Текст книги "4ЕТЫРЕ"
Автор книги: Миров А.Я.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Миров А.Я.
4ЕТЫРЕ
ПОНЕДЕЛЬНИК
1
Раздосадованное началом трудового дня солнце пренебрежительно расталкивало майские облака. Очень это утомительно – работать по 16 часов в сутки. А ведь впереди ещё целое лето! А это значит, что, потратив на сон часов 5-6 от силы, придётся ежедневно выкладываться на полную. А ради кого, спрашивается? Люди, усердно поминающие светило в зимние месяцы, летом только и делают, что фыркают, ругаются и, омерзительно щурясь, прячут свои телеса в тени. Вот и вся их человеческая благодарность! Вздохнув, единственная звезда солнечной системы распластала бока по замаранному кусками ваты голубому своду.
– Эка-с сегодня Ярило1-батюшка расстарался! – воскликнул Климентий Агафонович Ярцев.
1. Ярило – древнеславянский бог солнца, весны и тепла.
Задёрнув льняные шторы, чтобы не отхватить от светила во второй глаз, преподаватель славянской культуры Теософического университета единоутробной словесности потянулся. Недавно проснувшийся позвоночник благодушно хрустнул в ответ, разогнав бодрость по всему телу. Климентий всунул подмерзающие на лаковом паркете ступни в растоптанные тапочки и направился в ближайшее помещение, оккупированное финскими смывательно-умывательными элементами.
– Уже одиннадцать часов! Вот это Соня2 меня убаюкал! – посвежевший Ярцев прицокнул, дивясь жестяному циферблату ходиков. – Енто ж сколько я кочумарил3?
2. Соня – древнеславянский бог сна.
3. Кочумарить – спать.
Он попытался рассчитать в уме долготу богатырского сна, однако мозг работника науки не спешил обрывать свой законный выходной ради не свойственных потомственному гуманитарию операций. Махнув рукой дважды: сначала на дело прошлое – бездарное проминание боков, потом на ситуацию в настоящем – ленивое бездействие тумкалки, Климентий Агафонович направился творить будущее на кухню, невольно хлеща байковыми полами халата по углам и стенам.
Отвесив свободолюбивым поясом смачную пощечину ободранной котом Тимофеем двери, Ярцев не помедлил вторично спохватиться:
– Вы только подумайте! – обратился он к сердобольному чайнику. – Собственно полдень, а я к расписанию и не приступал! Тиша, ты где? Вот баламошка4! Опять весь корм в поилку перетащил.
4. Баламошка – полоумный, дурачок.
Откинув потерянные котом гранулы прочь с пути, Климентий водрузил металлического собеседника на плиту. Гостеприимный холодильник смущённо развёл дверцами, обозначая любознательному хозяину, что в таких условиях даже мышь вешаться брезгует. Половинка плавленого сырка с вдохновляющим названием «Дружба» одиноко минорила на стеклянной полке. Этажом ниже горделиво тух давно размороженный карп, укоряя всякого заглянувшего поблекшими от несправедливости бытия глазами. Левую дверцу украшала изумрудная бутылочка белого полусладкого, доставленная Климентию с полуострова его коллегой в качестве сувенира.
– Весёлкин, Весёлкин, – фамилия дарителя исправно приходила на ум Ярцеву при каждой встрече с презентом. – Вроде, образованный человек, не чета межеумку5 Кутасову, а туда же! – счастливый обладатель слабого алкоголя в который раз закатил глаза и захлопнул холодильные дверцы.
5. Межеумок – человек очень среднего ума.
Не то, что бы Климентий считал, мол, полуостров не наш, посему потреблять дары аннексированного чужеземья всё равно как серпом по принципам. Нет, преподаватель славянской культуры был до того радостно и патриотично настроен, что даже самовольно вознамерился пойти на митинг в честь свершения сего исторического факта. Собирался аж плакаты рисовать с приветствием и благодарностью храбрым жителям полуострова, да вот не сложилось: весь университет и так вежливо обязали посетить вышеозначенное мероприятие с одобренными кем надо транспарантами.
