Текст книги "Хороший, плохой, Рамси (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Да, я услышал твою позицию, – Джон собирается с мыслями и говорит это сухо. – Но, в любом случае, я больше не собираюсь связывать тебя. Так что забудь об этом, – и он считает, что закончил разговор, но Рамси без тени сомнения парирует:

– Я не могу связать себя сам. И Призрак тоже не может. Так что остаешься только ты, Джон Сноу, – он видит, что это не имеет никакого эффекта, и безмятежно продолжает: – Подожди. Давай только я разденусь. Тебе так будет спокойнее, а мне – не так жарко, – Рамси быстро кладет ремень на пол и расстегивает жилет. Водолазка под ним некрасиво обтягивает его покатые плечи и сочные бока над штанами.

– Какого хрена ты?.. Агх, – Джон хмурится, рывком опуская ноги на пол. – Ты что, действительно хочешь, чтобы я выстрелил в тебя?

– Не уверен, что это поможет, – Рамси пожимает плечами, расстегивая молнию и стаскивая водолазку через голову. Он уже подсох, но все равно еще немного взмокший после улицы и кухни, и его волосатый живот слегка нависает над поясом штанов. – Ты будешь еще больше раздражен, если придется возиться со мной, – поясняет он, берясь за пуговицу ширинки.

– Зато тебя не будет в этой спальне, – резко отвечает Джон, поднимаясь. Это становится непросто, потому что он на самом деле не может выстрелить в Рамси, пока тот не сделает чего-то по-настоящему дерьмового. Раздеваться не запрещено ни общим законом, ни его собственными правилами, отвратительно это или нет.

Рамси тем временем уже спускает вниз штаны вместе с бельем – не только потому, что так быстрее, но и потому, что, что бы он ни думал о себе и своем весе, его старые узкие кальсоны, больше похожие на лыжные лосины, все-таки ужасно смотрятся на его теле, а сейчас это важнее, чем обычно. Удобные овчинные сапоги, принадлежавшие когда-то дядьке Джона, тоже снимаются быстро, и Рамси остается совсем голым, переступая через кучу одежды. Так он, в любом случае, выглядит более беззащитным, если это именно то слово, которое кто-либо когда-либо хотел применить к Рамси Болтону.

Он подбирает ремень и шагает навстречу Джону, опустив глаза на наставленный на него пистолет. Рамси кожей чувствует, что Джон все-таки выстрелит или кликнет своего пса, если подойти слишком близко, и останавливается за два шага, поворачиваясь спиной и протягивая назад обе руки с ремнем. Джон молчит. Рамси тоже. Призрак, разлегшийся у печи, внимательно следит за происходящим, шевеля мохнатыми ушами, но без хозяйского слова и с места не двинется.

– Серьезно? – хрипловато спрашивает Джон после долгой паузы. Кажется, он не очень понимал, насколько был серьезен Рамси, до этого момента.

– Я проебал твое доверие, Джон Сноу, – говорит Рамси, безучастно смотря вперед. – Но могу возместить хотя бы это. Ты умеешь вязать ремнем?

Джон продолжает молчать. А потом тихо шуршит застежка кобуры. Джон шагает вперед и осторожно забирает ремень из мигом разжавшихся пальцев, и очень сложно рефлекторно не напрячь спину в ожидании того, что сейчас он просто с размаху хлестнет по ней. Но нет, проходит, наверное, минута или две перед тем, как Рамси слышит тихий скрип кожи в руках. И такое же тихое звяканье пряжки.

– Ты знаешь, что я хотел сделать… хочу сделать с этим ремнем? – едва слышно говорит Джон, и, кажется, Рамси чувствует кожей его дыхание.

