Текст книги "Притворщик (СИ)"

Автор книги: Nezumikun

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Ты чего, Паша? – он погладил меня по голове, и его глаза стали встревоженными.

Как же ему, незнающему, объяснить, что такое плен и издевательства, и настоящая жестокость? Как сказать, что я даже надеяться не смел, что испытаю удовольствие от близости? Думал, не смогу, но Матвею удалось меня разбудить.

– Все отлично, Матвей. Мне было охрененно хорошо. Никогда не предполагал, что секс – это так здорово, – целую его в плечо, глупая улыбка не сходит с губ, а у него глаза снова меняются, появляется что-то такое… нежность, наверное. Я плохо разбираюсь в сложных чувствах. Он притянул меня к себе, и довольный дышит в волосы.

– Рад, что тебе понравилось, – бормочет. – Повторим?

– Обязательно, – соглашаюсь. – И не спи, тебе еще нельзя, только шесть часов прошло.

Он страдальчески застонал.

– Я не продержусь столько времени. И почему нельзя спать? У меня же минимальные травмы, врачи скорой вкололи обычный комплекс при подозрении на внутренние повреждения.

– У тебя гены подправленные?

– Да. Ты же знаешь.

– Вот поэтому и нельзя. Если не хочешь потерять свою выносливость и ловкость, нужно подождать, пока препарат восстановит все в изначальный вид, а при этом мозг должен работать и не переходить в режим сна. Еще лучше, если бы ты подверг себя незначительным нагрузкам.

– Глупость какая… нагрузки можно, а спать нельзя?

– Организм нужно поддерживать в тонусе.

– А если бы я пострадал сильнее и был бы без сознания?

– Тогда бы тебе вкололи нанитов, и уже не имело бы значения, спишь ты или нет.

– Так что получается, на мне сэкономили? Вот ведь… а как же страховка?

– Страховка не покрывает нанитов. Это дорогое удовольствие, доступно отнюдь не каждому и применяется только в тяжелых случаях, когда нет другого выхода.

– Ты, похоже, много об этом знаешь… Расскажешь подробнее?

– Ладно, только не спи.

Неплохой способ отвлечься. Я рассказал все, что знаю о нанитах: о Шахисах, которые их изобрели; о Клёне, благодаря которому они стали доступны людям. Болтовня заняла больше часа, в течение которого Матвей два раза пытался заснуть, в чем я успешно ему помешал, а когда парень слишком расслабился, я снова на него набросился, и мы предались постельным утехам с жаром и энтузиазмом следующие три часа. Сломали кровать – ножка треснула. Смеялись до икоты, и Матвей признался, что ему ни с кем не было так легко и хорошо, как со мной.

Потом долго мылись, а когда наконец вышли из ванной, пришлось перебраться на мою постель, так как она осталась единственной целой. Снова говорили обо всём, а под утро с ним по телефону связались взволнованные родственники и продолжительное время пытали на счет аварии. Только он сумел успокоить родителей, как ему позвонил младший брат. С ним он болтал дольше, пока они не перетерли все новости. Я сел рядом и навострил уши, обо мне Матвей рассказывал осторожно, намеками и лишь брату. Обещал нас познакомить. Мне тепло и спокойно вот так сидеть, прислонившись к его спине, и слушать их разговор. Когда он общался с братом, его интонация изменилась, стала более мягкой, с мамой он беседовал открыто, но сглаживал углы, а вот с отцом напрягался – отвечал четко, но ускользал от прямых вопросов. Когда звонки закончились, я все проанализировал и понял, что со мной он тоже разговаривает по-особенному, не так как с родными, это значило, что я для него тоже важный.

В столовую мы пошли к раннему завтраку. Матвей зевал, тер глаза и выглядел вялым и взъерошенным, но улыбался. После еды, двух кружек кофе немного взбодрился, повеселел, и я потащил его на природу, в парк, предварительно сменив нашу одежду на спортивную. Мы выбрали безлюдное место.

– Ну и зачем ты меня сюда привел? – поинтересовался он, осматриваясь.

– Я знаю неплохой способ, как не дать тебе заснуть.

– И какой же?

Хищно улыбаюсь и встаю в стойку.

