Текст книги "Михель и Ундина (СИ)"
Автор книги: Nicoletta Flamel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
А у Михеля другая судьба, другая надежда, другие мечты. Почти полвека стоит на берегу мельница. Семижды седьмой год вертится проклятое колесо.
Осталось подождать совсем немного.
========== Часть 14 ==========
14
Ранняя весна перетекла в жаркое пыльное лето.
После Петрова дня пожелтела от зноя трава, выцвели на деревьях тёмно-зелёные листья. Молили о дожде посевы, склоняя головы под палящими лучами беспощадного солнца, молила о дожде земля, покрываясь трещинами, рассыпаясь в горсти сероватым прахом. Качали головами крестьяне: коли не прекратится засуха, то погибнет на корню урожай. Нечего будет собирать осенью.
Призрак голодной зимы бродил по деревне, скрежетал цепями пересохших колодцев, громыхал пустыми вёдрами о каменную кладку, скрипел петлями пустых амбаров. На выгоревших пастбищах тоскливо мычала скотина, горчило коровье и козье молоко.
Каждое случайное облачко встречали с надеждой: вот оно, сейчас нахмурится небо грозовыми тучами, грянет гром, прольётся ливень, напоив землю. Но короткие дожди лишь слегка прибивали пыль, не принося облегчения.
***
На мельнице наступило затишье. Обмелела запруда, обнажив илистые, покрытые ракушками края. Куры упоённо копались в жирном чернозёме. Плескались в мутных лужицах громкоголосые гуси.
Чтобы хоть как-то себя занять, Михель отремонтировал сарай и запустил туда по дюжине разной птицы. А после принялся за перекладывание черепицы на прохудившейся мельничной крыше.
Ещё год назад он бы хорошо подумал, прежде чем лезть наверх, не обмотавшись вокруг пояса крепкой верёвкой. Вдруг соскользнёт нога, осыплется под тяжестью край, сломается доска, закружится на высоте голова? Однако сейчас такие мысли радовали Михеля: не по своей воли жизни лишится, авось и спрос меньше будет.
Но ему отчаянно везло. И даже полуденное солнце, покрывая густым загаром обнажённые участки кожи, в остальном не причиняло особого неудобства.
Каждое утро Михель находил на берегу новенький гульден. Ундинье серебро жгло карман, хоть иди и раздавай монеты каждому встречному. И Михель выискивал любой способ его потратить. Закончив с крышей, он всерьёз подумывал, уж не затеять ли на пустыре какую стройку. Сруб старого дома совсем обветшал, а новое дело хоть как-то отвлечёт от печальных мыслей.
Раз в неделю Михель наведывался в трактир. Но Петар уехал из деревни на заработки, а с остальными парнями он так и не сдружился. Потягивая неизменную кружку пива, Михель вслушивался в разговоры крестьян. Все сетовали на засуху, мечтали о скором дожде.
Пешком возвращаясь на мельницу, Михель примечал, как удивительно проходит по лугу незримая граница: вот, сколько хватает взгляда, тянется по обочинам дороги выгоревшая белёсая трава, а вдоль реки начинается узкая полоса сочного клевера, синеют яркие, словно промытые росой, васильки, качаются на тонких стеблях ромашки. «Река, что ли, их питает? – удивлялся Михель. – Может, и река».
Он не хотел признаваться себе, что тоскует по Ундине. Когда после заката над запрудой поднимался туман, Михель покрепче запирал ставни и двери. Но не потому, что опасался никсовых козней, а чтобы не слышать нежного пения, не разбирать грустных, цепляющих за душу слов. Ундина пела о любви. Михель боялся, что тоже полюбил речную деву. Полюбил чудовище, требующее человеческих жертв.
На птичьем дворе квохтала чёрная курица, собираясь высиживать яйца. И Михель иногда подумывал подобрать где-нибудь котёнка почернее – мышей в амбаре развелось, спасу нет.
***
На исходе второй засушливой недели на мельницу приехал мрачный Милош. Не ответив на приветствие, молча поставил у ворот корзину, прикрытую вышитым рушником. Положил сверху тугой кошель.
