Текст книги "Звук твоих шагов (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Несколько раз мы посещаем Лондон вместе: бродим по шуршащим осенними листьями дорожкам парков, покупаем запрещенные ингредиенты в Лютном переулке, целуемся на расцвеченном иллюминацией мосту через Темзу – и всегда возвращаемся в Венецию.
В Венеции, как и в любом старинном европейском городе, тоже имеется свой Магический квартал, свой Лютный переулок, который назывался Калле дель Дьяволо (именно здесь Северус покупал так необходимую нам кровь магов). Но больше всего мы любим немагическую Венецию: нам нравится неслышными тенями скользить по узким улочкам, заглядывать в лавочки, торгующие украшениями из муранского стекла, замирать на легких изгибах кружевных мостов, кататься на вапоретто по освещенным старинными фонарями каналам…
И только одного мне не хватает в этом вечном празднике, который окутывает нас своим карнавальным плащом – солнца.
Солнце… Иногда мне начинает казаться, что я бы продал свою бессмертную душу только за одну возможность еще один раз подставить лицо под его живые лучи. Ах да! У вампиров же нет души… Да никто и не спешит ко мне с предложением столь увлекательной сделки. У меня есть все: вечность, молодость, весь мир – и Северус. А мне нужно солнце.
«Ты – мое солнце», – говорит мне Северус. И я ему верю. И засыпаю в его объятиях. Но даже любовь не может до конца отогреть мое несуществующее в природе сердце и заставить его перестать тосковать по несбыточному.
Дни становятся все короче, ночи – длиннее. Близится Рождество.
*
Шаг… Еще один… Еще… Цепляюсь за знакомые звуки и выныриваю в очередной день. Вернее, в очередную ночь. Я так и не привык называть время нашего бодрствования ночью. Глупый Поттер…
– С добрым утром, соня.
Он тоже не привык. Северус.
Утренний поцелуй пахнет кровью, как и все наши поцелуи. Мой возлюбленный уже позавтракал.
Обнимаю его за шею, утягиваю к себе в постель, оборачиваюсь вокруг него, точно кот вокруг теплой батареи… Северус живой. Он дышит, вздрагивает, когда его кожи касаются мои ледяные ладони (температура мертвого тела – та еще радость с утра пораньше), щекочет невесомым поцелуем ухо.
– Пей. Твой утренний кофе.
Это мы так говорим, чтобы слишком часто не произносить «кровь». Словно от подобного эвфемизма жидкость в чашке изменит свой цвет.
Я пью, старательно не думая о том, что это – человеческая кровь. Что с помощью проклятого золота Волдеморта мы забираем у кого-то жизнь так же верно, как убийцы, сбрасывающие свои жертвы в ночной канал.
Рука Северуса ложится мне на плечо и успокаивающе поглаживает. Он всегда чувствует, когда я скатываюсь в такое вот мрачное настроение. Но что же делать, если синтетическая кровь для нас, магов-вампиров, столь же бесполезна, как и кровь животных… Сказать по правде, я пробовал и то и другое. И чуть не отправился в небытие, выжив лишь благодаря предусмотрительности Северуса, который каждый раз появлялся в самый критический момент и вытаскивал меня, дурака, из-за грани с помощью своей золотой крови. Иногда мне кажется, лучше бы я умер. И только рука на моем плече убеждает в обратном: мне есть для чего жить. Мне есть для кого… Северус!
– Пей.
Я пью. Все, что ты скажешь!
Ну вот… Мои конечности теплеют, по жилам растекается жизнь, а перед глазами перестает трепыхаться серая пелена.
– Завтра Рождество.
Поднимает голову, пристально смотрит в глаза. Когда это я приучил его во всех моих, даже самых безобидных, фразах видеть второй смысл?
– Что ты имеешь ввиду?
– Рождество, Северус. Елка, фейерверки, подарки от Баббо Натале…
– Никогда не любил этот праздник.
Еще бы! Проведя полжизни в подземельях!
– А я люблю. Будем праздновать? Ходят слухи, в соборе Сан-Марко потрясающее рождественское богослужение.
– Только не говори мне, что ты веришь в их дурацкого бога и во все эти байки о его волшебном появлении на свет.
– Не в боге дело, Северус. Рождество – это сказка. Для всех.