Джон берет его сведенные руки – касание чужих пальцев такое теплое, такое непривычное после двух месяцев отсутствия какого-либо физического контакта – и продевает в петлю. Пальцы Рамси расслаблены, и, когда Джон так близко, он нечаянно задевает его пах. Еще теплее. Джон сразу отстраняется, но Рамси четко чувствует этот момент – как когда они понимают, что не получится открыть дверь, как когда они понимают, что нет, воздуха не хватит, как когда тело Джона Сноу становится таким открытым. У всех свои уязвимые области, и Рамси не пытается пронять Джона мудреными разговорами – тот и сам хорош в этом, подбрасывай ему мысли, но не дави – или ласково нажать тут и там на болезненные чувственные точки – здесь все слишком хорошо прикрыто пока, просто дай ему злиться, не дави. Но тело остается телом, и Рамси легко считывает детали. Судя по тому, что он видел, Джон уже был хорошо так возбужден и почти довел себя своей шершавой ладонью. Судя по тому, что он знает, Джон любит чувствовать себя в безопасности и реагирует тем хуже, чем дольше находится в состоянии стресса. Судя по тому, что он слышал, Джон сейчас очень раздражен и зол, но еще не устал от этого, разгоряченное тело щедро продолжает расходовать свой ресурс на той вибрирующей грани, где муж вгоняет кухонный нож в живот своей любимой, но очень болтливой жены. Рамси нравится думать в этом направлении. И ремень должен немного подснять раздражение и усталость, открывая путь для одного горячего гнева. Рамси рассчитывает баланс этих вещей, позволяя Джону стянуть петлю накрепко.

– Я хотел и хочу, – Джон продевает свободный конец ремня между туго стиснутых запястий, – связать тебе руки и выставить за дверь, – он затягивает жесткий, скрипучий узел. – Мне кажется, это хороший урок.

– Но? – Рамси балансирует в ситуации, покачиваясь на пальцах ног в слабом свете газовой лампы.

– Но сейчас и именно сейчас, – Джон с силой сжимает ремень, заставляя Рамси отвести плечи назад, сводя лопатки, – я очень и очень далек от понятий гуманности, – он тяжело выдыхает в черные волосы, стискивая руки больнее, – человечности, – Рамси почти падает, когда Джон так тянет за ремень, но только прогибается в пояснице, упираясь пятками в пол, – сочувствия и сострадания.

Джон отпускает его так резко, что приходится все-таки торопливо отставить ногу, чтобы не потерять равновесие.

– Мне надоело нести ответственность за тебя. Если ты хочешь так – давай, вперед, я не буду отказываться, – и повернувшийся Рамси не уверен, что серые глаза Джона раньше были такими темными. – Но не думай, что это что-нибудь изменит.

Рамси тяжело опускается на колени между разведенных ног снова севшего на кровать Джона, откидывая волосы с лица рывком головы, и без выражения смотрит, как тот опять достает пистолет из кобуры и приспускает кальсоны. Член у него даже чуть не приподнят, только блестит липкой смазкой под собравшейся на головке шкуркой, но Рамси чувствует, что слишком стараться не придется. И слегка подается вперед, качнувшись на коленях.

У Рамси мягкий и мокрый рот, Джон знает и хотел бы не знать. Самый податливый рот из тех, которые ты можешь выдумать. И хотя Джон знает его только по поцелуям, и сейчас самый неподходящий момент, чтобы подумать о том, что у него никогда ничего такого не было… пожалуй, на грани с отвращением к себе Джон хочет распробовать и это тоже. Он умирает, они все умирают, но даже сейчас он не хотел бы, чтобы перед ним на коленях стоял человек, к которому он бы что-то чувствовал. К Рамси он чувствует одно презрение, и это меняет дело. Это допускает момент, когда тот облизывает свои толстые губы.

Делали ли это другие – с ним? Джейни Пуль? Та Сара? Так же, вроде по просьбе, вроде насильно, с перетянутыми руками? Почему он захотел сделать это так, как раньше заставлял – заставлял? – других? Имеешь ли ты право – хочешь ли ты – делать это так? Ты ведь все еще лучше него, да?

Заткнись.

– Не беспокойся о зубах, – хрипло бросает Рамси, и Джон понимает, что почти не слышит его из-за шума в ушах. Стоит быть внимательнее, и он крепче сжимает пистолет, положив руку на бедро, дулом в сторону лица Рамси, глубоко вдыхая и прочищая мозг кислородом.