– Всей деревней собрали. Там сыры, мёд, хлеб, солонина… разберёшься потом.
– Спасибо, – удивился Михель. – Но с чего мне такая честь?
– Полям нужен дождь. Земле вода. Я кланяться не обучен, просто сделай, как полагается. Договорись.
– О чём?
Михель чуть было не спросил «с кем?», но сердце, пропустившее один удар, словно уже знало ответ.
– Твой отец, Михель-старший, всегда расплачивался со мной таким же серебром, – степенно проверяя воловью упряжь, издалека начал Милош. – И я никогда не задавал вопросов. Но даже в голодные военные годы в наших полях всегда колосилась рожь, а в лесу водилось достаточно зверья. Мы вовремя платили в казну дань. Наши мужчины уходили на войну. Но никогда война не приходила к нам. В год, когда ты родился, зимой, один небольшой вражеский отряд разграбил и сжёг соседние деревни. Пытался добраться до нашей, но заблудился в лесу. Почти все солдаты погибли, – Милош усмехнулся, блеснули в густой бороде крепкие желтоватые зубы. – Месяцем позже компания мародёров вышла на тот берег реки. Они тоже надеялись на лёгкую добычу. Но лёд не выдержал, и весной течение вынесло их трупы к запруде.
Михель почувствовал, как между лопаток, несмотря на жаркий летний день, течёт струйка холодного пота.
– Мы не дружили с твоим отцом. Но всегда помогали друг другу и людям, которые живут рядом с нами. В последние годы мне тяжко пришлось… одному, – расправив плечи, высокий и нескладный Милош стал походить на крупного медведя, который случайно забрёл во двор.
«Не такой уж он и худой. Скорее – жилистый, сильный. Пожалуй, такой запросто поднимет жёрнов или разорвёт человека пополам», – подумалось вдруг Михелю.
– Но как мне призвать дождь? Помахать руками? Прочитать заклинание? – отчаянно спросил он.
– Это уж тебе решать, – усмехнулся Милош. – Ты мельник, не я. Но лучше бы поскорее.
***
В эту ночь Михель впервые за долгое время не запер дверь.
А на исходе следующего дня поднялся ветер, неся с запада, от истоков реки, плотные грозовые тучи. Трое суток шёл дождь, трое суток жадно пила земля, никак не могла напиться. И струилось вместе с потоками воды торжествующее пение Ундины.
========== Часть 15 ==========
15
Ах, как любят в деревне отмечать Троицев день!
Закончилась весенняя страда, брошены в пашню зёрна, на деревьях распустились первые зелёные листочки, украсился пёстрыми цветами луг. Расцвела в палисадниках душистая сирень, клонятся к земле крупные лиловые гроздья. Осыпаются в садах яблоневые и вишнёвые лепестки, жужжат пчёлы, обещая невиданный осенний урожай.
Скоро быть лету – жаркой и щедрой поре, жадной до людского пота, сторицей воздающей по трудам твоим. Некогда будет веселиться, в праздности проводить летние дни. Разве что мелькнёт искрами над костром короткая ночь Святого Яна, скатится горящим колесом в тёплые речные волны, погаснет, растает с первым солнечным лучом. А потом опять выходить в поле – косить, полоть, жать, связывать золотые снопы. До крови колоть руки о стебли молодого льна. Собирать в лесу ягоды. Укреплять амбары под зимние припасы. Да мало ли у лета неотложных дел?
От того и радуются люди Троице – последней передышке перед тяжёлым трудом. Уже стоит посреди луга высокий шест, и тележное колесо на его верхушке увито берёзовыми ветками. Полощутся на ветру разноцветные полоски шёлка – каждая девушка отдала для украшения шеста любимую ленту из своей косы. Крепко привязаны среди лент небольшие свёртки с монетами, отрезы ткани, сердоликовые и янтарные бусы, пара новых скрипучих сапог. На рассвете самые смелые и ловкие парни смогут попытать счастья и, взобравшись на вершину шеста, добыть подарок для себя или своей любимой.