Я уже успел везде побывать и все увидеть: и самые разнообразные елки, и украшенные разноцветными лампочками гондолы, и самих гондольеров в красных костюмах Баббо Натале, местного Санта-Клауса, и рождественскую ярмарку на площади Санто-Стефано, где купил для Северуса длинный зеленый шарф и елочное украшение из муранского стекла в виде черно-золотого дракона, по непонятным причинам напомнившего мне моего возлюбленного.
Все это время сам дракон провел в своей пещере (то есть лаборатории), куда мне вход по-прежнему запрещен.
– Пытаешься закупорить смерть? – спрашиваю я его.
– Или жизнь, – туманно отвечает он. Вот и весь разговор. – Мне некогда, иди погуляй без меня.
Из своих блужданий я приволакиваю небольшую живую елку и ставлю ее в гостиной, у камина. Украшаю, чем придется: стеклянными шариками, конфетами, мандаринами. Все равно вся эта детская красота с некоторых пор вызывает только эстетический интерес. Ну, и пахнет, конечно. Смесь запахов елки и мандаринов… Запах детства, которого у меня не было. Покупаю мешочек кофе в зернах и насыпаю в вазочки по всему дому. Теперь у нас пахнет не только сыростью, а еще и кофе, мандаринами, елкой. Правильный запах Рождества – и моей непреходящей тоски.
– Северус, я хочу шампанского.
– Ты и сам знаешь, что ничего не почувствуешь. Бесполезно.
– Но и не умру?
– С одного бокала – нет. После бутылки, определенно, будет плохо.
Мы сидим перед камином: последний предрождественский вечер. Северус устало прикрыл глаза и откинул голову… Снова целый день варил свои зелья.
– Сделать тебе массаж?
– Поттер, я сегодня совершенно ни на что не способен. Давай лучше завтра.
– Как будто массаж годится только в качестве прелюдии к сексу!
– Ты же понимаешь, что это вовсе не усталость мышц…
Понимаю. Вампиры не устают. У них просто может закончиться заряд. Та магия что приводит в движение нас, живых мертвецов. И у Северуса этот заряд, определенно, на исходе.
– Пойдем в спальню, – решительно говорю я – и он подчиняется. От Северуса, который умеет подчиняться, у меня совершенно до основания сносит крышу, и я хочу только одного: взять и присвоить. Но… Как было сказано: только не сегодня. Сегодня – обещанный массаж.
Очень аккуратно, без магии, стараясь быть предельно нежным, снимаю с него домашнюю мантию, простую белую рубашку не первой свежести (что поделать, домовиков у нас нет, эти твари бояться вампиров, как огня, приходится пользоваться маггловской прачечной), расстегиваю ремень, стаскиваю с узких стоп с длинными пальцами туфли и носки, избавляю от брюк и белья… И все это медленно-медленно, покрывая осторожными поцелуями обнажившиеся участки бледной кожи. Северус тихонько постанывает от удовольствия, когда мои поцелуи приходятся на какую-то особо чувствительную точку. Иногда мне кажется, я знаю их все, а иногда – что это по-прежнему Terra Incognita, земля неизведанная. Полностью обнаженный Северус ложится на живот, подставляя моим ладоням свою расчерченную старыми шрамами спину, такой открытый и доверчивый, что мне отчего-то хочется плакать. Была ли это в самом начале вампирская магия, или, умерев, мы смогли по-новому увидеть друг друга, но сейчас источник наших чувств не имеет ровно никакого значения: мы проросли друг в друга, сплелись в неразрывный клубок, совпали, точно два фрагмента одной головоломки.
Я глажу его волосы и плечи, сжимаю ягодицы, расслабляю напряженные икры ног, разминаю сведенные узлами мышцы спины. Что же делать, если вместе со странной магией мертвых нам досталось вполне себе живое человеческое тело, с его сомнительными достоинствами и несомненными недостатками? Касаясь его, я забываю обо всем на свете и прихожу в себя только тогда, когда первые серые щупальца рассвета начинают вползать в комнату, и жизнь покидает возлюбленное тело под моими руками – до следующей ночи.
*
Рождество входит в мой сон запахом кофе и звуком его шагов. Приблизился, присел на краешек кровати. Касается губами виска. Северус всегда лучше меня самого знает, когда в мое тело возвращается жизнь.
