Текст книги "Вне игры (СИ)"

Автор книги: Одинокая_Лунная_Кошка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Я дважды ловил их передачи, но без пароля пробиться в радиоэфир невозможно. Шеклболт молчит, информации или инструкций нет.

Уставший.

P.S.: бедная птица! ваша сова выпила, наверное, пинту воды, едва прилетела ко мне”

***

“Хогвартс,

25 октября, 03.45

Гарри,

Я снова не даю отдыха сове, но надеюсь, что она все же не разбудит вас. Бессонница весьма неприятна, но это время хорошо для размышлений.

Я знаю, как вы не любите жалость, и потому не стану пытаться убедить вас в чем-то, но война – не приговор для сильных людей, вы можете справиться, если захотите сами. Здесь виновато не чувство вины, а одиночество, я убедилась в этом – слишком поздно – на собственном опыте. Одиночество убивает не хуже, чем какой-нибудь яд из запасов Слагхорна, и оторвавшись ото всех, вы лишь загоните себя в угол. Понимаю, насколько вам ненавистно внимание окружающих, которые отчего-то знают лучше вашего, как вам следует поступать, которые все время чего-то ждут, но, быть может, вам следует не прятаться, а показать миру, что вы не такой, каким вас рисуют?

Иногда лучшая защита – это нападение, как известно, так стоит ли замыкаться в себе? Вы хотите оградить друзей от самого себя… не берусь судить, правильно ли это, но они, как и ты, Гарри, взрослые самостоятельные люди. Пожалуй, если они продолжают искать встречи с тобой, они знают, что делают.

Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, я не хочу стать тем, кто заставляет тебя делать что-то вопреки твоим взглядам или желаниям, но просто помни, что тебя всегда ждут и в Хогвартсе. Я жду. Не за то, что ты сделал для всей Британии, нет, просто потому, что здесь рады тебе совершенно искренне. Дамблдор, каким бы он не стал в конце своей жизни, говорил правду: в школе всегда может получить помощь тот, кто попросит ее. Я пишу это сейчас не герою, не символу, но Гарри Поттеру, которого я знаю, человеку, который мне не безразличен.

Впрочем, какое бы решение ты не принял, я его поддержу…

Я думала закончить на этом, но позволь отметить, что ты снова удивил меня такими глубокими познаниями в поэзии. Если ты когда-нибудь заглянешь снова в Хогвартс, наша беседа будет долгой!

Теперь о главном. Точнее, о том, что так волнует тебя эти дни. Пароли для радиопередач – если это не та хлипкая связь, как в 1998 – меняются очень редко, поскольку для каждого нового слова приходится перестраивать все заклинания, и большая вероятность, что что-то собьется. Первую настройку совершает сам мастер, поэтому он должен знать или хотя бы предполагать, каков может быть пароль. Даже при Обливиэйте у человека может остаться какая-то логическая цепочка, связанная с паролем. Возможно ли такое, что Килмьюир имеет какое-то отношение ко всему этому? Все же для простого совпадения это слишком необычно.

Минерва М.”

***

“Canasbaigh, Highlands

Октябрь 25-го, где-то на рассвете

Минерва,

Даже не знаю, что хуже, кошмары или бессонница, но ведь с этим можно успешно бороться зельями. Не стоит мучить себя, это никому еще не шло на пользу. Да, я действительно беспокоюсь за вас, собственно, в последние дни я вообще практически живу от письма до письма – и как раньше чувствую себя внезапно живым, что бы не значил этот странный оборот.

Я перейду сразу к плохим новостям. Шеклболт прислал весточку, что совершено еще одно нападение, которое не удалось предотвратить.

Итого – восемь жертв: первым был обезглавлен в своем доме Оливер Вуд, вторым погиб Эрни МакМиллан, кто-то послал ему проклятье в запечатанном конверте, затем Чжоу Чанг, ее нашли в Италии с гитарной струной вокруг горла. Еще троих вы не знаете – это были авроры, пришедшие вместе с Кингсли на помощь осажденному Волдемортом Хогвартсу. Седьмой стала Алисия, ее загрызла собачья свора. Псов натравили целенаправленно, долгое время натаскивая на определенный запах их будущей “добычи”.