– Коснешься меня, исполню любое твое желание.

Его глаза заинтересованно загорелись, он вернул мне улыбку.

– Могу пожелать все, что захочу?

– Абсолютно.

– Ловлю на слове, – и он встает, копируя мою позу. – Полный контакт?

– Сначала поймай!

И мы начинаем кружить по поляне.

========== Десять 2 ==========

Спарринг проходил неординарно, мы знатно провели время, это была больше игра, чем действительно серьезный поединок. Ударить его по-настоящему я бы все равно не смог, а Матвей старался достать меня, но постоянно промахивался. На пятнадцатой минуте я позволил ему вскользь задеть моё плечо – контакт по касательной, и он уже победно орет и улыбается. Не замечает, как сон слетел с него, организм пришел в тонус, глаза заблестели. Мы продолжали танцевать еще некоторое время, пока у парня не стал частить пульс, и не сбилось дыхание. Я решаю, что пора прекращать и фиксирую его руку, вывернув к спине. Он попробовал дернуться и поморщился – да, не так-то просто вырваться из болевого захвата.

– Отпусти! – требует, а я пьянею от запаха его тела, от всех его изгибов, которые чувствую сквозь одежду.

Целую в смуглую шею и выполняю просьбу, он поводит плечами и поворачивается, смотрит в лицо задумчивыми и серьезными глазами.

– Я, кажется, знаю, кто ты.

– И кто же? – мне почему-то не страшно, даже если он догадался.

Кладет руки мне на плечи, сжимает, неторопливо ведет вниз до запястий, потом перекладывает горячие ладони на талию, притягивает к себе так, что я утыкаюсь ему в грудь, и выдыхает:

– Возможно, тот, кто видел гораздо больше, чем я могу предположить, и знает цену жизни. Ты обещал мне желание, если я коснусь тебя. Договор в силе?

– Конечно. Я всегда держу слово, – прислушиваюсь, как успокаивается его сердце, дыхание выравнивается, но он все равно нервничает.

– Ответь на вопрос: ты человек? – очень тихо спрашивает Матвей.

Замираю, перестаю дышать на мгновение и не знаю что сказать.

Он отстраняется, берет моё лицо в ладони и смотрит своими серыми глазами прямо в душу.

– Черт… – растерянно гляжу в ответ и кусаю губы. – Как бы ему ответить. – Это как посмотреть… генетически – скорее нет, чем да. – Опускаю глаза и пальцами обхватываю его запястья. – С другой стороны, способность к трудовой деятельности у меня гораздо выше, чем у других индивидов. Сознание присутствует. Если брать биологическую классификацию, я, как и ты, принадлежу к типу хордовых, подтипу позвоночных, классу млекопитающих, отряду приматов, семейству гоминид. Только ДНК у меня более чем на 70 процентов отличается от эталона среднестатистического гражданина Империи. Так что нет, я не человек в общепринятом понятии. – Снова поднимаю глаза. – Прости.

У Матвея серьезное лицо, он медленно выдыхает, все еще удерживая меня, наклоняется и целует нежно, гладя скулы большими пальцами, и мне становится спокойно и легко.

– Что-то такое я и подозревал, – говорит и отпускает меня, очертив напоследок изгиб губ кончиками пальцев. – Такое совершенство не может быть от природы.

Приподнимаю брови удивленно.

– И никаких вопросов больше?

– А зачем? Насколько я помню, в нашем обществе есть только одна категория генномодифицированных людей. – Матвей улыбнулся. – Я все равно от тебя никогда не откажусь, будь ты хоть неведомой зверушкой, хоть инопланетянином, хоть клоном из пробирки, так и знай, – и подмигивает мне, становясь при этом совсем мальчишкой.

На меня накатывает смех, как будто гора с плеч упала, я со стоном закрываю лицо ладонями. Приходится потрясти головой, чтобы привести мысли в порядок. Матвей все так же стоит рядом и смотрит, словно знает обо мне уже все, хотя на самом деле он посвящен лишь в крупицу информации о моей настоящей жизни.

– Пошли обратно, Матвей, пока дойдем, как раз истечет время, отмеренное медиками, и ты сможешь, наконец, поспать, – подхожу к нему и хлопаю по плечу.

