Текст книги "Притворщик (СИ)"

Автор книги: Nezumikun

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Залезай, – тихо отвечаю и отворачиваюсь, выдавливая гель из тюбика себе в ладонь. Ванную наполнил запах зеленых яблок, слышу, как Матвей медленно выдохнул.

Меня обняли сильные руки, погладили по плечам, горячее тело прильнуло сзади; ну уж нет, поворачиваюсь, смотрю прямо в глаза, там желание плещется, как густое вино. Запах возбуждения обволакивает нас обоих. Капли воды на золотистой коже соблазняют. Он отбирает у меня намыленную мочалку и начинает неторопливо водить по груди. Не могу просто стоять и смотреть, хочется касаться, что и делаю, мыльными руками вожу по горячей коже. У него потрясная фигура, все в меру, сила, пластика, красота в каждом изгибе. При такой разнице в росте я упираюсь носом ему в грудь, и ладони очень удобно ложатся на бока. Матвей уже не моет меня, а скорее ласкает, проходясь по плечам и спине, затем по животу. Пена стекает по ногам, щекочет, исчезает в водостоке, а мы нежим друг друга, все больше возбуждаясь. Мочалка упала на дно ванны, поднимаю голову.

– Паша… – выдыхает Матвей, наклоняясь, и целует осторожно, прижимая к себе.

Отвечаю на ласку, обнимаю за шею и углубляю поцелуй, мне нравится чувствовать его всем телом, нравится ощущать, как его стояк трется о мой живот. Отступаю на шаг под струи воды, он за мной как привязанный, не отрывается от губ, нежно посасывает, облизывает. Вода смывает мыло, оставляя под ладонями гладкую кожу. Парень совсем слетает с тормозов, ластится ко мне, стонет, глаза прикрыты, мокрые ресницы слиплись, а волосы забавно топорщатся. Красивый.

– Паша… у тебя такая гладкая кожа, – шепчет низким голосом, и меня пробирает до мурашек. Не отвожу взгляда, не могу, не смею прервать эту связь, что образовалась сейчас между нами, я словно чувствую его, как себя, что ему хорошо, сердце бьется быстро, кожа горит, жарко, и этот жар разливается румянцем на щеках и шее. Приподнимаюсь на цыпочки – так я достаю до шеи – и приникаю губами к пульсу, лижу языком и слышу протяжный полный кайфа стон.

Матвей держит меня за талию, наклоняет голову, подставляясь, а я спускаюсь губами к ключице и, чуть прикусив, перемещаюсь к соску, напряженному и призывно торчащему. Захватываю плоть ртом, прикусываю, парня тряхнуло, и он выругался, но не от боли, а как раз наоборот. Его член дрогнул и уперся мне в пупок, а я продолжал теребить сосок зубами. Мне хочется, чтобы он стонал от удовольствия, терял голову, дрожал и шептал мое имя… вот как сейчас, сексуальным мурлыкающим голосом. Боги, так и свихнуться недолго!

– Что мне сделать, Матвей? Скажи. Научи. – Мне нужны инструкции, хоть я и просветился насчет постельных утех в сети, с дорогим тебе человеком это не подойдет. Лучше спросить.

– Приласкай меня… руками, – он берет мои ладони, выливает на них геля и тянет к своему паху. – Погладь по всей длине.

Я понятливый, обхватываю стояк и медленно провожу снизу вверх, плоть в кольце пальцев просто каменная, парень вцепляется мне в плечи и делает движение бедрами навстречу ласке. Вот так значит: обвести пальцем упругую головку, приласкать второй рукой яички; жалобный всхлип мне наградой. Парня ведет от удовольствия все больше, он упирается руками в стену у меня за спиной, рвано дышит и смотрит пьяными глазами, пока я ему отдрачиваю. Член пульсирует в ладони, сочится смазкой, Матвей шумно дышит в шею и шепчет:

– Сильней…

Подчиняюсь, мну яйца, сжимаю ствол и убыстряю движения. Парень мычит что-то неразборчивое и толкается в руки. Слышу свое имя непрерывно:

– Паша, Паша-а-а, Паша-а-а…

Надолго его не хватает, Матвей выгибается, содрогаясь, выплескиваясь жаром мне на живот, утыкается в шею и крепко обнимает, его потряхивает. Обнимаю в ответ, глажу по спине, придерживая. Он дрожит от пережитого удовольствия, а у меня только дыхание чуть сбилось, и тепло по телу разливается от того, что я сделал ему приятно, от того, что заставил кончить. Но возбуждения нет, только томление где-то внизу.