И, наконец, вчера они – выяснилось, что они называют себя “ставленниками богов” – добрались до Министерства. Не знаю, на кого должен был быть направлен их удар, но пострадал Перси Уизли. Сейчас он в тяжелом состоянии в Мунго. Из всего случившегося я знаю только то, что какое-то редкое проклятье, едва не убившее его, принесла на своих лапах сова.

Кингсли думает, что за всем этим стоят хорошо обученные наемники, но я пока отказываюсь принимать на веру это заявление. Да, все преступления были совершены с точностью, выдающей тщательную планировку и хорошее командование, но вот мотива, кроме как отомстить победителям, у преступников не было. Вряд ли нашелся бы еще Пожиратель или человек, разделявший интересы Волдеморта, который был бы достаточно обеспечен, чтобы нанять профессионалов.

И если это месть, то точно не за поражение Тома Реддла. Вы знаете, что Министерство в последний год, опасаясь переворотов, проводило жесткую политику с почти полной конфискацией имущества Пожирателей и сочувствующих. Было создано несколько отделов, занимающихся непосредственно их делами. Думаю, мы в некоторой степени повторили ошибку 50-х годов, снова закрутив гайки до упора. Мстят уже не за прошлое, но за настоящее, которое усилиями победителей для побежденных оказалось адом.

Сведения об убийствах абсолютно секретны, я не в праве был делиться ими с вами, но прошу вас, Минерва, будьте осторожны. Мы столкнулись с какой-то новой страшной и разрушительной силой, и я никогда не прощу себе, если кто-то из тех людей, которые дороги мне, пострадает. Я и так отчасти виновен в смерти семерых – их, похоже, убили только за то, что они когда-то пошли за мной в битву, а затем – поддержали Шеклболта и его новую политику.

Гарри

P.S.: я никогда не верил снам, но те, которые я вижу сейчас – слишком страшные, чтобы просто игнорировать их; я предупредил Кингсли, чтобы он отправил авроров в Хогвартс. Берегите себя.”

***

“Хогвартс,

25 октября, 09.15

Гарри,

Я до сих пор не могу отойти от осознания тех ужасных событий, о которых говорилось в прошлом письме! В газетах об этом молчали, а Министерство, похоже, так и не научилось делать выводы после полувекового террора Волдеморта и не стремится поделиться известиями с простыми смертными.

Тем не менее, волнения в Лондоне продолжаются, теперь их волна дошла и до Хогсмида. Разумеется, мы все стараемся в полной мере оградить от этого учеников, но запретить им посещать городок, увы, пока нет причин. Аврорат организвал там патрули, поэтому могу сказать лишь одно: поводов для беспокойства не наблюдается. Но после войны ни нервы, ни паранойю уже не берется лечить ни один колдемодек, поэтому все что-то подозревают, но стараются тщательно скрыть это.

И все же Хогвартс продолжает жить. Иногда, когда у меня выдается время пройтись ночью по его коридорам, я забываю, что война действительно была здесь, на этом самом месте…

Дети учатся, мы – учителя и старшие ученики – стараемся по мере возможности не показывать, во что превратил нас страшный в своем безумии учебный год 1997-1998. Хотя сейчас среди нас нет никого, кто способен был бы поддерживать школу и ее обитателей так, как этот делал Дамблдор. Или Северус, как бы странно это не звучало. Я не говорю о лидере в полном смысле этого слова, но о человеке, который продолжал бы жить, а не существовать.

Когда-то я звала вас в замок, надеясь, что таким человеком станете вы, но… я понимаю, почему вы отказывались. Даже мне иногда кажется, что все мертвые непременно смотрят на меня: сидя в Большом зале, гуляя по коридорам, заходя в класс и по привычке здороваясь со мной, как будто до сих пор не осознали, что умерли. И это не призраки даже, потому что вижу их только я, это мое личное пожизненное проклятье – кажется, маглы предпочли бы называть это грехом.