А пока они, весело переговариваясь, нарубили дров и собрали высокое кострище. Ярко будет гореть огонь в эту ночь.
Вдоль лесной опушки расставлены повозки и лотки, украшенные гирляндами и венками. С них во время праздника будут продавать клубничное вино, тёмное и светлое пиво, яблочный сидр, разноцветные леденцы, горячие пирожки с разными начинками.
Готовятся к празднику девушки, достают из сундуков свои лучшие наряды, отглаживают оборки на чепцах, волосок к волоску заплетают косы. Уже сплетены и лежат на помосте у шеста два берёзовых венка – для Летнего Короля и его Королевы. В этом году Королём выбран молодой мельник Михель, и каждая незамужняя девушка мечтает принять второй венок из его рук.
Мечется по своей комнатке белокурая Лизхен. Перемерила она кучу нарядов и ни в одном не кажется себе достаточно красивой, чтобы уж точно сразить Михеля наповал. Пусть посмотрит он, от какой красавицы отказался, пусть вспомнит, как сильно когда-то о ней мечтал. Авось, дрогнет его неприступное сердце, возьмёт он Лизхен под белую руку и торжественно введёт в праздничный хоровод.
В трактире с самого раннего утра не спит несчастная Марта. Не на что ей надеяться, не о чем мечтать. Как ни украшай себя, не скроешь невзрачного лица, плоской груди, нескладной фигуры. Но, ах, вот бы хоть разочек пройтись с Михелем в танце, увидеть близко-близко его сияющие глаза, дотронуться до его тёплой ладони. Ворчит на непутёвую дочку Милош, но всё готова стерпеть Марта ради нескольких мгновений случайного счастья.
Течёт вдоль луга река, лениво подставляя бока под солнечные лучи. Всплёскивает на перекатах, взвихривается маленькими омутами, набегает волнами в заросли лозы и осоки. Выпрыгивают из воды любопытные рыбки, косятся на украшенный луг, плюхаются обратно. Спокойна нынче река, тиха. Знает она, чьё сейчас время. Недаром следующую неделю после Троицы называют Ундиньей или Русалочьей. Недаром ворчат старики, не желая отпускать молодёжь веселиться. Падки водные девы на неженатых юношей – того и гляди заманят на отмель, обнимут прозрачными руками, зацелуют до смерти. Ревнивы никсы к юным девушкам – подкрадутся в праздничном хороводе, закружат голову, одурманят, утащат на дно.
Течёт мимо луга река, ждёт.
***
Ах, как не хочется Михелю идти на вечернее празднество! Была б его воля, отмотал бы назад день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Пусть бы снова бесконечно ярилась йольская вьюга и крошилось в щепу проклятое мельничье колесо – не вышел бы Михель за порог, закрыл бы плотнее ставни, устроился бы у живого огня.
Страшно Михелю, жутко.
Накануне отпустил он с мельницы всех работников, выдал им жалованье – веселитесь, пейте, гуляйте целую неделю, а я как-нибудь управлюсь без вас. До рассвета точил отцовский нож, пробовал остроту кончиком пальца, хмурился недовольно.
Не может убийца два раза убить одного и того же человека, как бы ни хотел этого. Семижды семь лет лежали кости на дне запруды, ржавела, уходя в ил, железная цепь.
Не может сын убийцы полюбить речную никсу, ввести её в дом, перед богом и людьми назвав законной женой. Вечно томиться ему в неизбывной тоске, ночью мечтая о ласках своей мёртвой возлюбленной, днём ужасаясь деяниям её рук.
На крови стоит мельница, кровью движется колесо.
Под каждый угол строящегося дома закладываются монеты – на достаток, зёрна – на долгую и счастливую жизнь, сосуд с вином – на удачу. А под четвёртый закапывают живую жертву, чтобы не рухнул дом, придавив во сне хозяина. Петух или собака, овца или коза – иногда удаётся обойтись малой кровью.
Но вернее и страшнее всего будет принести в жертву человека, и его неупокоенный дух, станет хранителем места, помощником во всех делах. Главное не забывать в свою очередь приносить жертвы – ему.