Матвей нежит меня горячими ладонями, добирается до паха и вздыхает.

– Не переживай, Матвей, мне было хорошо, правда. Главное, что тебе понравилось.

– Еще как понравилось. – Только вот голос у него замогильный, и парень отчаянно стискивает меня до боли. Надо исправлять ситуацию.

– Тогда хочу поцелуй, такой, чтобы мозги отшибло, – провожу отвлекающий маневр, сам тяну его к себе и получаю, что просил.

Потом мы домылись, еле выползли, и Матвей затянул меня к себе на кровать. Двоим тесно, но тепло, лучше так, чем одному. Слушая мерный стук сердца, я лежал без сна и думал. Думал, думал, думал, и мысли теснились в моей голове. Парень прижал меня сильней к груди, его дыхание согревало макушку.

– Опять где-то витаешь, Паша, я же говорил, что много думать вредно.

– Как ты узнал, ты ведь даже лица моего не видишь? – удивляюсь.

– А я мысли читаю. И говорю тебе, не думай о всяких глупостях, например, о том, что ты мне жизнь портишь, и, оставаясь с тобой, я не смогу завести нормальные отношения, и о том, что без полноценного секса я тебя скоро брошу.

Замираю, просто каменею, он что, и вправду мысли читает? Гладит по спине и говорит:

– Не дождешься, не брошу и не отпущу никуда. Отношения – это не только секс. Мне с тобой хорошо, душа отдыхает. Когда ты рядом, у меня словно крылья за спиной вырастают. Не могу объяснить… ты, конечно, не подарок, подозрительный, недоверчивый, но без тебя мне плохо, как кусок отрезан. У тебя полно секретов, но я готов ждать, сколько понадобится, чтобы ты мне их доверил. Иногда мне кажется, что ты хрупкий, будто сделанный из стекла, и страшно сломать тебя неосторожным словом и движением, а иногда я осознаю, что ты сильней меня раз в сто, и морально, и физически. Ты сплошное противоречие, и я до сих пор не могу понять, как в тебе уживаются вселенская наивность и расчетливость, неопытность в бытовых вещах и профессионализм в том, о чем ты и знать, по идее, не должен. Я не дурак, все вижу и не тороплю.

Вот каким он меня воспринимает. Расслабляюсь в сильных руках, зажмуриваюсь до боли, что-то горячее проступает под веками, и комок в горле, медленно выдыхаю.

– Благодарю.

– Не за что, Паша. Видимо, тебе чаще надо повторять, что ты важен. Спокойной ночи.

– Спокойной, – проваливаюсь в темноту, думая, что я все-таки везунчик, как ни крути.

========== Девять ==========

ОСТОРОЖНО! ОПИСАНИЕ ПЫТОК И ИЗНАСИЛОВАНИЯ!

Выходные, и мне снова надо ехать, прощаемся с Матвеем на пороге комнаты, он не спрашивает больше, куда я направляюсь, только обнимает, целует в висок и говорит, что будет скучать. Обещаю вернуться вечером.

Дохожу до стоянки междугородних аэрокаров и жду объявления на посадку, впереди час пути. Пока летим, городской пейзаж за окном сменяется сельским. До больницы добираюсь без приключений.

Медсестры приветливо кивают, улыбаются, узнавая постоянного гостя. Эта частная клиника – одна из многих, основанная Кленовым Евгением, джетом, он первым встретился с иноземной расой шахисов. Инопланетники же поделились с нами своими технологиями, одна из которых – наниты, молекулярные роботы, широко используемые в медицине. Именно благодаря им меня и поставили на ноги после смертельного ранения. Я подорвался на противотанковой мине – лишился обеих ног по бедра, осколками посекло спину и повредило позвоночник. Пришлось ползти к своим почти полкилометра, отключив болевые рецепторы и перекрывая кровообращение. Меня погрузили в анабиоз сразу, мало кто верил, что я когда-нибудь очнусь, включая меня самого. Но чудо случилось.

