Текст книги "Звук твоих шагов (СИ)"

Венеция…

Я теперь точно знаю, где хочу жить и умереть. Где я хочу жить даже тогда, когда уже умер.

Я открываю для себя Венецию.

С ее изящными палаццо, отраженными в воде каналов. С каналами, вода в которых пахнет морем, а не канализацией, как принято почему-то считать. С верткими остроносыми гондолами, что скользят по этим каналам, точно грациозные волшебные птицы. Такая Венеция – для туристов, я знаю. Да, я долго еще буду чувствовать себя в этом городе именно туристом – и мне не стыдно. Потому что я влюблен. Влюблен в дрожание бликов фонарей из розового муранского стекла на поверхности воды. Влюблен в круглые шляпы гондольеров, когда те уверенно направляют свои утлые суденышки под очередной низкий мостик, сгибаясь перед ним в грациозном старинном поклоне. Влюблен в разнообразие карнавальных масок в витринах магазинчиков: от Шута и Доктора до микеланджеловского Давида. И в старичков, которые этими масками торгуют и тут же расписывают очередной экземпляр, высокомерно не обращая внимание на гомонящих посетителей. Влюблен в расположившиеся по берегам каналов крошечные ресторанчики, от которых так соблазнительно пахнет всяческими рыбными вкусностями, даже несмотря на то, что мне, с моими свежеобретенными гастрономическими пристрастиями, остается только завистливо смотреть из вечерней тьмы на веселящихся посетителей. Влюблен в молчаливую ночную громаду собора Сан-Марко и в гулкую пустоту предрассветных площадей.

Северус смеется и называет меня глупым романтиком.

Я действительно это сказал: «Северус смеется»? Ну… Что делать, если с некоторых пор так оно и есть. Он смеется. И я зову его «Северус». А еще мы вместе ходим по ночной Венеции, держась за руки, и я вслушиваюсь, в звук его шагов по каменным сводам венецианских мостов. И мне кажется, что еще немного – и он позволит себе не только смеяться, но и называть меня «Гарри». Да, очевидно, я – «глупый романтик». Потому что, помимо всего прочего, я влюблен в Северуса Снейпа.

Это пришло не сразу, не вдруг, постепенно, кажется, именно с тех пор, когда звук его шагов перестал быть просто звуком. Удивительно, как много можно узнать о человеке, если, не торопясь открывать глаза, просто прислушаться к тому, как он ходит. Шаги Снейпа: легкие, осторожные, будто он боится потревожить мой сон, и одновременно – решительные, уверенные. Я мог бы слушать их часами. Его шаги – рядом со мной. Северус всегда просыпается раньше меня. Это закономерно. Он дольше пробыл вампиром, он старше по человеческим меркам и лучше контролирует свою магию. Он говорит, что когда-нибудь и я смогу просыпаться на закате и засыпать в самый разгар утра. Северус никогда мне не лжет, так что я надеюсь однажды снова увидеть отблески утреннего света на стенах домов. Но пока мой удел – ночь.

Он просыпается раньше, отдергивает тяжелые бархатные портьеры, надежно преграждающие доступ в нашу спальню солнечным лучам. (Очень не хотелось бы однажды во сне превратиться в кучки невесомого пепла. Только не сейчас!) Приносит из помещения, которое некогда было кухней, хранящиеся там под чарами стазиса две кружки свежей крови. Свою выпивает быстро, без всяких церемоний, словно необходимое для выживания, но все же неприятное на вкус зелье. Моя кружка дожидается, когда Гарри Поттер в очередной раз соизволит вернуться в мир живых, на массивной прикроватной тумбочке. «Ваш завтрак, Поттер». Завтрак в постель, мр-р-р!

