Текст книги "Презумпция невиновности (СИ)"
Автор книги: Motoharu
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Так вот... о чём я? А, о том, что лучшее средство защиты – это нападение. Все сволочи так думают.
Тошка знал, что поступает неправильно. Я старался избегать тем о баскетболе, потому что мне было это неприятно. Согласитесь, что в этом приятного? Я до сих пор не могу понять, хорошо я играю или плохо. Тренер сказал, что плохо, Ванька – капитан команды, сказал, что плохо. Тошка… я был почти уверен в том, что Тошка думал, как они, но тактично молчал. Мы же неспроста так хорошо ладили, я понимал его без слов. И во мне родились сомнения, а может, и впрямь я не имею права претендовать на место в команде в силу того, что плохой игрок? И поэтому нечего дуться и обижаться на правду.
Но дело же не в игре, я думаю, вы понимаете. Игра – это только повод. Но вы даже представить себе не можете, что происходило дальше, и я никогда не смог бы. Первым стал отдаляться Тошка, потому что я каждый день своим присутствием напоминал ему о том, что он всё-таки поступил неправильно, вернувшись в команду, из которой я ушёл вслед за ним.
Мы стали всё больше молчать. А ведь до этого мы только и делали, что болтали.
Мне его не хватало. Но один я ничего не мог сделать. А потом ещё этот поцелуй… который послужил катализатором для дальнейших «фантастических» событий.
В нашем городе к гомосексуалистам относились отрицательно и никак иначе. Не было понятия «бисексуал», не было понятия «фансервис», не было тощих андрогинных мальчиков-эмо, которые могли спокойно целоваться друг с другом, и все бы говорили, что это они просто маются дурью и не значит, что будут кувыркаться в постели после этого. Ничего этого не было. Были скинхеды, мочившие всяких чуждых обществу элементов по подворотням, были ужасно пошлые Шура и Боря Моисеев, которые не вызывали у нормальных подростков с десятью рублями в кармане на булочку в столовой ничего кроме рвотного рефлекса и желания набить им морды, чтобы не смели позорить брутальное мужское сообщество. В моём окружении было самым подлым и самым жестоким оскорблением назвать парня педиком. Гомосексуалист – это не значило «он спит с парнем, или она спит с девушкой», не так всё просто. Это человек, обладающий всеми ведомыми и неведомыми недостатками, не такой как все. Это недочеловек, это зараза, это то, что нужно изгнать, уничтожить, то, на что можно выплеснуть всю свою агрессию. И ты будешь прав. Ты будешь смелым, сильным и достойным уважения.
Гомосексуалист – это клеймо.
В общем, вы понимаете, что это слово тогда, когда я учился в школе, значило много больше, нежели сейчас, когда я с вызовом называл себя таковым в разговоре с Ириной Петровной.
Всё началось как обычная забава. Кто не знает игру в бутылочку, тот не жил на свете. Тупее и сексуальнее игры придумать сложно. Это же сколько нужно преодолеть комплексов, чтобы поцеловать девчонку, на которую укажет горлышко! Это как потерять девственность. Девственность желаний.
Нас было семеро. Трое парней и четыре девчонки. Я, Ванька и Тоша. Из девчонок были Машка и три её подружки-хохотушки, в общем, довольно-таки приятные девчонки. Мне нравилась одна из них – Лиля. Она училась на класс младше. У неё были очаровательные грустные глаза и светлые локоны. Она смотрела на меня с интересом и какой-то тихой романтической грустью. В то время они в школе проходили «Евгения Онегина», и я ей его напоминал. Но вы не подумайте, я не сам догадался, я до сих пор с трудом могу догадаться о том, чего хочет женщина. Машка рассказала, ещё та сплетница.
Но дело не в Лиле. Мы до сих пор общаемся – она девушка Голого. Дело было в игре, которую затеяли Ванька и Тошка. Ваньке очень нравилась моя безбашенная сестрёнка, а Тошке тоже нравилась Лиля. И парни хотели целоваться. Первый раз возникла такая возможность, и необходимо было воспользоваться ею. Просто до чёртиков необходимо!