Он зевнул во всю пасть, показав крепкие зубы, потер глаза и обхватил рукой меня за шею, и мы направились к общежитию.

– Хочу мягкую подушку, – ворчит он, лениво перебирая ногами, – теплое одеяло и тебя под боком.

– Ну… первые два пункта мы тебе обеспечим, – придерживаю парня, чувствуя, как с каждым шагом он все больше расслабляется.

– А третий? Ты же будешь охранять мой сон, Паша? – и он потерся щекой о мою макушку, чем заставил меня покраснеть.

– Да куда я денусь… тем более у нас осталась только одна пригодная для сна кровать.

– Вот и хорошо, не сбежишь теперь.

Мы еле плетемся, при этом скорее я тащу парня на себе, но все же добредаем до комнаты; отвожу его в ванную, где он, скинув одежду, принимает душ, норовя уснуть прямо под теплыми струями, а когда я споласкиваю его, он распускает руки, и в результате я тоже оказываюсь мокрым. Обтираю Матвея, и он голышом топает до кровати, и падает на живот, подгребая под себя подушку. Засыпает мгновенно, укрываю его одеялом и смотрю на расслабленное лицо, на растрепанные волосы и чуть приоткрытый рот и вспоминаю, как жадно и неистово он осыпал поцелуями мое тело, а эти руки, которые сейчас сжимают подушку, ласкали меня уверенно и нежно, заставляя кричать и изнывать от желания.

Я понимаю, что все: точка, баста, приплыли. Дальше нельзя скрывать правду, тем более что самое страшное уже произнесено, и мне даже не дали в морду и не прогнали с глаз долой. Я хочу быть с ним как джет по кличке Шугар, а не как Павел, или как они оба, но для этого кое-что предстоит сделать.

Приняв решение, залезаю к Матвею под бок и лежу, охраняя его сон.

========== Одиннадцать 1 ==========

Я не сомкнул глаз ни на минуту – сон совсем не шел – я так и смотрел, как он лежит, ворочается иногда, терзает одеяло, сопит. Я дал поспать ему семь часов, заказал завтрак, привел себя в порядок, оделся и стал настойчиво будить Матвея, поглаживая по спине, бокам. Он приоткрыл сонные глаза, разулыбался и потянулся наглым кошаком, подставляясь под мои руки, потом навалился сверху, подмял под себя и глубоко задышал, уткнувшись в шею.

– Пора вставать, – говорю, сам расплываясь в улыбке и не пытаясь выбраться. – Хочешь узнать, куда я каждую субботу пропадаю?

Напрягся, поднялся на локти и посмотрел в глаза.

– Хочу, – выдыхает.

– Тогда одевайся, завтрак на столе. Выезжаем через сорок минут, но учти, это надолго, до вечера как минимум.

– Не беда, мне спешить некуда, – вскакивает с кровати и скрывается в ванной.

Потом он поел по-быстрому, собрался, и мы вышли из общежития. Первым делом направились в магазин; Матвей молчит, ничего не спрашивает, только наблюдает, как я фрукты покупаю, конфеты и леденцы. Я набил сумку, и мы пошли на стоянку каров. Сели в машину, заняв места сзади.

– Нам ехать долго, можешь вздремнуть, – предлагаю парню.

– Нет, я лучше на пейзаж полюбуюсь, – и в окно уставился.

Вижу, как он нервничает: губы слишком сильно сжимает, пальцы подрагивают.

Мы взлетаем, и я кладу руку ему на колено, успокаивающе поглаживаю.

– Не волнуйся, все хорошо будет. Я просто тебя кое с кем познакомлю, а потом на вопросы отвечу, если решишь их задать.

– Не боишься больше? – смотрит пристально.

– Боюсь, но хочу, чтобы между нами было все по-честному. Вот и проверим друг друга на прочность. – Откидываюсь на спинку сиденья, поворачиваю лицо в его сторону, он проделывает тоже самое.

