Текст книги "«max and pauline_live» (СИ)"
Автор книги: NastasiaStory
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Глава 1. Воспоминания
Я сидела за партой в школе и слушала бредни училки по музыке. Видите ли, Моцарт, Бетховен, Шопен – это хлеб и соль нашего поколения. Ну что за бред!? Для четвероклашки до сих пор в ходу песни Лободы и Бузовой, а вы про классиков. Верка Сердючка – вот это классика! Залипает на этой фигне только Линка. Ну да. Точно, она ж пианистка. И фамилия у нее Соловьева. Голосистая, как соловей. Она с интересом слушает про пятую симфонию Бетховена, как будто на ней мир держится. Я бросила ленивый взгляд на Макса. Хм, он залипает в телефоне. Стоп, он смотрит на Линку. С чего это Макс вдруг? Братику нравиться Линка? Я пихнула его в бок. Все равно на задней парте сидим. Училка даже не заметила.
– Макс, что ты Соловьеву глазами прожигаешь? – шепчу я брату на ухо, – Влюбился, что ль?
– Тебе пианино на голову упало? – ворчит Макс, ему в принципе не нравиться, когда я тыкаю его в бок, – Конечно, нет.
– А зачем ты на нее пялишься половину урока? – хихикаю я и злорадно улыбаюсь. – Давай поспорим на щелбан? Если ты завтра хоть раз посмотришь на Линку, я дам тебе по башке.
– А если нет, то ты признаешься маме, что грохнула её любимую вазу, и вместо меня моешь посуду. – довольно ухмыляется Макс от перспективы спихнуть на меня свой грешок.
– Вообще-то, её грохнул ты. – закатываю глаза я и иду на риск, – Лады, но я завтра с тебя глаз не спущу.
Видно, мы слишком громко шептались. Училка нас застукала. Я не заметила, как она подошла, и, повернув голову, встретилась с ней глазами.
– Вот это попадос. – шепчет мне Макс прям на ухо.
– Дневники, – требует училка и вытягивает руку. – Два за поведение обоим. Эх, Денисовы, классика учит чувствовать прекрасное.
– Ну, тогда мы очень далеки от этого вашего «прекрасного», Наталья Дмитриевна. – выпаливаю я, протягивая дневник, все равно два без вариантов поставит.
– Эх, не выйдет из вас двоих ничего путного. – махнула на нас рукой училка и забрала дневники.
Класс, мама нас убьёт. Мы с Максом переглянулись. Кажется, посуду мы будем мыть в любом случае вдвоём. Прозвенел звонок. Мы взяли наши дневники и, надев ранцы на спины, пошли в раздевалку за вещами. Максу на хоккей. Мне на фигурное катание. До катка тут достаточно близко. Всего остановку идти. И то от силы остановку, не переходя дорогу. Мы, вроде как, все взяли и пошли себе, потом домой. Я люблю кататься на коньках. Люблю делать это быстро и изящно. Наверное, поэтому у меня неплохо получается. Обычно мы звоним маме, как выходим из школы. Она не брала трубку. Странно, но такое раньше бывало. Вечером, после наших тренировок, за нами должна была приехать мама. Мы её ждали в фойе чуть ли не до девяти часов вечера, звонили, писали, но никто за нами так и не приехал. Потом охранник позвонил в полицию. Понятия не имею зачем. Зачем?! Якобы нас бросила мать! Мама не могла!
Сидя уже в отделении полиции, нас расспрашивали о маме полицейские. Потом им позвонили откуда-то. Макс и я покорно ждали. Деваться нам все равно некуда. В кабинет вернулся следователь. Противный мужик, надо сказать. Он пропускал мимо ушей все, что я ему говорила. Лицо у него такое приторное. Он не умеет общаться с детьми. Он нас не уважает! Потом пришёл еще один мужчина. Чуточку постарше. Они переговорили, отойдя модальны от нас. Потом второй подошёл к нам.
– Чаю хотите? – спросил он и как-то сочувственно на нас посмотрел.
У меня засосало под ложечкой. Что-то не так. Почему-то сейчас мне начал казаться подозрительным тот факт, что мама не отвечала на звонки. Я захотела спросить об этом. Я должна спросить, но Макс меня опередил:
– Да, пожалуйста.