Девчонки смущались, мы были возбуждены. Я, честно признаюсь, был весьма неприятно возбуждён, чертовски боялся, что мне придётся целовать Лилю. Я думал, что умру от разрыва сердца, если горло бутылочки укажет на неё. А если ей не понравится? Если она больше не будет смотреть на меня, как на Евгения Онегина? В такие моменты я как-то интуитивно понимал тех, кто бросается под поезд из-за несчастной любви. Дело не в любви, дело в разочаровании того, кто для тебя является всем, всем миром. Конечно, Лиля не была всем моим миром, но я чувствовал, что она могла бы им стать. Если бы не было Тошки.
Но мне повезло, бутылочка указала на меня и Машку. Мы смотрели друг на друга и подмигивали и улыбались, нам было чертовски весело и спокойно. Машка меня не любила, я её не любил. Я лёгонько чмокнул её в щёку и она обрадованно взвизгнула, красноречиво поглядывая на Ваньку. Тот помрачнел и расценил наш братский поцелуй как издёвку. Я смутился и больше Машке не подмигивал.
Потом опять бутылочка указала на меня. Я даже расстроился. Пусть бы Ванька поцеловал Машку и успокоился уже! Заколебал сверлить мой профиль глазами.
Но мне повезло, как я наивно тогда подумал. Второй круг – и горлышко указало на Тошку.
Я громко рассмеялся и хлопнул себя по бёдрам. Ну надо же! Вот же идиотская игра!
– Новый круг? – я посмотрел на Тошку, тот улыбался и мотал головой. Я сначала не понял, что он из себя изображет, но тут Машка захлопала в ладоши и заскандировала:
– Це-луй е-го! Це-луй е-го! – К ней присоединились и другие девчонки. Одна только Лиля сдержанно улыбалась и молчала. Тем мне она и нравилась, она никогда не делала того, что делали все.
Я замахал руками, мол, вы совсем того, что ли? Но никто меня не поддержал, и Тошкин взгляд, говорящий лучше всяких слов, что ему-то не слабо, а вот мне да, поставил жирную точку в моих сомнениях. Вы не подумайте, я не из тех, кто любит всякие глупости на слабо делать, просто демонстративный Тошкин задор меня воодушевил. А почему бы нет? Я наклонился к нему ближе и хотел чмокнуть в щёку, как Машку, но он зачем-то подставил губы.
Я до сих пор помню, каким было это прикосновение. Сухие горячие губы моего друга. Безумие. Страх и какое-то волнительное очарование момента. Мы дошли и до этого? Вот придурки! Дураки мальчишки…
Я хочу вам дать один совет. Вы знаете, я не любитель давать советы. Меня вообще мало волнуют окружающие меня люди. Какое право я имею вмешиваться в чью бы то ни было жизнь? Я, у кого она вся пошла под откос той весной, и кто не смог удержаться на разъезжающихся ногах, как новорожденный телёнок.
Но один совет я могу дать, потому что он поможет избежать стольких неприятностей, что вы, может быть, когда-нибудь скажете мне спасибо. Хотя мне от вашего спасибо ни тепло, ни холодно, если честно. Но тем не менее, хочу вас пожалеть, наверное, потому что мне никто не помог в тот момент, а потом было уже поздно и очень больно.
Если что-то выходит из-под контроля, и вы не знаете, как реагировать – смейтесь! Прикалывайтесь, иронизируйте, изгаляйтесь, несмотря на то, что вас никто не поддержит. Не молчите! Пусть лучше вас сочтут дураком и забудут через пять минут, вместо того, чтобы думать о вас долго и придумать всё то, что они захотят придумать. И неизвестно, где вам потом это аукнется, а то, что аукнется – это несомненно, поверьте моему опыту.
Мы с Тошкой не засмеялись. Он отпихнул меня и вдруг посмотрел такими страшными глазами, что я испугался и тоже не смог свести всё к шутке. Мы покраснели, как провинившиеся. И это было видно всем.
В комнате повисла душная тишина. Лиля шёпотом попросилась в туалет, Машка стала объяснять ей, как пройти. Потом другая девчонка тоже шёпотом сказала, что ей пора домой, потому что она не выучила геометрию, а завтра контрольная. Ванька резко поднялся на ноги, что-то неприятно хрустнуло в его коленках, и громко хмыкнув, вышел на балкон покурить.