Но и не поэтому презирал Ярцев полусладкий дар Весёлкина. Не политические мотивы тому виной, а простая непереносимость алкоголя, заботливо переданная дедом по материнской линии своему единственному и по совместительству самому любимому внуку. Обладая такой редкой для русского человека аномалией, всё же не привык наш народ сдаваться перед врагом, пусть даже неприятель имеет ажно сорок градусов, Климентий решил попросту всех вступающих с дурманящими напитками в контакт презирать. А что? Это, в конце концов, очень по-интеллигентски. А он, работник высшего учебного заведения, разве не интеллигент? Интеллигент! Вот и нечего опускаться до уровня захухри6 Кутасова, который, будто делом своей жизни обозначил потребление всего, что хоть чуть-чуть, но льётся.
6. Захухря – неряха.
Дабы в очередной раз удостовериться, что утро он таки проспал, Ярцев взглянул на панель микроволновой печи:
– Мать моя Вероника Порфирьевна скоро прибудет, – Климентий неожиданно передумал сокрушаться электронным цифрам. – Надобно переодеться.
Вспорхнув байковыми крылами, преподаватель устремился обратно в спальню. Не к лицу приличному человеку расхаживать в исподнем пред гостями. И пусть эти самые гости, а точнее гостья, будучи его родителем имела удовольствие видеть Ярцева и не в таких образах, но ведь то когда было?!
А сейчас он взрослый состоявшийся мужчина, практически самостоятельный человек, заслуженный педагог ТУЕСка. Хотя ВУЗ, где трудился Климентий, имел официальное сокращение ТУЕС7, Ярцев предпочитал именовать свою alma mater Теософический университет единоутробной словесности ласково и безапелляционно: ТУЕСок8. Потому как соотносится с кудрявой берёзой всяко приятнее, чем с прямоизвилинными дубами.
7. Туес – бестолочь.
8. Туесок – небольшой берестяной короб.
Запел дверной звонок, возвещая о намеренном вторжении с той стороны. Климентий, распластав хлопок домашних одеяний по периметру дебелого торса, поспешил навстречу. По дороге он чуть не вступил в святая святых Тимофея – кошачий лоток:
– Мордофиля9! – бросил Ярцев в адрес своенравного питомца и продолжил путь.
9. Мордофиля – чванливый дурак.
Сильно не одобрял он эту привычку хвостатого сожителя: перетаскивать кошачий туалет из ванной в коридор. И несмотря на то, что сие давно превратилось в ежедневный ритуал, Ярцев с тем же ежедневным упорством спотыкался и ударялся о мигрирующий пластик с наполнителем.
Виновник происшествия Тимофей был излишне занят, потому на обзывательства отреагировал никак. Памятуя о своём чистокровном персидском происхождении, кот взял себе за кредо не сорить вниманием по пустякам. Игнорируя чертыханья хозяина, он продолжал клацать по пульту непослушного телевизора.
– Клиша, ты что-то плохо выглядишь! – сквозь открытую дверь хлыстнуло по самолюбию Ярцева.
– Не хуже, чем обычно, мама.
– Хуже, дорогуля, хуже! – Вероника Порфирьевна, обнимая экологически пристойные пакеты, скользнула в проём. – Я что, не знаю, как обычно выглядит мой сын? Хочешь сказать, что я плохая мать?
– Конечно, нет, – обросший сомнениями Климентий обратился к зеркалу. – Наверное, ты права, мамуля, – согласился, печально поглаживая зажёванную сном щетину. – Я сегодня отвратительно спал.
– Это потому, что один! – отозвалась с кухни всегда правая мать.
Услышав до боли в затылке любимую песню Вероники Порфирьевны, Ярцев решил уподобиться Тимофею и безмолвно скрылся в зале. Согнав кота с единственного кресла, Климентий включил телевизор и приготовился раствориться в том, что в мире делается. Тиша воспринял наконец-то замигавший экран как компенсацию за внеплановое переселение, потому милостиво запрыгнул хозяину на колени и даже позволил тому утопить ладонь в своей кофейной шерсти.