Я пихнула его в бок. Он пожал плечами. Не тебе одному есть хочется, вообще-то. Хрен с тобой.
– Где наша мама? – спрашиваю я.
– Скоро приедет опека, – бубнит противный мужик из-за своего стала и буднично продолжает, – Ваша мама умерла сегодня днем.
– Что? – не веря, выпаливает Макс и раздраженно смотрит на злого полицейского, – ВЫ НАС ОБМАНЫВАЕТЕ!
Тот фыркает и молчит. Макс распаляется, злиться. Мама еще утром была жива и невредима. Как обычно веселая! Он не верил, но я вдруг поняла: это правда. Если бы с мамой все было в порядке, она бы нам сто раз перезвонила. Она всегда перезванивала. ВСЕГДА.
– Зачем ВЫ нас обманываете?! – все больше злиться Макс, вскочив со стула, – Где наша мама!
– Макс, нет. – пищу я и пытаюсь усадить его на стул, стиснув зубы, чтобы не зарыдать, – Нет.
Если бы это было враньё, я бы уже вопила. Я бы была первой, кто скажет им, что это все бред. БРЕД! Но не в этот раз. Все сходилось: мама не брала трубку днем, не перезванивала потом, не приехала за нами после тренировок. Она всегда приезжала, опаздывая, звонила и просила чуточку подождать. Не в маминых правилах не отвечать на наши СМСки. Макс поступил весьма импульсивно, нет, правильно, но, увидев мою реакцию на происходящее, покорно сел. Из нас двоих я – мозг.
Я закусила нижнюю губу, сжала свою школьную юбку в кулаках, пытаясь перебороть себя и не зареветь. Просто паника. Тупая боль. Не желание принимать действительность. Я не приму этого. Мне хотелось, как Макс, верить, что мама жива, что она сейчас влетит в дверь и наорет на полицейских за то, что они забрали её детей. Может, у нее просто разрядился телефон? Да, точно телефон сел. Ничего он не сел. Она всегда в сумочки носила пауэрбенк на такие случаи. В конце концов я заревела. Что теперь делать? Что?! Я подняла глаза на полицейских. Точно, для них очевидно – детский дом. Я слышала, что это очень страшное место. Мы не хотим туда.
Добрый мужчина дал нам чай и пирожные, попытался очень неумело успокоить. Либо у него нет детей, либо есть, но он их редко видит, раз не особо хорошо умеет с нами обращаться. ПАПА! У нас же есть отец. Правда, мы его три года не видели, ведь он уехал к своей жене и другой дочке, бросив нас с Максом на маму. Он даже не позвонил за это время ни разу. Меньше всего мне хочется, чтобы этот мерзкий человек забирал нас в свой «клоповник» и заставлял называть его «папочкой», как раньше, при друзьях, а его женушку «мамочкой». У меня же есть «сестра». Я не хочу жить в ЕГО семье. Выбирай: либо детдом, либо «приемная» семья. Второе.
– Дядя, позвоните, пожалуйста, нашему папе. – шмыгаю носом я и достаю телефон, протягивая доброму полицейскому, – Вот его номер. Его зовут Ричард.
– Ваш папа находится слишком далеко. – сухо бросает злюка-следователь из-за своего стола, как вдруг раздаётся весьма формальный стук в дверь, – Брось, с вами разберётся опека. Кстати, вот и она.
Дверь открывается. В кабинет входит очкастая тетка, производящая весьма плохое первое впечатление. Видок у нее был недоброжелательный. Крашеная блондинка с подобранными в пучок волосами. В чёрном брючном костюме. Очках. Вытянутым лицом и огромной бородавкой на шее. Фу, какая мерзость. Макс и я скривили.
– Валентина Сергеевна, передаю этих детей под вашу опеку. – с каким-то облегчением сказал злобный следователь, будто мы ему чем-то очень мешали.
Женщина махнула нам на дверь и строго сказала:
– За мной быстро.
Макс встал и взял меня за руку. Мой братик. Нас отвезли на машине с серое, унылое, относительно разваливающиеся здания. А покушать? Где моя еда? Выдали постельное белье, показали, где кровати, и отобрали телефоны. На кой они им сдались? Я не хочу здесь оставаться! Было темно, поэтому мы не смогли разглядеть весь колорит этого места, хотя зеленые стены уже напрягали. Об уюте речи и не шло. Я кое-как застелила себе кровать и улеглась на дубовый матрас. Кровать Макса была напротив моей. Вообще, спальня напоминала огроменную комнату, где повсюду наставили кроватей. У них ремонт, что ли? Я не знаю и знать не хочу.