К моему пробуждению Северус уже успевает одеться и умыться. (Что хорошо, потому что ванная в нашем почти-дворце на целых восемь немаленьких комнат всего одна, зато в ней имеется и старинная чугунная ванна на львиных лапах и новомодная навороченная душевая кабина, в которой лично я всем режимам предпочитаю режим «тропический ливень».) Теперь, когда все время мира принадлежит нам, а глупого Поттера больше не надо охранять от него самого и полчищ разномастных злодеев, Северус каждый день моет голову, и даже у Рона Уизли не повернется язык назвать его «сальноволосым ублюдком». Впрочем, Рон далеко, а Снейп… Снейп – вот он, близко, почти рядом, стоит только руку протянуть.

И я протягиваю руку.

Подарок на день рождения?

О да!

Заверните мне, пожалуйста, этого мужчину!

Оно вскипало исподволь, тайно, изо дня в день, откуда-то из самых глубин моего глупого сердца (даже если это очередная метафора), копилось под спудом страхов и запретов, билось пойманной птицей о прутья грудной клетки. Иногда мне начинало казаться, что я схожу с ума. Мне никогда не нравились мужчины. Я терял голову от запаха волос Джинни. Впадал в столбняк под взглядом Чжоу. Я был ровно настолько нормальным, насколько может быть подросток, которого готовят, словно оружие, к одной-единственной цели: убить врага и умереть самому. У меня никогда не было времени на буйство подростковых гормонов. Но… Черт возьми! Мне всегда нравились девушки!

А теперь…

Я смотрю на его силуэт на фоне витражей – и теряю ощущение времени.

Я прошу его перед тем, как впасть в свой дневной летаргический сон: «Не уходите, профессор, мне страшно». А когда он покорно ложится на другую половину кровати, спокойно перестаю быть, поглаживая пальцем шрамы на его костлявом запястье. Кстати, с какого-то момента я уже просто не замечаю несовершенства внешности Снейпа: мне начинает нравиться его худоба, его птичий профиль (он напоминает мне ястреба), его черные волосы, которые мой бывший профессор (я с удовольствием повторяю про себя: «БЫВШИЙ профессор!») нетерпеливым движением отбрасывает с лица во время разговора, его руки – живые и страстные, руки – самое настоящее произведение искусства. Мне нравятся его глаза, порой напоминающие омут, а порой наполненные яркими огненными всполохами. Мне нравится его хриплый голос. Меня заводит звук его шагов. И пускай вампиру, чтобы испытать настоящую эрекцию, надо выпить очень много крови, но я не могу по-другому определить то пламя, что разливается по моим венам, превращает мозги в кисель и заполняет собою все мое существо. Будь я проклят, если это не желание!

Мне уже мало просто быть с ним: разговаривать, смотреть, засыпать на одной постели. Мне хочется всего Снейпа – здесь и сейчас. Мне нужно, чтобы он знал. Иногда мне кажется, что он знает. Иначе почему так легко идет навстречу моим ребяческим капризам? Надо же, Поттеру страшно! Тоже мне новость! Почему приносит утром чашку с кровью? Почему показывает мне ночную Венецию и покупает дорогие вещи? У меня самого в последнее время с деньгами – совсем швах: Гарри Поттер умер, чего вы хотели? И я пока не придумал, как могу при своем новом статусе зарабатывать на жизнь. Очень не хочется в таком вот виде возвращаться к своим прежним друзьям. Пусть мертвые остаются мертвыми, не так ли? Когда-то Снейп пытался мне что-то такое объяснить, а я не понимал. Теперь понимаю. Дело ведь не в ночном образе жизни и не в том, что один вид крови кого-то из моих живых друзей может свести молодого вампира с ума. Дело в том, что я – бессмертен. А они – нет. Рон, Гермиона, Джинни, Луна и Невилл – и все-все-все, кого я знаю, будут взрослеть, стареть, болеть и покрываться морщинами, а я навечно замру в своих восемнадцати. Или почти восемнадцати, учитывая, что я умер в мае.

И только Северус Снейп останется таким, каким я его знал. Вечность – это дар или проклятие? Смотря, кто разделит ее с тобой.