Но если у меня есть Хогвартс, есть дети, за которых я отвечаю, и я не могу сдаться – по крайней мере, убеждаю себя, что не могу, то что чувствуют те, кто лишен обязательств перед живыми?

Знаете ли вы Джона Китса?

Чему смеялся я сейчас во сне?

Ни знаменьем небес, ни адской речью

Никто в тиши не отозвался мне…

Тогда спросил я сердце человечье:

Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, -

Чему смеялся я? В ответ – ни звука.

Тьма, тьма крутом. И бесконечна мука.

Молчат и Бог и ад. И ты молчишь.

Чему смеялся я? Познал ли ночью

Своей короткой жизни благодать?

Но я давно готов ее отдать.

Пусть яркий флаг изорван будет в клочья.

Сильны любовь и слава смертных дней,

И красота сильна. Но смерть сильней.

Впрочем, не обращайте внимания, осень всегда навевает нечто печальное.

Минерва

PostScriptum: не верьте снам, сны – обман; плохие сны только и умеют, что тревожить, а хорошие уносят от реальности в безумие, потому что реальность всегда хуже, чем сны.”

***

“Crosskirk, Highlands

25.10, около двух после полудня

Ну вот мы и заговорили о смерти. Честно говоря, ожидаемая тема, но я отчего-то думал, что ее инициатором стану я, но… один мой знакомый сказал: когда сходятся два одиночества, ничего нельзы утверждать наверняка. А мы остались, похоже, совершенно одни вместе со своими ночными кошмарами и абсолютно неудавшейся жизнью, хотя я сейчас говорю скорее о себе, конечно же.

Собственно говоря, смерть, посмертие и так далее – понятие растяжимое, и я не понимаю благоговейный людской ужас перед окончанием существования. Конечно, если тебе есть, что терять в этом мире, отправляться в другой совершенно не хочется, но если ты уже увидел столько, что хватило бы жизней на десять, зачем бояться?

Но более всего удивляет меня не это, а то, каким образом Там решают, кому дать второй или даже сотый шанс на жизнь, а кому следует уйти немедленно. Почему человек без смысла жизни, без цели, продолжает жить, а те, кто не успел сделать столько всего, кто только хотел еще войти в этот мир, уже в гробах? И где она, в таком случае, эта ваша высшая справедливость?

Вы слышали что-нибудь о русской рулетке? Так вот, мне уже везло в ней – должен же быть какой-то предел. Когда я вывалился у вас в Хогвартсе из неисправного камина – да я теперь молиться готов на Соммерса! – я был практически готов к тому, чтобы сыграть в нее еще раз, но только не оставив себе шанса.

В самом деле, все уже разобрались во всем, я сделал то, что должен был. Люди нашли друг друга и теперь будут жить почти что счастливо – даже Джинни, я уверен, найдет себе достойного мужчину, который не будет накладывать Ступефай прежде, чем узнает, кто именно собирался войти к нему в комнату. Я больше не нужен – а значит, могу быть свободен от всего и ото всех. По крайней мере, я хотел этой свободы, потому что это было явно лучше, чем палата сумасшедших в больнице святого Мунго, куда путь мне был заказан. Я планировал просто не дожить до абсолютно безумного полуовоща с синдромом, приносящим неудачу всем, кто пожелал иметь со мной дело…

Потом было это задание и письма. Даже не так: письма и какое-то задание, которое казалось невыполнимым. В конце концов, меня всегда учили быть вежливым, а не ответить на письмо – это нарушение, должно быть, всех правил этикета, которые только придуманы. Поэтому, можно сказать, вам, Минерва, выпала честь если не остановить момент моего падения в бездну, то хотя бы осрочить его. Я искренне в это верил.

Но судьба опять посмеялась. Все оказалось проще, чем заклинание левитации, которое проходят на первом курсе: Килмьюир – не городок с серыми пейзажами, где впору повеситься от скуки, а самый простой и в то же время самый невозможный пароль из всех, которые можно себе представить.