– Как думаешь, он приедет за нами? – шепчет мне Макс совсем тихо.
– Я не уверена, что мы ему все еще нужны. – не скрывая горечи в голосе бормочу я, – Он мог бы позвонить или приехать.
– Может, он очень занят? Ты же его знаешь, если он уходит в работу, то надолго. – пытается оправдать нашего отца Макс, хотя он и сам на него зол, – Сейчас я готов помыть для мамы сколько угодно тарелок.
– Я тоже. Никогда не думала, что буду хотеть, чтобы она наказала нас из-за двойки за поведение, – зашмыгала носом я и закрыла глаза руками, – Он не приедет за нами, Макс. Если бы он хотел, он бы нашёл время за три года для звонка.
– И что теперь? – дрожащим голосом произнёс Макс, – Что нам теперь делать? Мы не можем здесь оставаться.
– Надо заставить кого-нибудь ему позвонить. Мы должны поговорить с ним. Папа должен забрать нас, даже если не хочет. – шепчу я и отворачиваю от Макса на другой бок, чтобы он не видел, как слезы текут по щекам ручьями, – Он может куда-нибудь нас отправить, но то место должно быть лучше.
– Мы теперь сами по себе, но я не хочу в это верить, Поли. – сглатывает Макс, а я слышу его прерывистое дыхание, – Я не могу поверить. Мама же всегда с нами.
– Я… – запнулась я и замолчала, оглядевшись во сторонам, – Давай пать, Макс? Если мы их всех разбудим, они нам завтра утром устроят.
Макс замолчал. Он ушёл глубоко в себя. Мне же хотелось плакать еще громче. На сердце стало одиноко и больно. Я не хотела отпускать мысль, что это всего лишь страшный сон, что все вот-вот закончится и мы проснемся в своих постелях дома, а мама готовит нам завтрак. И все счастливы! Вспоминая о маме, я так и уснула, а проснулась от того, что кто-то нагло выдернул у меня из-под головы подушку. Этой нахалкой оказалась какая-то девчонка. Она злорадно ухмыльнулась, будто ей нравилось мое растерянное лицо, и убежала. Самое худшее утро в моей жизни определенно наступило сегодня. На завтрак нам ждали какую-то кашу, которую я не смогла доесть. Макс смог. Он был голоднее меня. Потом мы пошли к воспиталкам. Мы не собирались терять времени зря.
Две старые перечницы с химиями на головах сидели за столом в своём кабинете и собирались тащить детей на какие-то там занятия. Я же решилась вежливо постучать и только потом зашли.
– Кто это? – спросила курица помоложе, – Вероника Васильевна, новенькие, что ль?
Вероника Васильевна помрачнела. Кажется, я нарушила какое-то местное правило.
– В этот кабинет всем нельзя заходить! – рявкнула грымза в зеленой длинной юбке, – Марш отсюда! Пока ремня не отхватили!
Нам это не нравилось. Впрочем, мы были маленькими, но очень умными, и быстро сообразили, что нас с Максом могут надавать по башке, но я все равно открыла. Плевать на правила. Я ХОЧУ ДОМОЙ. Я ныла воспиталкам, что у нас есть отец, что он живет в Европе и может нас взять к себе, хотя перспектива жизни в одном доме с ним и Элен меня отнюдь не радовала. Так хотя бы было удобнее всего для нас. Макс разделял мою точку зрения.
На самом деле по ремонту и эксплуатации детский дом больше напоминает детский садик, в который нас раньше водила мама до того, как мы пошли в школу, только классов было больше, а вот с обращением с детьми тут оказалось так себе. Не знаю про других, но наша воспиталка терпеть не могла, когда у неё что-то просят. Это я поняла, когда она потянулась за ремнём, запрятанным в ящик стола. Что вы, как можно быть детей? Это же вопиющее нарушение прав ребёнка. Да, конечно, так делать запрещено. Но, видимо, не в нашей стране. Макса не тронули. Для первого раза меня отлупили при нем.