Наверное, это еще не любовь, но что-то очень близкое к ней.

А вот когда в мой день рождения Северус Снейп протягивает мне затейливую подвеску в виде стеклянного грифона из муранского стекла, я понимаю, что это – любовь. Потому что он произносит:

– Это многоразовый порт-ключ. В Лондон.

Моя ладонь, на которой лежит подарок, вздрагивает, и я едва успеваю подхватить хрупкую вещицу почти возле самого пола (прекрасная реакция квиддичного ловца, помноженная на не менее замечательную реакцию вампира).

– Не трепыхайтесь Поттер, – снисходительно улыбается Снейп. – На ней чары Неразбиваемости.

– Спасибо.

Это все, что мне удается вытолкнуть из себя в ответ – жалкое подобие звуков.

Он отлично знает, что именно подарил мне. Свободу. Знает и признает мое право ею пользоваться. За эти месяцы, проведенные нами вместе, я как-то привык к Северусу Снейпу в роли моей персональной тени. Он добывал для меня кровь. Отгонял кошмары. Выслушивал мои истерики. Вытаскивал за уши из приступов депрессии. Следил, чтобы я не натворил дел, осваивая свои новые способности. Охранял меня от солнечного света и от меня самого. Просто был рядом.

А еще он сохранил для меня Старшую палочку, за обладание которой любой другой маг запросто убил бы или продал душу демону.

Но сегодня… Порт-ключ означает, что меня больше не надо стеречь и опекать. Что мне можно доверить мою собственную жизнь и жизни других людей. Иногда слова о доверии – просто сотрясание воздуха. Особенно когда на ладони переливается золотом и киноварью крошечный шедевр муранских стеклодувов.

Я и не замечаю, как Снейп покидает комнату, оставив меня наедине с моими раздумьями.

«Мавр сделал свое дело»?

Ну уж нет!

И я устремляюсь на поиски.

Так сложилось, что бывшая моя, а с некоторых пор наша общая спальня – одна из трех жилых комнат в этом странном, пронизанном сыростью и вздохами воды палаццо. Еще нами используется гостиная. Там огонь горит в огромном помпезном камине, освещая пыльный продавленный диван и два не слишком устойчивых кресла. И повсюду свечи: на мраморе каминной полки, на изящном старинном журнальном столике, на стенах – в витых канделябрах зеленоватой бронзы и даже на полу.

Имеется также кабинет Снейпа, где он варит свои зелья, но мне туда доступа нет. Подозреваю, что именно на зельеварческое оборудование и ингредиенты ушла приличная часть пресловутого «золота партии», во всяком случае, профессор охраняет свои владения не хуже трехголового Пушка. Я знаю, чем он занят: пытается сварить нечто, что поможет нам не спать днем. Хочет подарить мне солнце.

Я иду по дому в поисках Снейпа.

Дом вздыхает, бормочет, шуршит, поскрипывает – дышит. Раньше я не любил старые дома. Мне казалось, что они хранят память о людях, которые когда-то жили в них, и крайне подозрительно относятся ко мне – наглому пришельцу. Но теперь… Этот дом был моим… нашим, со всеми его тайнами и воспоминаниями. Он признал нас, доверился нам, как мог оберегал нас от внешнего мира. Когда я спросил Снейпа, каким образом он стал владельцем небольшого дворца в Венеции, тот ответил просто: «Купил». Это было вполне в духе Северуса: просто купить.

Я не нахожу его ни в гостиной, ни в лаборатории, куда, в конец обнаглев, засовываю кончик своего любопытного носа, ни на огромной кухне с плитой, которую следует топить дровами. С каждой последующей открытой дверью мне становится все тревожнее: вдруг он просто ушел, решив, что я немедленно воспользуюсь его подарком, чтобы вернуться в Лондон, к своей старой жизни?

Иногда самые умные люди – такие идиоты!

