслушивать чужие исповеди. Богов всегда высекали из камня. Я еще раз скользнул взглядом по блеклым, словно замерзшим глазам, и ощутил секундную неуверенность, будто ступил на гладкую поверхность ледяного катка. Вставляли ли язычники своим идолам замороженные глаза соплеменников?.. Отвернувшись, я выпустил из легких сигаретный дым. Клубы смешались, слегка потревожив пласты облака, ярусами призрачного театра висевшее в зале. Я снова был один среди фантомов действующих лиц пошлой пьесы "В баре". По-прежнему одинок, болен и удручающе трезв. Выпито было немало, но, как видите, разговор не клеился. Моя болезнь в течении трех секунд поставила в тупик трех маститых докторов. Судя по их самодовольному виду, они считали себя именно такими, входя в мою палату. Кроме них, она озадачила так же одного профессора. Ему, правда, для того, чтобы оказаться в на равных с коллегами, времени потребовалось немного больше. Ровно столько, сколько нужно было, чтобы убедиться в том, что вирус СПИДа у меня отсутствует. Видок у него, когда он мне это сообщал, был здорово разочарованным. Похоже, профессор в равной мере до сих пор сохранил веру как во всемогущество современной медицины, так и СПИДа. Невозможность поставить мне диагноз явно подорвала его жизненные устои. – Интересный случай, молодой человек, – пробормотал он, обращаясь больше к бумажкам на столе, чем ко мне, – очень интересный. Даже не знаю, как это назвать... Если кто назовет такой интерес здоровым, я плюну ему в лицо, как профессору. Он уехал, а мне из поликлиники посчастливилось сбежать. Меня что-то убивало и я не шибко волновался, есть ли у этого название. У всех болезней одно имя – Смерть. Глупо завидовать мертвым, но я оказался именно в этом дурацком положении. По крайней мере, это у них позади. Где-то на периферии зала послышался шум . Отодвигаясь, по каменному полу заскрежетали пластиковые стулья на металлических ножках. Злые голоса заглушили музыку. Затевалась очередная драка. Еще одно жизненноважное для кого-то событие, в котором я не хотел принимать участие. Не имел права, потому что мертвые не дерутся. Незачем им это... Тьфу, черт! Меня едва не стошнило от сознания того, что все больше и больше проникаюсь психологией небытия. Чтобы отвлечься, я попробовал прислушаться к музыке, но тут же пришел к выводу, что есть мелодия, которую играют всем. По крайней мере, в этой стране. И музыкантам плевать, слышат ли ее все присутствующие. Веселенькие мысли, неправда ли? Я затушил сигарету и начал рассматривать типа, к которому подсел, дабы узреть участие и в его глазах. Кто же знал, что с таким же успехом можно было зайти в магазин мороженной рыбы? Песочного цвета пиджак, белая рубашка и голубой галстук ничем не выдавали его причастности к дарам моря. Кроме того, в отличие от спящего окуня, он время от времени дергал левой ногой, издавая дробь. Звук этот говорил о полном отсутствии слуха, если, конечно, был попыткой попасть в такт музыке. Я тоже не Бетховен и, может быть, именно поэтому подсел к нему, чтобы еще вдогонку ляпнуть сакраментальное: – Я, кажется, уже хочу умереть. – Люди, как они есть, никогда не перестанут убивать друга. Вздрогнув, я с недоверием посмотрел по сторонам. Толпа у входа решила-таки всерьез взяться за дело и над головами замелькали первые кулаки. Немногочисленные посетители, оставшиеся в стороне от событий, превратились в кучку зрителей. Однако, ни один из них не находился достаточно близко, чтобы я так отчетливо услышал эти слова. Да и глядя на заколдованные выражения пьяных лиц, трудно было поверить, что кто-то способен изречь столь замысловатую фразу, не лишенную даже некоторой философской глубины. Волей-неволей пришлось сделать единственно правильный вывод. Мой сфинкс разверз уста. – Убить. Слово, от которого можно уйти, но к которому быстро привыкают. Да, это был-таки он. Теперь чужие глаза переместились в точку где-то над моей головой, а узкие губы выталкивали слова, обесцвеченные перекисью