Одна лишь неделя в году дана для того, чтобы такие души ненадолго вернулись в мир живых, почувствовали запах свежеиспечённого хлеба, погрелись у очага.
Одна лишь ночь дана Михелю, чтобы попытаться исправить то, что свершилось за много лет до его рождения. Другой – не будет.
***
Ах, кто в наших краях не знает молодого мельника Михеля, весельчака Михеля, умницу и работягу Михеля?
Вот вступает он на украшенный луг, и серебряная пряжка на его шляпе сверкает в последних лучах заходящего солнца. Снимает Михель с головы шляпу, кладёт на помост. Летним Королём будет он сегодня, до утра носить ему берёзовый венок.
Берёт Михель зажжённый факел, поджигает сложенные поленья. Ярко вспыхивают они, загодя политые крепким вином. Возносится огонь выше человеческого роста – почти до самого неба. Жарко гореть костру, до утра веселиться подле него людям.
Подхватывает Михель второй венок, смеющимся хороводом обвивают молодого красавца девушки, заводят величальную песню. Стой, Летний Король, смотри, слушай, выбирай себе суженую. Кружатся вокруг юные лица, плывут звонкие голоса. Вот цветущая Лизхен смотрит на Михеля ясными голубыми глазами. Вот несмело улыбается Марта – в свете костра она кажется почти хорошенькой. Вот, встретившись с Михелем взглядом, опускает ресницы незнакомая сероглазая девушка – дочка кузнеца? кожевника? – всех не упомнишь.
Останавливается хоровод, расцепляют девушки руки. Которую выбрать, чтобы не обидеть остальных?
Застыла в радостном предвкушении Лизхен, выбилась из-под чепца белокурая прядь. Видит Михель, что нет никого красивее среди девушек, но отчего-то медлит. Глупость этот королевский венок, просто связанные между собой берёзовые ветки. Но если Лизхен и в самом деле любит Михеля, зачем давать ей ложную надежду?
– Прости, – виновато шепчет он. – Я больше не люблю тебя.
И проходит мимо.
Останавливается Михель перед Мартой. Безумной радостью озаряется её лицо. Легко осчастливить дурнушку, вознести её над другими. Вот только что делать потом с раненым девичьим сердцем? Для того, чтобы поцеловать Марту в щёку, Михелю приходится привстать на цыпочки.
– Прости, – говорит он, – но это будешь не ты.
И проходит мимо.
У сероглазой девушки миловидное маленькое личико, хорошенький курносый нос. На вид ей не дашь больше четырнадцати лет. Девчонка почти, только-только надевшая женское платье и чепец, не познавшая пока ни мук, ни радости любви.
– Как зовут тебя, красавица? – спрашивает Михель.
– Иванка.
– Хочешь быть Летней Королевой?
Иванка, зажмурившись, радостно кивает.
И Михель, развязав ленты чепца, бережно укладывает на её простоволосую русую голову берёзовый венок.
Толпа разражается приветственными криками, когда Король и Королева праздника всходят на помост.
Ах, каким счастьем светится из-под зелёных листьев Иванкино лицо! Как робко она касается своими полудетскими пальчиками широкого Михелева запястья! Как звонко смеётся, когда звучат первые такты лужичанской польки – танца, который должны открывать Михель и Иванка.
Крутятся по лугу нарядные пары. Какой-то высокий парень подхватил за талию Лизхен. Даже для Марты нашёлся кавалер, Михель с удивлением узнаёт в нём Збышко – одного из братьев, что помогали ему делать колесо.
Ещё немного, и Летний Король, выполнив почётную обязанность, сможет незаметно исчезнуть с праздника. Кто знает, может быть, навсегда.
Рассеянно слушая щебет Иванки, Михель уводит свою маленькую Королеву из толпы танцующих, покупает ей с лотка Мюллера пышный маковый бублик, заказывает в палатке у Милоша кружку клубничного вина.
– Веселись! – напутствует на прощанье. – Ты здесь самая красивая!
Потом снимает со своей головы венок и исчезает в темноте.