– Проснулся? Вставай, сегодня у нас праздник.
Северус, который всерьез говорит про праздник – это нечто настолько невиданное ни в одной из известных мне вселенных, что я мгновенно открываю глаза.
– Правда?
– Можно подумать, я круглые сутки только тем и занимаюсь, что лгу тебе, Поттер.
– Нет, ты правда не пойдешь сегодня к своим зельям?
Снейп прижимается губами к моему уху и шепчет тихо и отчетливо:
– Кто-то умный сказал, что в Сочельник нужно праздновать с теми, кого любишь, а не закрывшись в темной комнате, точно старая одинокая сова…
Не выдержав, хихикаю:
– Точнее, старая одинокая летучая мышь.
Северус оскорбленно скрещивает руки на груди:
– Что вы хотите этим сказать, мистер Поттер?
Делаю испуганный вид:
– Мерлина ради, простите мне мой длинный язык, профессор!
– Длинный язык… – роняет он с деланым безразличием. – Это мысль. Но сначала – завтрак.
И я выпиваю свою кружку условного кофе и доказываю суровому профессору, что длинный язык может быть не только наказанием, но и благословением, особенно, если уметь им пользоваться. А мои навыки в этом направлении за последние месяцы, определенно, улучшились. Так же, как и навыки самого профессор Снейпа.
Потом мы идем гулять по вечернему городу. Решаем отказаться от посещения службы в соборе Святого Марка из боязни быть раздавленными праздничными толпами. Покупаем у замерзшего негра жареные каштаны, которые не едим, а просто нюхаем. Долго выбираем в освещенном разноцветными огнями магазинчике за совершенно бешеную цену бутылку французского шампанского, которую Северус уменьшает и прячет в карман своего кашемирового черного пальто. Долго изучаем маски на прилавках лавочки, торгующей карнавальными принадлежностями. Похоже, хозяину, ворчливому венецианцу преклонных лет, просто некуда спешить, и он, единственный на всей улочке, до сих пор не закрыл свой магазин на Рождество. После долгих примерок мы, наконец, покупаем мне маску Доктора, расписанную красным и золотым («И тут Гриффиндор!» – мрачно комментирует Снейп), а Северусу – загадочную безликую бауту, хотя он и пытается отказаться, мотивируя это тем, что «хватит с него уже всяческих масок». Но я, как всегда в таких не слишком серьезных спорах, беру верх, и вот мы уже идем дальше, нацепив маски и обмениваясь тайными рукопожатиями: два существа вне времени, заблудившиеся среди ночных теней. Ближе к полуночи черная остроносая гондола выносит нас к нашему причалу, и молодой усталый гондольер, неприлично довольный щедрыми чаевыми, уплывает прочь, во все горло распевая «‘O sole mio» – самый странный из слышанных мною рождественских гимнов.
Дома нас ждет елка, запах кофе и мандаринов, и пузырьки в бокалах с шампанским, которое можно нюхать, но нельзя пить. В полночь я все-таки делаю несколько глотков, мотивируя свое странное желание тем, что в Рождество как-то неправильно пить кровь. Ожидаемо ничего не чувствую, кроме щекотки пузырьков по нёбу, и целую Северуса, потому что его поцелуи пьянят гораздо лучше этого бесполезного шампанского. Мы целуемся долго: сначала – сидя на диване, потом – перебравшись на ковер, потом – у себя в спальне.
С каждым поцелуем мне все отчетливее кажется, что мир становится немного иным вокруг нас, и я не знаю, кто дергает меня за язык, когда я говорю:
– Давай обменяемся кровью.
– Что? – внезапно протрезвевшим голосом спрашивает Северус и садится на кровати, к которой только что изо всех сил прижимал меня своим длинным жилистым телом.
– Шампанское – ерунда, – поясняю я. – Чужую кровь в Рождество я пить не желаю. А вот от глотка солнца не отказался бы. А ты, если хочешь, возьми мою.
И прижимаюсь губами к его обнаженной шее, где, за неимением у мертвых пульса, в напряженной вене бьется вампирская магия.
Он отстраняется и пристально смотрит мне в глаза.