Пока Вероника Порфирьевна возвращала занимаемому помещению гордое призвание кухня, её сын, окутанный мировыми событиями и вкрадчивым тенором диктора, мысленно подсчитывал плюсы и минусы от визитов заботливой родительницы.
Молодая душой женщина навещала своего отпрыска строго раз в неделю, преображая выходной понедельник Ярцева в будничные посиделки за столом. С одной стороны – пышные и пышущие калориями сырники, с другой – надоевшие разговоры о его, Климентия, будущем. Розовощёкий густой борщ на обед против непременного поминания всуе его, Климентия, одиночества. Утыканная белоснежным чесночком загоревшая курочка и его, Климентия, упрямое нежелание подарить матери внука.
– Как будто это так просто! – возмущался Ярцев. – Можно подумать, этих внуков вон – пучок за пятачок в ближайшей лавке! Только успевай в пакетик складывать да не забывай взвешивать, чтоб на кассе хмурной люд ещё пуще не сердить. Внуки, внуки!
– Клиша, мне давно пора иметь внуков! – снова зазвенел в мыслях голос Вероники Порфирьевны.
– Да где я возьму этих внуков? Рожу что ли?!
Холостяцкая жизнь Ярцева не была бы столь болезненной для него темой, если бы не постоянные увещевания матери. До шестнадцати лет отношения с прекрасным полом поддерживались Климентием исключительно на дружеской ноте. Потому как в тесный поток школьных наук можно было пропихнуть только одно чувство – чувство благодарности за запасную ручку. Переехав из родительского трёхкомнатного гнезда в пятиместное общежитие, перспективный студент ТУЕСка наконец-таки смог позволить себе влюбиться. Черноокая красавица с Кавказских гор Мгелука Лолуа, вопреки своему кроткому нраву и более чем скромным одеяниям, не оставила доселе не знающему страстей сердцу Климентия ни малейшего шанса.
– Вот она, – юный Ярцев указывал краснеющим от смущения пальцем в затёртое фото.
– Которая? – вопрошала Вероника Порфирьевна, силясь разглядеть будущую невестку на групповом снимке. – Вот эта? Хорошенькая! Агуша, иди глянь на Клишину девушку.
– Мам, да не это она! Это же Дашка Авокадова. А она – вот!
– Ну хороша-с! – восторженно одобрял выбор сына подоспевший Агафон.
– Агуша, я тебя умоляю, не вмешивайся!
– Ну так хороша же? – недоверчиво переспрашивал глава семейства.
– Ты куда шёл? – прерывала недоумение мужа Вероника Порфирьевна.
– Так в уборную-с, – несколько увереннее рапортовал Ярцев-старший.
– Ну и следуй туда, бога ради! Без тебя разберёмся! – отмахивалась мать Климентия от супруга и налипших размышлений.
Выбегая из семейного лона, пылко влюблённый захлёбывался в раненых чувствах и твёрдых обещаниях больше никогда не приходить к родителям. Надо ли говорить, что даму сердца Ярцева-младшего Вероника Порфирьевна забраковала сразу и совершенно бесповоротно: сначала мысленно, а потом и вслух под горячий чай и остывший пирог с черникой. Откусывая пропечённый бисквит, Климентий силился не заплакать от того, что его собственные чувства крошились и плавились под материнским напором. До сих пор неизвестно, что именно оттолкнуло Веронику Порфирьевну от перспективы называть красавицу Мгелуку дочерью. Но факт остаётся фактом: девушка, чьё имя переводится с грузинского как волк, так и не узнала о том, отчего её однокурсник был с ней таким кротким и необщительным.
Климентий волевым решением смёл из души разбитую любовь. И если не замечать тот ноющий осколочек в сердце, что Ярцеву так и не удалось извлечь, можно со спокойной совестью выпроводить жизнь в привычное русло. Окончив обучение, Клиша остался в университете на правах преподавателя славянской культуры. И в этом решении он был не одинок: практически все его однокурсники разбавили трудовой коллектив ТУЕСка сине-красными дипломами. Мгелука заняла почётную должность секретаря в приёмной ректора, сменив фамилию на Кутасова. Сам Филимон Кутасов, к которому Ярцев испытывал утробную ненависть с первого взгляда, подался в ряды российской армии. Поодевавшись, пока горит спичка ровно два года, рядовой Кутасов, сверкая ровным кантиком, вернулся в родные пенаты, дабы отныне именоваться преподавателем физической культуры.