безразличия. – Ты привык, – добавил он и нога снова коротко простучала по ножке стола, констатируя факт. – Я думаю, что умираю сам по себе, – пробормотал я, как заклинание. – Тебе это кажется, – был ответ. На это нечего было ответить. Желание говорить пропало. Ненужное, бестолковое желание выдать себя незнакомому человеку. Гораздо проще отхлебнуть коньяку. Я пошел по пути наименьшего сопротивления, ведь исповеди устраивают исключительно ради того, чтобы полегчало. Напиток мягко скользнул внутрь. С души посыпалась щебенка, словно я отвернулся от чужого окна. – Есть всего несколько слов, от которых невозможно уйти, – неожиданно снова заговорил незнакомец. – Одно из них – желание. Его глаза встретились с моими и вдруг я в вихре снежной пыли полетел вниз по склону горы. Лишенный опоры, прошлого и возможности отхлебнуть коньяку. "Надо же было перед смертью нарваться на сумасшедшего," – забилась судорожно в голове перепуганная мыслишка. Подергавшись, замерла, переводя дыхание, когда взгляд отпустил меня. – В тебе еще не поселилось отчаяние. Смирение – одно из слов. Шекспир поинтересовался как-то: "Как вам это нравится?" Потом он еще много чего спрашивал и, кажется, таки всех достал. – Это хорошо. Ты еще считаешь себя живым, – тот же голос, лишенный жизни. Великолепная эпитафия. Жаль, что вряд ли успею на похороны ближайших друзей. Я сделал большой глоток и нагло попытался поймать взгляд. Тот снова витал в заоблачных далях. Где-то там, откуда я недавно летел с головокружительной скоростью. Воспоминание шевельнуло в желудке проглоченную змею пережитого ужаса. Попытка согреть её коньяком не удалась. Это была не первая попытка, обреченная на неудачу. Сколько их бывает в жизни каждого из вас? Сколько их было у покойников?.. Ответ прост, но он светится на мониторе только у св. Петра... Боже, я пришел сюда всего лишь для того, чтобы напиться и забыть все свои страхи. Пить – это все, что я могу, когда не вижу своё тело и меня не одолевает рвота, выворачивающая внутренности наизнанку. – Еще один лишний, – родил окунь в пиджаке песочного цвета. Откровенность поражала и завораживала. В самом деле, кому полезны будущие покойники? Неужели, это то, что мне суждено услышать вместо некролога? Или это то, что нужно каждому умирающему?.. Причастие, дарующее веру в следующую инкарнацию. Здорово-то как, а? – Мне нетрудно исцелить тебя, – чужие слова незнакомого человека были ненастоящими. Никто не мог сказать их. Никто из живых и мертвых. У них у всех просто не было права возродить глупую надежду. Этот поступок был хуже мародерства. Для него, насколько я знал, даже не было статьи. – Последним воскрешенным был Лазарь, – пробормотал я. Предложение требовало ответа, если это было предложение... – Мне жаль тебя, слишком живучего, для того, чтобы уйти к остальным, голос странно изменился, словно он звучал сквозь вату. Наконец-то жалость. Единственное, из-за чего я до сих пор бродил по свету. Как у опытного террориста от разговорного жанра, у меня была фраза. Надежная, как болванка, чтобы заинтересовать и вызвать сочувствие. Попрошайки дохли от зависти, как мухи. Я пил не коньяк, но жалость. Все нищие здоровьем становятся вампирами этого напитка. Ничего более уничижающего Человечество еще не изобрело. Любовь Христа – всего лишь экстракт способностей обезьяны к самопожертвованию. Кажется, я начал получать в достатке пьянящее соболезнование, ненавистное хотя бы потому, что ждал его. – Я все равно умру, – слова, достойные настоящего, вернее, будущего покойника. Смирение, любовь, презрение и понимание – чушь по сравнению с надеждой, которую пытались мне всучить. Незнакомцы – отдельная раса Человечества. Они всегда знают потребности жертв. Изначально виновных в ограблениях, унижениях и любви к ближнему своему. – Мне действительно жаль тебя. Ведь надежда еще не умерла? – Надежда на что? Ведь все будет хорошо, не так ли? Стоит только мне выздороветь... – Ты будешь здоров. – Но мертв?! – перебил