– Ты понимаешь, Поттер, что именно сейчас предложил?
Улыбаюсь.
– Конечно, нет, Северус. Но, подозреваю, ты понимаешь.
– Ты предложил Нерасторжимые Узы, вампирский вариант магического брака.
Ого! В кои-то веки Поттер ляпнул что-то действительно стоящее.
– Ну и?..
– Что «ну и»? – взгляд моего возлюбленного становится холодным и недобрым, как когда-то давно, когда мы еще были друг другу врагами. – Всему должен быть предел, особенно идиотизму. Через несколько лет я надоем тебе до икоты, и ты сбежишь на поиски новых впечатлений и будешь абсолютно прав. Но ты никогда – слышишь, Поттер? – никогда не сможешь связать свою жизнь с кем-то другим. Магия этого попросту не допустит.
– А ты? – спрашиваю я, внезапно ощутив, будто какой-то воистину могильный холод пронизывает меня до костей.
– Что – я?
– Ты сможешь связать свою жизнь с кем-то другим?
Даже в полутьме спальни я вижу, как кривится в горькой усмешке его рот.
– С другим?.. Разве ты еще не понял? Я – чертов однолюб. Всю жизнь любил одну женщину. Всю смерть – так можно сказать? – одного мужчину. В наши дни это, похоже, можно назвать настоящим извращением.
– Знаешь, довольно невежливо отказывать другим в праве на то, что так легко разрешил самому себе.
– Поттер… Я только хочу сказать…
– Я понял, что ты хочешь сказать. – Потом меня посещает еще одна запоздалая, но от этого не менее пугающая мысль: – А если один из связанных этими самыми Узами умрет – другой последует за ним? – Черт! Если именно так и произойдет, то я отступлюсь. С моим-то фатальным везением… Не хочу, чтобы Северус умирал вместе со мной.
– Нет, – отвечает Снейп. – Все не столь трагично: в момент смерти Узы спадают.
И я просто говорю ему:
– Тогда пей. – И наклоняю голову, чтобы моя шея оказалась прямо напротив его губ.
Северус медлит всего мгновение, а потом впивается в подставленную шею жестким, требовательным поцелуем.
Меня тут же окатывает пьянящая волна восторга, и в этот миг я готов буквально на все. Но Снейп отстраняется и говорит, серьезно и тихо:
– Вампирская магия, которая делает для обычных людей процесс высасывания у них крови таким приятным, что об этом слагают легенды и пишут романы, на тебя не подействует. Будет по-настоящему больно.
– Глупый, – отвечаю я и снова улыбаюсь, хотя он и не может видеть этой моей улыбки. – Когда ты сказал, что я тебя обязательно разлюблю, было гораздо больнее.
– Прости… – почти на грани слышимости выдыхает Северус, и я отчетливо понимаю, за какую именно боль он просит прощения.
А если так, то я смогу вытерпеть все.
Боль. Пронизывающая все тело раскаленным кинжалом боль, когда его клыки впиваются в мое беззащитное горло; жизнь, утекающая вместе с несколькими глубокими глотками, и ласковые касания языка, виновато зализывающего ранки – после… Я не знал, что будет так страшно – и так просто.
– Пей, – говорит Снейп и склоняет голову к плечу, убирая с шеи мешающие волосы.
Теперь, когда я по собственному опыту знаю, что именно будет ощущать он, я позволяю себе минутку колебания, а потом благодарно прижимаюсь губами к месту на шее, которое совсем недавно целовал, и вдыхаю совершенно особенный, только его запах: запах полыни и мяты. А потом… Потом он вздрагивает под ударом моих клыков, и ко мне в горло льется долгожданное солнце.
Когда мне удается оторваться и прекратить пить, я сжимаю в объятиях его полубесчувственное тело и нежно покрываю поцелуями ставшую еще более бледной скулу, а вокруг нас танцуют серебряно-золотые всполохи, создавая магический кокон, в который мы заключены, точно куколки, что вот-вот превратятся в бабочек.
Потом кокон распадается затухающими искрами, а мы остаемся такими же, как были когда-то, и при этом – совершенно другими. Во всяком случае, так кажется мне, а Северус открывает глаза и блаженно улыбается:
– С Рождеством, Гарри!
С Рождеством так с Рождеством!