Рамси наклоняется, прикрывая глаза, и сразу берет в рот целиком, мягко посасывая и лаская толстым языком. Джон вздыхает и прижимает дуло пистолета к низу шеи Рамси – так или так, но мало ли что случится, а он все же не хочет отстрелить себе член. Но ему действительно не надо много, и член быстро наливается кровью, твердея, и упругая головка упирается в гладкое небо, скользит по нему, то открываясь, то снова закрываясь, пока Рамси возит плотно сжатыми губами по стволу вперед-назад. Его прыщавые щеки слегка подрагивают, и губы такие мягкие, только бы и засаживать в них, зажав волосы на затылке, и ездить членом по скользкому языку, влажными толчками закончив в глотку; Джон вздыхает, удерживая секундную дрожь в запястье. Он как-то отрешенно понимает, что одна такая нечаянная дрожь – и он снесет Рамси половину шеи, навсегда, насовсем. После этого не выживают, но Джона это почему-то не пугает и даже не беспокоит.

Рамси глубоко дышит носом, через раз утыкаясь толстыми губами в чернявый лобок. От кучерявых волос, как и от самого члена, так сильно пахнет потом и липкой смазкой – мыться каждый день для них все еще великоватая роскошь, – но Рамси не брезгует – мог бы, хотел бы? – и только послушно сосет, мерно двигая головой и единственный раз отстранившись. Он сплевывает лезущие в рот волосы, снова пытается откинуть их с лица, и Джон машинально отводит прилипшие к его щеке пряди свободной рукой. Ведет бесчувственным взглядом по упрямому, жесткому лицу, по взмокшей груди, по собравшимся парой складок бокам, по приподнявшемуся между бедер члену. И оставляет руку в сухих волосах, когда Рамси склоняется снова, задирая шкурку своими полными, влажными губами, и принимается жадно обсасывать головку. Солоноватые капли смазки остаются на его губах, смешиваются с блестящей слюной, и прикрытые веки подрагивают. Это возбуждает до боли в животе, это отвращает до боли в висках. На грани зрения Джона пляшут печные отблески, они сверкают на алой серьге и ласкают щеку Рамси, оставляя глубокие тени на его лице.

Когда Рамси снова заглатывает, усердно обсасывая член, Джон как будто приходит в себя и вздрагивает, понимая, что слишком крепко зажал пальцем спусковой крючок, уже почти надавив. Это мгновенно окатывает жаром, как пробуждение от нечаянного сна, и тут же остается где-то позади в бесконечно растянувшемся, маревном времени за окнами несущегося экспресса. Джон не слишком уверен, что хорошо осознает время, когда Рамси с ритмичным причмокиванием погружает его член в свой горячий рот и гоняет шкурку языком. А потом снова ловко скользит ртом, обхватывает и натирает губами набухшую от крови головку. Второй раз от этого горло перехватывает сильнее, и яйца туго поджимаются; Джон сцепляет зубы и старается хотя бы не так пристально глядеть. Он отводит взгляд и смотрит, как ладони Рамси, стянутые за спиной, крепко сжаты, и локти потрескались от холода, а сухие черные волосы рассыпаны по покатым плечам и широким лопаткам. Он все еще чувствует, как плотно и туго Рамси охватил его член и сосет по открытой головке, и от этого в паху так болезненно сводит. Джон глубоко вздыхает и упирается Рамси в лоб, зажав над бровью большим пальцем и жестко отводя его голову.

– Все, хватит, – Джон сбивается в дыхании даже от двух слов, и чуть отсаживается назад, возвращая руку с пистолетом на бедро. Желание кончить отдается пульсацией где-то в мозгах и промежности, но его пока еще можно сдерживать.

– Если тебя беспокоит, что будет сложно себя контролировать, можешь кончить на грудь или лицо, как захочешь, – Рамси дергает плечом. Голос у него хриплый. – Мне похер. Со мной и не такое делали.

– Что с тобой делали? – машинально спрашивает Джон. Его голову слегка ведет, и он все еще чувствует себя очень злым.

– Не ищи мне оправданий, Джон Сноу, – усмехается Рамси повтором слов, которых Джон уже не помнит. – Давай лучше закончим. Я буду с тобой, – он вытягивает свой широкий, как у собаки, язык, и принимается медленно, снизу вверх лизать натянутую уздечку. Остро и болезненно.

