Текст книги "Линии ветров: Что предназначено тебе... (СИ, Слэш)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Задолго до заката на террасах появлялся оркестр. Кларнеты, фаготы, саксофоны и скрипки, тамтамы и барабаны оглашали сад своей музыкой. Последние любители купаться под светом луны торопились с пляжа и бежали сменить наряд на второй этаж. У ограды парка аккуратными рядами выстраивались новенькие автомобили, а в холле, на дорожках сада и террасах, сияющих разноцветным блеском огней, уже показывали свою причастность к последней моде головы, стриженные и уложенные так, что приходилось завидовать фантазии парикмахеров. Шали и украшения в волосах и ушах дам были невероятны – такие и не снились сеньоритам с Альбиона.

Бар работал с полной нагрузкой, официанты носились по аллеям с подносами, заставленными ликерами и коктейлями, аромат жаркой летней ночи стоял в воздухе, наполненном звоном смеха и разговоров, пересудов, только-только звучавших шепотом и внезапно замолкших на полуслове сплетен, знакомств, что завязывались прямо сейчас – и которые будут прерваны, как только новые друзья отойдут друг от друга, и пылких поцелуев дам, которые виделись в первый раз.

Огни разгорались тем сильнее, чем дальше солнце уходило на другую сторону земли. Оркестр начинал играть старые песни той Италии, по которой плакало сердце каждого настоящего жителя Корсики, а хор оперных голосов звучал все громче. Смех становился все непринужденнее, всё выше. Небольшие группки гостей то и дело менялись, принимая новых людей – едва распадалась одна, как рядом уже формировалась другая.

На сцену выходили новые актёры – самоуверенные молодые кокотки и изящные юноши в костюмах, призванных не столько показать шик, сколько подчеркнуть линию спины. Тут и там вырастали они – как грибы среди солидных мужчин, привлекали внимание и либо исчезали, либо прибивались к одному из них. Спешили дальше – сквозь сменяющиеся лица, сквозь оттенки красок и голосов, в беспрестанно меняющемся свете.

 

– Добрый вечер, – Доминико, стоявший у бара среди шума и толкотни, услышал голос одного из молодых людей и вынужден был повернуться к нему, – меня зовут Ливи. Это значит связанный, – из-под кудрявой чёлки сверкнули голубые, как гладь залива, и такие же прозрачные глаза, – вы сегодня один?

Доминико отвернулся. Он не хотел ни с кем говорить. Всё это веселье тяжестью отзывалось в груди, и он бы давно уже покинул парк, если бы ему было куда идти.

– Я мог бы принести вам выпить и согреть вас, – юноша прильнул к его плечу.

– Я хочу побыть один, – угрюмо процедил Доминико. Смутное чувство, что он где-то уже видел этого мальчика, посетило корсиканца. Он повернулся, вглядываясь юноше в глаза, но не нашёл ничего.

Высвободив руку, Доминико направился прочь – к боковой веранде, где в относительной тиши и почти что полном одиночестве сидел Дель Маро.

– Взгляни-ка сюда, – бросил Дель Маро, разглядев силуэт Доминико издалека, и с усмешкой протянул ему толстую газету, отпечатанную на свежих хрустящих листах. – «Ковчег Альбиона переполнен до краев. Он тонет под грузом заполнивших его нищих и сумасшедших. Нет ничего удивительного в том, что они стремятся к нам. Но наш любимый Альбион – не приют для головорезов и бездельников. Чем быстрее наши порты закроются для таких, как они, тем безопаснее будет для нас всех». А знаешь, что самое смешное? – Дель Маро убрал газету от лица.

Доминико поморщился. Он знал.

Газеты никогда не имели претензий к неустроенным в жизни и бедным до последней грани нищеты иммигрантам, прибывших из любых других – северных – стран. О них говорили с доброжелательностью и почтением, то и дело поминая присущее им «нравственное совершенство» в противовес «плохо воспитанным южанам».