Никто из собравшихся не вспомнил об игре до конца вечера, но и думать о случившемся не прекратили. Мои щёки отчаянно горели, как шапка на том самом воре. Но что я украл? А может быть, я что-то всё-таки украл и ещё не знаю об этом?
– Зачем ты подставил губы? – я не смог сдержаться и прямо спросил Тошку, когда мы шли домой. На душе было паршиво-паршиво. – Ещё подумают, что мы эти…
Тошка молча посмотрел на меня, нервно улыбаясь одними уголками губ. Кожа на моих руках покрылась противными мурашками. Я нервно передёрнул плечами и остановился, выжидательно глядя ему в глаза. Тошка малодушно отвёл взгляд, потеребил пуговицу на рубашке.
– Я хотел проверить.
Он не мог так сказать. Просто не мог… Тот Тоша, которого я знал, тот, кого я считал своим другом, просто не мог так сказать и так подумать!
– Тош, ты совсем, что ли? Ты думаешь, что я?.. – почти шёпотом спросил я, и догадка, отразившаяся каким-то безумным восторгом в Тошкиных глазах, напугала меня.
– Конечно, я так не думаю… Просто ты очень впечатлительный, – Тошка резко повеселел – нашёл решение? Хлопнул меня по плечу и захотел по привычке обнять, но я увернулся от его объятий. Он что-то решил, и явно не в мою пользу. Событие произошло, и кто-то должен быть в нём виновен. Обязательно должен быть виновный. И я понял, что этим кем-то буду я, потому что Тошка никогда не чувствовал себя виноватым. Он всегда был прав, и раньше мне это нравилось.
– Да не грузись ты, Данька, они что, совсем чокнутые, думать, что ты педик? – Тошка дружелюбно усмехнулся, а я вдруг обречённо понял, что совсем не знаю Тошку и не верю ему. И боюсь глубины своего незнания.
– Я не педик, – прошептал я и в отчаянии посмотрел на него. Ну что ты несёшь? Господи, что за бред ты несёшь?!
– Да я знаю! – он потряс меня за плечи и серьёзно добавил: – Данька, давай забудем об этом, хорошо? Ничего не было. Я поговорю с Ванькой и попрошу его ни о чём не рассказывать в классе.
– Ты с ума сошёл? – я всё ещё никак не мог набрать силы для голоса и продолжал сипеть как простуженный. Весь этот разговор выглядел каким-то идиотским фарсом, я даже слова подбирал с трудом. – Не надо с ним ни о чём говорить! Тоша, пожалуйста, не говори с ним, и с девчонками не говори…
– Ладно, как ты скажешь, так и будет, я никому ничего не скажу.
И он обнял меня, так крепко, словно прощаясь. Он тоже чувствовал это. И я чувствовал, я уже был в этом. Я почти ненавидел Тошку за то, что он с высоты своего благородства прощал мою вину.
Знаете, я люблю смотреть кино, но ненавижу всё, что там происходит. Я, конечно, понимаю, что это немного не стыкуется, но я вообще люблю совмещать несовмещаемое. За что я люблю кино? За красивые картинки и различные истории из жизни других людей. Сплетни не люблю, а фильмы люблю. Знаете, я воспринимаю их как условия задачи, которую сценарист на пару с режиссёром начинают решать, иногда грамотно, иногда не очень. Когда решение проходит грамотно и непредсказуемо, я наслаждаюсь, а когда не очень, тогда в моем воображении рисуется альтернативная картина происходящего, и я опять же наслаждаюсь. Мне нравятся всякие мутные и нудные фильмы, где имеется несколько вариантов решения, или вообще ни одного и всё заканчивается как-то неординарно или вообще никак, осадок остаётся приятный всё равно, словно тебе что-то подарили. Но я неспроста начал говорить про фильмы. Закон любого фильма – нагнетание событий, и ещё музыка такая жуткая на заднем плане и ты знаешь, что именно сейчас герой встретится лицом к лицу с подлецом, который убил его родителей в детстве! Та-дам! И герой праведно мстит идиоту, который нелепо попался, в последнюю минуту перерезает красный проводок, и бомба не срабатывает. Зло наказано, главный герой целует красивую девушку на фоне разрушенного города, добро восторжествовало – можно спать спокойно. Вот именно поэтому я и ненавижу фильмы. В жизни так не бывает. Ничто никогда не нагнетается так, чтобы однажды могла взорваться бомба, и всё наконец-то разрешилось хоть в чью-то пользу. Нет. Время течёт и течёт, меняет и меняет человека, и он уже не тот, что был в начале, и забыл кто подлец, и нужно ли ему мстить вообще. А зачем? Он может общаться с подлецами на расстоянии и неплохо общаться, потому что… больше не с кем.