Джон сдержанно выдыхает. Правая бровь слегка подергивается, и под кожей у него расходится нетерпимый жар от напряжения. Он рывком сует пистолет в кобуру и кладет руку на член, снова придерживая Рамси за лоб. Пальцы быстро и скользко от слюны гоняют шкурку, Рамси наглаживает языком уздечку – и то и дело внахлест захватывает всю головку. Джон вздрагивает несколько раз, больно закусив губу, больно зажав кожу над бровью и неотрывно смотря в спокойные маленькие глаза. Он спускает Рамси в рот и на лицо, и теплая сперма течет по его жирным губам, сочным подтеком виснет на прыщавому носу, попадает на щеку и лоб, капает с брови. Джон смаргивает, продолжая гладить свой член и вдруг чувствуя себя очень легко. Как будто в голову резко ударило сладким хмелем, и какая-то тугая, жесткая стяжка поперек горла наконец отпустила, давая вдохнуть. Джон знает, что это только на время – гормоны успокоятся, и тягучая расслабленность организма скоро уйдет. Глухая ярость снова вернется позже. Но в чем-то Рамси все-таки был прав. Сейчас – Джону много лучше, чем каждый из долгих дней двух последних месяцев.

Рамси пока запрокидывает голову и облизывается, глотает, садясь на колени, и крепко жмурит левый глаз – его короткие ресницы слиплись от натекшей с брови спермы. Джон глубоко дышит и протягивает руку, с нажимом вытирая его веко. Обтирает палец о бедро, слюнит немного и убирает оставшееся.

– Спасибо, Джон Сноу, – Рамси открывает слегка покрасневший глаз и часто моргает.

Он сидит на коленях послушно и тихо, со своим обычным невозмутимым лицом, не говоря ничего больше, и только его твердый и чуть влажный на приоткрытой головке член то и дело подрагивает, плотно прижимаясь к животу и слепляя волосы выступающей смазкой.

Джон так же молча и бездумно смотрит на Рамси в ответ, оставшись сидеть на краю кровати, только подтянув кальсоны и сложив руки между бедер. Он еще чувствует остаточное тепло злого сношения – он мог бы выбрать другое слово, но не стал бы – и то, как мягкий член продолжает сладко подтекать в теплую ткань. Но это почему-то тоже успокаивает – без неуместного смущения, – а Джону совсем не помешает успокоиться.

Джон не помнит, чтобы злился так когда-либо раньше. Он привык тщательно обдумывать свои слова и чужие поступки вместо того, чтобы сдерживать крик. Унимать все раздраженные, саднящие мысли перед тем, как начать разговор. Он не очень уверенно управляется с этим сейчас, когда хочется ударить, ударить, ударить.

Джон не понимает Рамси. Джону нечего сказать Рамси. Джон ничего не чувствует по поводу Рамси, кроме презрения – и непроходящей злости. Он смотрит в умиротворенные маленькие глаза под густыми бровями – и видит остекленевшие, безвольные глаза Джейни Пуль, видит, как она жмурится, и вокруг век собираются морщины перед тем, как она бесшумно закричит, и ее живот скрутит судорогой, когда она согнется, без единого звука брызгая слюной себе на колени. Джон смотрит на мягкий, подрагивающий уголками рот с блестящими розовыми прожилками трещин – и видит искаженный, изуродованный рот Теона Грейджоя, и как будто может пересчитать каждую металлическую коронку, каждый сбитый здоровым кулаком зуб, каждый сколотый край – и смотреть на сочащуюся из рваных десен кровь, когда он кричит. Джон слушает ровное, глубокое дыхание и коротко шмыгнувший нос – и слышит их всех, каждую и каждого, слышит их захлебывающие визги, их слезы, как рвется их кожа и ломается кость. Джона мутит. Он старается понять это – и не понимает.

– Я хочу с тобой сделать… – Рамси вдруг разлепляет подсохшие губы, – я не уверен, что знаю слово для того, чего я хочу, Джон Сноу, – он улыбается краем рта, некрасивый, возбужденный, весь в еще влажной сперме.

– А на что это похоже? – отрывисто спрашивает Джон.