Воспиталка помоложе схватила меня за руки и сняла штаны. Старая ведьма встала со стула и начала хлыстать со всей дури по моей несчастной попе. Я рыдала. Вырывалась. Орала как зарезанная. Макс пытался мне помочь, но его ударили по руке, чтобы не лез. Каждый удар приносил адскую боль. Мне хотелось забиться куда-нибудь и больше не высовываться. Хотелось, чтобы этих тёток наказали. Но еще больше мне хотелось к маме. Тоска по ней съедала меня изнутри. Где теперь моя любимая Мамочка? Почему она не спасёт меня от этих злыдней.
Я после этого сидеть не могла. Моя нежная попа, которая не знала никогда ремня или уколов, была синяя. Вместо уроков я стояла в углу. Синяки оказались большие и прям очень сильные, когда я наконец посмотрела на свой синий, исполосованный ремнём зад.
Если я провалилась в просьбах найти нашего отца, то Макс времени зря не терял и начал искать других людей в этом проклятом детском доме, которые могли бы нам помочь, пока я отбывала наказание в углу. Я готова была убить кого-нибудь. Мама нас ругала. Бывало кричала, если мы, например, разобьём её любимую вазу или испачкаем гуашью, которая не отстирывается, ковер, плед и еще что-нибудь, но она никогда не позволяла себе поднимать на нас руку и ставить в угол. Как правило, за проказы Макс и я лишались сладкого или исправлялись трудотерапией, как вариант, две недели мыли посуду, хотя дома всю жизнь была посудомойка. Маму факт её наличия не интересовал. Главное – результат. Какое-то время мы не баловались и не портили домашнее имущество, а потом все заново.
Макс доставал заведующую и вторую воспиталку. Вернее, когда его отфутболила воспиталска, пригрозив моей участью, мой хитрый брат пошёл к заведующей. Он сказал, что нашего отца зовут Ричард Сарториус, что он живет в Европе и ищет нас, поэтому попросил с ним связаться. Заведующая рассмеялась и вышвырнула Макса прочь, но, когда сам Рич Сарториус пришёл забрать своих детей, ей стало не до смеха. Как выяснилось, эта тётка закрывала глаза на то, что её воспитатели бьют детей и иногда даже это поощряла, чтобы сироты не доставляли проблем с дисциплиной.
Я же стояла в углу. Опять. В этот раз меня наказали за то, что я подралась с шайкой придурков, обозвавших нас маменькиными детишками, которые чуть что прятались к мамочке под юбку, и потом перешедших на личность нашей мамы. Она умерла. Она погибла один день назад, а эти бессовестные придурки не знали её, не знают нас и уже говорят гадости. Макс пытался меня удержать, но в итоге храбро дрался за честь нашей мамы вместе со мной, пусть я решила взять всю ответственность на себя, чтобы он поискал способы побега. Таков мой младший на две минуты брат. Мама говорила, что я родилась меньше Макса на восемь сантиметров, зато первой. Бойкая девочка, наверное, – это я.
Первым папу заметил Макс. Наш отец был сосредоточен и задумчив, но, как только увидел моего брата, сразу же немного оживился, хотя оставался таким же подавленным и удрученным. Папа привык к русским. Он хорошо знает их психологию. Но в этот раз ему хотелось рвать и метать. Почему мы оказались в детдоме? Почему ему не потрудились позвонить и попросить приехать за нами? Лень. Очевидно, проще не связываться с европейцем и в принципе искать его. Это слишком муторно, наверное. Русские не любят мороку.
Макс подбежал к нему. Папа присел на корточки, чтобы посмотреть братику в глаза. Понеслась, Макс театрально зарыдал и нажаловался папе на воспиталку.
– Злая тётка избила Полин ремнём. Поли теперь не может сидеть! – восклицал Макс и указал на приходящих в ярость воспиталок, – У неё вся попа синяя. Ей очень больно. Они поставили её в угол за то, что плохие дети говорили бяку о маме.
– Полин, наваляла им, да? – тяжело вздохнул папа и, сверкнув глазами на воспиталок, рявкнул, – Вы избили мою дочь ремнём! Я немедленно забираю своих детей.
– На каком основании! – возмутилась воспиталка. – Эти дети переданы в детский дом органами опеки и попечительства. Вы не имеете права их забирать. Вы им никто.