Снейп обнаруживается на последнем, третьем, этаже: стоит на крошечном хлипком балкончике и пристально (я бы сказал даже слишком пристально!) смотрит на звезды. Июльские (или уже августовские?) звезды над Венецией прекрасны. Я бы и сам с удовольствием посмотрел на них, но у меня совсем другая цель.

Я приближаюсь почти неслышно (один из даров моей проклятой новой сущности), но он слышит. Он всегда меня слышит.

– Почему вы до сих пор не в Лондоне, Поттер?

– Потому что мое место – здесь.

Знаю, банально. Но, по-моему, когда стоишь на балконе старинного палаццо в ночной Венеции с тем, кого любишь, немного банальности – самое то. Подхожу сзади, обнимаю за плечи, прижимаюсь щекой к напряженной спине.

– Вы сошли с ума, Поттер.

– Да.

Касаюсь губами выступа острого плеча.

Ему некуда бежать с этого крохотного балкончика, разве что трусливо аппарировать куда глаза глядят. Но Северус Снейп никогда не был трусом: он поворачивается ко мне лицом. Как рыцарь, выходящий на поединок, подняв забрало.

– Чего вы хотите?

– Тебя.

Я произношу это так, чтобы он понял: тебя. Не вас, профессор. Тебя, Северус. Я хочу тебя.

Провожу слегка дрожащими пальцами по выступу скулы, заглядываю в глаза. Глаза Северуса Снейпа сейчас – бездонные провалы, в которых нет даже отблеска звезд, не говоря уже о чем-то ином.

– Что за странные игры, Поттер? Я надеялся, что вы наконец-то повзрослели.

– Зря надеялся.

Я приподнимаю голову и прижимаюсь губами к его холодным губам. Ответь мне! Ну, ответь же! Ерунда. С тем же успехом можно целовать статую. Здесь их полно, на выбор: или из мрамора, или из бронзы. С тем ж успехом можно целовать глыбу льда. Прозрачную, чуть солоноватую на вкус глыбу застывшей морской воды, если бы кому-то пришла в голову подобная дурацкая мысль…

Не-е-ет! Это не правда! Может быть, ты и мертвый, Северус, но ты совершенно точно не похож на лед. Потому что под своей холодной оболочкой ты обжигающе-горячий, словно твой стеклянный грифон, внутри которого бьется огонь. Я должен в это верить. Я буду в это верить.

Мерлин! Как бы я хотел, чтобы у меня оказалось хоть чуть-чуть побольше опыта в поцелуях! Ладно, не умением единым… Говорите, страсть?

Приоткрываю свои замерзшие губы и кончиком языка обвожу контуры его сомкнутого рта, медленно и нежно, будто слизываю восхитительные следы шоколадного мороженого от Фортескью. Не романтическое сравнение? А мне плевать! Тем более, что шалость, кажется, удалась: неприступные губы Северуса приоткрываются мне навстречу. Прихватываю зубами нижнюю губу, провожу языком по деснам. Мерлин, Северус! Ты гораздо вкуснее самого волшебного на свете мороженого! Несравнимо.

Раньше, целуя Джинни, я думал, что поцелуй обязательно должен представлять из себя нечто необычайно возвышенное: слияние душ, нежность, трепет – и все такое. Вообще, как выясняется, я слишком много думал.

Во время поцелуев мозги следует отключать, напрочь, чтобы не мешали. И я отключаю. Остаются только наши губы, зубы, языки и ласки, становящиеся все глубже и откровеннее. Наши? О да! Кажется, ледяная глыба начинает стремительно таять: уже не только я прижимаюсь к его жесткому телу, но и сам Северус сгребает меня в охапку, чтобы стать еще ближе. И язык… Мерлин! Что он делает со мной, этот человек… вампир… Северус Снейп?

Острые, совершенно нечеловеческие клыки царапают губы, кровь выступает крохотными капельками – его, моя, наша – смешивается в самый восхитительный на свете коктейль, от которого мир начинает стремительно меняться вокруг нас. Я теперь точно знаю, каково на вкус солнце, перемешанное с луной. Лунное золото? Солнечное серебро? Ты и я, Северус, мы. Никогда больше ты не будешь один!