– Это похоже на то, что я хочу трахнуться с тобой, – мягко и нагло говорит Рамси. – Только… как-то по-другому, что ли.

Джон смотрит на него, больше не удивляясь. Губы непроизвольно начинают подрагивать, и правая рука тоже дрожит. Это ужасно. Ужасно, но Джону вдруг резко приходится сдерживать себя, он давится, давится внезапным смехом и никак не может перестать. Истерика. Истерический припадок. Джон дышит чаще, и его рот неестественно кривится, мелко подергиваясь. Рамси смотрит на него не обеспокоенно, но очень внимательно, натянуто улыбнувшись и незаметно напрягая мышцы. Но Джон просто кладет руку ему на темя, запускает пальцы в волосы, гладит его и массирует кожу. Перебирает ломкие пряди, глубоко дыша, как при сухом плаче, нервически натягивает между пальцев – и жестко зажимает, вырывая несколько. И больше не смеется. Джон думает, что может держать так Рамси и попросту ударить его головой о пол между своих ног. И еще раз, и еще, главное – первый раз ударить со всей силой, лучше до сотрясения, чтобы у него нарушилась координация. Джону отвратительно от этой мысли. От самой потребности таким образом выразить свою ярость. От того, что он настолько потерял контроль. Джон отталкивает Рамси, беря себя в руки.

– Уйди, – Джон говорит это почти спокойно, шумно выдыхая носом.

– Развяжешь тогда? – хрипло спрашивает Рамси. С его подбородка так и свисает густая нитка спермы, смешанной со слюной. Джон смотрит на него – на нее – молча и холодно.

Рамси не без труда поднимается, пошатнувшись, и разворачивается. Джон без слов развязывает собственный узел и ослабляет петлю. О боги, а вынуть из нее руки даже слаще, чем Рамси думал. Ремень ложится в высвобожденную ладонь, и Рамси сжимает его, наскоро разминая запястья и плечи. Кровь приливает к затекшим мышцам быстро, хотя на запястьях еще и останутся следы, и лопаткам тоже не помешает немного движения. Но Джон осаждает его:

– Я больше повторять не буду.

И в этот раз Рамси не спорит, решив заняться собой позже; он молча подходит к двери и наклоняется, собирая свои вещи, вдевает ноги в овчинные сапоги. Так все еще поднятый член упирается в полный живот, и головка горячо пульсирует, до сейчас же необходимой потребности хоть в руку взять, но это волнует Рамси не больше, чем настроение Джона. Для всего есть одно лекарство. Рамси не одевается и не оборачивается, просто выходит, аккуратно притворив дверь. Он делает несколько тихих, неудобных шагов по коридору – в паху так и разливается тяжелый жар, – бесшумно опускает вещи у стены, вылезает из сапог и дальше босиком преодолевает расстояние до лестницы. От пальцев его ног слышны только тихие липкие звуки, когда он спускается по ступеням и сворачивает в прихожую.

Здесь на крючках аккуратно развешено и так и не прибрано Джоном то, что нужно Рамси, и он быстро скользит пальцами, перебирая в темноте кожаные ошейники и поводки. Все не то и слишком слабо, только поиграться, но он видел здесь одну штуку… под руку попадается холодная цепь удавки, хорошо знакомая, но сейчас это тоже не пойдет. С Джоном ему нужно кое-что пожестче.

Рамси пробегается пальцами до конца, ничего не найдя, и терпеливо начинает сначала. Возбуждение слегка-слегка сходит, и он отстраненно опускает руку, пару раз крепко подрачивая член. Это неожиданно отдается такой сочной, сводящей вспышкой до самой промежности, что Рамси прикусывает губу, переставая и продолжая искать. Член снова прижимается к животу, сочась смазкой, пальцы торопливо скользят среди шершавых поводков. Ага. Рамси наконец находит то, что ему нужно, чуть выше, чем он помнил. Строгий ошейник, ледяной на ощупь, ложится в его руку, приятно обжигая. Рамси привычно расстегивает звенья, примеряет к своей шее. Слишком свободно, это ясно, и Рамси снимает несколько звеньев вслепую. После еще одной примерки он наконец может застегнуть ошейник над кадыком, кое-как выправив зацепившиеся волосы. На себе это делать не так удобно – шипы вдавливаются в кожу и сразу приходит неприятное ощущение стянутой гортани. Но Рамси только флегматично потягивает внешнее кольцо, чувствуя, как хорошо пережимает глотку острая цепь.