И я здесь не только на плановый осмотр. Прохожу в знакомую палату, прислоняюсь к косяку и смотрю на Милка. Мой младший братишка лежит здесь уже три года. Вердикт врачей – вряд ли он выйдет из комы; его тоже подлечили нанитами, да и ранение было не таким страшным, как мое, но он не хочет просыпаться. Никто не знает почему. Я привез его сюда, где лучшие специалисты, и финансирование осуществляется из фонда Клёна. Милка лечат совершенно бесплатно, обеспечивают должный уход, на свои деньги я не смог бы позволить и десятой доли того, что нужно. Он мой напарник, мой друг, брат, подопечный, мы прикрывали друг другу спину множество раз, и теперь я почти здоровый, и у меня полноценная жизнь, а он лежит здесь.

Палата светлая, ухоженная, он на постели, маленький и хрупкий, исхудавший, абсолютно безжизненный. Белая кожа, белые волосы, ресницы даже не дрогнут, хорошо, что тут не принято застилать постель белым бельем, все яркое и в цветочек. И палата выкрашена в светло-зеленый, и пижама на нем яркого насыщенного синего цвета с белыми облаками.

Врач говорил, что спящие могут ощущать окружающую обстановку. Да, именно так – спящие. Он может все слышать, чувствовать, ощущать запахи, ему включают музыку, приносят цветы и делают массаж ежедневно. Но с каждым моим приездом он все равно выглядит ещё хуже, словно истаивает, несмотря на старания врачей, но я не теряю надежды, не могу себе этого позволить.

Сажусь на стул около кровати и начинаю рассказывать новости, я ничего от него не скрываю и почему-то знаю, что он радовался бы за меня.

Здесь всем известно, кто мы такие, и нет нужды скрываться, снимаю маскировку и глажу его по волосам, поправляю одеяло, расправляя невидимые складки. Милк такой неподвижный, и мне больно смотреть на заострившиеся скулы и запавшие глаза. Пищат приборы, его грудь мерно вздымается, а я вспоминаю, каким он был юрким и живым. Я старше него – принадлежал той партии джетов, которую создали в лаборатории в середине войны, и участвовал в боевых действиях пять лет. Милк воевал всего два года, но и этого оказалось достаточно. Два самых тяжелых, мать их, года.

Есть такие существа, не предназначенные для жестокости и тяжких испытаний, это меняет их, почти ломает, делает другими, вот и он такой. Птица со сломанными крыльями, и я не знаю, что нужно сделать, чтобы он снова взлетел.

Я был кем-то вроде наставника для него, существовала традиция, что старший джет брал шефство над младшим, только что окончившим академию. Парень мне просто понравился тогда: сообразительный, немного суетливый, он был слишком живым для джета, слишком общительным. Был.

Помню, когда он перестал разговаривать совсем. Мы тогда вдвоем попали в плен. Наш истребитель подбили рядом с Имперским крейсером и затащили тягловым лучом на борт вражеского монстра – нас решили взять для допроса. Я был старше по званию и владел информацией. Но у джетов ни по форме, ни по другим знакам не понять, кто главный. Досталось обоим: раздробленные ребра, тяжелое ранение, недостаток кислорода, ожоги; и нами овладевал страх. Но стало совсем жутко, когда поняли, что попали на корабль к «Волкам». Это особое подразделение противника, сформированное сражаться именно с джетами. Они не считали нас людьми, знали наши сильные и слабые стороны, для них мы являлись машинами для убийств, и поступали с такими соответственно.

Нас сразу обкололи сильнейшей наркотой, тормозя регенерацию и сопротивляемость, потом раздели, сковали руки за спиной специальными наручниками, обхватывающими пространство от запястья до локтей и рассчитанными на нашу силу, затем облили ледяной водой и бросили в камеру, где температура не превышала одного градуса. Так мы провели шесть часов, подползли друг к другу, чтобы хоть как-то сохранить тепло, и когда дверь открылась, мы не смогли встать – настолько закоченели. До сих пор в памяти то мерзкое чувство беспомощности, когда вошедший в камеру офицер Имперцев, весь такой бравый, в новой форме с «башкой оскаленного волка» на плече, подошел и ударил меня кованым ботинком в живот.

Я скрючился на железном полу и понял, что это только начало ада, и мы не отделаемся легкой смертью. Можно избежать всего этого – остановить сердце и не мучиться, но в нас был заложен инстинкт выживания, и если в перспективе теплится хоть малейший шанс на спасение, джет будет драться до конца или до выполнения поставленной задачи.

Они избивали нас попеременно, заставляя смотреть на страдания другого. Я сжимал зубы и старался не кричать, а вот Милк не выдержал такого прессинга и через пару часов застонал. Эти суки поняли, что он слабее, чем я.