Десять минут назад я смог услышать таинственные передачи “ставленников богов” и теперь знаю, где они соберутся в следующий раз. Более того, я узнал трех из четырех магов, которые и были главными организаторами этой группировки. И именно из-за них я пойду на место их будущего собрания – хочу убить этих подонков своими руками и проверить, чтобы ни одна гадина не вылезла оттуда живой.

Так вот, о чем это я. Русская рулетка, она самая. Четыре против одного – не лучший расклад, а их там будет явно больше. Собрание состоится ровно через сутки, а так как одним из НЕприглашенных гостей буду я, то… не думаю, что у меня есть хоть какие-то шансы.

Признаться, мне сейчас и вправду жаль, что все так обернулось. Мне почему-то кажется, все еще могло быть иначе. Но, в любом случае, у нас есть еще ровно двадцать четыре часа, чтобы поговорить о каких-то отвлеченных вещах. Например, о многоуважаемом Д. Китсе, томик которого мне любезно вручили сегодня на мою просьбу в магловской книжной лавке. Его стихи о Шотландии показались мне не лишенными своего обаяния, но вот это, не знаю, читали ли вы…

O Solitude! if I must with thee dwell,

Let it not be among the jumbled heap

Of murky buildings; climb with me the steep, —

Nature’s observatory – whence the dell,

Its flowery slopes, its river’s crystal swell,

May seem a span; let me thy vigils keep

‘Mongst boughs pavillion’d, where the deer’s swift leap

Startles the wild bee from the fox-glove bell.

But…

(Джон Китс, ~К одиночеству~)

До свидания – или прощайте, как будет угодно, Минерва.

Но я буду ждать.

P.S.: еще одно произведение, которое мне захотелось выучить наизусть, поэтому я готов пообещать, что если я каким-то чудом опять разойдусь миром со старушкой с косой, я обязательно прочту его вторую часть тебе.”

========== 7. ==========

– Он писал хоть что-нибудь?

Она влетела в его кабинет – не то фурия, не то вообще сама грозная Фемида – и Кингсли невольно залюбовался ею. Есть, есть люди, которые способны излучать обаяние даже тогда, когда кажется, что одно их желание – это уничтожить мир. Сумочка в руках, из которой ввглядывал кончик перчаток, непослушные витые локоны, рыжей лисицей лежавшие на плечах, настолько тяжелые, что сквозняк из открытого окна даже не пытался играть с ними. И лицо такое же – острое, лисье, не такое, что непременно станет мелькать на обложках журналов о моде, но все же запоминающееся.

И никакая она не Фемида, а запутавшаяся девочка-подросток (ну, пуская не подросток, ладно, это ему, старому пню, все кажутся такими, но малышка ведь еще!). И почему-то он сейчас рядом с ней чувствует, что завидует, завидует, до чертиков завидует этому Поттеру, отхватившему у жизни собственное маленькое рыжее чудо! И ненавидит Поттера, потому что ничерта он не смыслит в свалившемся на него счастье и, конечно, совсем его не заслуживает.

– Ничего, мисс Джиневра, ничего, – развел он руками, пытаясь отвести взгляд от посетительницы, – да если бы и писал, я при всем желании не мог бы сообщить вам об этом.

– Чертова конфиденциальность! Чертовы преступники! Чертов Поттер! – почти выкрикнула Джинни, тяжело и как-то слишком поспешно присаживаясь на стул.

– Он всего лишь исполняет свой долг.

– Он отдал его, убив Сами-Знаете-Кого, никто бы не упрекнул его, реши он избрать для себя иной путь, нежели Аврорат. Но он, как всегда, думал лишь об том, что он нужен другим людям, что он должен бежать, спасать и защищать! Как будто без него не найдутся те, кто захочет выполнять эту работу! Я иногда думаю, что ему плевать на всех, особенно на меня. Плевать, плевать, плевать!

Она не плакала, не рвалась разгромить министерский кабинет, и даже когда Кингсли потянулся за палочкой, чтобы бросить заглушку на кабинет – не хватало еще, чтобы кто-то в коридоре услышал эту истерику, – он понял, что юная Уизли уже успела его опередить. Выполнила ли она заклинание, четко осознавая, что за этим последует, или это было машинально, он не знал, но… сдается ему, что все-таки машинально. Вы правы, Джинни, чертово все и чертова война, научившая вас этому.