Да, как бы ни было некомфортно Джону, строгий ошейник успокоит любого. Рамси уже проходил это с Русе. Разве что тому хватало и игрушки. Но Джон… Джон не какой-нибудь сраный фетишист, его не заведешь собачьим послушанием и внимание им не ослабишь. И он не боится Рамси и не нуждается в том, чтобы ставить его на место на самом деле. В чем нуждается Джон Сноу, так это в том, чтобы зайти дальше. Прямо сейчас, когда ему не к кому обратиться за помощью, когда он так раздражен от холода и усталости. Рамси подкинул ему пару-другую мыслей, и сейчас Джон определенно должен быть еще больше раздражен из-за них, открывая кое-что новое в себе. Но Рамси больше не собирается оставлять его с этим одного.

Рамси уже давно забросил свои почти порнографические фантазии, которые бы только записать и запродать за хорошие деньги любителям снаффа – после того, как все так повернулось, их придется отложить как минимум до конца Зимы. Упырей действительно стало только больше, и хотя они еще не встречали Иных, да и белый холод их особо не трогал, Рамси еще нужны руки Джона. И зубы Призрака. Но на самом деле это не особо расстраивает – они всегда успеют вернуться к ножу и эластичным фиксаторам позже. А пока Рамси тоже хочет зайти дальше.

Он хочет попробовать кое-что посильнее острого лезвия под кожей, посильнее всего, во что он играл раньше. Он хочет подготовить и открыть Джона, не оставляя на нем пока болезненных надрезов и зарубок, не перебив пока ни одного пальца. Не касаясь его в этом плане, если, конечно, не говорить о тех касаниях, которыми он прямо сейчас собирается заняться. Но это не в счет, Джону действительно полезно сбрасывать напряжение не только в руку, да и сам Рамси лучше поебется послаще – тем более что марципановый лорд в этом неплох с обеих сторон, – чем вяло погоняет шкурку в салфетку джоновой тетки. И тем более – что это поведет их обоих дальше, тонкими мокрыми шнурами по сухим плечам вниз, тугой стяжкой за спиной.

Рамси пока не хочет думать о том, что будет, когда эти шнуры обовьют Джона целиком, вопьются в кожу до красного мяса, дойдут до ребер и желудка. Когда они останутся наедине – он, Джон, молоток, хирургические ножницы и дразнящая инъекция лидокаина. Рамси не хочет думать о том, что будет делать дальше. Он не очень уверен уже – был когда-то уверен? – что именно хочет сделать с Джоном Сноу. Рамси наблюдает за ним все это время и отгоняет мысли о том, что из Джона выйдет худший исполнитель на свете, что его мозг – самое ценное – будет неисправимо поврежден, если работать с ним так же, как с девочками или Вонючкой. Отгоняет мысли о том, что, возможно, ему и вовсе не придется побаловать себя, бережно подшивая отрезанную губу, чтобы не испортить такой вызывающе сложный объект – и о том, что цель, для которой он вообще открывает Джона, теряется со временем и ускользает из потных пальцев. Но нет, нет, это будет потом, Рамси подумает об этом завтра-послезавтра-через-месяц. Пока что ему нужно только взрезать место для новой стяжки. И потуже затянуть режущую удавку на собственной глотке. Ведь если ты хочешь, чтобы что-то принадлежало тебе – то и ты будешь принадлежать ему. Набрасываешь цепь – и другой конец на твоей шее. И Рамси довольно вдохновлен и возбужден от этих мыслей, когда поднимается обратно по лестнице и шлепает пятками по деревянному полу второго этажа. И негромко стучит в дверь облезшими от холода костяшками пальцев.

– Джон? Я могу еще раз зайти?

Он слушает тишину довольно долго, ежась от прохлады и машинально поглаживая свой волосатый лобок, пропуская член между расставленными пальцами и загребая подтянувшиеся яйца.