Происходящее нельзя даже назвать допросом – это просто пытки: парни веселились вовсю, делали ставки, кто из нас продержится дольше, спрашивали наши клички, номер подразделения. Молодой холеный офицер сидел на стуле и наблюдал за издевательствами с невозмутимым видом. Шестеро бугаев, все крепко сбитые, с литыми мышцами, метелили нас долго и со вкусом, они совершенно не уставали и наносили удары профессионально, не давая отключаться. Дальше следовал перерыв, действие препаратов в крови ослабевало, и мы могли затянуть самые страшные повреждения, чтобы не окочуриться, но передышка длилась недолго. Нам вновь вкалывали коктейль, и веселье продолжалось.

В тот конкретный момент я ненавидел их всех, всю их Империю и войну, в частности, и Федерацию до кучи. В тот миг пришло осознание, что я и такие, как я, всего лишь разумное оружие, и вся эта хрень о патриотизме, защите отечества и долге перед страной, которую нам втирали с момента рождения, не стоит и ломаного гроша. Мы не нужны никому, просто мясо. У этих в форме со знаком волка есть семья, мать, которая их родила, отец, который воспитывал, возможно, братья или сестры, цепочка предков, родословная, дом, куда можно вернуться.

Мы же не имели ничего, кроме нас самих. Я смотрел на Милка, в его глаза, полные боли, на его скользкое от крови тело и молчал. Я не сказал ни слова. И тогда офицер приказал сменить методы убеждения. Вся его команда нехорошо ухмыльнулась, и когда меня стали лапать за задницу, я понял, что будет дальше.

Никто даже не заикнулся о кодексе военнопленных, все эти законы создавались не для нас. Джеты не люди, так считали эти «Волки». Нас просто изнасиловали по очереди, так же, как били до этого. Степенно, не торопясь и подбадривая друг друга, заставляя смотреть на страдания своего товарища.

Как сейчас помню эту боль, страх и фактическую беспомощность. И от запаха было никуда не деться, меня вырвало на металлический пол, когда наблюдал, как Милка трахают сразу двое амбалов. Я видел его глаза в тот момент, они у него светлые, в отличие от моих. Я не мог заговорить, я мог только смотреть, не расцепляя взгляда, как эти ублюдки издеваются над ним. И когда он упал, хрипя, весь в крови и чужой сперме, заскулил, попытался свернуться в клубок, мне померещилось, что глаза офицера сверкнули по-волчьи.

Потом наступила моя очередь. Боль, мерзость и кровь по ногам, я просто пытался дышать и не отводил глаз от Милка, а он смотрел и плакал. Дорожки слез текли по чумазому лицу, избитые губы шептали: «Братишка, держись, держись». Наши мучители смеялись.

А потом офицер решил, что раз я крупнее, то со мной можно поразвлечься подольше. Я видел в его глазах лишь веселье и предвкушение. Меня снова пустили по кругу, иногда я отключался, меня приводили в чувства, окатив из шланга ледяной водой. Я лежал трясущийся и беспомощный с закованными за спиной руками, и сам офицер приобщился к экзекуции. Я тогда почти овощем был: отупел от боли и издевательств и мог лишь мычать и слабо дергаться, сознание соскальзывало. Вот только боль снова прояснила разум: офицер всадил лезвие в бедро, перерезая артерию, пока трахал, а потом, кончая, проорал Милку, что если он не начнет говорить, то я сдохну прямо сейчас от потери крови. Так бы и случилось, регенерация слишком ослабла из-за препарата в крови.

Милк заговорил. Смотрел мне в глаза и, захлебываясь слезами, рассказывал все, что знал, а знал он немного. Офицер остался доволен, создавалось впечатление, что им не столько необходима информация, сколько доказательство самого факта, что джета можно расколоть. Обычно мы умирали, не вымолвив ни слова.

Меня перевязали и оставили в покое. Офицер, уходя, погладил Милка по голове, приговаривая, какой он хороший мальчик и все сделал правильно. После их ухода братишка подполз ко мне, прижался и все шептал: «Прости, прости, прости, прости, Шугар, я не мог дать тебе умереть, брат». И я простил, в тот же миг, стиснул его руку и тихо отвечал:

– Ты ни в чем не виноват. – И это правда. Не его вина, что он не выдержал, что он слишком эмоциональный и ранимый для джета, что он слишком привязался ко мне.

Мы лежали, прижавшись друг к другу, израненные, почти замученные. Он дрожал, а я гладил его по голове и думал, что нас скоро убьют.