– Джинни, Джинни, прошу же вас, успокойтесь! Я понимаю ваше нетерпение и страх за мистера Поттера, но он вернется, уверяю вас.

– Нет, нет, он не вернется, уже не вернется. Подождите, не перебивайте меня, – запротестовала она, увидев предупреждающий жест Кингсли, – я лишь хотела сказать, что он не вернется таким, каким был. Что-то происходило с ним все это время, я знаю, но он упрям и потому молчал. Не говорил никому. Очень замкнулся в себе. Гермиона рассталась с Рональдом, а Гарри до сих пор не в курсе, представляете?

Джиневра нервно засмеялась. И вдруг осеклась, поняв, что Кингсли, сидящий напротив окна, продолжает в упор смотреть на нее. Дождь прекратился, из-за тяжелых туч выглянуло солнцн, столько редкое для любой Британии, и магловской, и магической. И теперь лучи его скользили по ее лицу, зажигали пламя в ее волосах, она снова была той самой Джинни.

Она всегда знала, что привлекает внимание парней. Ей это льстило, да что скрывать, льстит до сих пор, но не более того. Только с Гарри – ох, когда это вообще было – она чувствовала себя счастливой девочкой, этакой принцессой из сказки про добрых волшебников и злых драконов. И вот сейчас, спустя много лет, это чувство вернулось. Немного другое, куда более рациональное, не столько воздушно-розовое, но способное прогнать ее тревоги. Настоящая магия, которую не способна сотворить волшебная палочка, а только сам волшебник с обаятельной улыбкой и усталым взглядом, который сидит сейчас перед ней.

– Простите? – кажется, ей задали вопрос, который она – восторженная дурочка с выпрыгивающим из груди сердцем – пропустила.

– Театр, мисс Джиневра, – повторил Шеклболт, – вы любите театр?

– Да, наверное, – безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе, ответила она. – я редко бываю там, Гарри, он… не любит светские мероприятия.

– Тогда, быть может, вы не откажетесь составить мне компанию? Мне кажется, нам обоим следует немного отдохнуть сегодня.

– А что за пьеса?

– Кажется, что-то из Короля Артура, но я не могу утверждать наверняка, я просил секретаря озаботиться билетами, поскольку иногда мне кажется, что он успел узнать мои вкусы лучше, чем я сам. Это как-то влияет на ваше решение?

– Нисколько, министр.

– Кингсли, для вас – просто Кингсли…

***

Даже в центре магловского Лондона сейчас было пусто, все успели попрятаться по домам. В двенадцать ночи дождь вернулся с новой силой, и Шеклболту пришлось раскрыть свой черный зонт, которой слихвой хватило на них двоих, пешком возвращавшихся после спектакля.

Они стояли на светофоре, ожидая зеленого сигнала – боже, как глупо, ведь можно трансгрессировать или воспользоваться портключом до Норы, наконец, – когда он внезапно повернулся к ней, выше на целую голову, и накрыл ее губы своими всего на одну секунду, на один миг, достаточный, чтобы вся ее предыдущая жизнь покатилась в Тартар.

Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы ответить ему тем же. А его квартирка на юге столицы, вопреки уверениям Кингсли, оказалась совсем не мала для двоих…

========== 8. ==========

“Хогвартс,

25 октября

Гарри, a ghaoil,

я не знаю, дойдет ли до тебя это письмо, или ты – Мерлин, мне даже подумать об этом страшно, не то, что написать здесь! – уже на полпути туда, в лучшие земли, но если оно все же застанет тебя, прошу, нет, умоляю, остановись… я лучше других знаю, каково это – желать смерти, когда кажется, что в этом мире ничто более не способно удержать тебя, но не позволяй горю взять вверх. Ради самого себя, Гарри, пожалуйста, постарайся сохранить жизнь.