– Что еще? – Джон наконец отвечает ему.

– Я могу зайти? – флегматично повторяет Рамси, качаясь на пятках и лаская яйца шершавыми подушечками пальцев.

– Хорошо. Надеюсь, это быстро, – Джон явно больше вынужденно, но дает согласие, и Рамси толкает дверь, заходя в слабый свет, собирая волосы обеими руками, чтобы Джон точно ничего не пропустил.

Джон так и сидит на кровати, перебравшись к подушкам, и смотрит на него поверх одной из своих тетрадей. Блокнот с карандашом и не пригодившиеся салфетки лежат по его правую руку, и Рамси вспоминает, что так и не умылся. Срать.

– Какого… какого хера? – возмущение в голосе Джона почти утомленное, и вот это плохо. Но Рамси знает, что с этим делать.

– Тебе нужно еще. Нельзя принимать лекарства по половине дозы.

– Я спрашиваю о том, что у тебя на шее. Какого хера? – голос у Джона вздрагивает.

– А что, на Призраке он смотрелся лучше, чем на мне? – ядовито и открыто дерзит Рамси.

– Он никогда не был на Призраке. Он… – резко отвечает Джон и вдруг сбивается, – он Серого Ветра. Я никогда не одобрял силовые методы воспитания, в отличие от Робба, – он так же резко замолкает.

Дерьмо-дерьмо-дерьмо.

– Извини, – и Рамси действительно выглядит виноватым, опуская волосы обратно и скрывая ими ошейник. – Нет, нахер, извини меня, Джон. Я хотел… – он знает, когда нужно капитулировать.

– Нахрен. Неважно, что ты хотел, – Джон глубоко вздыхает, возвращаясь к своей тетради. Его нервно сжатые на обложке пальцы постепенно разжимаются, но лицо остается напряженным.

Рамси опять покачивается – хороший все-таки, нерешительный жест – и подходит к постели с той робостью, какая свойственна виноватому и чувствующему себя неловко человеку. Он не спрашивает, аккуратно опустившись и разгладив ладонью покрывало.

– Сними его уже, – отрывисто говорит Джон, не поднимая глаз. Как будто дело только в этом. Как будто ничего другого – ужасного, кровавого, непоправимого – между ними не произошло.

– Не уверен, что прямо так получится, – Рамси виновато пожимает плечами. Джон бросает на него непонимающий взгляд. – Я его перед зеркалом надевал, это оказалось пиздец непросто.

– Тогда выйди и сними там, где надел, – отрезает Джон, захлопывая тетрадь и потирая обложку большим пальцем.

Он сидит так немного, смотря в одну точку и только боковым зрением следя за Рамси, который, разумеется, и не думает двигаться с места. Ловит взгляд Призрака, опустившего уши и лениво следящего за ними обоими. И раздраженно откладывает тетрадь.

– Да что с тобой не так? – Джон поворачивается и смотрит не в глаза Рамси – на его ошейник.

Он как-то никогда внимательно не следил, как именно Робб застегивал его на шее Серого Ветра и как снимал, и игнорирует сопутствующие этому болезненные воспоминания. Это несложно, когда в голове чужим криком бьется перекрывающий их намертво ответ на заданный им вопрос.

– Зачем ты вообще его надел? Думаешь, что можешь… соблазнить меня этим? – Джон говорит устало, неуверенно берясь за внешнее кольцо и пропуская звенья между пальцев в поисках застежки. Это плохо, но его реакции ослабли, он чувствует себя таким опустошенным и не уверен, что еще ощущает злость и вообще что-либо, кроме усталости. В эту секунду, когда его волнует только то, как расстегнуть этот долбаный ошейник, ему плевать, кто такой Рамси Болтон и что он делал.

– Нет, – Джон нечаянно стягивает кольцо, шипы сладко давят, и Рамси нарочно шумно и горячо выдыхает, приоткрывая губы. Он смотрит в опущенные глаза Джона и знает, что тот чувствует его взгляд. – Но если ты можешь доверять мне, только когда…

– Я никогда не могу доверять тебе больше, – жестко говорит Джон, еще раз потягивая кольцо. Это опять выходит случайно и больше нервно, и рваный выдох качнувшегося Рамси обжигает кожу на его щеке. Игнорировать.