– Довольно.

Что?!

Эта наглая тварь отталкивает меня с такой силой, что, если бы балконная дверь не была распахнута настежь, я бы вынес ее к такой-то матери и сам рухнул на ковер среди осколков стекла и обломков дерева. На ковер я, впрочем, все равно падаю: спиной и довольно чувствительно. Северус Снейп и в человеческой ипостаси в порыве гнева мог швырнуть меня через всю комнату, словно нашкодившего щенка, а уж став вампиром… Я лежу на пахнущем пылью и сыростью жестком ковре и смотрю на Северуса Снейпа, протягивающего мне руку, чтобы помочь встать. Я теперь точно знаю, как умирают вампиры: их выжигает изнутри тоска по солнцу. Северус Снейп – мое персональное солнце.

– Вставайте, Поттер.

Я встаю. Почему бы и нет? Валяться на ковре и в самом деле глупо.

– Что это было?

Я не знаю, как мне теперь к нему обращаться, после того, как наши языки сплетались в жарком танце, после того, как я вылизывал его зубы, после того, как его ладони изо всех сил стискивали мои ребра. Профессор Снейп – слишком официально. Северус – интимно. Вот ведь неожиданная проблема! Я понимаю, что думаю о всякой ерунде, но думать о том, что происходит между нами, всерьез – страшно. Если и есть здесь самый настоящий трус, то это я, покойный победитель Волдеморта.

– Вы мне скажите, Поттер.

Ах да. Я по-прежнему Поттер. Подобная стабильность утешает.

Мы стоим друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки и пытаемся выразить словами то, что, на мой взгляд, совершенно не нуждается в словах. Иногда слова – это просто слова.

– Я люблю тебя.

– Нет.

– Что «нет», Северус?

Ну вот, я сделал это: назвал его по имени. Назови и ты меня «Гарри». Это ведь так просто – всего каких-то пять букв!

– Это не любовь.

Северус Снейп – большой знаток любви. Мастер.

– Откуда ты знаешь?

Мне действительно интересно. Гарри Поттер отличается умом и тягой к знаниям!

Он снова выходит на балкон, а я тащусь следом. Ладно, теперь будем вместе делать вид, что смотрим на звезды. Только балкон маленький, и наши плечи почти соприкасаются, и между ними ощутимо дрожит воздух, а мы старательно этого не замечаем.

– Это не любовь, Поттер, это магия.

– Удобно.

Он может говорить сейчас все, что угодно. Боль после падения уже ушла из моего тела, не оставив даже синяков. (Такие мы, вампиры – удароустойчивые!) А вот с душой сложнее. Но когда я смотрю на его профиль на фоне звездного неба, мне почти не больно.

– Мне всегда нравились женщины, – признается вдруг Снейп. – Я любил вашу мать.

– Я помню, профессор. – (Все-таки старые привычки – страшная сила. Да и не хочу я на собственной шкуре проверять правдивость мифов о способности вампиров к полетам. По полетам это у нас… Северус. А мой удел – метла. Поэтому я буду называть его по имени исключительно про себя. Но как же прекрасно звучит: Северус!) – Ваша любовь к моей маме… Я помню. Предсмертные воспоминания – штука впечатляющая. Не хотите ли вызвать Патронуса?

– Вампиры не могут вызывать Патронуса. У них нет души.

– У нас нет души, – поправляю его невольную оговорку («МЫ умерли, Поттер…») – Мне тоже всегда нравились женщины, профессор. Но люблю я вас.

– Это не любовь.

– А что?

Не удержавшись, отвожу тяжелую прядь волос с его виска («чтобы лучше видеть»). Он дергается, как от пощечины.

– Вампирская магия, Поттер. Вам знакомо понятие «невесты Дракулы»?