***

Он все-таки засыпает и открывает глаза перед самой посадкой. Мы покидаем кар и заглядываем в цветочный магазин, где я покупаю лилии, белые нежные и потрясающе пахнущие. Матвей ощутимо занервничал, но я только грустно улыбнулся, взял его за руку и повёл в больницу.

Привычно приветствуем медсестёр и проходим в знакомую палату. Здесь ничего не изменилось: так же чисто, много света, и Милк на кровати в окружении приборов, почти прозрачный.

Ставлю цветы в вазу на столике и выкладываю фрукты на тарелку, Матвей застыл в дверях и, не отрываясь, уставился на больничную койку.

– Не стесняйся, Матвей. Знакомься, это Милк, мой брат и напарник. – Делаю два шага к постели и беру брата за руку, наклоняюсь и убираю прядь волос с белого лица. – Милк, это Матвей, мой любовник. – Сажусь на стул, поправляю одеяло на спящем. Слышу, как Матвей выдохнул сквозь зубы и осторожно сократил расстояние.

– Паша, твой брат болен? – спрашивает и, пододвинув ещё один стул, устраивается рядом.

– Он в коме, уже три года прошло, – отвечаю и наконец решаюсь взглянуть на Матвея.

Он немного бледный, но глаза лихорадочно блестят, как будто он разгадал трудную головоломку и теперь доволен результатом.

– Ты так же выглядишь без маскировки? – и смотрит прищурившись.

– Почти так же. – Внимательно слежу за его реакцией, он сцепил руки в замок на коленях, но глаза не прячет. – Злишься?

– Черт, Паша! Почему ты мне раньше не сказал?

– А ты сам подумай, может, мне и отвечать не придётся, – устало вздыхаю, сижу, сжимаю безвольные пальцы брата в своей руке.

Тишину и молчание, наполняющую палату, разбавляет только писк приборов; у меня тысячи мыслей роятся в голове, и почти все они невесёлые. Сейчас решение за ним, я смирюсь с любым его выбором.

– Расскажи мне, прошу…– наконец произносит он и прикасается к моей руке.

Всматриваюсь в него и понимаю, как он неуверенно себя чувствует, растерян, не знает, чего ожидать.

И я рассказываю все, что можно, держу за руку брата и делюсь историей своей жизни. Матвей не скрывает удивления, когда узнает, сколько мне лет – парень бледнеет, краснеет и стискивает зубы, слушая.

– Теперь мне понятны твоё поведение и многие вещи, которые выбивали меня из колеи… Ты же ребёнок ещё! – шипит, смущаясь.

Что он себе там на придумывал, балбес!

– Эй, ты вообще слушал, что я тебе сейчас говорил? У меня руки по локоть в крови, я пять лет воевал, убивал людей, взрывал космолёты и много чего ещё делал, о чем поделиться не могу, потому что это военная тайна. Посмотри на меня! – наши взгляды встречаются, и в его серых глазах растерянность, я продолжаю, но уже мягче: – Я не ребенок, невзирая на то, что так мало прожил на свете, не буду вдаваться в подробности, но джетов тренируют жёстко, необходимые знания мы впитываем в первый год жизни, так что не обманывайся ни внешностью, ни возрастом.

Он трёт лицо, словно устал, и моя история вымотала его до предела – возможно, так и есть.

– Не буду обманываться, – обещает. – А без маскировки ты как выглядишь? – и сосредоточил на мне своё внимание, выжидая.

Вот людское любопытство в действии, а вроде большой мальчик. Смотрю на него и намеренно медленно скидываю образ, оставаясь в натуральном виде. Он таращится изумлённо, потом протягивает руку и, чуть касаясь, проводит по щеке пальцами.

– Красивый, только бледный очень, – выдаёт он и хмыкает: – К вам наверняка должна прилагаться инструкция, а то без спиртного не разберёшься, что и как у вас устроено. Я тут в сети лазил, когда только подозревать тебя начал, так вот, сведения о джетах очень скудные и противоречивые.

Боги, с кем я связался?

– А чего ты ожидал? Мы считались секретным военным проектом, даже учёные, которые нас создавали, не были уверены в конечном результате. – Надеваю личину обратно. – Когда ты впервые заподозрил?

– Трудно сказать… – он барабанит пальцами по колену. – Все эти недомолвки, странное поведение, шрамы, то, как ты дерёшься. Я же не идиот.