“Ты не увидишь его, a-thaobh is gun chaochail e”, говорит мне разум, но я отказываюсь верить. Я не верю. Потому что ты – единственный человек, единственное чудо в моей жизни, которое до сих пор не позволило мне сойти с ума от отчаяния. И если я еще существую, то лишь благодаря тебе.

Твои письма, Гарри… я храню их все. Сентиментально? Глупо? Бессмысленно? Пожалуй. Я не знала тебя до этой осени, и ты стал для меня новым откровением, хотя, вроде бы, чему можно удивляться в моем возрасте.

Эти прежние дни, дни, которые я проводила в обычных заботах, теперь кажутся мне невероятно далекими. С той самой минуты, как ты – смешной, растерянный, живой – выпал из камина в моем кабинете, для меня начался отсчет новой эпохи открытий. Открытий Гарри Поттера. Не того мальчика, которого я помнила по школьным годам, но мужчины, удивительно чуткого и понимающего, уверенного в себе, умного, прекрасного собседника…

Мерлин, как я завидую Джиневре! Ты волен думать, что я, вероятно, схожу с ума, или это все осенние дожди, которые способны довести до безумия любого, вполне возможно, что ты будешь прав, предположив это, но… я страшно завидую этой девочке, сумевшей достучаться до твоего сердца. И я прошу тебя жить хотя бы ради нее.

Не ради меня, что я? Постороний человек, которого свела с тобой насмешливая прихоть судьбы. Я никогда бы не посмела просить о таком из жалости к себе. Живи ради тех, кто дорог тебе, Гарри. И даже если после моего письма ты не напишешь более ни строчки, я пойму и ни в чем не упрекну тебя. Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив.

Береги себя.

P.S.: Tha gaol gam ort, и пусть все боги и люди осудят меня за это”

***

“Nybster, Caithness

29 октября, рассветные часы

Как видите, я жив. И даже в относительно добром здравии – психическом уж точно, раз пишу это письмо. Уже пятое, кстати, за эти полтора часа я перевел бумаги больше, чем за пару месяцев в Хогвартсе, но до сих пор не знаю, что стоит сказать и с чего начать. Наверное, и с того первого предложения про меня начинать не следовало, ведь если письмо пришло, значит, его кто-то отправил, а я очень сомневаюсь, что мертвец может писать письма и ходить отправлять их совиной почтой…

Простите меня великодущно, Минерва. Кажется, я погорячился, заявив, что мой рассудок все еще цел. Начнем с того, что я три дня провалялся в постели – меня зацепили тем вечером, в рану попала грязь, а я еще успел полежать на сырой холодной земле, и вот результат. Кингсли, которому я отправил патронуса сразу после визита к радиолюбителям, нещадно матерился и грозился забрать меня отсюда, но я сказал, что задание это выполню. В итоге смог добрести до ближайшей аптеки, набрать лекарств, какие смог вспомнить из краткого курса колдомедицины в Аврорате, а затем снял – клянусь, я почти не помню, как, у меня к тому моменту уже начинался жар – комнатку на мансардном этаже в местной гостинице. Любезный хозяин сделал вид, что никакой раны у меня нет, и кровь не капает на пол, только настоятельно порекомендовал не умирать в его доме. Думается мне, с последней просьбой я успешно справился.

Очнувшись, я первым делом спустился вниз и потребовал у хозяина писчие принадлежности, сову и что-нибудь перекусить. Да, именно в таком порядке. А он вдобавок принес мне письмо на мое имя, ваше письмо, над которым я и провел, размышляя, всю ночь. Я не рискнул будить любезного господина просьбой перевести мне часть ваших слов – хотя, сдается, он не был бы особо удивлен такой просьбе – но мне хочется думать, что я догадался об их значении.

На этом месте заканчивались кляксами предыдущие пять писем. О, насколько проще было бы увидеться и поговорить с глазу на глаз! Не то, что эти сухие бумажки, куда не запихнешь и половину того, что сидит сейчас в моей голове.