– Я – их отец, у меня есть родительские права. – огрызнулся папа и, взяв Макса за руку, пошёл за мной, – Марк, уладь все формальности.
Мистер Марк пошёл разбираться вместо папы, предоставив им все необходимые документы. Он всегда разбирался с проблемами вместо папы, когда тот был занят или не успевал. Этот человек в очках – нечто. Марк может уладить любую историю. Паршивая она или нет, но у него всегда находятся аргументы, свидетели и документы, которые спасают от всего. Когда я увидела папу, почему-то повела себя сдержанно, не решалась подойти к нему и обняться, как сделал братик. Я боюсь. Папа злится. Он сам не свой. Я стояла в углу. Одна, да. В детской, где спали дети, никого кроме нас троих не было. Папа расстроился? Его огорчила моя реакция. Знаю. Он опустился на корточки передо мной. Макс стоял в отдалении. Брат не поддерживал моего предвзятого отношения к отцу, хотя наличие Элен его бесила не меньше меня, но его злость распространялась только на эту невыносимо омерзительную женщину. Папа погладил меня по голове, вернее, по затылку.
– Полин, я понимаю, ты не в восторге от меня, но повернись, пожалуйста. – спокойно сказал он, подождав несколько минут, – Принцесса, кто конкретно тебя обидел? Я всех накажу.
– Себя ты не накажешь. – буркнула я, скрестив руки на груди, а потом подалась на поглаживания по спинке и повернулась, на глаза наворачивались слезы, – У-у-у, они… больно ремнём… за то… что я просила… тебе позвонить… Они грозились… грозились отдать нас… другим маме… и папе!
– Тише, Полин, я никому вас не отдам, – папа меня обнял, погладил и аккуратно взял на ручки, чтобы не задеть мое мягкое место, ведь у меня была жестокая истерика, – Пойдём домой.
Мы и пошли. Папа вынес меня на улицу, демонстративно пренебрегая восклицаниями воспиталок, ведь Марк остался в детдоме. Охранник тоже ничего не смог сделать, ведь папина толпа телохранителей вселяла страх. Побьют, нафиг, и не вспомнят. Нас без лишних слов усадили в чёрную машину с тонированными стёклами и отвезли домой. В квартире был самый настоящий кавардак. На столе стояли коробки с лекарствами. Откуда все это? У нас не было настолько большой аптечки. Куча маминых вещей. Их разбросали везде. На журнальном столике стояли две пустые бутылки виски. Папа их выпил? Он и сейчас пьян? Мне стало страшно. Он молчал, не улыбался, будто его вообще нет в квартире, потом только быстро набрал участковому педиатру и вызвал его на дом. Потрудился убрать бутылки. Правильно.
Макс и я жались по углам. Создавалось такое чувство, что это не наш дом, а чей-то еще. Врачиха пришла. Подозрительно зыкнула на отца, будто это по его вине моя попа и кусочек спины в таком состоянии. Нет. Я говорила, что это меня в детском доме. Впрочем, это можно легко проверить. Папа же сам рассказал, что мама погибла, когда он был в командировке. Вообщем, побои зафиксировали и попу мою намазали мазью.
Весь следующий день прошёл как в тумане. Мы сидели в маминой комнате. Одеяло на маминой кровати до сих пор пахло её запахом. Это успокаивало. Создавалось ощущение, будто она все еще рядом. Мне так хотелось. Макс пытался в это верить. Папа же не подходил к нам, держал дистанцию. Мы и правда теперь чужие. Кажется, мы реально далеки друг от друга. Очень. Это пугает. А еще больше пугает завтрашний день – завтра похороны.
– Похороны~
Утром к нам в комнату зашёл папа. Весь в чёрном. Даже рубашка на нем была надета чёрная. Лицо мрачное. Я никогда не видела его таким хмурым. Мыслями он был где-то очень далеко от нас. Он повесил на ручку двери два чехла с одеждой. Платье для меня. Костюм для Макса. Он до сих пор с нами не разговаривает. Меня затрясло. Не знаю от чего. Макс поджал губы. Он спал рядом со мной до того, как к нам зашёл папа. Мы решили ночевать в одной комнате. Вдвоём было не так страшно засыпать и просыпаться с мыслю, что мамы больше нет. Я не хочу принимать этого. Осознание этого отторгается в моей голове. Слишком больно признаваться себе в этом.