«Плохо воспитанные корсиканцы», по мнению репортёров большинства альбионских газет, все до одного были жуликами и попрошайками. Временами они и в самом деле совершали преступления. Так, впрочем, было всегда – с тех пор, когда появился Альбион.

Репортёры газет на страницах изданий создавали совсем непривлекательный образ корсиканцев – с всклокоченными волосами, размахивающих руками, то и дело поминали тупое выражение их лиц и незакрывающийся от сквернословия рот. «Макаронники по своей природе не могут заботиться о собственном благосостоянии. Время, когда они перестанут клянчить подачки, не наступит никогда», – писали газеты Альбиона.

Выходцы из южноевропейских и латиноамериканских стран Старой Земли действительно когда-то были безденежными – в те дни, когда только начался Исход.

Подавляющее число их тогда было безграмотными крестьянами и рабочими. Незнание английского языка создавало еще больше проблем, хотя сами они и считали, что им повезло, несмотря на то, что им доставалась по большей части низкооплачиваемая работа в виде подметальщиков улиц, каменщиков, уборщиков, низших работников кухни, мойщиков посуды и мальчиков на побегушках.

Первые годы после Исхода южанам было трудно свыкнуться с незнакомыми привычками, которые навязывал Альбион. Они, например, никак не могли понять, почему постоянно слышат ото всех: «Спасибо, приятель!» – даже после шумного бессмысленного спора или когда кто-то уступил другому дорогу на тротуаре. Их труд оценивался очень низко, грошовый заработок был намного меньше, чем у тех, кто говорил по-английски.

Ничего странного не было в том, что нищий образ жизни и постоянное безденежье толкали южан в объятия обратной стороны закона. Они создавали банды, нападали на прохожих или очищали от ценных вещей жилье альбионцев. Вопреки ожиданию, желаемый уровень жизни таким образом никак не приближался, зато росли неприязнь к иммигрантам, переходящая в ненависть, надменность и брезгливость со стороны горожан. А полиция стала ставить человека под подозрение только потому, что он был итальянцем.

В те первые годы переселенческого урагана, затопившего Альбион, всё чаще можно было услышать: «Альбион превратился в обетованную землю для тех, кто не уважает закон, кто не хочет работать и просто собирается просить у нас милостыню. Это отсутствие инстинкта самосохранения – пропускать всех без контроля и без какого-либо разбора наполнять наши земли отбросами общества, в особенности всякими опустившимся субъектами – корсиканцами».

Альбионская пресса надрывалась: «Бесконтрольная миграция из южных стран принесла на Альбион не только незначительное количество мелких алмазов, но и горы переработанного, абсолютно бесполезного шлака».

Но, несмотря на барьеры, выставленные ищущим своего счастья корсиканцам прессой Альбиона и облеченными властью политиками, иммиграция южан продолжалась с тем же напором. Потихоньку планета, позднее получившая название Корсика, превращалась в довольно однородное этнически сообщество.

К концу первого века от начала Исхода на ней проживало уже пятьдесят тысяч выходцев из Южной Европы – в первую очередь с Корсики и Сицилии.

С возникновением обособленного района–общины облик южан начал меняться, притом с потрясающей скоростью. Некогда занимающиеся самой непривлекательной работой, теперь южане вдруг оказались хозяевами небольших квартальных магазинов, продающих овощи, молоко, бакалею. Мясные лавки и рыбные ларьки открывались на каждой улице. А затем начали появляться и салончики парикмахеров, открывались и прачечные. Рестораны с итальянской едой пользовались необычайной популярностью, давая их владельцам сознание собственного достоинства, возможность содержать семью и даже откладывать деньги. Чем дальше – тем более уверенно чувствовали себя южане. И вот настало время, когда открыли свои двери и первые ночные клубы, где до рассвета игрался джаз и звучали канцонетты, напоминая гостям об утраченной родине. Невероятный успех сопутствовал им, и волна популярности была настолько велика, что Альбион сам начал восхищаться этой музыкой.