– Туда тебе и дорога! – пренебрежительно и про себя зубоскалил Ярцев на праздновании дня рождения Филимона, удивительным образом совпавшего с назначением именинника на должность. – Так и будешь брыдлым10 козлом скакать, покамест Ховалу11 на глаза не попадёшься.
10. Брыдлый – гадкий.
11. Ховала – древнеславянский бог-мститель, испепеляет взглядом всё лживое и порочное.
О том, чтобы искать вдохновения где-то, кроме любимой специальности, больше и речи быть не могло.
Хватит с него этих легкомысленных порывов! Честно говоря, обустроившись в квартире почившей бабушки, Климентий долгое время и не замечал, что он, оказывается, не женат. Мама Вероника Порфирьевна исправно приходила к наследнику со вкуснымипродуктами и срамными, как она сама искренне считала, историям и про Ярцева-старшего. Климентий в свободное от преподавания и общества Вероники Порфирьевны время подъедал наготовленное с любовью и на неделю, засматривался историческим кино да гонял озорника Тимофея.
Казалось, не видать сей круговерти исхода, скорее вода устанет мокнуть, нежели заботливая мать оставит сына и понедельник вдвоём. Как вдруг нежданно-негаданно Ярцева игнорирует родительский день. Но, истины ради, по особо важному событию. Соседка по лестничной площадке играла свадьбу дочери – прелестницы, по уверениям самой соседки, и «дурнушки», по личному мнению Вероники Порфирьевны. Под хруст стаканчиков, сморщивших бока в гармошку, Ярцева смиренно внимала тостам за молодожёнов, регулярно позёвывая в себя. Уронила взгляд в мелкий помол оливье и от нечего делать взялась подсчитывать, сколько годков её холостому сыну. И то ли значительная цифра в целых 35, то ли кислые пузырьки шампанского внезапно ударили в голову, но именно с тех незапамятных пор Вероника Порфирьевна, потчуя наследника, перемешивает нажористые разносолы с острыми агитациями за создание ячейки общества.
– Вот был бы жив твой отец! – причитала Ярцева над обедающим отпрыском, трагично сжимая половник. – Он сказал бы тебе ровно тоже самое: семья, Клиша, это обязательный атрибут любого уважающего себя человека.
– Папа что, – Климентий старался перевести разговор в более безопасное для его психики направление, – опять наклюкался?
– Наклюкался? Клиша, да он пьян вусмерть! Даже вспоминать о нём не хочу! Но был бы он жив…
Обваленный в муке творог, соприкоснувшись с раскалённым маслом, отчаянно вспыхнул, натужно выдохнул и обволок квартиру ароматом, заставляющий даже самых сытых почувствовать остервенелый голод. Громогласный телевизор, будучи хоть и иностранной сборки, заметно проигрывал запахам с отечественной кухни. Мозг Климентия задымило предвкушением обжигающей творожной корочки, щедро политой прохладной сметаной. Эх, если бы можно было в голове открыть форточку, то Ярцев непременно бы…
– Клиша, сырники готовы! – донеслось до взрослого состоявшегося мужчины. – Мой руки! – услышал практически самостоятельный человек. – И приходи кушать! – венчало инструкцию заслуженному педагогу ТУЕСка.
– Хорошо, мама, – ответил сам себе Ярцев и двинулся по заботливо проложенному маршруту.
2
Майский полдень бережно окутывал улицы пронизывающими мозжечок лучами солнца. Ослабший в сопливой слякоти апреля город благодушно и с покашливаниями принимал щедрость светила как должное. Дорогие витрины стреляли солнечными зайчиками по прохожим, зазывая приобщиться к модным тенденциям Азии. Проворные автомобили, игнорируя приглашения, торопились завернуть за угол, чтобы уже там стать, если не достойным основателем, то почётный участником дорожного затора. Когда цель достигнута, необходимо с пренебрежением подумать о вечном, отбиваясь от палящего мая встроенным кондиционером. Одинокая высотка, именуемая скучным обывателем небоскрёб, безучастно взирала на всё это благолепие.