я его. Меня впервые утешали таким способом. Слава Богу, я еще не опоздал. Вот что значит, верить в интуицию! Мороженные глаза не туманятся сомнениями, ежели у вас был шанс в этом убедиться. – Если останешься со мной. Этого говорить не стоило. Я готов остаться с каждым, кто мне это предложит. К сожалению, кроме как от Господа Бога, иных предложений не поступало. Смерть. Она ждала меня повсюду. Самая верная подруга больных и одиноких странников – странных пьяниц, вроде меня. Мне хотелось умереть пьяным, но любопытство умирает даже после надежды. Кстати, о похмелье: – Ты хочешь сказать, что меня убили?.. – Люди не умирают Святым Духом. Причина существует всегда, даже если об этом не знает уголовный розыск. – Я не женат. У меня нет денег и, соответственно, врагов. У меня уже нет ничего... – Рождаясь, человек поневоле занимает место в жизни. Этого достаточно. У тебя есть, как минимум, мать. – Бред. – Болен ты, а не я. – Человек есть существо социальное, – мать должна была любить меня. Это аксиома даже у обезьян. – Человек – существо асоциальное. Особенно в темноте. И тьма эта не зависит от восхода Солнца. Зверь должен убить, чтобы жить. Вы слишком логичны, чтобы не следовать этому правилу и дело не в пище. Я уже говорил, что убийство – вещь слишком привычная, потому что заложена в человеке изначально. Твоя наивность – всего лишь твоя наивность, которая умрет вместе с тобой. Ты – лишний и поэтому я предлагаю остаться со мной. Или ты думаешь, что сможешь куда-то уйти? – Уйти? Мне некуда идти, за исключением разве что кладбища, но пусть они сами возьмут на себя труды по доставке. Некуда идти, некуда возвращаться – все это было чистой правдой. Кому нужна правда? – Уйти уже не от меня, но от себя. Ты когда-нибудь слышал о бессмертии души?.. – Бессмертие души – это ее проблемы. Умираю-то я... – Мир твоей жизни стал миром твоей смерти. Слова, достойные ублюдка. Я разорвал на груди рубашку. Моя кожа была похожа на хорошо отмоченное сырое мясо. Он даже не поморщился – Это только одно из пятен. Их много и они увеличиваются. Когда я стану сплошным серым пятном... – мне стало противно, когда вдруг увидел себя со стороны. С чувством стыда я вернулся обратно в тело. – Я всегда считал, что в вашем языке нет превосходной степени у слова жалость, – отчеканил чужак, снова никуда не глядя. – Я сделал тебе предложение. Соответствуешь ли ты ему? В стену рядом с нашим столиком врезался красный пластиковый стул. Оглянувшись, я увидел, что тайфун драки уже отчалил от входных дверей и начал сумасшедшими зигзагами перемещаться по залу. Бледный бармен стал еще бледнее, а разноцветных этикеток вкупе с немногочисленными зрителями заметно поубавилось. Хм, соответствую ли? Закон соответствия прост. Он прямо пропорционален логике задающего вопрос. Умереть спокойно мне здесь все равно не дадут. Если не драчуны, то милиция, чьи сирены скоро взвоют у дверей злачного заведения отнюдь не песнями любви. Если кому-то нужен живой покойник, то я вполне соответствую этому статусу. Я внутренне пожал плечами и опустил голову в знак согласия. В этот момент меня здорово шатнуло. "Далеко же он уведет меня в этом состоянии," – не без злорадства подумалось мне и я ухмыльнулся жидкости на дне глиняной кружки. Затем поднял тяжелую, как краеугольный камень бытия, голову. Поднял и смог лишь тихо удивиться силе и настойчивости незнакомца, а также ненадежности памяти. Ему-таки удалось переместить меня из пункта А в пункт Б. Место, куда он меня притащил, было чудовищно незнакомым, но относительно его функций сомнений не возникало. Это был очередной кабак, но стилизованный под старину. Антураж был стильным до такой степени, что мне даже послышался звон шпаг. Я обернулся на реальный звук. У дальней стены дрались два пирата. Отшвырнув подальше стол и скамейки, они отчаянно фехтовали, зверски скалясь. Я нервно хохотнул, когда один из них проткнул противника блестящей и на вид очень настоящей шпагой, и даже несколько