А Корсика продолжала развиваться. Традиции итальянской драматургии не были забыты, и первый театр распахнул свои двери. Начали выпускаться газеты. По праздникам и в выходные по улицам общины проходили оркестры, игравшие джаз. Их парады стали необходимой частью любой праздничной программы. Со временем недоверие исчезало.

Вот так – медленно, но верно – переселенцы из Италии стали выбираться из нищеты.

Иммиграция к тому моменту поднялась до высшей точки. Следующие потоки беженцев, опираясь на опыт тех, кто уже обосновался на Корсике, быстро принимали новую действительность и понемногу получали понимание старых обитателей Альбиона. Появилось новое название – «корсиканские скотты», что вызывало в них ещё большее чувство самоуважения и убеждённость в равноправии с уроженцами Альбиона.

К 151 году финансовое положение населения Корсики укрепилось настолько, что многие из её жителей с гордостью говорили о себе, как о состоятельных людях, а некоторые сумели обойти своих шотландских компаньонов по бизнесу. А ещё через некоторое время избранные корсиканцы завоевали известность и на Альбионе как ученые, конструкторы, архитекторы, спортсмены и музыканты.

На протяжении всей своей истории корсиканцы устанавливали контакты с отдельными бизнесменами, политиками и представителями общественных организаций.

Альбион больше не был нужен им – началась война, которая длилась добрых пять лет, пока Альбиону не пришлось пересмотреть свои и корсиканские права, а Объединённое Королевство Земли не превратилось в Земное Содружество.

Отношение к корсиканцам, впрочем, изменилось далеко не везде – Доминико отлично знал это по себе. Годы ранней молодости он провёл на Альбионе, и даже сидел там в тюрьме. Это было ещё до войны. И совсем недавно он надеялся, что с Альбионом и его комиссарами Аргайлами можно будет найти общий язык. Оказалось – нет.

– Джеффри Конуэлл. Думаешь, стоит с ним поговорить? – спросил Доминико, опуская газету на стол.

– Думаю, тебе не стоит беспокоиться. Дело уже решено. А вот тебе пора бы подумать о себе.

Доминико поднял брови. В доме Дель Маро он провёл уже неделю. Это место навевало на него сон. Было трудно не поддаться всеобщему безделью, и в какой-то момент Доминико даже начал думать, что Дель Маро попросту пытается его отвлечь – но похоже, что не следовало так поспешно о нём судить.

– Тебя всё ещё интересует Капитул?

Таскони, мгновенно сосредоточившись, кивнул.

– У тебя что-то есть?

– Есть парочка людей. Сам решай, кто тебе милей.

Таскони выжидательно смотрел на собеседника.

– Дон Витторио Морелло. Пичотти недавно заявившего о себе клана Джо Дельпачо стали покушаться на его территорию. Не обращая внимания на традиции нашего бизнеса, они создали в его районе и на улицах свои точки и продают героин, перетянули у Морелло многих клиентов.

– Джо Дельпачо… – задумчиво произнёс Таскони, – сицилиец?

– Именно так.

– Устрой нам встречу. Я попробую с ним поговорить.

Доминико не спешил вставать. Он присел на краешек перил, равнодушным взором оглядывая зал и потягивая коктейль, который успел перехватить у пробегавшей мимо девчушки.

Отсюда, сверху, невольно бросалось в глаза обилие молодых корсиканцев в дешевых пиджаках, тут и там разбавлявших светскую толпу.

– И ещё кое-что… – Дель Маро достал из кармана пиджака портсигар, затем – сигару из него, и неторопливо стал раскуривать её. – Это не совсем моё дело… Но тот коп… Он ведь тебя оскорбил.