Действительно, стоило раньше раскрыться, а я все тянул до последнего.

– Я боялся признаться, не знал, как ты отреагируешь. Решение только за тобой, я пойму, если ты не захочешь дальше…

– Стоп! Вот на этой фразе и остановись, – он багровеет и сжимает зубы, глаза нехорошо блеснули. – Я не истеричная барышня. Джет ты или не джет, ты – это все равно ты. И не смей от меня сбегать, найду.

Помолчали, просверлили взглядом друг в друге дырку, я первый сдался и опустил взгляд.

– Ладно, только я… мне сложно судить, но ты мне нравишься. Если решишь бросить, мне будет больно, но я переживу.

Матвей притягивает меня за шею и целует властно и настойчиво – и это ответ на все мои вопросы. Внутри растекается тепло, словно сидишь на поляне и греешься на солнце, только моё солнце сероглазое, двухметровое и чертовски прилипчивое.

Мы провели в палате весь день: ели апельсины, рассказывали Милку истории, он лежал все так же неподвижно, но теперь здесь будто стало теплее, безнадёга выветрилась, и меня посетило чувство, что все наладится в скором времени. Придёт время, и я покажу братишке новый мир, за который мы воевали.

========== Одиннадцать 2 ==========

МАЛОАППЕТИТНЫЕ ПОДРОБНОСТИ про войну!!! Начало главы можно не читать, оно несет чисто информативный характер, не влияя на сюжет.

На следующий день после больницы.

Весь день проводим в постели: спим, едим, занимаемся любовью до изнеможения; кровать узкая, но я ложусь на Матвея, и он совсем не против. Валяемся расслабленные, разморенные, наши запахи смешались, лежу головой на его плече, и внутри у меня полное спокойствие. Такого никогда не происходило, и мне немного страшно, страшно чувствовать себя счастливым.

Он не спеша перебирает мои волосы на загривке, и эта незамысловатая ласка посылает волны тепла по всему телу. Приятно. Провожу по его животу ладонью, глажу круговыми движениями, знаю, что ему нравится, – у него возле пупка чувствительная зона.

– А девушки среди вас были? – вдруг спрашивает он тихо.

– Были, но мало, где-то пять-семь процентов. К середине войны, когда я родился, их перестали выращивать, не знаю почему.

– Правда, что в первом бою отсев пятьдесят процентов?

– Почти, в основном от тридцати до сорока, как повезет, в общем.

– Но это же такое расточительство! Кормить, обучать, а потом такая смертность.

– Командованию виднее, все просчитано, плюс безотходное производство – содержание и выращивание одного джета дешевле, чем пистолет «Мак-35», а это…

– …Самое дешевое огнестрельное оружие в мире, – заканчивает он. – Ну а остальное?

Вздыхаю и размышляю, говорить ему или нет.

– Хочешь знать неаппетитные подробности?

– Да.

– Чем кормят в армии?

– Белковым концентратом с витаминами… вроде бы.

– Ага. А из чего он делается, знаешь?

– Не задумывался.

Хмыкаю.

– То, чем кормили нас, вырабатывалось из белковой биомассы. Угадай, из чего её изготавливали?

Он подумал, но покачал головой:

– Не имею представления.

Тогда я решил зайти с другого бока.

– У военных существовала такая служба переработки: после боя на планете обычно собирались тела погибших, с людьми все понятно – отдавали родственникам, джетов утилизировали с пользой. Тело – это вообще-то набор протеинов и много чего еще. – Замолкаю, а у него сердце зачастило.

– Бля-я-я-я-я… Не может быть! – потрясенно выдыхает. – Но это же более чем мерзость. Нет, не хочу знать подробностей, – он стискивает меня сильней, целует в макушку. – Додуматься до такого, твою мать… безотходное производство…

каннибализм какой-то.

– На войне все средства хороши. Помнишь? Да и людьми нас не считали.

– Все равно это недопустимо… Вы знали, чем питаетесь?