– Вот черти лайбанутые1, – смиренно произнёс с последнего этажа чудной архитектуры Мирон Эрнестович Таранов особо разбушевавшемуся водителю. – Чтоб тебе жена твоя так гудела! – пожелал он от души, опуская поцарапанные солнечными лучами жалюзи. – Откуда эти фуфлыжники2 запомоенные3 права-то берут?
1. Лайбанутый – от лайба: легковой автомобиль.
2. Фуфлыжник – человек недостойного поведения.
3. Запомоенный – опущенный.
Хотя в скрывшемся от дневного света кабинете наличествовали ещё люди, Таранов в этом вопросе мог рассчитывать только на собственные измышления. Присутствующие настолько скудно осмысливали яркий монолог Мирона Эрнестовича, что предпочитали хранить молчание. Нет, вот прям, если поверхностно, то суть претензий начальника коллективу была понятна. Но чтоб рассуждать здесь как-то конкретно – это, извините, как молоко солёными огурцами закусывать: никогда не знаешь, пронесёт или не пронесёт.
Сам господин Таранов считался человеком образованным, недаром в его личном деле числилось аж два уголовных срока, и нецензурные выражения при посторонних не употреблял принципиально. Однако даже самые ранимые представительницы прекрасного пола, внимая его речам, искренне полагали, что лучше бы он матерился. Но, несмотря на лингвистическую пропасть между ним и подчинёнными, Мирон Таранов, прозванный преданными работниками за респектабельность «Тиран» или «Тиран Эрнестович» – это от особенно уважающих, еженедельно устраивал совещания в своём кабинете ровно в 12. Ну, а как иначе?
Он же не какой-то там шушпан4 расписной5, прости господи, а директор целого книжного издательства! Правда, получилось сие непреднамеренно, если ни сказать оказительно. Некогда томным вечером собрал Мирон товарищей в финской сауне, чтобы русской водочкой, разбавляемой чешским пивом, под украинское сальце отметить свой четвёртый после школы, ПТУ и предыдущего заключения выпускной. Кроме матёрого алкоголя рекой лились и крепкие напутствия: коли переводить на язык, доступный собравшейся в кабинете компании, Мирону Эрнестовичу наказали самореализоваться.
4. Шушпан – бездельник.
5. Расписной – человек с множеством татуировок.
Наиболее влиятельный, если судить по наколотым погонам, мужчина с прилипшим к кучерявой груди дубовым листом прям так и сказал, не стесняясь в выражениях: мол, неприлично такому авторитетному лицу, как Таранов, бесталанно нары греть. Следует встать на ноги, чтобы с высоко поднятой головой не просто шагать в такт времени, а обгонять и перегонять. Или, обращаясь к первоисточнику:
– Надо мутить свой бизнес, тут без базара, братан!
– А почему бы и нет?! – подумал Мирон, но вслух произнёс несколько иную вариацию своих мыслей.
Заручившись финансовой поддержкой отпаренных товарищей, клятвенно уверявших, что «деньги будут, не стоит мочиться» – ну, ежели не совсем дословно, Таранов сначала принял за успех будущего дела, а потом и принялся соображать, какого такого дела должен ожидать успех. Внезапно оказалось, что пока Мирон Эрнестович расслаблялся за государственный счёт, все более-менее достойные настоящего пацана отрасли коммерции уже давным-давно заняты другими более-менее достойными людьми.
Стриптиз-баром заведует Лёнька Шестов. С подпольного казино имеет Коля Фишкин. Даже прыщавый фраер6 Серёга Пулькин и тот торгует оружием. Пусть и на законных основаниях, да кто сейчас не без греха? Но где Пулькин, в своё время попавшийся на махинациях в супермаркете, и, допустим, волына7? Где этот шнырь8 косячный9, закидывающий в уже взвешенную картошку сверх неучтённых клубней, и, скажем, маслята10?
6. Фраер – человек, подражающий представителям высшего статуса в иерархии заключённых, т.н. блатным.