– Хорошо. Если ты можешь чувствовать себя спокойно, только когда контролируешь меня – я имею в виду, физически, – я согласен. Но я не хочу, чтобы ты все время думал, как еще себя обезопасить – так что просто держись за эту штуку. Тем более что это все, – Рамси слегка подается вперед, заставив Джона крепче сжать ошейник, – со мной тоже уже делали.

– Неужели на такого дерьмового человека нашелся кто-то еще хуже? – Джон не уверен, что это – то, что он почему-то делает, давая согревшимся звеньям скользить в слегка вспотевшей ладони, – хуже того, что делал Рамси, но, так или иначе, это ужасное дерьмо.

– Ты не спрашиваешь меня о методах воспитания моего отца, я не спрашиваю о методах твоего, – у Рамси слегка дергается край толстых губ.

Джон молчит. Почему-то он совсем не удивлен. Неприятные картинки мелькают в его голове до подташнивания, но ни одна из них совершенно точно не удивляет. Зато какие-то вещи становятся яснее. Или нет.

– Ты думал о том, что шипы могут проткнуть кожу? – Джон легкомысленно тянет цепочку еще, не думая о последствиях, о том, как ошейник все плотнее впивается в шею Рамси, и о том, что тот невольно склоняется еще ближе.

Джон еще помнит о Джейни, о Теоне, об этой Саре и остальных, но мысли о них так и отходят куда-то, теряясь в зимних тенях, их крики заглушает белый холод, и Джон не стремится сосредоточиться, вызывая в памяти их лица. Это ужасно, но они все так далеко. Они не помогут ему. Он один здесь – с Рамси, – и ему одному нужно что-то с этим сделать. И когда Джон думает об этом так, он неожиданно четко понимает, что дело вообще не в Джейни или Теоне. Дело только в его злости, а не в ее причинах. Потому что Рамси остается одним из самых дерьмовых людей, которых знает Джон – но он немного знал и Русе, отправившего его Робба на смерть, и Стира, готового вырезать ему глаза только за то, что он хотел сохранить жизнь своим людям, и Яноса Слинта, который хотел убить его, и Боуэна Марша, который убил. И себя самого. Но имело ли хоть когда-то значение, что они все сделали, какими людьми они были, когда ему нужно было подстроиться и выжить? Нет, всегда имело значение только то, что чувствовал Джон – и насколько долго он мог это сдерживать. Презрение – да. Отторжение – определенно. Желание убить – может быть. И по итогам они все мертвы, а он сейчас здесь. И все, что происходит в этот момент, – только между ним и Рамси. Не между законом и изуродованными мертвецами. Не между хорошим человеком и плохим. Между двумя голодными и замерзшими людьми, одного из которых переполняет злость. И если Рамси хочет, чтобы Джон пустил его ближе, если Рамси хочет этой злости – он может забрать всю. Джон еще чувствует себя ослабленным – и таким сильным, ощущая, как тяжелое дыхание касается щек и разогревает остывшие уже очаги ярости. Один из них точно переживет это, в конце концов.

– О да, я думал об этом. Не надел бы, если б не думал, – Рамси выдыхает ему в лицо. Слегка подает табаком, кофе и спермой.

– И тогда что будет, если я сделаю так? – Джон стягивает внешнее кольцо все туже, наматывая на пальцы. Цепь врезается в глотку, в разрозовевшееся уже горло, плотно охватывает над кадыком, и у Рамси слегка вздрагивают губы, и по лицу явственно ползет румянец. Джон держит его так не меньше долгой минуты – и потом сдавливает его шею еще крепче. Густая черная бровь непроизвольно дергается, рот сжимается плотнее, и руки жестко уперты в покрывало, чтобы не двинуться. Но Джон все не отпускает, спокойно следя за тем, что будет делать Рамси. И только когда его лицо уже темнеет от румянца, и веки явственно дрожат, Джон наконец ослабляет хватку. Рамси жадно вдыхает, прикрывая глаза, но сдерживается и не пытается откашляться, потереть горло или оттянуть вдавившиеся в кожу шипы.