раз хлопнул в ладоши. Шоу было хорошим и необычным. Характерно даже то, что и присутствующие выглядели так же, как моряки времен капитана Кидда. Они, доселе не обращавшие на нас внимания, обернулись и в их глазах светилось подозрение, изрядно перемешанное с ненавистью. Весьма неприятный коктейль, от которого у меня по спине поползли мурашки. Спустя же миг они побежали по ней галопом, когда пустой голос произнес: – Я рад, что тебе здесь нравится. Обернуться значило поверить. Я не хотел убеждаться в реальности. Шоу всегда шоу и мне хотелось сделать вид, что жду продолжения представления. Каким бы я ни был сейчас пьяным, воспоминание о его глазах не вдохновляло еще раз встретиться с ними взглядом. Коньяк помогал забыть о будущем, но не о вечности, сочащейся из его глаз. Как уже было замечено, шоу должно продолжаться. – Почему он не поднимается? – кивнул я на проигравшего пирата. Тот по-прежнему лежал, не делая никаких попыток освободить сцену для участников следующего номера, числящегося в программе этого заведения. – Потому что он мертв. Это мир твоей жизни, но не его. Он вынудил меня сделать это. Рывком обернувшись и расплескав нечто из кружки, я вытаращился на него. Совсем не сразу, но мне все-таки довелось признать того, с кем ушел из пункта А. Он выглядел совсем иначе. Исчез пиджак, вылинявшая рубашка приобрела пегий оттенок, а неуместный галстук превратился в пиратскую косынку. Она была повязана вокруг головы точно так же, как и у остальных. Мертвые глаза утонули в добродушных щелках толстого и довольного китайца. Только голос, снова прозвучав, не оставил последних сомнений в том, что я не ошибся в идентификации личности: – Не привлекай к себе внимания. Здесь не любят чужаков. Впрочем, как и везде, – его устами бормотал сам Опыт. – Попытайся не быть самим собой. Поверь мне, это легко, – он издал идиотский смешок. На него никто не обращал внимания. Я сидел, как истукан. – Не сиди, как истукан. Попытка расслабиться и сообразить, на каком я свете, почти удалась, но тут кто-то коснулся моей ноги. Она дернулась, словно под молоточком психиатра. О, славные воспоминания о мире, где существуют психиатры! Один из них совсем недавно пытался проверить мои рефлексы, доказывая, что болезнь всего лишь следствие нервного переутомления. Больше я его не видел. Возможно потому, что оно его и скосило. Это была всего лишь нога официантки. Промелькнув мимо нашего стола, она удалилась, покачивая свиными окороками. Они висели у нее на бедрах. Я перевел дух. Мне ужасно захотелось, чтобы девушка оказалась официанткой, а не скупщицей краденного. Я понятия не имел, как должны были выглядеть в пиратские времена официантки и скупщицы краденного, но подозревал, что с тех пор мало что изменилось. С другой стороны, вполне могло оказаться, что мое поведение уже кому-то не понравилось и попытка девушки наступить на чужую ногу у посетителей таверны эквивалентна вызову на дуэль. Одни передают другу перчатку, другие просят наступить ему на ногу. Разве не логично? Дабы отвлечься от человеконенавистнических мыслей, я задал первый пришедший в голову вопрос: – Поэтому ты постоянно сучишь ножкой, а? Чтобы не сидеть, как истукан? – Нервы, – процедил он и у меня пропала всякая охота спрашивать. Чем черт не шутит, ведь вполне возможно, что его слишком часто вызывали на дуэли?.. На всякий случай, я постановил держать ноги поближе к себе. Официантка, пусть будет так, снова появившись у нашего стола, казалось, не была разочарована тем, что ей не удалось наступить мне на ногу. Пришлось сделать еще один сомнительный вывод относительно того, что топтание по чужим ногам здесь не адекватно приглашению в постель. В конце концов, я ведь не ответил ей взаимностью, на что любая женщина из тех, кого знал, непременно бы обиделась. Хотя, может я и ошибаюсь относительно тех женщин, которых знал. Как бы то ни было, её окорока пахли умопомрачительно. – Мм, – выдавил я из себя восхищение. Одетому пиратом не пристало