Доминико мгновенно напрягся и пристально посмотрел на собеседника, пытаясь понять, что Дель Маро мог узнать.

– Я просто хочу сказать, – продолжил Дель Маро, – что если хочешь, я помогу тебе решить этот вопрос.

– Спасибо, – холодная улыбка мелькнула на губах Таскони, и он пригубил напиток. – Я уже всё решил, – продолжил он, снова отворачиваясь и делая вид, что оглядывает зал, – просто не хочу нарушать… ритм.

 

Вечер выдался паршивый: всего оптимизма Стефано не хватило бы, чтобы это отрицать. Обычное дежурство, на котором они с Габино оба помирали со скуки, оказалось прервано звонком. Пришлось повернуть на север, и минут через десять полицейская машина уже стояла у гигантских ворот с вывеской «Скотобойни Моренги». По другую сторону начинался провонявший кровью и свиными шкурами двор. Вооружённые ножами и топчущиеся в крови китайцы, негры и латиносы со зловещими лицами сновали тут и там. Среди многочисленных женщин, укладывавших мясо в консервные банки, были проворные славянки, рыжеволосые ирландки, толстогубые мулатки всех видов, несколько индианок. Среди посетителей магазинчика при скотобойне чистокровных корсиканцев было не больше, зато хватало немцев и арабов. Впрочем, Стефано уже знал достаточно хорошо – завод в Сартене или скамейка в метро в полдень вполне могли сойти за этнографический музей.

Управляющий уже спешил к полицейским, и гадливая улыбочка на его лице выдавала, что дело обстоит куда хуже, чем он хочет показать. Торопливо пожав обоим руки, он указал им следовать за собой, и через несколько минут все трое вошли на задний двор. Габино присвистнул – а Стефано с трудом преодолел рвотный позыв. Перед ними лежал обглоданный до костей, но ещё не лишённый ошмётков мяса и даже кусков одежды кое-где проеденный насквозь человеческий скелет.

– Протухнуть ещё не успел, – с видом знатока сообщил управляющий, – значит, мясо… ммм… тело на жаре не больше, чем день.

Стефано перевёл взгляд на него.

– Личность, конечно, не удалось установить?

– Почему же нет? Вот! Были при нём!

Управляющий протянул полицейскому корочку с фотографией, которую трудно было сверить с лицом.

– Джеффри Конуэлл. Впервые слышу о таком.

– Я слышал, – негромко произнёс Габино, – это журналист.

К тому времени, когда осмотр места преступления был окончен, бумаги подписаны и Стефано вернулся домой, ему казалось, что его самого изглодали до костей, а футболку от запаха свиней уже не отстирать.

Ключ долго не хотел открывать замок, пока Стефано наконец не уронил его. Подняв ключ, Стефано всё-таки вставил его в скважину и, повернув, вошёл в дом.

В квартире царила тишина – не было слышно даже тиканья часов.

Стефано прошёл в ванную и, сбросив одежду в корзину с грязным бельём, забрался под душ. Какое-то время он старательно заставлял себя не думать ни о чём и, когда наконец стоявшее перед глазами обглоданное тело покинуло его мозг, выключил воду и, закутавшись в полотенце, вышел в спальню. Кровать была застелена свежим бельём, абсолютно точно не принадлежавшем ему – Стефано никогда не смог бы позволить себе шёлк. А на покрывале, тускло отблёскивающем в свете ночных огней, лежал чёрный цветок с приколотой к нему открыткой.

По спине Стефано пробежал холодок. Он был почти уверен, что ещё несколько минут назад здесь не было цветов. Перевернув открытку, он пробежал глазами по словам, составленным из готических букв – явно вырезанных откуда-то:

«Боль пробуждает чувства. Избавление от боли может дать только доставивший ее».

 

ГЛАВА 6

Дом, где проживал Стефано, походил на все другие дома, стоявшие по обе стороны от него. Несмотря на близость тюрьмы, это был тихий район, где невозможно отыскать ни паб, ни казино.