7. Волына – огнестрельное оружие.
8. Шнырь – слуга, прислужник.
9. Косячный – человек, нарушающий воровской закон.
10. Маслята – патроны, боеприпасы.
Как, в конце концов, человек, попавшийся на том, что запихивал в самовольно открытую банку осетрового деликатеса ещё красных икринок, смог не просто соприкоснуться с прекрасным, а припасть к нему всей своей мелочной душонкой?!
– Не кипишуй, – посоветовал наиболее влиятельный мужчина, отлепив дубовый лист от кучерявой груди.
И Мирон прислушался к мудрому доводу ослабевающего под напором беленькой раскрасневшегося приятеля. Ведь сам автор участливого изречения, как выяснилось, держал фирму, которая снабжала желающих сбросить вес эксклюзивным похудательным чаем «Парящий скарабей».
– Деньги не пахнут, – икнул наиболее влиятельный мужчина и провалился в пучину небытия.
– Не пахнут, – согласился Таранов, поглаживая выделенные из дружеского бюджета купюры.
Оставив в сауне вместе с хмельными товарищами потуги на соблазнительные ниши, не вакантные благодаря бывшим коллегам по зоне, Мирон, слегка покачиваясь от пропитавшего нутро финского пара, направился домой. Споткнувшись в коридоре о лишнюю пару ботинок, он решительно влетел в открытый шкаф-купе. Осознав произошедшее, выругался, потёр ободранный о дверцы локоть, ещё раз выругался, памятуя о целебной силе мата, и расположился на полу аккурат посреди рассыпавшихся вешалок.
– Сука, – положил он начало поиску тропинки самореализации.
– Сука, – вымолвил, покачивая не желающей придумать что-нибудь дельное головой.
– Сука, – бросил в утробу мебели и отважно саданул правой рукой по перегородке:
– Сука!
Словно сама судьба вняла мольбам заблудившегося страдальца. Нет, на крик травмированного конечностью посетителя шкафа-купе не выбежала проводница. Не двинулась с места и дремавшая бультерьер Анаконда. Совершенно роковым образом на голову печального Мирона свалилась пылившаяся на самом верху истрёпанная книга.
– Бу-ква-рь, – заплетающимся от перипетий языком возвестил Таранов.
– Бук-варь, – увереннее прозвучало из уст постигнутого ньютоновской участью.
– Букварь! – твёрдо произнёс будущий владелец издательства «Книга – друг человека».
Часы смело показывали ровно 12, а значит, совещание в КаДэЧе, как нарекли пристанище молодых авторов сами сотрудники, можно начинать.
– Ну чё, шобла11, кого прописывать12 будем? – обратился Таранов к притихшему собранию.
11. Шобла – компания, сообщество, группа подельников.
12. Прописывать – принимать новичка в свои ряды.
Коллектив издательства состоял исключительно из филологов и им сочувствующих, но это обстоятельство худо спасало взаимопонимание между начальствующим и трудящимися.
– Мирон Эрнестович, – нерешительно вступил на шаткие мостки диалога Родион Фривольный, – есть несколько замечательных авторов. Пусть ещё неизвестных широкой публике, но потенциал у них, поверьте мне, огромный.
– Вещай! – милостиво кивнул Таранов и занял своё почётное место во главе массивного стола.
Коллектив выдохнул напряжение синхронно в себя: оправдал-таки их надежды ведущий редактор Фривольный. «Мазовщик13» или «мазиня14», как называл должность Родиона Тиран Эрнестович, отталкиваясь от положения дел в издательстве в целом и в его голове в частности, неоднократно выручал немеющих в кабинете шефа коллег. Да и кто, если не Фривольный? Кому, если не этому молодому блондину в голубом шарфике держать ответ? Он, как-никак, единственный из всей трудовой группы, кроме Таранова, разумеется, кому довелось побывать по ту сторону закона.
13. Мазовщик на языке Таранова – дающий шанс талантливому автору, от «маза» – возможность, шанс.
14. Мазиня на языке Таранова от «мазила» – промах в выборе автора, отсутствие авторов.