Самое страшное, с чем я когда-либо сталкивался в жизни – это отсутствие места, где можно спрятаться, переждать тяжёлые времена, спокойно выспаться и подумать. Дома было неуютно. После того, как я перестал ходить в гости к отцу, мать перестала обращать на меня внимание. Для неё остался только Владик – самый лучший сын на свете.
– Данил, почему ты получил тройку по химии? – мать не просто спрашивала, она презирала и обвиняла меня.
Почему получил тройку? А есть правильный ответ на этот вопрос, мама?
– Я не смог решить задачу, – честно ответил я, чем заработал тёмный взгляд куда-то чуть выше бровей.
– А нечего шататься по вечерам, мог бы поучить уроки дома хоть раз! У твоего Антона папа есть, обеспечит, а у тебя? Твой папа не очень-то спешить помогать нам. Я думала, что хоть ты… А ты… будешь сегодня сидеть дома, ты наказан.
Моя мама была непревзойдённой актрисой бытовой драмы. Иногда я думаю, что мой отец самый сильный человек на земле, потому что только он один смог пересилить это её умение заставить всех чувствовать себя виноватыми, причём виноватыми во всех смертных грехах.
Это была не тройка… тройка – это фигня, дело было в принципе. В том, что я промахнулся. Сын своего отца, предатель, я обманул доверие своей матери. И мне было и обидно и стыдно. Я прятал глаза и закусывал губы. Я ничего не мог ответить, потому что боялся. Как никого и никогда. Мой инстинкт самосохранения никогда не успевал забить тревогу вовремя, и броня не закрывала.
С Тошкой было чуть лучше, и я ходил к нему, чтобы просто помолчать.
Я знал, что сплю. Плавал в каком-то озере. Вода мягко скользила по расслабленному телу, она была лёгкая и прозрачная. Я видел свои медленно двигающиеся руки и ноги. Это был настоящий отдых. Спокойствие и тихая радость наполняли меня изнутри, и я стал погружаться в более глубокий сон. В сон, где я не знал, что сплю. В сон, где была реальность. Я проснулся утром в школу.
На перемене было шумно. Все суетились. Кто-то принёс на хвосте ужасную весть – химик опять решил устроить контрольную. Тошка тихо выругался и полез в рюкзак за тетрадкой, чтобы хоть одним глазком посмотреть на предыдущий урок. А я был готов. После скандала с матерью я всё-таки выучил методику решения задач с молями, поэтому где-то даже обрадовался предстоящей контрольной – исправлю позорную тройку, чтобы не быть похожим на своего подлого отца.
Звонок как всегда врезал по ушам с такой силой, что кто-то из девчонок даже взвизгнул от неожиданности. Это же надо такую сирену содержать! Никаких нервов не хватит переживать как минимум десять стрессов на дню.
Мы вошли в класс как положено, с левой ноги. Не дай бог ошибёшься! Получишь пару, как пить дать. Проверено опытным путём.
Задача попалась элементарная. Я ликовал, вальяжно выписывая решение каллиграфическим почерком. Умел я писать очень красиво, только всё время ленился, но раз уж такой случай, то почему бы нет.
Когда я писал ответ, услышал Тошкин голос. Он зачем-то громко назвал моё имя со своей первой парты. Вот же придурок! Химик отнимет листок и поставит двояк. Он на дух не переносил тех, кто нарушает дисциплину. Я поднял голову с уже подготовленным предостерегающим взглядом. Тошка что-то говорил шёпотом, но я не мог разобрать его невнятное бормотание.
– Напиши на бумажке, – практически на языке жестов попросил я, поводив в воздухе воображаемой ручкой по воображаемому листу.