То, что происходит затем, я бы не решился назвать сексом. Отчего-то мне кажется, что точнее всего происходящее между нами можно определить красивым средневековым словом «мистерия»: быстро, жадно, откровенно – и в то же время божественно-прекрасно. Пусть я не верю в маггловского бога, но во что-то такое свыше я все же верю, и это именно оно прорывается сейчас в мир сквозь наши тела, сквозь глаза Северуса, когда он разводит колени и говорит: «Возьми меня», сквозь мои ладони, с которых льются невидимые глазу, но отчетливо ощутимые молоко и мед, когда я ласкаю его горячую кожу, сквозь наши смешавшиеся дыхания, словно мы снова вспоминаем то время, когда дышать означало – жить.
И Рождество летит над нами, как золотая комета.
…– Мерлин! Я устал, будто отыграл пятичасовой квиддичный матч!
– Обожаю твои изысканные сравнения, Поттер!
Мы лежим навзничь на постели, превращенной нашими совместными усилиями в гнездо буйных гиппогрифов, и зачем-то держимся за руки, точно романтические любовники.
– Подумаешь! Мы магических университетов не кончали… – бурчу я.
И вдруг слышу:
– Снитч-то хоть поймал?
– Еще бы! Но какой ценой… Вот скажи мне, разве вампиры могут уставать, Северус?
– Разумеется, – отвечает он, не поднимая век, – если потраченная энергия превосходит полученную. Грубо говоря, нам пора ужинать. Или снова завтракать, учитывая, что скоро рассвет.
Мотаю головой:
– Не хочу крови. Почему мы не можем поесть, как нормальные люди?
– Потому что мы не нормальные люди, Поттер. Давай-так: кровь – и рождественские подарки.
– Северус, в этом есть что-то глубоко порочное.
Он встает, накидывает на плечи свой черный шелковый халат – и выглядит при этом, словно те венецианские патриции, что высокомерно взирают на нас с портретов в здешних музеях. А еще он выглядит безумно усталым, и я чувствую себя распоследней эгоистичной сволочью.
– Хорошо, уломал. Пусть будет укрепляющая трапеза. И не забудь про подарки.
Мы выпиваем в постели свою предутреннюю «чашечку кофе», а потом я вручаю ему тот самый зеленый шарф и черно-золотого дракона («Ужасно похож на тебя!» – «Ты мне льстишь, Поттер!»), а он мне – явно старинный фиал с каким-то зельем. С тем самым, что отнимало его у меня в последние месяцы.
– Что это, Северус?
– Это рассвет, Поттер.
Понятнее не стало.
– На рассвете я обычно вкушаю крепкий мертвый сон. Разве не так?
– Сегодня – нет. Если, конечно, захочешь.
Захочу ли я?!
– Это зелье не спасет тебя от прямых солнечных лучей, но даст возможность не спать еще час после того, как взойдет солнце. Прости, я не смог сделать ничего более серьезного…
У меня нет слов. Ни одного. Кто там вечно жалуется, что болтливее Поттера – только Пивз?
Молча стискиваю его в объятиях и целую так, чтобы он понял: это самый лучший подарок в моей жизни.
– Надо полагать, тебе нравится? – еще очень осторожно, но уже с тайной надеждой спрашивает Северус.
– Солнце, – шепчу я. – Никто и никогда не дарил мне солнце!
– Это не солнце, это всего лишь…
– Северус, а почему так мало? – в мою душу (или что там нынче у меня вместо этой нежной субстанции?) закрадывается нехорошее подозрение. – Опять темномагические ритуалы и кровь оборотней?
– Я похож на сумасшедшего маньяка? – отвечает Снейп вопросом на вопрос. – Ты же меня первый за такие эксперименты и проклянешь. Нет, просто очень редкие ингредиенты. Не удалось достать больше за все деньги Тома Риддла.
– Прости, – я тычусь носом в его плечо, покаянно дышу в чуть порозовевшее от сдерживаемого возмущения ухо. – Отрыжка проклятого прошлого.
– Некоторые условные рефлексы не излечить никаким свежеприобретенным доверием, правда… Гарри?
Он так редко называет меня «Гарри»…
– Северус! А что если мы выпьем его вместе? Пополам?