Потемневшие то ли от времени, то ли от сажи дома, с самого начала построенные для небогатых жильцов, жались боками друг к другу. Предполагалось, что те, кто будет жить в них, могут дополнить свой стол выращенными собственными руками овощами, и потому у каждого домика был свой «двор» – небольшой клочок земли, отгороженный от соседей высоким забором. Впрочем, на этих небольших закутках, протянувшихся вдоль шоссе, всё равно ничего не росло, кроме сорняков и травы. На некоторых стояли сарайчики для угля и ненужных вещей.

Рано утром по улицам проходили молочники и пекари, предлагая свой товар тем, кто не успевал зайти в магазин перед уходом на работу. В девять вечера квартал погружался в мирный сон. На улицах изредка можно было встретить итальянцев, а в основном – испанцев и французов. В двух шагах от дома Стефано проживал служитель церкви Ветров в отставке, немного дальше – разъезжие торговцы, хозяева мелких лавочек, ещё двое полицейских и один очень тихий корсиканец.

Трудно было представить, что кто-то из них решил подшутить, подсунув ему цветок. И ещё более трудно – что кто-то из них пытался Стефано угрожать.

Утреннее солнце, поднимаясь с востока, светило Стефано в лицо, когда он шел по светлым каньонам бизнес-центра Сартена, спеша к месту своей службы. Вместе с Габино он завтракал в полутёмном, вечно забитом людьми ресторанчике яичницей с беконом и чашкой кофе – итальянской кухни Стефано не любил.

Затем они вместе отправлялись в офис, чтобы расследовать очередное дело – или его закрыть.

 

– Помнишь того парня, которого сожрали свиньи? – Стефано, не глядя на напарника, старательно заполнял документы.

– Да, я как раз отчитываюсь за него.

– Прошу прощения?

– Что?

– Мы, кажется, даже не обсудили это дело.

– Стефано, тут же всё ясно… Перестань.

– Я не понимаю, что может быть ясно.

– Это дело нам не раскрыть.

– Вот, взгляни, – Стефано протянул Габино несколько листков. – Патрульные опросили возможных свидетелей. Охранник соседнего склада видел, как в эту ночь трое парней в плащах подъехали на машине и пронесли мешок на территорию скотобойни. Его удивило, что они несут мешок именно внутрь – обычно воры делают наоборот. Так что у нас есть зацепка.

Несколько секунд Габино внимательно и с некоторым даже удивлением смотрел на Стефано.

– Я расскажу тебе, как это было, Бинзотти, без всякого расследования, – Габино выбрался из-за своего бюро и, подойдя к Стефано, присел на краешек стола слева от него. – Все началось с того, что незнакомцы подходили к этому парню в разных местах города и советовали: «Прекращай печатать свой журнал!». Он делал вид, что не понимает. Потом в почтовом ящике он стал находить письма. В них всё было абсолютно откровенно: «Кончай мутить воду, а то сыграешь в ящик». Он ничего не делал. Наконец, хозяин редакции, где работал наш приятель заведующим отдела рекламы, предоставил ему расчет – просто так. После этого наступила тишина: ни предостережений, ни посланий. Знакомые вдруг стали переходить на другую сторону улицы, завидев его. Он, как по волшебству, оказался в какой-то молчаливой пустоте. Но Конуэлл все еще не понял, что это все. Мафия вынесла свой вердикт, и вердикт этот был – смерть. А по прошествии, может, недели два копа приехали на скотобойню и увидели то, что осталось от него. Понимаешь, Стефано?

– Пока нет, – Стефано откинулся на спинку стула и пристально всмотрелся в глаза напарнику, – поясни.