Тошка отвернулся к своему невоображаемому листу с контрольной, достал откуда-то маркер, вырвал листок из тетради и стал на нём что-то размашисто писать. Я усмехнулся, ну совсем стыд потерял, дружище. Поставят пару, даже и думать нечего.
Я дописал ответ элементарной задачи, которая спасёт меня от всех бед, и посмотрел на Тошкину спину. Он вывел, как я понял по его движению, восклицательный знак и, повернувшись всем корпусом, поднял бумажку. Показал её всему классу. Сердце моё совершило бешеный скачок, и я захлебнулся в страхе.
«Я никому не скажу, что ты педик!» было написано на Тошиной бумажке.
Я проснулся от удушья и сильной боли в груди.
На следующий день был унылый выходной. Меня бил озноб, и голова кружилась от происходящего в организме воспалительного процесса. Но я был рад внезапной простуде, так я чисто физически не мог думать, а очень хотелось. И плакать хотелось, но я не умел.
Что такое судьба? Кто-то сказал, что это то, что нам предначертано, тот путь, который мы обязаны пройти. И пусть иногда охота сигануть в кусты, идти всё равно необходимо. Вопрос только, куда? Ведь по теории вероятности путь не всегда приводит к цели, иногда он приводит в тупик. И что тогда? Поворачивать назад или рыть подкоп?
Я чувствовал, что на всех парах несусь в стену. Когда я лежал с температурой под сорок, я воочию видел эту стену, видел, как я разбиваюсь об неё, слышал, как надо мной смеются. Тошка тоже надо мной смеялся. Он никому не расскажет, что я педик… Не расскажет, что я педик… Я педик… Разве это мой путь?
Первый урок в понедельник я прогулял. Температура спала, но муть в голове осталась. С того дня она навсегда осталась со мной.
Всё было элементарно. Я подошёл к школе и не смог войти. Просто не смог открыть дверь и сделать шаг. Всё внутри меня взбунтовалось против этого шага, и я уступил своему предчувствию. Никогда прежде я не прогуливал уроки. Мне казалось, что это будет сложно, что за этим последует непременная расплата. Мамино железное воспитание никуда не заткнёшь.
Я мотался по улице полчаса в каких-то незнакомых дворах. Каждый попавшийся мне навстречу человек непременно знал о том, что я прогуливаю школу и осуждал, несмотря на мой явно чем-то озадаченный вид. Я иду по поручению класснухи, и нечего на меня пялиться!
Знаете, до того кошмара (можно даже придумать разновидность ужасов – бытовой сон) я никогда не верил в вещие сны и приметы, даже в класс на химию заходил с левой ноги, потому что это было прикольно, как и любая традиция. Такие вещи невольно увлекают за собой. Это же умереть можно от хохота – весь класс, как один, заходит в класс с левой ноги, потому что боится химика. Типа левая нога поможет. Но, как известно, против лома нет приёма. Так и нашему химику левая нога не помеха. Захочет и влепит два, хоть с левой ноги ты зашёл, хоть боком, хоть вприсядку.
Да, я в сны не верил, потому что слишком рациональный и всё всегда подвергаю сомнению, я уже рассказывал про очарование и разочарование вроде бы. Но в тот сон я не мог не поверить. Я был там.
И я знал, что мне сегодня не нужно идти в школу.
После первого урока, проветрившись и успокоившись, я почувствовал себя немного лучше, но тяжёлое предчувствие всё равно сжимало мои лёгкие и не давало глубоко вдохнуть. Я сидел пришибленный резко свалившейся на меня апатией, и ни на чём не мог сосредоточиться. Кажется, меня даже вызвали к доске, и Ванька громко издевался, за что получал по башке от Машки – в этот день они сидели вместе позади меня. Потом химик поставил нам одну пятёрку на троих. Мне очередной трояк из жалости, мол, «таким укуренным надо сочувствовать», а Ваньке с Машкой по колу за любовную прелюдию во время урока.
Если я не могу больше доверять Тошке, я должен ему об этом сказать. Непременно. После уроков мы вместе дежурили в кабинете физики, я решил – там всё и скажу. Я устал бояться, устал надеяться… я хотел вновь быть один, как раньше. Свободный, независимый, получится ли?