– Вместо часа рассвета у нас будет всего тридцать минут.
Мне кажется, или неприступно-каменная спина начинает подавать некоторые признаки жизни? Вот слегка расслабились напрягшиеся от обиды плечи, немного изменилась надменная осанка.
– Пусть будет тридцать. Зачем мне нужен рассвет – без тебя?
Если он начнет спорить…
Но он не спорит. Оборачивается, пристально смотрит в глаза, будто хочет найти в них что-то важное, легко касается губами моих губ и говорит:
– Спасибо.
И я совершенно уверен, что это не имеет ни малейшего отношения к рассвету.
*
Мы выходим из дома и по узенькой улочке, которые здесь называют «рамо», спускаемся к нашей любимой площади, вся ценность которой заключается в том, что она наша. Когда-то здесь была церковь, сюда собирались люди из соседних домов, чтобы помолиться, посудачить о ближних, обменяться новостями. Церковь и сейчас стоит на своем месте (поздняя готика, как упомянул однажды знающий все на свете Северус), но массивные двери ее заколочены для надежности сверху крест-накрест, а колокола давно не звонят. Так что площадь опустела, и только изредка можно увидеть на гранитных скамьях целующиеся парочки или странного вида старуху, выгуливающую здесь посреди ночи свору из пяти одышливых тучных мопсов.
Но в Рождество, за несколько минут до рассвета, здесь нет никого. Только я и Северус. На нем поверх традиционного черного плаща нарочито-небрежно намотан зеленый шарф, а я очень крепко держу в руках синий старинный фиал. Такая вот утренняя прогулка.
Северус шкурой чувствует рассвет. Внезапно почти невидимые в слабом сиянии единственного здесь фонаря зрачки темных глаз расширяются, и он говорит:
– Пора.
Мы все обсудили еще дома, и теперь мне остается только отвинтить от фиала плотно пригнанную металлическую пробку. Эта пробка – самый обыкновенный мерный стаканчик, вроде тех, в которых мадам Помфри подавала зелья больным недотепам вроде меня и Невилла Лонгботтома. Впрочем, и тогда это были зелья, сваренные профессором Снейпом.
Нынче мне прописана тройная доза лекарства. И столько же выпивает Северус. Если я думал, что с моим организмом начнут происходить некие волшебные изменения, то меня постигло жестокое разочарование: совершенно ничего подобного. Разве что тихонечко подкрадывавшаяся предутренняя усталость исчезла, уступив место бурлящей во всем теле вполне себе человеческой здоровой бодрости.
Северус демонстративно снимает с запястья маггловские часы и кладет рядом с нами на скамейку. Ну да, конечно, полчаса.
– Двадцать семь минут, – уточняет мой практичный возлюбленный, обнимая меня за плечи. – Три минуты – чтобы аппарировать в дом.
Нам бесконечно везет в это странное Рождество: на небе – ни облачка, так что мы отлично видим, как постепенно светлеет небо, как первые рассветные лучи робко касаются далеких крыш, как крошечные солнечные зайчики отскакивают от поверхности неширокого канала. А я и не знал, что это так красиво…
Вздыхаю и кладу голову на плечо Северуса.
– У нас пять минут Поттер, – шепчет он в мои лохматые волосы, которые не смогла укротить даже магия смерти.
Пять минут – это много. Пять минут – это ровно столько, сколько я провел на призрачном вокзале Кингс-Кросс. Все повторяется – пора бы уже привыкнуть. Выбор. «Как хочешь, Гарри. Как хочешь. Тебе решать».
Я все еще мысленно слышу голос покойного профессора Дамблдора, когда наконец решаюсь произнести:
– Я не буду аппарировать, Северус.
– Устал? – озабоченно спрашивает он. – Зелья – дело не точное. Тогда давай я сам.
– Нет, ты не понял, – я отстраняюсь от него, выпрямляю спину и собираю свое поистрепавшееся за последнее время мужество в кулак. – Я останусь здесь и буду ждать, когда на площадь придет солнце.
– Что за суицидальные наклонности, Поттер? – если закрыть глаза, то вполне можно поверить, что это ужасный профессор Снейп отловил своего самого ненавистного ученика ночью в Запретной секции хогвартской библиотеки. Может, оно и к лучшему. Так будет проще.