Да, профессор, я смотрел фильмы. Вот только не стоит брякать этого вслух, чтобы лишний раз не подтверждать свою репутацию недалекого олуха. Молча киваю. Молчание, оно, как известно, золото. (А иногда, может, и серебро…)

– Не замечали, что рядом с сильным вампиром, таким как Дракула, в книгах или фильмах обязательно будут присутствовать «птенцы» противоположного пола, обращенные им женщины, влюбленные в своего повелителя? Для сильных вампиров-женщин, кстати, характерен гарем из мужчин.

Снова киваю. Было такое, еще бы! Элемент вампирского фольклора. Гермионе это всегда казалось ужасно романтичным: красавец-вампир влюбляется в юную деву и делает ее своей бессмертной возлюбленной. И их любовь длится вечно. (А еще эти вампиры начинают гламурно сиять, когда выходят на солнце… Представляю себе сияющего, словно на него высыпали пару ведер карнавальных блесток, Северуса и хихикаю. Знал бы он о моих фантазиях…)

– Вам кажется это смешным, Поттер?

Читает мысли? Нет! Просто я слишком долго молчу. Что ж, можно и озвучить вслух очевидное, если вам угодно. Мы, недалекие олухи, обожаем озвучивать очевидное.

– Хотите сказать, профессор, что для вампиров отношения между создателем и «птенцом» обязательно носят сексуальный характер?

– Знаете, как создаются новые вампиры, Поттер?

Похоже, упс. Приплыли. Мы никогда не говорили об этом. Мне всегда казалось, что для него это слишком болезненная тема.

Сегодня ночь откровений.

– Сначала вампир выпивает из жертвы всю ее кровь.

Морщится. Воспоминание не из приятных, Северус? Представляю картинку: руины Хогвартса, затухающая битва и скрытый чарами Снейп, пьющий кровь умирающего на его руках Гарри Поттера, у которого «сквозь зияющие прорехи» в груди видно, как бьется его сердце и другие, гораздо менее аппетитные, подробности… Почему-то вместо отвращения меня накрывает жаркая волна сочувствия: бедный Северус. Точно ему при жизни не хватило Гарри Поттера!

– Прямо там пил?

– Там, под стеной. Вы умирали, Поттер. И крови, по правде сказать, в вас оставалось чертовски мало.

– А потом поил меня своей кровью, так?

– Не такой уж вы идиот, Поттер, каким прикидываетесь.

Мне хочется плакать. Я все-таки именно такой идиот, Северус. Ты ошибся.

– А… как же? У тебя ведь не было с собой ножа…

– У меня были с собой клыки. Если я смог вскрыть ваши вены, то кто мешал мне вскрыть свою?

У меня хорошее воображение, Северус. Вскрыть свою вену – это значит, вонзить в собственное запястье клыки и рвануть так, чтобы черная венозная кровь полилась живительным потоком в горло умирающего мальчишки. Твоя кровь Северус – самая прекрасная магия этого бедного на чудеса мира. Я помню.

– А как тебе моя кровь? – вопрос срывается с губ сам собой прежде, чем я успеваю подумать, что его можно было бы назвать чересчур личным. Снейп не ответит – и будет прав.

Но он отвечает:

– Самое прекрасное, что было в моей жизни.

Честность. Никогда между нами не было такой обнаженной честности.

Я обнимаю его за плечи и целую. Просто не могу удержаться: с нервами сегодня, определенно, что-то не то. В моих венах течет твоя кровь, а моя – в твоих. Магия там или не магия, какая – к мерлиновой бабушке! – разница? Мы с тобой – одно целое, две половинки.