– Нет, слух прошел только в конце войны, якобы один из наших генералов положил этому конец, взорвав сеть станций обеспечения продовольствием джетов. Все думали, Имперская диверсия, шпионские страсти, по крайней мере, такой предоставлялась официальная информация. Но спустя два месяца у нас сменился рацион, и джетов стали кормить, так же, как и солдат-людей. Все сделали выводы.

– Генералы? У вас были свои генералы?

– Чему ты так удивляешься? Их создали в самом начале войны, всего двенадцать особей с ай-кью под триста пунктов. Они пропали в период первых трех лет: кто погиб, кто до сих пор числится без вести пропавшим. Мне лично кажется, что они просто свалили по-тихому, когда разобрались в ситуации, мозгов у них предостаточно. Я их не застал, так как родился в середине войны, но судя по рассказам, чтобы контролировать генералов, в них встроили чипы поведения: любое неповиновение каралось болью, а также могло закончиться летально. После – таких не делали, только обычных джетов. Что ты еще хочешь узнать?

Матвей облизал губы и спросил осторожно:

– Ты иногда кажешься безэмоциональным, и я не могу понять, что у тебя внутри происходит. Это – неумение выражать эмоции, или ты действительно ничего не чувствуешь?

– Я… не знаю, Матвей, скорее первое, наверно. Когда ты разбил байк, я испугался до чертиков, пока искал тебя, думал, сердце остановится, а когда ты меня целуешь, хочется чтобы это никогда не кончалось, мне слишком хорошо, но в тоже время, если в этот момент в дверь войдет человек с оружием, я, не колеблясь ни мгновения, вытащу нож из-под подушки и метну ему в горло, и уверен, что не промахнусь, даже если буду кончать в этот момент. Это заложено внутри, такими нас создали.

Лежим, молчим, он, видимо, переваривает информацию.

– Ты вот говоришь, что вы все похожи, но вы ведь не идентичные клоны. Взять, к примеру, тебя и Милка, он меньше, черты лица более мелкие, да и характер наверняка отличается от твоего.

– Так и есть, при создании гены, отвечающие за внешность, тасовались в произвольном порядке, но только в определенных рамках… не знаю, как тебе объяснить. Возьмем породистых собак: щенки рождаются все похожими, но кто-то крупней, кто-то меньше; окрас может быть разным, характеры отличаются, лапы, уши, размеры челюсти и так далее, но все это в рамках породы. Получается, что если это пастушья собака, то она будет пасти овец, если гончая – загонять добычу, если бультерьер – драться до последнего вздоха. А теперь представь, что все эти качества сочетаются в одной породе.

– Как все сложно.

– Согласен.

– Почему вас не ценят? Вы выносливее людей, умнее в некоторых случаях.

– Статус, Матвей, искусственно созданные генномодифицированные единицы не считаются людьми. В документах ты не найдешь слова «человек». Там определение: «Биологическая машина, способная к адаптации в обществе, и так далее, и тому подобное». После войны нам присвоили статус граждан, но никто не заикнулся о приравнивании нас к людям. В самом начале к нам относились с осторожностью или с агрессией, и джеты быстро поняли, что лучше замаскироваться и не отсвечивать.

– Все равно не понимаю, на вас должен быть спрос в криминальных кругах, например.

– Он и был, но недолго. Нас невозможно удержать – мотивации нет, начисто отсутствует честолюбие. Зачем мне много денег, если я могу прожить в лесу в шалаше? Мы равнодушны к большинству вещей, к которым тяготеет человек: к деньгам, золоту, славе, шмоткам, статусу. Не интересно.

– Тогда как вы подчинялись приказам?

– А вот тут самое интересное, идеология забивается в мозг с самого первого вдоха. Мы же всю войну вращались среди своих таких же. Людям контактировать с нами запрещалось, если только по работе. Ученые и военные с нами почти не разговаривали, лишь приказы. Ноль информации из внешнего мира. Конечно, кое-что просачивалось, но нам вдалбливали, что мы – последняя надежда Федерации. Кто, если не мы, остановит уничтожение граждан от проклятой Империи. Пропаганда работала вовсю. Сложно объяснить, но когда тебе постоянно промывают мозги всей этой патриотической чушью, далеко не сразу понимаешь, что ты просто мясо.