– Я не люблю кровь, Северус.
Тоненькая полоска света проникает в прохладную тень площади с канала, высвечивая кусок газона и урну с празднично блестящей возле нее пустой бутылкой из-под пива.
– Гарри, это всего лишь необходимость. В конце концов, мы ведь ни у кого не отнимаем жизнь.
Он старается говорить мягко, словно с тяжело больным, но мы оба знаем: у нас уже совсем не осталось времени на дипломатические реверансы.
– Три минуты, Гарри. Пойдем домой.
– Это не дом, Северус, это склеп. Сколько бы мы ни играли в людей, ты отлично знаешь, что это только игра. Наше дыхание – скорее привычка, чем необходимость. Наши сердца не бьются, и, если я захочу сказать, что люблю тебя всем сердцем, я солгу. И всей душой я не могу любить тебя тоже, потому что у вампиров нет души. Мы живем взаймы. И не надо утешать себя, что мы не отнимаем жизнь. Ты и сам в это не веришь. В каждой капле крови, которую мы покупаем, человеческая жизнь, здоровье, магия. Даже восстанавливающие зелья не всесильны. Сколько лет мы отняли у этих людей, Северус?
Больше всего на свете сейчас хочется встать и уйти, чтобы только не продолжать мучительного разговора. Но мне очень нужно, чтобы он понял.
– Две минуты, Гарри.
– Я не люблю кровь, – начинаю перечислять я, как можно бесстрастнее, хотя моя несуществующая душа сейчас просто разрывается на куски. – Я не люблю холод. Я не люблю мрак. А еще я люблю солнце. Прощай, Северус. Ты сам сказал сегодня, что, если один из нас умрет, другой сможет спокойно жить дальше.
– Спокойно – это вряд ли, – меланхолично комментирует Снейп. – Скажи, Поттер, а меня ты хоть чуточку любишь? Или это было так… минутный порыв?
– Это было самое прекрасное Рождество в моей жизни, Северус, и несколько по-настоящему волшебных месяцев, – честно отвечаю я и все-таки нахожу в себе силы взглянуть ему в лицо. – Но пойми: я медленно выгораю изнутри. Через пару лет вместо Гарри Поттера рядом с тобой в супружеской постели будет валяться полуразложившийся труп. Я не хочу. А ты… ты сильный. Ты сможешь начать жизнь сначала. Осталась всего одна минута. Аппарируй.
– Значит, ты все за меня решил? – губы Снейпа кривит привычная саркастическая ухмылка, а рука как-то неуверенно тянется к моему лицу, словно для того, чтобы поправить давно уже отсутствующие нелепые круглые очки. – Я охранял тебя всю жизнь – из простого чувства долга. Я вернулся с того света, чтобы в очередной раз спасти тебя от смерти. И теперь, когда мы точно знаем, что связывает нас, ты предлагаешь мне уйти… Дурак ты, Поттер.
Понятно, что дурак. Иначе почему мои губы растягивает совершенно идиотская счастливая улыбка?
Он обводит кончиком указательного пальца контур моего рта, привычным жестом поправляет лохматую челку, прикрывающую печально знаменитый шрам.
– Ну, что, будем ждать – или пойдем навстречу?
– Пойдем, – отвечаю я. – Чего ждать?
Он склоняется ко мне и в последний раз впечатывает в мои губы жесткий поцелуй – и я отвечаю тем же.
А затем мы, взявшись за руки, точно малыши-первокурсники, впервые входящие под своды Хогвартса, делаем пять шагов навстречу солнцу.
*
Свет. Обжигающий, раскаленный добела солнечный свет. Такой, что, кажется, собственное тело вот-вот осыплется на землю кучкой серого пепла. Такой, что хочется крепко зажмурить глаза и не открывать их, пока не придет ночь. Но почему-то опустить веки кажется абсолютно невозможным: свет везде, даже под веками, даже под надежным сводом черепа. И сквозь это солнечное безумие, как сквозь тяжелый золотой парчовый занавес, звук чьих-то шагов. Так непонятно-знакомо, легко и уверенно: сначала три – в одну сторону, потом три – в другую, потом один скользящий шаг – ближе… Но ведь…
– Кто здесь?
– Если я скажу, что это святой архангел Гавриил, ты поверишь?