Тошка сидел на парте и болтал ногами по привычке. Он не любил убираться, и я всегда это делал за нас двоих, а он развлекал меня какими-то анекдотами. Анекдоты у него были смешные и жизненные. Но на этот раз анекдотов не было, Тошка хмуро смотрел в окно и молчал.
– Может, поможешь? – нервно бросил я, в очередной раз жмакая грязную тряпку в мутной от песка воде. Хорошо выжать тряпку не получилось, и я как есть шмякнул её на пол – всё равно мыть пол.
– Лень, – протянул Тошка и зевнул, широко открыв рот. – Я вчера полночи не спал.
– А что стряслось? – я возил тряпкой по полу, только размазывая грязь, а не убирая её. На самом деле мне было вовсе не интересно, почему Тошка не спал полночи. Просто нужно было спросить, и я спросил.
– С Ванькиными друзьями из одиннадцатого класса квасили.
– И как? Весело? – я чувствовал как застарелая ревность и обида медленно начинают закипать где-то под сердцем: я все выходные провалялся с температурой, а он даже не позвонил. Только какое право я на них имею теперь? Я же хотел сказать Тошке, что мы расходимся. И теперь я точно знал, что другого пути нет.
– Да, весело. Знаешь, Дань, – я поднял на Тошку глаза и не узнал его. Передо мной был новый человек, чужой человек. Я не знал этого Тошку. И знать не хотел. – Я тут подумал, мы как-то неправильно живём. Вечно таскаемся вдвоём, как будто больше не с кем!
Я вздрогнул и замер на месте, внимательно слушая нового Тошу.
– Честное слово, как два ботана, если не хуже… – Тоха скривил губы и бросил на меня осуждающий взгляд, под которым я невольно сжался. В этот миг Тошка явственно напомнил мне мою мать. И я чётко понял, чего боюсь в ней. Я боюсь её неумолимой жестокости. Я боюсь того, что человек, который обязан меня оберегать, понимать и принимать таким, каков я есть, хладнокровно делает мне больно и знает об этом.
– Договаривай, – холодно отрезал я.
Тошка смутился и метнул взгляд к окну.
– Как два пидара, – процедил он сквозь зубы, продолжая смотреть в окно. Его щёки расцвели красными пятнами, а моя кровь застыла в жилах. – Ванька меня спрашивал об этом вчера.
– И что ты ответил? – голос мой сел, и я почти прошептал свой вопрос. Неужели? Неужели сбудется…
– Ну что он придурок и может пойти куда подальше со своими подозрениями, – нервно передернул плечами Тошка. Врёт, в отчаянии подумал я. Тошка сказал совсем другое… Но что?
– И ты теперь хочешь быть с ним? В его компании? – я почувствовал, как заноза от швабры медленно, но верно проникает под кожу большого пальца. Это было изящное извращение. Я наслаждался физической болью, кайфовал от неё, как никогда ранее не кайфовал. Эта граница между физической болью и душевной так тонка и хрупка, что одно неосторожное слово – и бомба взорвётся.
– Ну иногда можно оттянуться. Я уже большой мальчик, ты не находишь?
– Оттягивайся, кто тебе мешает? – я прекратил пытать свой палец, со злостью плюхнул тряпку в воду и взял ведро за ручку. Уборка была закончена, оставалось только сполоснуть ведро.
– Данька, не психуй ты, если хочешь, я и тебя с ними познакомлю, только попозже, когда вольюсь в коллектив, – Тошка шёл за мной по пустому коридору, и его голос отскакивал от стен и от моего сознания.
– А мне пох*й, – сухо ответил я, не оборачиваясь. И хлопнул дверью в туалет.
Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец.
Всё-таки я смог заплакать.
Что было дальше, я помню довольно-таки смутно. Потому что три года пытался забыть, пробовал какие-то методики стирания памяти, избегал даже кратковременных вспышек воспоминаний. Я вычеркнул эти пятнадцать минут из своей жизни. Честное слово, смешно даже… Пятнадцать минут. Каких-то пятнадцать минут, и трёх лет не хватило, чтобы забыть их. Как вчера случилось, как только что…
Когда я вернулся в класс, Тошки там не было. Я поставил чистое ведро под раковину, мельком глянул на себя в зеркало. Веки слегка припухли, и нос чуть покраснел, но издалека никто всё равно не заметит, мало ли отчего может нос покраснеть? Я запер дверь и сдал ключ вахтёру. Около школы было пусто. Три часа дня – уроки закончились, какой смысл ошиваться около проклятого места?