Папа молча смотрел то на Макса, то на меня. Его лицо выражало какие-то непонятные эмоции. Что с нами не так? Почему папино выражение лица исказилось гримасой боли и отчаянья? Мы так сильно ему больше не нужны? Минут через пять отец хрипло выдал:
– Жду вас внизу через полчаса. И соберите свои вещи. Сегодня вечером мы уезжаем.
Уезжаем? Ладно, все равно деваться некуда. Нас больше ничто не держит в этой стране. Россия – порой слишком жестока к детям, но это и особенность жизни. Я встала и достала из чехла чёрное платьице с оборками и рюшами. Я терпеть не могу рюши. Но не стоит пока винить папу. Вряд ли он об этом знает, а если и знает, то не отдаёт себе отчёта о своих действиях. Он что-то не с нами.
Макс сидел на кровати в своей пижаме и молча наблюдал, как я расчехляю его костюм и швыряю его на стул. Не хочу! Не хочу, чтобы все было так! Потом иду к шкафу брата и вытряхиваю их него вещи, кидая на кровать футболки Макса. Братик подошёл ко мне и положил руку на мое плечо.
– Не надо, Поли. Мне нечего с собой взять. – сказал Макс и, чуть помедлив, добавил, – Тебе, наверное, тоже.
– Только мамину фотографию возьму. Ну, ту самую. Которая с ВДНХ. – пищу я и забираю своё платье, – Пойду к себе, переоденусь.
– Ага. – кивнул уныло Макс.
Я покидала в сумку пару пижам, кофт и штанов только ради того, чтобы завернуть в них мамину фотографию в рамке. Мы буквально две недели назад ходили кататься на аттракционах и в океанариум на ВДНХ. Мама была так рада наконец вырваться с работы и куда-то с нами сходить. Вот селфи с нами сделала. Последнее её фото с нами. Оно оказалось настолько классным, что мы решили его распечатать и в рамку поставить.
Нехотя надев платье и колготки, я спустилась вниз. Папа сидел на диване и что-то смотрел в телефоне. Вернее, его пальцы скользили по сенсорному экрану, набирая сообщение. Подкравшись тихонько ближе, я увидела сверху «Элен». Жене пишет. В этот момент я его всерьёз возненавидела. Как он может в такой день писать ей?! Точно, мамина память для него пустой звук. Мама правильно сделала, что его выгнала. Все, хватит надеятся, что с ним у нас получится наладить контакт. Нет! Нет! Нет!
– Полин? – обернулся папа, спешно спрятав телефон, – Ты готова, милая?
Мне стало так гадко. «Милая»? Он и свою легальную дочь так называет? Видимо, да. Папа смотрел на меня с некой надеждой в глазах. Ему неловко со мной общаться. Правильно, лучше молчи.
– Ненавижу тебя! – со злостью и неподдельной ненавистью выпалила я, глядя отцу в глаза, и обернулась на Макса, – Пошли скорее, Макс. Триста лет копаешься!
Папа лишь тяжело вздохнул и на мгновением опустил глаза. Он недоумевал. Что произошло? Потом, очевидно, догадался, когда телефон в его кармане блямкнул, а я зло на него зыркнула и, держи меня братик, вышвырнула бы чёртову технику из окна пятого этажа. Мы вышли. Сели в машину.
В здании морга мне стало жутко. Мама лежала в гробу в белом платье. Вокруг неё ходил священник и отпевал. Я боялась к ней подойти. Замерла, как каменный истукан. В зале было не очень много людей. В основном близкие мамины друзья, несколько коллег с работы и начальство. Она была ведущем финансистом. Уважаемая и очень занятая личность. Маму все любили, поэтому сейчас плачут. Папа стоял ближе всех к гробу. У него было такое лицо, будто это перед ним не мама, а кто-то другой. Он не мог поверить. Его руки сами собой сжались в кулаки. Губы задрожали. По щекам побежали слезы. Он пытался держать себя в руках, но не вышло. Что уж говорить о нас с Максом. Брат стоял рядом с папой и рыдал. Я находилась в каком-то странном состоянии. Грудь раздирала боль. Мне хотелось кричать. Мне хотелось, чтобы мама проснулась, но она лежала бледная и такая далекая. Это чувство безысходности не описать словами. Мне остаётся признать неизбежное.