Нам дали поспать часа два, потом снова пришел знакомый офицер, и меня забрали на допрос, а Милка вырубили – он попытался кинуться на охрану.

Теперь им известно, что я старше по званию, соответственно, знаю больше, напарник перестал их интересовать, и они возьмутся за меня.

К дальнейшему я был готов, точнее, думал, что готов. Меня приковали к креслу, вкололи «сыворотку правды» и начали допрашивать, потом поняли, что препарат не действует, сменили лекарство, и все началось по новой. Я ответил на все, уже пребывая на грани смерти, сердце останавливалось, рассудок мутился. В камеру вернули в бессознательном состоянии и без наручников, именно это сыграло свою роль. Милк грел меня и шептал на ухо, просил не умирать, и я не посмел ослушаться, когда стал чуток соображать, то смог освободить парня от наручников, и он принялся взламывать замок на двери.

В это время начался космический бой с флотом Федерации, крейсер «Волков» подбили, и они все эвакуировались на шлюпках. Про нас забыли, думали, наверное, что мы погибнем, но Милк смог открыть дверь камеры и дотащить меня до грузового отсека, где мы забрались в ремонтный бот, предназначенный для устранения повреждений на обшивке. Воздуха на нем хватило на шесть часов; двигатели были маломощные, и передатчик ни к черту. Мы продрейфовали в космосе восемь с половиной часов, не умерли только потому, что погрузились в искусственный сон, а нас нашли по маяку, который Милк запрограммировал на сигналы СОС. Повезло, что корабль наших сил пролетал достаточно близко от бота и сумел засечь сигнал.

Потом больница, отчет командованию и отправка на передовую. Милк увязался со мной и с тех пор почти не разговаривал и отвечал только, когда спрашивали. За те несколько дней, проведенные в плену, он повзрослел на целую жизнь, как ни странно это звучит. Я не отталкивал его, может, чувствовал себя виноватым, не знаю. Но в одном из боев, когда мы шли в наступление, он прикрыл меня от взрыва, получил обширные ранения, еле дотянул до госпиталя, и его погрузили в анабиоз. А позже и меня ранили.

Вот так вот. Мы числились вместе по документам, поэтому мне не составило труда найти его, и теперь он лежит тут уже четвертый год, мой маленький братец, который ничего не видел, кроме войны, крови и боли. Я так хочу показать ему, что жизнь гораздо многогранней и ярче, чем кто-либо из нас мог представить, и не теряю надежды на лучшее.

Время летит быстро, мне пора тоже сходить к врачу.

Доктор в очередной раз сканирует организм и констатирует, что я здоров, и что он не может найти никакой патологии, которая мешала бы мне вести нормальную полноценную жизнь. Все дело в голове, говорит он, проблема в психике, и в очередной раз советует мне хорошего психиатра, а я в очередной раз отказываюсь. Не представляю, как смогу рассказать человеку о том, что творилось на войне и в плену.

Прощаюсь со всеми, еще раз захожу в палату к Милку, оставляю на столике леденцы и распахиваю окно, впуская в больничную атмосферу запах лета и свободы, выскальзываю в коридор, прикрыв дверь, и следую к выходу. Жизнь идет своим чередом, меня ждут. Как же хорошо, что кто-то беспокоится о тебе. Матвей звонил уже два раза, сказал что встретит, и от этого тепло внутри, спокойно. Знаю, что справлюсь со всем, что будет ждать впереди, я выжил на войне, теперь дело за малым – приспособится к мирному существованию, в чем намечаются успехи.

========== Десять 1 ==========

Чем больше проходит времени, тем больше понимаю, что пропал. Прирос, прикипел к Матвею, и оторвать его от себя теперь кажется невозможным. В голову лезли банальные вещи, которые я дико смущался озвучивать. Не могу надышаться им в буквальном смысле: от запаха сносит крышу, постоянно ловлю его улыбку, взгляд серых глаз, замечаю случайные прикосновения.

Прошла неделя после моей поездки в госпиталь, я ждал Матвея около кафе, недалеко от общежития: сидел на скамейке, наслаждался музыкой в наушниках, когда слух на периферии уловил металлический скрежет, гулкий удар и крики людей в конце улицы. На дороге тут же включились проблесковые маячки, возвещая, что питание защитных полей отключилось, послышался женский визг, и я рванул на помощь, туда, где из-за домов взметнулся чёрный дым, и потянуло запахами топлива и гари. Сердце неприятно защемило от беспокойства – именно с той стороны должен был приехать Матвей.