========== Часть 16 ==========
16
– Я пришёл, – произносит Михель, стоя на берегу.
Эту фразу он говорил не раз, но у неё никогда не было продолжения, и никогда до этой ночи Михель не сжимал в кармане отцовский складной нож.
– Я истомился в ожидании, измучился разлукой с тобой. Я устал просыпаться и засыпать без тебя. Выйди под солнечный свет или забери меня во тьму, мне всё едино. Только не заставляй больше каждую минуту тосковать о тебе, – уговаривает он реку.
Висит над Михелем молодой месяц. Плещется вода в запруде. Какая-то ночная птица трижды прокричала в камышах.
– Выйди ко мне, дай в последний раз коснуться тебя. Дай увидеть, как светится лунным сиянием твоя белоснежная кожа, как звёзды отражаются на дне твоих зрачков, – страстным шёпотом просит Михель.
Зашелестел ветер, качнул ветви старой вишни. Давно осыпались белоснежные лепестки, но чудится Михелю, будто чей-то светлый силуэт соткался вдруг за корявым стволом. Сжал он покрепче нож, шагнул навстречу.
***
– Ты куда пропал? – обиженно спросила Иванка. – Там все танцуют, веселятся, я тоже хочу.
– Как ты здесь оказалась?
– За тобой пошла. Чуть не заблудилась. Мне страшно было, но я по дороге бублик жевала, чтобы не бояться. Хочешь половинку?
Ругая себя последними словами, Михель подхватил девчонку под локоть
– Найдёшь обратную дорогу?
– Неа, – честно призналась Иванка. – А ты что тут делаешь, рыбу ловишь?
– Рыбу-рыбу. Большую такую щуку с огромными острыми зубищами. Не уйдёшь подобру-поздорову, скормлю ей тебя, – невесело пошутил Михель.
– Не скормишь. Ты добрый, – Иванка прижалась к его плечу. – А большие щуки сегодня спят. Они всегда спят, когда люди костры жгут и веселятся. Можно, я с тобой побуду? Мне так холодно одной.
Вздохнул Михель, снял вышитый камзол, закутал в него Иванку.
– Садись, вот тут, под вишней, только тихо. Если случится что – беги в сторону луга и громко-громко кричи. Ты с родителями в деревню приехала?
– Я сирота. Меня в гости позвали, пожить немножко.
– Надолго?
– На неделю, – Иванка опять шмыгнула носом и, судя по звукам, принялась доедать бублик.
Замолчал и Михель, настороженно вслушиваясь в ночные шорохи. Вот плеснула вдалеке крупная рыба. Вскинулся он, встал между берегом и Иванкой.
– Не придёт она, – тихо сказали за его спиной. – Говорю же тебе, спит. Не нужно её будить.
Оглянулся Михель, а под вишней и не Иванка вовсе. Вернее она, только постарше, но вот насколько – на пять лет или на пятьдесят – так сразу и не определишь: красивая, светлоглазая, распущенные серебристые волосы струятся по плечам до самых лодыжек, светятся в темноте.
– Ты? – задохнулся Михель.
– Я, – кивнула Ундина. – Такой я была, когда твой отец заманил меня сюда много вёсен назад.
– Но я… я танцевал с тобой, я видел румянец на твоих щёках, слышал твоё дыхание!
– Сегодня необычная ночь. А твоя любовь дала мне силы на короткое время притвориться живой, различать запахи и вкусы, чувствовать холод и тепло. Ты танцевал со мной, ты накормил меня, ты был заботлив и нежен, – печально поёт Ундина. – Спасибо тебе, Михель, сын Михеля, за твой щедрый дар.
– Не уходи! – взмолился Михель. – На рассвете мы пойдём в церковь и попросим священника обвенчать нас. Я знаю, что если никса понесёт от человека ребёнка, то получит взамен бессмертную душу. Ты сможешь навсегда остаться со мной на земле.