Губы Северуса – неожиданно мягкие и податливые, точно он наконец устал бороться с самим собой. Губы Северуса – мед и солнце, страсть и нежность, жизнь и смерть. Кажется, нам не потребуется сегодня лишняя порция крови, чтобы опытным путем установить, какого цвета у вампиров сперма… Несколько довольно долгих мгновений я всерьез рассматриваю вариант, при котором мне придется расстаться с девственностью на пыльном, протертом от времени ковре, но Северус в очередной раз доказывает, что старше и мудрее: его почти неслышное «Аппарейт!» переносит нас в спальню, прямо на кровать, и я рад встрече с ней, как никогда. Все-таки для первого раза ковер был бы чересчур экстремален…

У нас нет ни сил, ни желания на долгую прелюдию. Никогда в жизни я не был так благодарен судьбе за чары быстрого раздевания, которыми, как выяснилось, в совершенстве владеет Северус.

Его губы прокладывают огненные дорожки по моему дрожащему от желания телу, и я как-то враз и навечно забываю, что должен стесняться, что вот это же я… и профессор Снейп…

А когда губы профессора Снейпа оказываются в паху, мне нужно только одно: обрести, наконец, якорь, без которого я немедленно, сию же секунду, точно воздушный шарик, взлечу к потрескавшемуся потолку.

Только же… черт! Я хочу большего! Раз у меня сегодня день рождения, я хочу свой подарок целиком. Пытаюсь отстраниться, вывернуться из-под ласкающих губ, потому что еще немного и…

– Я сделал тебе больно? – Северус мои телодвижения понял абсолютно по-своему, смотрит испуганно и, кажется, забывает дышать. Нам, вампирам, дышать вовсе не обязательно, но старые привычки исчезают с трудом.

Мотаю головой. Ну какой же дурак!

– Охрененно! Простите, профессор… – хихикаю, сползаю к нему, оплетаю руками и ногами, точно ядовитая лиана. Целую, как давно хотел, дрожащие на щеках ресницы, проклятую складочку между бровями, вжимаюсь в его живот своей каменной эрекцией, трусь о него, словно озабоченная мартовская кошка.

Облегченно выдохнув, кладет руки на мой зад, прижимая к себе плотнее и жестче, гладит, мнет, массирует, подбираясь все ближе и ближе… И это так… Мерлин!

– Ты когда-нибудь был с мужчинами, Северус? – решаюсь задать мучающий меня вопрос.

– Нет, – говорит он слегка растерянно. – А ты?

Хмыкаю, кажется, заливаюсь краской и признаюсь:

– Я и с женщинами-то никогда…

Договорить не успеваю: он издает какой-то придушенный рык и опрокидывает меня спиной на постель, нависая надо мной, худой, нескладный… прекрасный. Мой.

– Это ничего, – сообщает, вскидывая на меня свои сумасшедшие черные глаза. – Зато я знаю теорию…

Теория – уже полдела. Остается воплотить ее на практике. И он воплощает, старательно и вдохновенно, именно так, как привык работать с самыми сложными из своих зелий, отдавая всего себя – и получая больше, чем искал. А я… Я просто сгораю в его руках, рассыпаясь на крохотные звезды и рождаясь вновь, будто неизвестная галактика.

Таким образом к рассвету, после многочисленных экспериментов мы можем сделать несколько выводов: во-первых, болевой порог у вампиров значительно выше чем у людей – и это сильно облегчает дело, особенно, когда все происходит в первый раз; во-вторых, оказывается, профессор Снейп в совершенстве владеет невербальным заклинанием смазки, трансфигурированным из чего-то куда более целомудренного и наукообразного; в-третьих, сперма у вампиров нежно-розового цвета, только слегка окрашенная кровью, совсем не то, что слезы, а на вкус напоминает помесь мифического нектара со столь же мифической амброзией, во всяком случае, сперма одного конкретного вампира кажется мне именно такой. А еще теперь я знаю, что, когда Северус кончает, он коротко выдыхает: «Гарри!» По моим представлениям, это самый лучший подарок на день рожденья.

Совсем перед рассветом Северус неожиданно на полуслове проваливается в сон, а я иду задергивать шторы, потому что ни на какую магию, даже самую элементарную, у меня уже попросту нет сил, и думаю о том, что теперь обязательно научу его улыбаться.

*