быть импотентом и язвенником. Оставив на столе еще один кувшин и миску с дымящимся мясом, она удалилась, не попытавшись воткнуть кинжал в мою спину. О, какой к черту кинжал! Ей-то достаточно просто отравить мясо! Тут я себя одернул. С каких пор в моей голове завелись подобные мысли? С тех самых, тут же ответил себе, как некто заронил подозрение, что умираю не просто так. Ай да дела! Выходит, дедуктивные способности по живучести превосходят даже любопытство. Не мудрствуя лукаво, я решил над этим задуматься и начал с традиционного вопроса. Кому это выгодно? " У тебя есть, как минимум, мать," – сказал этот козел. Я хмыкнул. Матери нанимают киллеров для детей только в газетах и исключительно в том случае, если те мешают им заниматься сексом. Тут явный перебор. Нет у нее денег на киллера, к тому же, климакс. В таком случае, что она могла со мной сделать? Если бы это был яд, то его вычислили бы в результате многочисленных анализов. Что же мама могла еще сделать в целях экономии пенсии? Интересно, может ли мать сглазить ребенка?.. – Ешь, – прервал добрый совет стройное течение мыслей. Я помотал головой. Съеденное все равно не пойдет мне впрок. В последнее время организм предпочитал внутривенные питательные растворы. Взбесившись, он отвергал все, что можно было жевать зубами. – Ешь. С сомнением, просто для того, чтобы сделать приятное человеку, который не без успеха пытался внушить, что моя смерть не есть нечто бессмысленное, я оторвал кусок мяса и повертел в руках. Мысль о том, что официантка хочет меня отравить, показалась смешной. У нее наверняка есть свои дети, а если нет, то и так невооруженным глазом видно, что мне недолго осталось. Этот диагноз я неоднократно читал в глазах медперсонала. Одна из причин, почему мне захотелось сбежать из больницы. Зачем меня травить?.. Я уже совсем было собрался заглотать наживку, как вдруг услышал тихий звук. Он шел из-под стола. Поджав ноги, я осторожно глянул туда. Тихо урча, там серая кошка терлась о ножку стола. Мясо она поймала на лету. Проглотила и подошла поближе, давая себя рассмотреть. Она была странной, но понял я это не сразу, а только когда животное, нежно замурлыкав, подняло голову. Если бы я жевал, то наверняка подавился бы, а так просто окаменел. Рогатая кошка с глазами, которые привык исключительно в зеркале, терлась о мою ногу. Глаза. Замшелая кора столетнего дуба, клубы черной тины в гнилой стоячей воде умирающих озер, остекленевшие желания мертворожденного... Глаза, глаза, глаза... ...где дым свечей окутывает прошлое, превращая его в несбыточное, где безвозвратное будущее кажется принадлежащим тебе... Очи – близнецы. Чужие, обещающие и предупреждающие, знающие о тебе все. Глаза, рядом с которыми жизнь кажется ошибкой. Неисправимой, как сломанная ветка. Он оттолкнули меня. Бездонный взгляд кошки, в лапах которой была моя судьба. – Ешь. За все уплачено. – Я должен уйти отсюда! – Ты должен только мне! – если бы у моей кошки были такие глаза, я точно знал бы, как чувствует себя покойник. – Долг – слово на всю жизнь. Ешь! Было похоже, что мы оба говорили не о том, как набить желудок. Краем глаза я уловил за его спиной смутное движение. Заметив, как дернулись мои зрачки, он быстро обернулся. Пират, заколотый во время непонятного шоу, до сих пор бревном валявшийся на земляном полу, зашевелился и медленно сел. Его рука начала медленно шарить по груди. Глупая улыбка человека, не понимающего, что с ним происходит, расползлась на упитанной физиономии. Он был слишком толстый, этот пират и вряд ли успел сообразить, откуда взялся красный пластиковый стул, одна из ножек которого пробила ему левый глаз. Хрип, фонтанчик черной крови, короткая агония и холодный голос: – Ешь, не отвлекайся. Ведь ты хотел жить? На грудь мертвого пирата прыгнула кошка. Их, оказывается, здесь было превеликое множество. Сильным и ловким ударом она вспорола ему живот и принялась за жуткую трапезу. Её рога смотрелись двумя скальпелями хирурга.