– Конуэлл – журналист, корреспондент консервативной альбионской газеты, решил выпускать дочерний журнал под именем «Корсика – время и надежды». Он один делал всю работу: сам был и корректором, и директором отдела продаж. Маленький журнал быстро стал пользоваться известностью, потому что поднимал темы, интересовавшие всех. Конуэлл бросил клич, призвал всех сражаться против вседозволенности донов. Конуэлл раскрывал преступные схемы кланов, технологии покупки выборов, пути доступа к государственным фондам и заказам. И он не понимал, Стефано. Как и ты, он не понимал. Посыпались угрозы, анонимки – и, наконец…

– Достаточно, можешь не повторять.

– Я тебе говорю сейчас, Стефано: «Кончай мутить воду». Это самоубийство.

– Самоубийство посредством свиней?

– Ну, хорошо. Несчастный случай. Он просто упал в загон.

Теперь уже Стефано задумчиво смотрел на напарника, пока тот не занял своё место и снова не поднял взгляд от бумаг.

– Что?

– Я всё думаю… Какого чёрта ты делаешь здесь?

– Работаю, а что?

– Ничего.

 

Наступил вечер. Автомобиль Стефано жался к тротуару неподалёку от поворота на Тридцать пятую улицу – в двух кварталах от мюзик-холла, внутри которого Стефано никогда не бывал. Бесконечный поток доджей и фордов скользил мимо, замирал у светофоров и снова пускался в путь. Тоска сжимала Стефано грудь. Смутные силуэты склонялись друг к другу на задних сиденьях чужих машин. Обрывки песен и смех звучали где-то вдали. Огоньки сигарет чертили замысловатые знаки в полумраке. Стефано хотелось думать, что он тоже торопится туда, где живёт веселье – но вместо этого он заводил мотор и сворачивал в пустой дом – где его некому было ждать.

 

Стефано Бинзотти вырос в порядочной итальянской семье из бедной части палермского квартала Ла Лоджа. К витающему в воздухе присутствию мафии он привык с младых ногтей. В местном клубе юных последователей Ветров Стефано играл в бейсбол с Тони Корезе, позднее – известным поставщиком кокаина. Но это не поменяло в нём ничего. Чем больше Стефано смотрел на своих друзей, многие из которых попробовали мафию на вкус, тем более убеждался в том, что корсиканские кланы – воплощённое зло.

За те одиннадцать недель, что Стефано провёл в Сартене, он не завёл каких-либо приличных знакомств. Было ли здесь дело в том, что он плохо уживался с людьми, или сыграло роль то, что, его  полицейская карьера в свое время была прервана двумя  годами  тюрьмы Нью-Порт в Палермо – трудно сказать. Его собственная независимость, нежелание заводить длительные знакомства и, возможно, слишком большое самолюбие – скорее всего, значение имело это всё. Многие из тех, кто мог оказаться ему полезен или просто стать хорошим приятелем, один за другим отказывались продолжать знакомство.

Стефано был не тот человек, чтобы пробовать подружиться с теми, кто не были так упорен, целеустремлен и цепок, как он. Всех, кто был слабее его, он презирал. Дружба с такими казалась Стефано самоуничижением или, по крайней мере – бессмысленной тратой сил. В то же время Стефано отлично знал, что с людьми, обладавшими теми же качества, что и он, сойтись бывает нелегко. В особенности здесь, в Сартене, где ему пришлось воевать уже за то, чтобы выйти из разряда «чужих».

Те, кто имел такую же твёрдую позицию, как сам Бинзотти, как правило, предпочитали создавать союз против него. Не потому, что Стефано поступал по-другому либо проповедовал другие ценности – все они с радостью поступали бы так же. Скорее, потому, что он не принадлежал этому городу, но забрался на их территорию.