Вы не представляете, насколько я признателен вам, нет, тебе, за эти строчки. Я не знаю никого больше в целом свете, кому мог бы доверять так же сильно. Доверять то, что на сердце. То, что мучает или тревожит. Только теперь я понимаю, насколько неслучайным было то мое, весьма неуклюжее, приземление в камине. Я должен был оказаться в Хогвартсе в тот вечер. Увидеть вас тебя. Это – отправная точка, а все, что случилось после, лишь цепь событий, запланированная кем-то Сверху, кем бы он ни был. Я только теперь понял, как был слеп все это время. Прав Дамблдор, говоривший, что нуждающийся в помощи всегда найдет ее в Хогвартсе. Когда-то я искал дом, и школа стала мне таковым. Сейчас я желал отыскать кого-то, кто смог бы заставить меня иначе взглянуть на серый мир, где я обретался после войны. И в Хогвартсе оказались вы.

Я теперь так много хочу сказать, что не могу вымолвить ни одного слова. Я учил этот экзамен, профессор, честно, но от страха позабыл весь ответ. Быть может, если что-то придет в голову, я снова отправлю сову.

Не сумевший совладать с эмоциями,

Аврор Поттер”

***

“Nybster, Caithness

29 октября, под вечер

Я проведу в этом городке еще несколько дней, быть может, даже неделю – ране нужно затянуться, а радиолюбителям – потерять бдительность, прежде чем я снова смогу вернуться к погоне. Я упустил их в тот раз, но больше такой осечки не выйдет, в этом я готов поклясться. Меня они рассмотреть не успели, а поскольку я был один, думаю, они не заподозрили, что Аврорат сидит у них на хвосте. Я снова выйду на их след, как только они проявятся в эфире.

Пока же мне остается только наслаждаться незапланированным отдыхом. Я отправил сову в книжную лавку, и теперь стараюсь восполнить пробелы в своем образовании. Сейчас под рукой лежит даже томик Продвинутой Трансфигурации – я не особо прилежный ученик, но, коль скоро появилось свободное время, а эта наука связана с моим расследованием… весьма занятное чтение, безусловно, хотя я до сих пор не понимаю, как можно писать учебники таким ужасным трудным языком. Даже аврорская канцелярщина в этом смысле намного более удобоварима.

До магловской литературы я тоже добрался. В основном это, конечно, стихи, хотя и некоторые пьесы Шекспира (я попросил моего любезного хозяина принести что-нибудь почитать, когда умирал со скуки в своей комнате, и он притащил старика Уильяма) весьма меня заинтересовали. Но, наверное, все это вряд ли любопытно тебе?

Еще я много размышляю о природе чувств. Все это понятно с точки зрения опять же магловской химии и биологии, но как, скажите мне, как определенные вещества в человеческом организме могут фактически вытащить человека, стоящего одной ногой в могиле? И не просто вытащить, но и отвесить ему приличного пинка, чтобы, пока летит, осознал, насколько был неправ?

У авроров почти идеальный пульс. Нас учат сдерживать эмоции, даже если мы не на службе. А сейчас у меня, кажется, тахикардия, аритмия и еще куча дурацких болячек на -ия (этими терминами сыпала как-то Гермиона, что запомнил – то пишу), которые нарушают работу моего сердца. Черт, да даже моя неловкая первая попытка поцелуя не заставила мое сердце так судорожно колотиться о ребра!

Если бы мое нетерпение было видом магии, его хватило бы на десяток сквибов, чтобы сделать их волшебниками, равными Основателям.

Очень нетерпеливый Поттер

P.S.: Я прождал ответа на первое письмо целый день, но сова вернулась ни с чем. Значит ли это, что ты не желаешь больше слышать и видеть меня? “

***

“Nybster, Caithness

31 октября

Меня хватило на два дня молчания. Каюсь, никогда не был способен проводить сутки в тишине, предаваясь мыслям о высоких материях. Не знаю, что стало с предыдущими моими письмами, быть может, они сгорели в камине Хогвартса, и это письмо постигет та же печальная участь, но я все же рискну отправить сову в новое путешествие.