Выбежав из-за угла, я застал ужасающую картину: столкнулся автобус и грузовик, перевозивший стальную арматуру. От удара машина перевернулась и собрала собой несколько легковушек, раскидав их, как кегли. Аварийная сигнализация резала уши; люди, помогая друг другу, выбирались из машин, кто-то в крови, кто-то просто растерян и в шоке оглядывался по сторонам. Благодаря защитному полю жертв должно быть не так уж много. Я пробирался между автомобилями, высматривая глазами чёрный байк и боясь обнаружить искомое. Обогнул автобус и замер на месте, дыхание перехватило: мотоцикл Матвея, искорёженный, лежал под металлическими балками, на руле – пятна крови. Я заметался, разыскивая знакомую фигуру. Ну где ты, черти тебя дери! Тела нет, значит – ушёл ногами, или оттащил кто-нибудь. Внутри все заледенело, пульс зачастил – я так не пугался даже на задании. Не выдержав, я стал звать парня по имени, носясь между машинами. От автобуса отбегали люди, само средство передвижения коптило воздух, но пламени не было видно – топливо, соприкасаясь с воздухом, почти не возгорается.

Я увидел парня около синей покорёженной легковушки и вмиг оказался рядом.

– Матвей! Чтоб тебя! Что ты тут забыл?! – заорал я на парня, взяв за плечо, повернул к себе и встряхнул. У него лицо в крови, бровь разбита, синяки и ссадины на руках, куртка порвана.

– Да нормально все, Паш… тут вон животину в машине оставили, – и кивает мне за плечо. Смотрю, а в авто на заднем сиденье айва шестиногая мечется, воет и скулит, пытаясь выбраться. – Заклинило, не могу открыть, – он дёргает за дверь, упираясь ногой в капот, но безрезультатно.

– Дай-ка я… – решительно отодвигаю его, приноравливаясь к зажимам.

– Не дури, тут вдвоём надо…

Раздаётся треск, и дверь остаётся у меня в руках, выдранная. Ой! Осторожно прислоняю её рядом. Айва, вызволенная из плена, радостно тявкая, выпрыгивает наружу и несётся искать хозяев.

И тишина.

Медленно поворачиваюсь, встречаясь с охреневшим взглядом, и развожу руками.

– Извини, перенервничал, – тихо говорю, мысленно обзывая себя всякими нехорошими словами. Сердце все никак успокаиваться не хочет, и руки немного подрагивают. Он подходит ближе, вижу, что хочет спросить, но я не даю, мягко накрывая пальцем губы. – Пошли отсюда, Матвей, тебе бровь обработать надо.

Притягивает к себе резко, так, что носом в грудь утыкаюсь, от него пахнет кровью, потом и гарью, сердце стучит сильно и ровно.

– Ты меня до инфаркта своими выкрутасами доведёшь, Паша.

– А ты меня! – не остаюсь в долгу. – Все нормальные люди бегут от неприятностей, а не к ним! Животину ему жалко стало… придурок…

Сжимаю руки у него на талии и выдыхаю. Живой, почти невредимый. Ещё бы немного, и я бы скользнул в боевой транс или снял маскировку. За эти пять минут я потерял год жизни, не меньше.

Вдали завыли сирены, а потом все закрутилось: народу набежало, с Матвея взяли показания, как с очевидца, в машине скорой обработали рану на лице и велели не спать сутки. Байк эвакуировала ремонтная служба, если машину можно будет восстановить, с Матвеем свяжутся.

Я дотащил хмурого парня до нашей комнаты, раздел и запихнул в душ. Пока тот мылся, расстелил постель, заказал еды и стал ждать. Матвей привычно вышел в одном полотенце, мокрые волосы топорщились ёжиком; глянул на меня, вздохнул, прошёл мимо к своей постели и натянул пижамные штаны, сверкнув голым задом.

Сидим, уставившись друг на друга.

– Спрашивай… – первым решаюсь я.

– О чем?

– О чем хочешь. – Сейчас я готов рассказать всю подноготную: от момента, когда вывалился из пробирки, и до сегодняшнего дня.

Внимательно на меня смотрит и выдаёт:

– А я не хочу. Когда созреешь, тогда сам и расскажешь.

Отвожу взгляд, чувствуя, как вспыхнуло лицо. Получи солдат, в тебя верят, ждут, а ты все, как девица истеричная, боишься неизвестно чего. Медленно выдыхаю.