Я тоже торопился домой, шёл, думая о Тошке, о том, как мне с ним общаться теперь, какую тактику избрать… Я не хотел поддерживать с ним даже приятельские отношения. Если рвать, то окончательно, иначе и начинать не стоило. Краем глаза я заметил их компанию. Их было пятеро, они стояли за углом школы и молча курили. Ванька, Тошка и трое здоровенных одиннадцатиклассников из сборной школы по баскетболу. Я знал их в лицо, но имена перепутались, кажется, двоих звали Андреями, а одного Вовой. Но быть может, я ошибаюсь, да и какая по сути разница, как зовут твоих палачей?
Я сунул руки в карманы и хотел незаметно прошмыгнуть мимо, не привлекая их внимания, но мне не позволили.
– Эй, куда-то спешишь? – окликнул меня парень из одиннадцатого класса. Другой, похожий на него, словно брат, что-то спрашивал у Ваньки и тот ему кивал, до меня долетели слова «пидарок» и «клеится». И тут я всё понял. Тошка всё-таки сказал это. Им сказал или красноречиво промолчал, когда они спросили. Мне стало страшно, так страшно, что мои собственные ноги меня предали и не смогли побежать прочь. Прочь от опасности. Я быстро нашёл глазами Тошку, но он стоял позади всех и не смотрел на меня. Он просто стоял и молчал!
Они окружили. Трое, они смеялись, один больно дёрнул за ухо, я попытался оттолкнуть его, но он схватил меня за предплечье и резко завёл руку на спину.
– Ну что, пидар, сам всё расскажешь или мы проверим? – Один из Андреев держал меня за руку, а второй стоял напротив и смотрел в глаза, чуть склонив голову набок. – Под мужиков ложишься? И как, нравится?
Ванька подошёл к тому Андрею, что допрашивал меня и встал рядом.
– Он хотел спедрить Тоху, я сам видел, как он лез к нему целоваться, – поддакнул Ванька. Он был не похож на себя, глаза безумно сверкали, рот растягивала гадкая ухмылка, на виске опасно пульсировала вена. Ванька был в плену азарта. – Это все видели.
– Это неправда, – зашипел я от боли. Руку уже начало сводить от грубого захвата. – Тоха, скажи им, что это неправда! Это была игра, просто игра!
Я смотрел на Тошку в поисках помощи и начинал паниковать. Ну что ты молчишь?! Ну скажи что-нибудь! Помоги… Тоша.
– Я слышал историю про педофила, который изнасиловал пятилетнего мальчика. Это вот из таких пидаров пришлёпнутых и вырастают, – кажется, его звали Вова. Он смачно сплюнул на асфальт и, обойдя меня, с силой ударил по ногам сзади. Я не смог удержаться и рухнул на асфальт коленями. Руки, удерживающие меня, ослабили хватку. Я попытался воспользоваться заминкой и вырваться, но Андрей I быстро вздёрнул меня вверх, теперь заламывая обе руки. Пути к отступлению были отрезаны, уже в панике понял я. Сердце бешено колотилось где-то в горле, от страха я не чувствовал своих ног и рук.
– Я не пидар, отъ*битесь, уроды! – я закричал громко, на всю улицу, в надежде, что хоть кто-нибудь меня услышит или просто чисто случайно пройдёт мимо. Но людей не было видно, ни одного человека, словно весь город вымер на время моего унижения.
– Чем докажешь? – Вова подошёл вплотную и, схватив за волосы, потянул, заставив посмотреть на себя. – Такие губёшки, любая девчонка позавидует. Красишь?
Я едва успевал вдыхать воздух, лёгкие сжались от напряжения и отказывались работать. Быстрее бы всё это закончилось. Да, я был готов к тому, что они меня изобьют, только быстрее бы.
– Народ, может, хватит?