С женщинами у Стефано тоже не завелось. Свободу в подобных связях он ценил выше всего. Женщина, понравившаяся ему, должна была быть такой, чтобы не мешать, не требовать и не просить ничего. Некоторые блондинки, посещавшие постель Стефано, поговаривали, что он просто не нашёл ещё ту, что сможет привязать его так, что он забудет обо всем. Стефано в ответ предпочитал молчать. Где-то глубоко в себе он и сам мечтал встретить такого человека, который смог бы его привязать. Однако все его желания в отношении как противоположного пола, так и своего, были сиюминутны, незначительны и легки.

 

Пожалуй, Таскони уже сумел побить абсолютный для Стефано жизненный рекорд, потому что сержант думал о нём целых три дня. Мысли о том, как скажется на его карьере их единственная совместная ночь, делали воспоминания болезненно-острыми, и если в офисе Стефано думал о том, как обезопасить себя, то перед сном снова и снова представлял узкое тугое нутро корсиканца, сжимающееся вокруг него.

В тот день, вернувшись к своему небольшому домику напротив тюрьмы, Стефано обнаружил вещи – несколько рубашек, сменные джинсы, единственный костюм и ещё пару мелочей – лежащими перед домом на огороженном забором участке травы. Чемодан, с которым он приехал на Корсику, лежал тут же, как и прежде закрытый на кодовый замок, а на нём – бумажный листок.

«Жильё больше не сдаётся в наем», – гласил он.

Почти машинально Стефано подошёл к двери. Подёргал ручку и попытался воткнуть ключ в замок – не получилось. Это был уже не его дом.

 

Когда Доминико Таскони стукнуло десять, дом его находился в непосредственной близости от Рыбного базара. Базар начинал работу еще ночью, рыбаки привозили свой улов, а торговцы и владельцы ресторанов выкупали почти все ещё до рассвета. Запах там стоял незабываемый, но Доминико все равно любил приходить туда – по дороге в мастерскую отца, державшего мастерскую по починке сапог, или же вместе с братьями, просто чтобы посмотреть на местное чудо – аквариум, стоявший на витрине одной из лавок. В аквариум раз в неделю рыбаки запускали редких обитателей морского дна, найденных, пока они разбирая улов.

Однажды Доминико видел в витрине морского конька – забавное создание, похожее на настоящую лошадку головой. В другой раз – электрического угря. Как-то в аквариум пустили омара и каракатицу, и перед глазами Доминико разыгралась драма, которую он так и не забыл никогда – и которая многому научила его. Такие же зрители, как и он сам, рассказывали, что омара держали голодным. Его законной добычей считалась каракатица, мельтешившая в противоположном углу. Омар зарылся в песок на дне аквариума из толстого стекла – и сверкал оттуда чёрными глазками, но не пытался атаковать. Никто не мог бы проследить его взгляда. Стоило, однако, каракатице скользнуть мимо него, омар, словно подброшенный на батуте, резко бросался туда, где она промелькнула только что. Каракатица выпускала облако чернил, стараясь спрятаться за ним. Это помогало не всегда. Омар молниеносно выбрасывал клешни, и все чаще в них оставался кусочек пятнистого тела.

С каждым днём хищник и его жертва вызывали у Доминико всё больший интерес.

Каждый день маленький Доминико спешил к аквариуму и в каком-то забытьи наблюдал кровавое представление, происходившее перед его глазами. Пока однажды для каракатицы не приблизился печальный конец. Доминико стоял, приклеившись носом к витрине, и наблюдал этот трагический финал. От каракатицы остался лишь небольшой, похожий на прозрачную тряпочку, кусок. Чернильница была пуста. Омар поджидал её в своём углу.

Доминико простоял у витрины весь день, наблюдая за ним. «Вот и все, – думал он, – охота подходит к концу». Если на грани сознания и теснилась жалость, то любопытство его было в стократ сильней. «Как же омар ее слопает?» – Доминико внимательно разглядывал хищника, приподнявшего клешни над песком. «Ну когда же наконец? После школы сразу приду сюда».