– Байк жалко, – говорю совсем не то, что думаю.

– Починят, а если нет, так скоплю денег и куплю новый, – он вдруг морщится и трёт лоб.

– Голова болит?

– Начинает. Может, обезболивающего выпить? В аптечке вроде было.

– Нельзя, врач сказал: «Никаких препаратов и не спать сутки».

Матвей застонал, схватился за виски.

– Я сдохну до утра!

Как же мне хочется прикоснуться к нему, огладить всего, ощутив упругие мышцы под ладонями, поцеловать в упрямые губы. Вот и хороший предлог подвернулся.

Подсаживаюсь рядом, он поворачивает голову и вопросительно смотрит.

– Я могу сделать точечный массаж, головная боль и усталость пройдут. Хочешь?

– Хочу.

Перебираюсь к нему за спину, встав коленями на кровать, и кладу руки на плечи. Он заметно напрягается, видимо, вспоминает, как я дверцу машины вырвал. Сначала просто глажу шею, плечи, и когда он расслабляется, начинаю массаж неторопливыми круговыми движениями. Через минуту он удивлённо выдыхает и закидывает голову назад сильнее, прохожусь по шее, ощутимо надавливая в нужных местах. Он задышал глубже, навалился на меня спиной, лицо приобрело блаженное выражение. Начинаю массировать кожу головы и слышу тихий стон, полный удовольствия. Усмехаюсь и прекращаю движения, оставив ладони на широких плечах.

– А ещё можно?

– Можно, но не сейчас. Если продолжу, ты уснёшь, а спать нельзя.

Он недовольно фыркнул и сел прямо. Раздался звонок – это нашу еду принесли. Вскочив с кровати и открыв дверь, забираю пакеты у курьера. Матвей помогает дотащить съестное до стола и присвистывает, увидев содержимое.

– У нас праздник? В честь чего морские деликатесы?

Притягиваю его к себе за шею и целую в губы мимолётно, удостоившись недоуменного взгляда.

– Считай, что у тебя сегодня второй день рождения, – серьёзно констатирую и вижу, как изменилось его лицо при осознании, что все могло закончиться далеко не разбитой бровью. – Выкладывай еду, я мыться.

Сбегаю в ванную. Стоя под горячими струями, еле сдерживаю порыв постучаться лбом об стену, чтобы мозги вправить. Космические боги! Как же я испугался за него! А увидев всего в крови, и вообще чуть крышу не снесло! Так, хватит, беру себя в руки окончательно. В жизни все бывает, и мне придётся смириться со всякими случайностями, от которых никто не застрахован.

Выйдя из ванной, я уловил божественный запах, идущий от стола, желудок голодно заурчал. Матвей уже сидел и грыз вилку, капая слюнями на стол.

– Думал, ты там заплыв устроил, садись, еда остывает, – и протягивает мне вторую вилку.

Мы набросились на еду с большим энтузиазмом, не знаю, что было причиной: пережитый стресс или умопомрачительный запах от блюд. Опустошили тарелки вмиг и сидели, лениво раскинувшись на стульях. Потом перебрались на кровать и включили визор, нашли боевик и стали смотреть, как герой крошит в капусту своих врагов. Минут через пятнадцать Матвей уже зевал во всю пасть и тер глаза. Неудивительно, вечер на дворе плавно переходил в ночь. Когда Матвей в очередной раз чуть не вывихнул себе челюсть, я не выдержал:

– Перестань.

– Легко тебе говорить! Глаза слипаются. Фильм – скучный, ты рядом – теплый.

Железные аргументы.

– А если так? – я приподнялся на локте и начал его неторопливо целовать.

Замер, позволяя мне творить все, что хотелось, он лишь отвечал ласково, но когда я углубил поцелуй, переплетая языки, не выдержал и перехватил инициативу. Пульс сбился, кожа горела под пальцами, мне нравилось с нажимом проводить по мускулистым бокам, оглаживать беспорядочно все и сразу, плавно подбираться к шее. Он повалил меня навзничь, навис сверху и стал целовать еще агрессивнее. Сонливость давно слетела, смытая желанием.