– Ну а потом, после анабиоза, когда проходил адаптацию, ты же мог понять что, наконец, свободен, что можно самому выбирать, как жить и что делать?

– Я и выбрал: захотел учиться, найти работу, скопить денег на дом или квартиру и жить себе мирно. Хочу, чтобы Милк очнулся, хочу, чтобы ты оставался рядом, – вот и все мои желания, проще некуда.

Он помолчал, погладил по спине, задержавшись на шрамах.

– А что ты чувствуешь ко мне?

– Необходимость… видеть, говорить, прикасаться, дышать одним воздухом. Это похоже на зависимость. Пугает немного. – Целую его рядом с ключицей, чуть прихватив губами. Он вздыхает. – С тобой мне хорошо и спокойно.

– Вот и отлично, – в его голосе проскользнули нотки самодовольства. Пусть. В конце концов, он приложил немало усилий, чтобы переупрямить меня.

***

Месяц спустя.

– Я хочу тебя с родителями познакомить. Ты не против? – Матвей, вероятно, выбирал момент тщательно и долго, и только моя выдержка не дала мне подавиться зеленым чаем, который я смаковал мгновение назад. Отставляю чашку со всей осторожностью.

Мы в кафе – пришли поужинать; через два дня у нас начинаются каникулы, и мой парень, видимо, решил сделать сюрприз, что ж, ему удалось, до сих пор сердце колотится.

– Тебе это нужно? Если да, то я готов познакомиться с ними, только не стоит сообщать им мою истинную природу.

Фыркает, вертит в руках вилку, которой минуту назад тыкал кусок торта, и улыбается уголком рта, в серых глазах пляшут черти.

– Ты их не знаешь, они у меня молодцы! Если беспокоишься, что они скажут насчёт нашей связи, то напрасно, я бисексуален, и им это давно известно. Ты будешь первым человеком, кого я представлю им как своего любовника, до этого никого в дом не приводил, – сообщает мне это чудовище и облизывает столовый прибор.

И как мне прикажете реагировать? Лестно, конечно, слышать такое, сразу понимаю, что много значу в его жизни, но, если честно, не представляю, как общаться с его родителями.

– Не бойся, никто тебя не съест, разве что папа понадкусывает слегка, а мама попытается закормить пирогами. Вот и все страсти. Ну, так как? – и опять эти брови, вопросительно поднятые и взгляд голодного щенка, как будто его год не кормили.

Смотрю снисходительно, ему это важно, а с меня не убудет, с другой стороны – что может случиться?

– Я согласен, только о том, кто я такой, ни слова.

– Договорились, – и он, довольный до невозможности, улыбается.

Все эти два дня я с удивлением следил за Матвеем, как он предвкушает возвращение домой. Рассказы о семье сыпались на меня, как из рога изобилия, и я понимал, что он очень любит свою маму, уважает отца и скучает по младшему брату, которого не будет в момент каникул дома, – он улетит к бабушке с дедушкой на соседнюю планету.

Добирались долго, успели наговориться и вздремнуть. Когда сели в такси и назвали адрес, я понял, что начинаю нервничать.

Городок оказался маленьким, с аккуратными домиками, чистыми улочками и островками зелени – просто рай для семей среднего достатка.

Мы остановились возле жёлтого дома с красной черепицей и декоративным витым заборчиком, и совсем не декоративной охранной системой, датчики которой виднелись и под крышей и среди крон деревьев. Весело тут у них, впрочем, что ещё можно ожидать от папы полковника.

Похватав сумки, направились к двери. Матвей светился улыбкой, нажимая на кнопку звонка, я держался чуть позади и был настороже. Двери нам открыла красивая женщина с каштановыми коротко стрижеными волосами. Сиреневое платье ей очень шло, подчёркивая стройную фигуру. Она охнула, всплеснула руками.

– Здравствуй, мама! – Матвей сграбастал её в нежные медвежьи объятия, очень горячие и очень осторожные.

– Ох, сынок. Ты так рано. Почему не позвонил? Мы бы тебя встретили. – Её глаза сияют, когда Матвей отпускает её из хватки.

– Я не один, мама, – мягко говорит он и поворачивается ко мне.