После уроков Доминико едва протолкался к аквариуму сквозь толпу зевак. Долгожданная картина предстала перед ним. Омар навис над останками каракатицы и, отрывая от её тела куски, отправлял в себя один за другим. «Что ж, – равнодушно подумал Доминико и улыбнулся, – все так, как и должно быть». Он огляделся по сторонам – народ уже разбредался кто куда – и тоже побрёл домой.

 

Теперь Доминико Таскони сидел в неприметном автомобиле, который был арендован не на него, за тёмным от бликов заходящего солнца стеклом – и смотрел, как Стефано Бинзотти собирает разбросанные по газону вещи в раскрытый чемодан.

Вытянув из нагрудного кармана сигаретку, Доминико пустил дымок.

– Скоро… – пробормотал Таскони. Стефано Бинзотти с каждым днём вызывал у него всё больший интерес. – Всё так, как и должно быть.

 

ГЛАВА 7

По воскресеньям с утра, когда в церквях близлежащих посёлков ещё звенели колокола, в доме Дель Маро всё начиналось по новому кругу. Все те, кто причислял себя к свету – высшему и ступенькой пониже, снова съезжались на виллу и заполняли её весёлой толпой. «Он мафиози, – шептали дамы, потягивая его сангрию и нюхая розы в его саду. – Вчера его люди застрелили троих на Палмер Авеню». Впрочем, вслух никто не говорил ничего.

 

Спустя ещё неделю Доминико Таскони, не выдержав, решил перебраться в отель.

Как правило, итальянцы строили небольшие гостиницы, разнообразные по оснащению и декору, совершенно непохожие на крупные сети отелей в больших городах.

 

Здесь у него снова появилось время, и Доминико то и дело ловил себя на том, что смотрит на фото сына и погружается в воспоминания о прошлом, вернуть которого уже не мог.

В голову лезли картины из прежней жизни, когда Пьетро едва исполнилось десять лет. Уже тогда уже он вёл себя как настоящий вожак. В младшей школе, а затем и в классах гимназии сокурсники и учителя неизменно говорили, что Пьетро обладает весьма здравым умом и его мнению можно доверять. Характер у юного корсиканца был деятельный, сам он не боялся ничего и легко увлекал своими идеями других. Сфера политики или банковских расчетов, которые прочил поначалу ему отец, абсолютно не привлекала юного корсиканца – зато Пьетро любил стрелять.

С тех самых пор, как Доминико подарил ему первую лупару, Пьетро только и делал, что, спустившись на планету, палил по колибри – и постоянно просился на охоту вместе с отцом.

Доминико не был большим любителем сафари – скорее, оно успокаивало его. И если уж он уезжал в джунгли на несколько дней, то всегда один. Но Пьетро умел получать то, что хотел. С тех пор, как мальчику исполнилось четырнадцать, Доминико всё чаще приходилось брать его с собой.

Пьетро был хорошо сложён, хотя и так же худощав, как его отец. А вот чертами больше походил на мать, чем на отца – и Доминико всегда вспоминал Миранду, глядя на него. Может быть, это и стало причиной того, что Доминико ни в чём не мог сыну отказать. Пьетро, как и Миранда, привык получать от жизни всё. Манеры его, впрочем, были порывисты и экспрессивны, как у отца.

Своими постоянными вопросами Пьетро вечно ставил на уши весь дом. Он никогда не болел, демонстрировал прекрасный аппетит и вовсю распоряжался кузенами, приказывая им: «Пойди туда!», «Сделай то!». Команды его не были грубыми, но в них присутствовали достоинство и убежденость в собственной правоте. Джани и Сантино повиновались ему без пререканий – как и все, кого Пьетро затягивал в свою игру. Кузены с малых лет привыкли смотреть на двоюродного брата, как на главаря. А ещё Пьетро без конца думал о чем-то. Размышлял без устали. Всё на свете занимало его ум, но он не мог отыскать ответа на самый главный вопрос: «Зачем мы живём»?