Я почти полностью восстановился, и теперь могу позволить себе недолгие прогулки по городку и побережью. Я теперь ухожу с утра к морю, прихватив какой-нибудь сэндвич и книги, и возвращаюсь поздно, когда начинает темнеть. Кажется, здесь рядом даже есть магловская достопримечательность – развалины Nybster Broch, до них я тоже намереваюсь добраться. Вообще, север, как оказалось, это потрясающее место, где можно уединиться и неплохо так разобраться в себе. И никто не мешает, потому что в твоей голове копаешься лишь ты сам да ветер. Удивительное чувство, будто ты один во всей вселенной, этакий заплутавший путник. Но, если знать, что тебя ждут, дорога когда-нибудь выведет домой.

Философия – не мой конек, но в эти дни, когда ты остаешься наедине с природой, она неплохо так прочищает тебе мозги. Наверное, стоит сбегать в такие места почаще, как только почувствую новый приступ хандры. Хотя до этого еще очень далеко, учитывая, что даже сейчас я все еще чувствую странное возбуждение от одной мысли, которая прочно угнездилась в моей голове и не собирается ее покидать. Мысль о том, что, может быть, ничего еще не кончено для меня, и шансы на новую жизнь как никогда велики. И этой мыслью я обязан тебе…

Еще я понял, что работа аврора не для меня. Во всех смыслах, даже если кто-то будет утверждать обратное. Я завершу то, что начал, а потом со спокойной совестью положу заявление об отставке на стол Шеклболту. А потом куплю домик где-нибудь в Auckengill или таком же тихом местечке, назову его Мызой Скворцов или еще как-нибудь, и буду наслаждаться жизнью, глядя на вересковые пустоши. И иногда выбираться в города покрупнее, чтобы в конец не одичать. Неплохая перспектива, не правда ли?

Картинка сложилась, да, но в ней все еще не достает одного элемента. Человеку, как говорят, нужен человек, чтобы чувствовать себя живым. Я – не исключение. Я и так известен своим умением слишком сильно привязываться к людям, но сейчас, похоже, превзошел самого себя.

И я все еще надеюсь на ответ. Уж лучше знать приговор наверняка, чем мучиться в неведении.

Встревоженный Гарри”

***

“Nybster, Caithness

3 ноября, безвременье

Я сам не свой последние дни. Наверное, стоило бы уже прекратить изводить бумагу и гонять сов, но таковы мы, люди, не готовые признать поражение! Мы не можем смириться с положением вещей, которое не устраивает нас, и продолжает биться головой в каменную стену, набивая очередные шишки.

В какой-то миг я грешным делом подумал, что все дело в страхах – в конце концов, даже лучше дети Годрика имеют права бояться, но тут же отмел эту мысль. Чего бояться нам, прошедшим войну и потерявшим родных людей? Сколько ужасов пришлось на мою жизнь, сколько пришлось на вашу – не сосчитать, так о каких страхах может идти речь? Я давно перестал обращать внимание на то, что подумают и скажут люди – подумали и сказали уже все сначала на четвертом курсе, потом в Пророке после возрождения Волдеморта. И ничего. Да и вообще, что это за глупая привычка лезть в жизни других людей и указывать, как им себя вести. А как же традиционное английское понимание privacy.

Взять хотя бы Шеклболта. Я же не говорю ему, что черный зонт-трость – это вот уже года два как моветон, а выращивать азалии в кабинете Министра – и того хуже, потому что он взрослый самодостаточный дяденька, способный решить, нужен ли ему зонт и какой именно дрянью он засадит свой подоконник. Так почему мне должны указывать, к кому и какие чувства я могу испытывать? Неправильно, конечно, сравнивать зонты и любовь, но больше как-то ничего в голову не пришло.

Но знаете, что? Я не боюсь больше. Ни капли. И готов объявить об этом всем, кто пожелает услышать. И даже могу продавать билеты на шоу через Умников Уизли, если кто-то захочет превратить такое событие в фарс. Я не боюсь, понимаете? Я твердо знаю, что все сложится. Так, как должно сложиться. И никто не сможет этому помешать.