Тошкин голос был тихим и тонким, он тоже был напуган. Я поймал его загнанный виноватый взгляд и почти простил. Какой же ты дурак, Тошка, какой дурак…
– Ааа… защищаешь своего дружка? – Вова ухватил его за локоть и подвёл ко мне. – А может, ты такой же как он? Может, вы на пару пидритесь? И мы зря тебя защищаем?
Тоха замотал головой и попытался вырваться, но его тоже не отпустили.
– Мне всегда было интересно, что в штанах у педика, – тот Андрей, который держал мои руки, проговорил это над самым ухом, меня передёрнуло от судороги, прошедшей по телу, и по выражению Тошкиного лица я понял, что одиннадцатиклассник смотрит на него. Тоха посерел как бетонная плита, что лежит перед входом в школу, и глаза его округлились от ужаса.
– Проверь, Фадеев. Докажи, что ты настоящий мужик.
– Давай, Тох, посмотри! – поддакнул второй Андрей.
– Выбирай: ты с нами или против нас, – Вова отпустил Тошку и тот, не мигая, застыл напротив меня. Я смотрел в его большие светлые глаза, открытые для чуда, для мира. Когда-то они были самыми родными и самыми красивыми. Неужели ничего не осталось в тебе, чужой мне человек, от того Тошки? От того замечательного парня, который буквально силой тащил меня в подъезд, чтобы поделиться курткой и успокоить? Нам же было хорошо друг с другом, возможно, слишком хорошо… Тошка? Не надо. Не делай этого…
– Пожалуйста… я прошу тебя, – прошептали мои онемевшие губы. Горячая капля расчертила щёку и медленно, словно замедляя ход времени, сорвалась с моего подбородка, упала на Тошкину манжету и расплылась небольшим круглым пятном, потом ещё одна и ещё… Звякнула пряжка. Неудобная, я не любил эти брюки, они колются.
Больше на Тошку я не смотрел. Меня больше не было.
– Ну, что там у него? – заржал Вова, нависая над Антоном.
– Х*й у него там, отвали, придурок.
– Ну значит, не всё потеряно, – Ванька хлопнул его по плечу и махнул рукой какому-то Андрею. – Пошли пивка попьём, отметим прибавление в нашем полку. Отпусти его, пусть живёт.
– Да, скукота какая-то. Я думал у них там что-то другое… так даже не интересно.
– А ты молоток, парень, я тебя зауважал! Я бы испугался к нему в штаны лезть.
– Пива хочу!
– Что лучше: пиво или водка?
– Водка после пива.
– Правильно мыслишь!
Мамино красное трикотажное платье оказалось в самый раз. Наконец-то красная помада украсила губы, которым позавидует любая девчонка. В большом старинном зеркале отражалось лицо самого привлекательного педика района. Жаль, волосы не уложил, было бы ещё красивее.
Он смеялся, глядя на себя в зеркало, тыкал пальцем в своё отражение, рисовал помадой сердечки. Он был одинок и несчастен, мальчик, которого он любил, его сегодня бросил. Какая жалость… Он даже попытался станцевать, но ничего не получилось. Он сегодня первый раз надел платье и ему было неудобно двигаться. Сегодня всё не так… нелепые сердечки, это они во всем виноваты! Какие пошлые сердечки! Когда он первый раз ударил кулаком по зеркалу, оно треснуло, но не осыпалось. Сердечки уже перестали быть нелепыми, они стали разбитыми. Ещё несколько ударов, и они станут прекрасными, совершенными. Он бил стекло и когда оно упало, и лицо самого красивого педика района рассыпалось на тысячу осколков. Он бил и сминал в руках стекло и когда все руки стали красными и скользкими, а изрезанные пальцы уже не могли двигаться. Он бил любимое мамино зеркало до тех пор, пока не устал. А потом он захотел спать и закрыл глаза. Потому что когда люди хотят спать, они закрывают глаза. Надеюсь, с этим никто не будет спорить?
– Дэн, ты придёшь или нет? – Голый никогда не спрашивает как дела или чем ты сейчас занимаешься. Ну все эти дебильные пошлости, которые принято спрашивать по телефону или при встрече. Будто кого-то реально могут интересовать мои дела. А если и есть такие люди в природе, то я сам, наверное, расскажу, если вдруг что важное произойдёт, не дурак же, люблю потрындеть.