Воздуха не хватало, и губы горели, а когда Матвей принялся ласкать мне шею, я тихо выдохнул от удовольствия и притянул к себе ближе, вынуждая опуститься на локти. Так здорово чувствовать вес сильного тела. Он внимательный, никуда не спешит и уже добрался губами до ключицы, и теперь увлеченно ставит засосы на груди. Я только и могу, что выгибаться призывно, зарываться пальцами в короткие волосы и балдеть от ощущений. Он раздвигает мне коленом ноги и трется пахом. Чувствую через ткань штанов, какой он твердый. Ласкаем друг друга ладонями, губами, плавимся в жаркой истоме. Чистейшее удовольствие… так не было никогда прежде. Обжигающие волны поднимаются по позвоночнику, настойчивые губы клеймят кожу и будят желание. Матвей снова впивается поцелуем и ведет ладонью по груди и ниже, задирает футболку, мучает сосок, пока я не мычу протестующе, а потом опускает руку вниз, и мы оба замираем, когда он накрывает мой стояк.

– Поверить не могу… – шепчу, смотря на бугор в штанах. Дыхание сбито к чертям, Матвей раскраснелся, губы облизывает, в расширенных зрачках плещется похоть.

– Паша-а-а-а-а… – стонет он и начинает вылизывать мне рот, пошло, мокро и настойчиво, а рукой пробирается в штаны и обхватывает член.

От пронзивших меня ощущений я вскрикиваю, вцепляюсь ему в плечи и постанываю беспомощно, пока он мне надрачивает ласково, размазывая выступившую смазку по члену. Обалдеть, как офигенно! Я тоже не остаюсь сторонним наблюдателем: тереблю за соски, глажу живот и, забравшись в штаны, обхватываю каменный член, поглаживаю и сжимаю, ловя ритм.

Он двигает бедрами и стонет низко, ничего уже не соображая. Мы сошли с ума оба. С меня стянули футболку, облизали все, что можно и нельзя, а затем оставили совсем без одежды. Матвей, ругаясь и сверкая шальными глазами, нашел смазку под подушкой и перевернул меня на живот, подмял под себя, поцеловал все шрамы и лишь тогда погладил скользкими пальцами между ягодиц. Я дернулся, задышал часто, но не от страха, а от того, что так горячо, липко и мокро, а еще стыдно… наверное. Мне так давно этого хотелось. Пальцы Матвея проникли внутрь, медленно погладили мышцы, растягивая, заставляя выгибаться. Он шептал мне безумные вещи, от которых краснели щеки, и на губах появлялась улыбка, и становилось неловко, жарко, до безумия хорошо. Хотелось кричать, но я только стонал, вцепившись зубами в подушку, и двигал бедрами, насаживаясь на пальцы. По яйцам текла смазка, ноги дрожали, сердце бухало где-то в затылке, мысли из головы вышибло напрочь. Матвей задевал внутри что-то, от чего было странно и классно одновременно, я перестроил рецепторы так, чтобы максимально чувствовать удовольствие, как оно течет по венам вместе с кровью, рвется из горла стонами. Выгибаюсь, подставляясь, хочется больше: всего и сразу, почувствовать его внутри, стать одним целым. Я скулил, просил, комкал в руках простынь, а он молил не торопиться, обещал, обжигал дыханием спину и растягивал, придерживая за бедро. А когда мы взмокли и не могли больше сдерживаться, накрыл своим телом, прикусил плечо и стал входить медленно. Меня потряхивало, а Матвей проталкивался внутрь, дышал тяжело и крепко вцепился, словно боялся, что сбегу. Внутри все жгло и трепетало, и боль переплавилась в жар, который разросся в сверхновую, когда он заполнил меня собой до отказа. Я расслабился, отдался в его руки полностью, а он лишь этого и ждал – начал двигаться размеренно и неумолимо. Он постепенно наращивает темп, распаляется, и вот уже держит меня за талию, вколачиваясь на полную, а я приподнимаюсь на руках и подмахиваю на каждое движение, поскуливая. Кровать долбится в стену нещадно, комнату оглашают пошлые шлепки и ругательства Матвея, пот бежит градом, мы охрипли от стонов оба. Пиздец, как хорошо! Все плывет перед глазами, от нашего общего запаха, от эмоций, переполняющих меня. Я кончил первым, забрызгав простыни, меня заколотило, а он еще дотрахал несколькими движениями, рыкнул, и меня внутри словно кипятком обдало. Матвей рухнул на постель, загнанно дыша, целовал мне шею, тыкался носом в мокрый загривок. Потом скатился, лег рядом и успокаивающе гладил по спине. Я смотрел на него, раскрасневшегося, улыбающегося, довольного, не веря в произошедшее, и начал тихо смеяться.