Я дрожала как осиновый лист. Начало колотить. Меня некому пожалеть. Вдруг ко мне подошла тетя Катя и прижала к себе. В этот момент меня прорвало. Она и ее муж были самыми близкими мамиными друзьями. Они знали друг друга еще до нашего рождения. Тятя Катя гладила меня по голове. Молчала. Действитель, никто не вернёт мне маму. Это не в её компетенции даже при условии, что она работает врачом. Потом люди начали класть в гроб по две красные розы. Те, кто знали маму ближе клали её любимые лили. Я все это время ревела и ревела. Крышку гроба закрыли. На кладбище я снова стояла в первом ряду, снова рыдала. За это время папа ни разу ко мне не подошёл. Это было ожидаемо. Дрожащей рукой, стоя рядом с братом, я кинула горсть сырой кладбищенской земли в могилу. Торжественно возложили венки.
Человека, которого я любила больше всего на свете, нет в живых. Как мне теперь жить? Что делать? Я была в растерянности, смятении, ужасе. Верить, что это всего лишь страшный сон – бессмысленно. Сколько бы раз я ни щипала себя за рука, увы, не просыпалась. Я уже никогда не проснусь. Для меня пропало ощущение времени, будто оно замерло вместе с мамой навсегда.
В шикарном ресторане все собравшиеся говорили о маме много хорошего. В этом узком кругу люди делились самым светлым, сокровенным. Тайнами, которые помогала сохранить мама и которые должны быть раскрыты лишь сегодня. Мама была замечательным человеком. Волшебная женщина. Мы молча слушали. Наши сердца обливались кровью. Детям надо молчать, но вот папа мог бы хоть что-то сказать. У него много чего есть, что сказать. Я знаю, ведь это было мое детство. Вся моя жизнь. Вместо этого у него блямкал телефон. Он трусливо выключил звук, но толку-то. Чертова техника вибрировала. Все это заметили. Он никого из присутствующих не знал, но Макс и я знакомы с каждым человеком. Все нас жалели. Нам не нужна их жалость. Она ничего не исправит, хотя все равно приятно знать, что кому-то есть дело до двух сирот. Тем временем папин телефон «сотрясал» стол. Многие гости догадались, кто это От этого стало совсем паршиво. Что мне терять? Ничего! Я встала и в прямом смысле грозно протопала к папе, затем самовольно и грубо вытащила у него из кармана сей надоедливый прибор, который он быстренько успел спрятать. Посмотрела на экран. «Элен». 20 пропущенных вызовов. 127 непрочитанных сообщений.
Я взбесилась. И раздавила его телефон ногой. Прыгала на нем. Мое отчаянье видели все. Папа начал закипать в порыве ярости и собирался наорать на меня. Я его опередила. Просто наболело за минувшие три года. Накипело. Обида завладела моим сознанием. Жгучая неприязнь к человеку, который отмалчивается в сторонке. Мама посвятила ему всю жизнь. За свои деньги он удосужился организовать ей достойные похороны. Нет, это сделали за него, пока он сидел дома и строчил сообщения своей женушке. И сейчас человек, который осмелился назваться моим отцом, собирается накричать на меня за то, что я прекратила эту нелепость. Вместо него заставила телефон наконец заткнуться! Мне надоело молчать. Пора сказать папе, какого я о нем мнения.
– Это ты во всем виноват! – тыкнула в него указательным пальцем я и с лютой ненавистью в голосе продолжила, – Если бы не ты и твоя жена у нас все было бы по-другому! Мы были бы в сто раз счастливее. И мама бы не умерла! Даже сейчас ты не можешь выключить телефон из уважения к ней! Лучше бы ты умер вместо МОЕЙ МАМЫ!
Я убежала, забрав свою куртку! Я посмотрела на своего отца, как на таракана, мечтая раздавить его вместе с телефоном. Сцена удалась. На улице я начала бродить по вечерней Москве. Нашла какой-то парк. Я понятия не имела, в какой части огромного мегаполиса нахожусь. Главное – подальше от папаши. Села на скамейку. Зарыдала. Никто даже ко мне не подошёл, хотя было давольно многолюдно. Отлично. Ещё и дождь пошёл.