– Ой, это такая интересная история! – всплёскивал покрытыми прозрачным лаком ногтями Родион, ударяясь в воспоминания.
Коллеги всякий раз с придыханием внимали харизматичному оратору. Даже те, кому уже посчастливилось быть в курсе, натужно стирали себе память и вновь удобно рассаживались с приоткрытым от напряжения ртом вокруг вещающего обаяния.
Разумеется, передать цепь событий, окутавших звёздочку КаДэЧе, так же, как это сделал бы сам ведущий редактор, совершенно не представляется реальным. Да и смысл ввязываться в состязание с заранее понятным победителем? Тут, знаете ли, отставание по всем фронтам: ни достойной оппонента привлекательности, ни мало-мальски соответствующего биографической выдержке артистизма. Но рискнуть стоит: собрался как-то неравнодушный к природе-матушке Родион на шествие «зелёных» сподвижников, что страстно желали защитить центральный парк от вырубки давно ментально почившей сосны. Достойно оформил плакат, повязал шарфик цвета вишнёвого листа и отправился на встречу с другими озабоченными судьбой хвойной старушки.
С трудом, но не без свойственной ему грации, Родион протиснулся внутрь тошнившегося людьми автобуса. Заняв уголочек около заветренного окошка, худощавый блондин с плохо скрываемым удовольствием наблюдал результат своей бессонной ночи.
Да, агитка удалась на славу: найденная дворником Витюшей на помойке досочка кичливо прижимала к себе две трепетные фанерки. Желая унять эгоистические порывы, Фривольный развернул поделку лицом к дичавшим друг около друга пассажирам, и улыбнулся. «Ребята, любите и уважайте природу!» гласила призывная надпись. Но крупные трафаретные буквы отчего-то не произвели на окружающих искомого впечатления. Мало того, одна не сегодня-завтра собиравшаяся помирать бабушка, услышав свою остановку, напрочь забыла про не менее готовую к иному миру собеседницу и ринулась к выходу. Сметая всё и всех на пути, старушка зацепилась за достояние редактора. Да, то самое, ради которого Родион самоотверженно бодрствовал в тёмное время суток.
Двери обещали вот-вот закрыться, бабулька обещала себе успеть на сериал, поэтому, рванув, что есть мочи, содрала нижнюю фанерку и была такова. Пропажу ведущий редактор обнаружил, только прибыв на место. Пожав протянутую руку такого же рано заявившегося активиста, Фривольный порешил, что и так тоже хорошо. Мимо проезжавший патруль, узрев около памятника Грибоедову двух молодых людей с транспарантами, изволил порешать по-другому.
Дело в том, что от изначального посыла «Ребята, любите и уважайте природу!» в руках у хрупкого блондина, на чьей шее извивался шарфик цвета вишнёвого листа, осталось лишь «Ребята, любите». Второй защитник старой сосны вызвал у стражей правопорядка доверия немногим больше: высокий брюнет с обтянутым в районе живота мятным щёлком то и дело нервно одёргивал кайфовавшее на ветру малиновое кашне, обнимая «Мы тоже дети природы!». Необходимо указать, что доблестные рыцари уголовного и административного кодексов не растерялись. Оперативно испросили у высокого начальства: «Так этим всё-таки разрешили?». Получив отрицательно матерный ответ, в мгновение голубоглазого ока скрутили «двоих неизвестных». В участке мистеры икс, просунув головы сквозь прутья решётки, тыкали в полицейские лица паспортами, наперебой доказывая свою непричастность к радужному делу. Погостив в отделение ровно три часа, пока на выяснение срамных обстоятельств не явился лично генерал из Центра, заложники симпатичной внешности и трогательных агитаций разъехались по домам.
– Вот такие маффины с корицей, – подводил итог своим приключениям Фривольный.
Слушатели пространно улыбались и млели. Все до одного. Если не вспоминать о Таранове. Директор КаДэЧе почему-то не шибко жаловал ведущего редактора, игнорируя, так сказать, общее прошлое. Кажется, виной тому языковой барьер, преодолевать который Родиону не всегда было по силам, несмотря на какой-никакой, но опыт заключения. Или отсутствие толковых писателей, должных привносить в издательство новую волну и старые деньги, а это, на минуточку, целиком и полностью обязанности «мазини» Фривольного. Ну, может, и шейный платок цвета юного пиона причина неприязни Таранова. Да кто их, этих мужиков, разберёт?