Я счастливо улыбаюсь и жду, когда из ослепительного света выступит давно знакомая тень.
*
По правде сказать, мы умерли. Что в этом нового? Нам не привыкать.
А потом добрые самаритяне из местных (включая полную даму с одышливыми мопсами) вызвали «скорую», и бело-рыжий катер (по-здешнему «пронто сокорсо») уволок наши изрядно обгоревшие тела в ближайшую больницу, где мы своими странными ожогами повергли в шок весь местный медицинский персонал. Именно из ожогового отделения нас и выкрал, едва придя в себя, Северус, чтобы уже дома вплотную заняться нормальным магическим лечением при помощи своих воистину чудотворных зелий и мазей.
Не сказать чтобы заживало все «как на собаке». От вампирской сумасшедшей регенерации остались только воспоминания. Если честно, я не слишком тосковал о прежних временах.
Неожиданно мы вернулись к тому, от чего некогда ушли: вполне человеческие потребности тела, адская боль в обожженной коже, поврежденная сетчатка глаз, так что даже пришлось при первом же выходе «в свет» озадачиться приобретением маггловских черных очков.
Потребовалось срочно учить организм есть человеческую пищу («Любите овсянку, Поттер?») и привыкать, что словом «кофе» обозначается терпкий и горький, восхитительно пахнущий Африкой напиток, а вовсе не кровь. К слову сказать, мысль о том, чтобы выпить крови, теперь вызывает у нас обоих совершенно нормальный (или наоборот?) рвотный рефлекс. Зато шампанское отныне идет «на ура». (Это когда Северус покончил со своими изуверскими зельями пополам с овсянкой.)
Однажды я все-таки задаю глупый вопрос, который после нашего странного воскрешенья все время вертится у меня на языке:
– Это что же, выходит, маггловская медицина совершила чудо? Спасла двух сошедших с ума вампиров от верной смерти?
– Дурак ты все-таки, Поттер! При чем тут магглы?
– Так разве не они?..
– Что мы знаем о магии? О добровольной жертве? Ты вот, например, помнил, решаясь на этот свой сумасшедший самоубийственный поступок, что по датам наше современное Рождество возникло аккурат там, где древние римляне праздновали день зимнего солнцестояния? Dies Natalis Solis Invicti. «День рождения непобедимого солнца» – солнцеворот, после которого дни постепенно становятся длиннее. Магия солнца, магия крови, магия добровольной жертвы. Я не специалист, Поттер. Думаю, никто в наши дни не специалист. Но, уверяю тебя, магглы, с их дурацкими пародиями на лечебные зелья, здесь совершенно ни при чем.
И почему-то у меня нет никакого желания в этот раз спорить с профессором Снейпом.
Мы теперь живем, как самые обыкновенные среднестатистические маги – хотя и не торопимся воскресать из мертвых. Мы поговорили и пришли к выводу, что ничего не должны магическому миру – и он ничего не должен нам.
Венеция по-прежнему прекрасна. Это тот город, куда мы неизменно возвращаемся, если непреодолимая тяга к перемене мест уводит нас за очередной горизонт. В свободное от путешествий время Северус запирается в своей лаборатории и варит там что-то, что вполне может оказаться тысяча первым способом «заткнуть пробкой смерть». Со смертью у Северуса, как и прежде, совершенно особые отношения. Побочные результаты его поисков пользуются бешеным спросом в аптеках венецианского магического квартала.
А я пишу книги. Знаете, те, в которых не слишком много текста, зато много цветных колдографий. Не знаю, какой из меня писатель, хотя, по-моему, старик Шекспир может спать спокойно. Северус уверяет, что не самый плохой, но, подозреваю, это он мне бессовестно льстит. Зато я освоил колдографию. Учился у лучших профессионалов Америки и Японии, и еще – у магглов. А что, мне не зазорно. Зато теперь у меня отлично получаются такие специальные альбомы для тех, кто любит путешествовать. Иногда мне кажется, нынешние маги слишком засиделись в своем уютном болоте – и пора бы им посмотреть на мир. Книги пользуются спросом. Разумеется, на обложке стоит псевдоним. Я думаю, вы знаете какой. А если не знаете, зайдите во «Флориш и Блоттс».