В ресторан я вернулась спустя час или два. Мокрая насквозь. Я дрожала от холода. Искал ли меня папа? Наверное, да. Раз он первый подлетел ко мне, когда я вернулась. Хотя до этого разговаривал с тетей Катей. Спрошу у Макса. Мой тихоня-брат любитель подслушивать все самое интересное. Стыдно ли мне после этой сцены? Нет, пусть я и выставила напоказ все наши семейные дрязги. Это позор не мне. Позор человеку, которые набрался наглости выставлять себя моим отцом. Я не жалею.
Папа обнял меня, прижал к себе очень крепко. По нему явно было видно, что мои слава очень задели его всеобъемлющее эго, но я безразлично ко всему отнеслась. Все слезы выплаканы на улице. Теперь на душе стало тяжело и от этого пуста. Меня защитным куполом накрыло безразличие.
– Отпусти. – холодно сказала я, – Я тебе не дочь, чтобы ты имел право меня трогать.
Этим словам я научилась у взрослых. Такое чувство, будто за эти сутки я стала сорокалетней теткой. Так даже лучше. Папа отстранился и посмотрел на меня. Мои глаза – пустые, безжизненные стекляшки. Я поняла это по отцовскому шокированному лицу. Он нервно сглотнул, виновато поджал нижнюю губу. Тебе нечего сказать. Никак не можешь найти слова. Я могу сделать это за тебя:
– Отвези меня домой. Или куда ты там собираешься меня отправить? Мне все равно.
– Я никуда тебя не отправлю, Полин. – дрожащим голосом ответил он и положил руки мне на плечи, – Снимай куртку, а то заболеешь.
– Мне все равно. – абсолютно безразлично буркнула я и позволила папе аккуратно снять с меня верхнюю одежду.
– Ты не хочешь жить со мной? – спросил папа, накидывая на меня свой пиджак.
– Мне все равно. – монотонно отвечаю я и отворачиваюсь, а гости, оказывается, ушли, – Дальше будет хуже.
– Не будет, я обещаю. – тихо опровергает мои слова папа, – Хочешь жить втроем: ты, Макс и я? Хочешь, будем путешествовать, пока не надоест? Ты же мечтала побывать во всех Диснейлендах мира. Помнишь?
Это было словно в другой жизни. Я вспомнила, как четыре года назад просила свозить нас всех в Диснейленд. Только мы вчетвером. Это говорила совсем другая Полин. Не я.
– Уже все равно. – безинициативно прошептала я.
Папа выпал в осадок. На него смотрел не его веселый и шкодливый ребёнок. Презрение и ненависть к нему читались между моих слов. Мне уже все равно, правда. Моя семья развалилась. Правильно училка по музыке говорила, что ничего путного из меня не выйдет. Как в воду глядела.
– Полин, доченька. Не говори так. Тебе не должно быть все равно. – начинает в панике отговаривать меня папа, – Хочешь, мы останемся дома? Хочешь, никуда не поедем?
– Мне все равно. – повторяю я с лицом без эмоций и на этот раз добавляю, – Ты же все равно уйдёшь. Тебе самому все равно. Посто сделай доброе дело и отвези меня хоть куда-нибудь. МНЕ ВСЕ РАВНО ГДЕ ЖИТЬ. Ты – худшее, что может быть дальше, но всё-таки лучше детского дома.
Я правда так думаю. Папу мои слова обидели очень сильно. Так докажи, что я не права.
– Я сделаю так, чтобы тебе со мной было так же хорошо, как с мамой, хочешь? – цепляется за соломину папа и берет меня на руки.
В этот момент накатила усталость. Стало сонливо. Я слишком много плакала.
– Мне все равно. – ответила я, позволив папе нести себя до машины.
Дома я переоделась. Папа о чем-то рассказывал всю дорогу. Какие-то странные вещи, которые я не слушала. Макс и я должны были вдохновиться, захотеть эту огромную горку обещаний. Не хочу. Я не верю ему. Перед уходом из своей комнаты я услышала, как на кухне что-то упало и с грохотом шленулось на пол. Я не поспешила узнать, что это было. Только вытащив свою сумку вниз, я увидела Макса, смотрящего на крушащего дом папу. Он швырял на пол таблетки. Понятия не имею, откуда их столько. Потом папа опомнился, сказал, что мы уходим. Все. Прощай милый дом. Наверное, я больше никогда сюда не вернусь. Впрочем, МНЕ ВСЕ РАВНО.