– Какие, на хрен, вампиры? – взревел Тиран Эрнестович, перебивая доклад о потенциальных авторах и авторских потенциалах.
– Кровососы сейчас в тренде, господин директор, и с этим нужно считаться, – Родион натурально развёл руками.
– Как будто тем других нет, – вставил свои пять копеек курносый Рублёв и с важным видом поправил норовившие свалить с совещания очки.
– Во! Башляла15 дело говорит, – кивнул Таранов на довольного собственной персоной бухгалтера.
15. Башляла – бухгалтер, от «башлять» – платить.
Зардевшийся Рублёв пренебрежительно окинул присутствующих взглядом знающего себе цену человека. Коллектив не стал подвергать сомнениям себестоимость номинального распорядителя бюджета. Родион и вовсе намеренно не обратил внимания на важность бухгалтера, возвращая разговор в конструктивное русло:
– Мирон Эрнестович, поймите, это не просто автор, это же сам Кит Базаров! Его новеллы про вампиров самые читаемые в интернете. Вы не представляете, как нам повезло, что он прислал рукописи именно в наше издательство!
– Ой ли?! – Таранов покинул кресло, чтобы по такому поводу оседлать стол.
– Ну да, – поник Фривольный, – наверное, он прислал текст не только нам. Но у нас есть шанс отхватить этот лакомый кусок у конкурентов. Только представьте: Кит Базаров «Вампиры тоже плачут» …
– Представил – не вкатило.
– Вам, конечно, не понравилось, вы же мужчина… такой серьёзный, – тяжело давалось Родиону обклеивать шефа комплиментами. – Умный… Деловой… Но не все наши читатели такие…
– В натуре, – понимающе кивнул Таранов, прижимая стол мягким местом к твёрдому полу.
– Вот! – обрадовался Фривольный, – я и говорю…
Поймав редакторской азарт, Родион самоотверженно и на все лады принялся распевать о небывалых перспективах сотрудничества с начинающим писателем Базаровым. В пылу второго куплета он так горячо махнул рукой, что связка прозрачных бусин с его запястья соскочила в угол кабинета. Фривольный проследовал за перелётным браслетом, не давая тишине ни малейшего шанса на царство. Даже наклоняясь к полу за украшением, он исполнял, доносил и превозносил.
Выпрямившись, редактор скрупулёзно вернул толстые бусины на субтильное место и обратился к физиономии Таранова. Надо отметить, ни сколь любования ради, сколь любознания для: всё-таки после своего пламенного забега Родион смел рассчитывать на что-то большее, чем просто участие в этом марафоне во имя одарённого писателя «в стол» Базарова.
Затуманенный взгляд Мирона Эрнестовича выражал и не выражал одновременно. Как это, поинтересуетесь вы? Однако на этот вопрос у Фривольного ответов не было даже для самого себя. Родион мог лишь констатировать данный факт, с трудом узнавая в замершей на столе тушке своего начальника.
– Поговорим об этом завтра, – выдавил из себя Таранов, натягивая на бесцветное лицо растерянность.
– Но, Мирон Эрнестович, – нервически пискнул «башляла» Рублёв, – это же чушь, а не «грядущий бестселлер»! Это…
– До завтра, – глава издательства сменил полупрозрачную растерянность на драп безучастности.
Чуть подумав, Тиран Эрнестович спешно освободил тяготившийся его пятой точкой стол и обратился к документам в шкафу, повернувшись к собравшимся крепким фактом отягощения.
Присутствующие, верно уловив начальственный посыл, не задавая лишних вопросов, поторопились очистить кабинет руководителя от своей коллективной скверны.
– Родион, пошли!
Несколько раз шикнув, секретарь Веточка впилась акриловыми ногтями в локоть Фривольного. Приложив немалые для своего хрупкого тела усилия, она всё же выволокла обескураженного редактора из самого куража директорской обители.