– Простите, – она смущается, но окидывает меня придирчивым взглядом. – Проходите в дом, мы всегда рады гостям, – улыбается мне. – Меня зовут Ирина.

– Паша, – пожимаю хрупкую ладонь и прохожу вслед за Матвеем в дом.

– Серёжа, дорогой, наш сын приехал!

Послышались уверенные шаги, и в коридор вышел высокий статный мужчина с короткой военной стрижкой. Цепкие серые глаза окинули нас, подмечая все детали.

– Матвей, давно ты нас не навещал, совсем забыл родителей, – они обнялись, хлопая друг друга по спине.

Полковник скупо улыбался, а я не мог отвести взгляд от их фигур и с кристальной ясностью понимал, что знаю его. Как я раньше не сообразил, ведь Матвей мне смутно напоминал кого-то.

Я смотрел в глаза матерого волка, того самого офицера, который пытал меня и забавлялся во время допроса. Серые пронизывающие льдинки оценивали меня холодно, без тени узнавания. У меня все нутро скрутило от боли, заныли виски, захотелось сбежать отсюда немедленно, спрятаться, скрыться, чтобы не видеть, не вспоминать, не чувствовать этого липкого ужаса снова. Вместо этого, делаю шаг вперёд, протягивая руку, и слегка улыбаюсь:

– Здравствуйте, меня зовут Павел, я – друг вашего сына, – вежливо говорю, пожимая руку насильнику и убийце.

========== Двенадцать ==========

Семейные посиделки – это круто, если бы не нервы, натянутые словно струна, и не внимательные взгляды Сергея Степановича, которые буквально выворачивали меня наизнанку.

Нас с Матвеем накормили, засыпали вопросами: я больше отмалчивался, отвечая односложно, парень занимал предков, списав мою скованность на замешательство. Пусть так и думает, правду говорить ему не намерен. В конце концов, он себе родителей не выбирал.

Первое потрясение прошло, и я обнаружил, что больше не испытываю страха к отцу Матвея, только некую необъяснимую брезгливость и немного злости, даже ненависти нет. Он постарел за эти годы, седина пробивается на висках, но взгляд все так же цепок. Только бы он меня не узнал.

Матвей провел меня в свою комнату, показал дом и сад, болтал без умолку, лицо светилось, глаза сияли, и я понял, что не смогу никогда признаться в том, кто его отец на самом деле. Да и зачем? Жить-то я хочу с Матвеем, осталось только перетерпеть, затаиться и надеяться на лучшее.

Что меня удивило, так это Ирина, мягкая, тихая, умеющая сказать так, что её слушали все мужчины, в том числе и я. С истинно женской хитростью она старалась выпытать о моём детстве, родителях и искренне расстроилась, и жалела, когда я поведал ей печальную историю моей семьи. Мне неловко было обманывать ее, но раз уж я решил придерживаться легенды, надо стоять до конца.

Я старался не оставаться с отцом Матвея наедине, ходил тенью за своим парнем, и все больше поражался, как по-разному ведут себя люди с семьей и на работе. Мы все носим маски, прячемся за ними, играем роли. Вот только понять, где настоящее лицо, а где личина, порой очень сложно или вовсе невозможно.

Моей маской стал облик обычного человека, но ведь и Шугар никуда не делся, все тот же. Только так я мог жить среди людей в этом странном обществе, где отправляют детей на войну со спокойной совестью, прикрываясь их искусственным происхождением, и в то же время не продают выпивку и сигареты до девятнадцати лет.

То есть убивать мне уже можно, а пить, курить и вступать в интимные связи никак нельзя.

В моём втором «я» было почти все от меня самого: я не притворялся, не старался играть, скорее, просто учился жить, что мне вполне удалось. Но либо я слишком наивен, а может, просто неосторожен в чем-то, либо Сергей Степанович чересчур проницателен. Не знаю. Только к концу наших каникул, за день до отъезда, когда я остался один, без Матвея, тот уехал с матерью на рынок, полковник рано вернулся с базы, где служил. Я услышал его шаги и поспешил скрыться в саду, надеясь выиграть время, но Волк нашел меня сидящим под раскидистым кленом.