– Моё тело давным-давно истлело, стало илом и тиной, – поёт Ундина. – Мне бы просто лежать на дне – краеугольным камнем для мельницы, основой благополучия твоего рода. Но, захлёбываясь речной водой, чувствуя, как она через горло попадает в мои лёгкие, безжалостно разрывая их на части… ах, Михель, в те последние мгновенья моей земной жизни я слишком сильно пожелала одного – отомстить. Я не обычная никса, не водная дева, рождённая из пены морской, не добровольная утопленница или потерянный ребёнок. Я – залог. Я – смерть, которая длится полвека. Я – искорка жизни, навеки запечатанная во тьме.
– Я люблю тебя! – Михель раскинул руки, словно для объятий. Блеснуло в правой ладони предательское лезвие ножа.
Силуэт Ундины подёрнулся мелкой рябью – так дробится лунное отражение в воде, когда кто-то бросает камень.
– Говорят, что месть сладка, – поёт Ундина. – Они лгут. Сын моего убийцы полюбил во мне душу, которую отнял отец. Душу, которой у меня нет. Разве не этого я хотела, не об этом мечтала? Но лучше бы ты убил меня, мельник, сын мельника. Ведь мы связаны – она и я. И чем живее, чем человечнее я становлюсь, благодаря твоей любви, тем сильнее её неутолимая жажда… Хочешь, я подойду ближе? Попроси, и я не буду сопротивляться. В эту ночь, когда я вновь почувствовала вкус хлеба и запахи луговых цветов, когда я вспомнила, каково это – быть человеком… именно в эту ночь ты вонзишь в мою грудь то самое железо, что держит меня на дне.
– Я люблю тебя, – с тоской повторил Михель. – И я не могу причинить тебе боль.
Вода в запруде забурлила, словно в котле над костром. Всплыли наверх клочья белой пены, различимые в утренних сумерках. Казалось, будто нечто тёмное и большое рвётся наверх из глубины.
– Твои слова ранят сильнее железа, – поёт Ундина. – Ты разбудил её. Она давно жаждет твоей крови. Но я поклялась не позволить ей причинить тебе вред.
– Я люблю тебя, – прошептал Михель. – Я не могу жить без тебя на земле. Пусть круг замкнётся на мне.
Скользнула к нему Ундина, перехватила занесённую руку. Успела. Вцепилась.
Держит.
– Отдай мне нож, Михель, сын Михеля, – не поёт, а говорит. Умоляет. И густые ресницы её мокры – от воды, от росы, от слёз ли? – Если любишь меня, отдай.
Вздохнул Михель, разжимая пальцы, серебристой рыбкой скользнул нож в прозрачную ладонь никсы. Поцеловала Ундина Михеля в лоб, словно прощаясь. И – нырнула в бурлящую воду.
Порозовела пена. Или это рассветное небо отразилось в ней, окрасив её в алый цвет?
***
Солнце уже давно поднялось над горизонтом. А Михель всё сидел на берегу.
Ждал.
Вот всплыл на поверхность его нарядный камзол, поднимая за собой из глубины мутный кровавый след.
Не шелохнулся Михель.
Вот всколыхнулась волна, вынесла на песок отцовский нож. Проржавело блестящее лезвие, обломалось посередине – словно полвека лежало оно на дне речном.
Поднимайся, Михель, иди домой. На тебе ли, тобой ли, но закончилось проклятие. Больше не будет плыть над водой колдовской голос, не станут умирать люди, растает заговорённое серебро, впитается в песок.
Потом, лишь потом своим будешь ты зарабатывать хлеб насущный.
Но не двигается Михель. Смотрит на реку. Будто забрала она и забыла вернуть что-то важное и очень дорогое для него.
К полудню лениво шелохнулась водная гладь. Поднялось на поверхность что-то белое, закачалось на волнах, словно в колыбели.
И лишь тогда вскочил Михель, бросился в воду по пояс и вынес на руках Иванку в берёзовом венке. Тихо-тихо лежала она в его объятьях, словно спала. Мокрая русая коса расплелась, светлая улыбка застыла на бледных губах.
Бережно, стараясь не разбудить, понёс Михель любимую прочь от реки.
К дому.
Конец
