Текст книги "Телефон доверия. Сборник рассказов"
Автор книги: Мэри Эго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
«Сокровище моё драгоценное, посверкай, поиграй лучиками, не долго тебе лежать на солнышке, грехом не тронутое, никем не прибранное. Обволоку жизнь твою нитями, привлеку к себе, поиграюся. Тебе, несомненно, понравится, представление мною сыгранное. Твоё последнее увиденное».
Дева с кем-то на улице беседует, демона обуревает злоба лютая. Вот дева за углом скрывается, и демон хватает несчастного и в себя за мгновение впитывает. Но что это? Почему он трясётся, почему слёзы по челу его катятся? Ногтями землю скребёт, желчью истекает, крылья безжизненные свои дёргает.
«Чёртова баба хитрая, баба коварная. Дева беловолосая – крылатая бестия. Влюбила в себя человека безродного, парня, что поглотил не подумавши. Его боль душевная, связь сердечная в меня – демона всесильного – перетекла за душою вслед. Вслед за телом человеческим.»
«Обладает такая привязанность силой непростой, губительной. Заставляет слёзы лить глупые, да мечтать о том, что несбыточно. Теперь чёртова баба во всех мыслях моих и помыслах, и боль ей причинив, сам её скорее почувствую. Но я демон безликий, с неба изгнанный. И хитрее я отца подземного. Освобожу себя мудростью, и крылья возьму заветные. Без греха моя грешница, да во грех окуну её. Соблазню душу невинную и потеряет силу любовь чистая. Захлебнётся она кровью чёрною. Гнилой кровью грешницы.»
Демон в улыбку наряжается, прячет когти свои грязные, да к девушке идёт приплясывая. От вида одного её всё внутри демона сжимается, сучья любовь неразумная. Белогривая смеётся без умолку, щебечет, словно птичка весенняя, по музеям и паркам демона тащит, а потом на карусели бешеные.
И на следующий день всё повторяется. Рестораны добавляются к празднеству. Набивает живот демон безликий – набивает, да через раз давится. А дева радостно заливается, в ладоши хлопает. Крылья прекрасные за спиною раскрываются. Белоснежные крылья безгрешные.
Речи патокой льются липкою, утопает в них дева светлая. Окружена она заботой и веселием, сетью окутана невидимой. А демон кусает то губы, то локти, сердце его холодное разнежилось от любви непрошенной.
«Не поддамся я людской глупости, скалой задавлю все ростки мимолётной нежности. В пепел обращу бабу мерзкую, блудницу скороспелую. Рождает она злые помыслы. Злые помыслы, неразумные.»
Кружится дева в танце ветреном, улыбками зевак одаривает. Демона за собой ведёт по дорогам любви бурьяном поросшими. Не чует беду чёрную, не слышит сердца судороги. Демон совсем близко, наклоняется, в губы безгрешные губами грязными впивается. Язык его змеёй пляшет меж устами чистыми.
Наслаждение в груди демона плещется, словно вином он переполнен им. Сердце неживое удар пропускает. Руки на белой коже нетроганой. Пальцы груди молодые обхватывают, стоны грешные из рта девы сыплются, тело её бьется, как в агонии, в экстазе сладостном. Никогда демон безликий, бесчувственный, без любви отца и матери выросший, никогда демон Ада подземного ничего подобного не чувствовал, никогда не желал так сильно наслаждение доставить не себе, а кому-то. Никогда не предавал демон суть свою чёрную. Никогда, до дня этого. До дня безумного.
Расплескались густые волосы по простыням, что жар людской всю ночь пробовали. Крылья прекрасные по сторонам разброшены, демон их ласково трогает, перья меж пальцев пропускает, и взгляда с лица девы не сводит. Тоска человеческая гложет беса ненасытного, чёрта безликого. Тоска, что убить способна. Тоска, что ни одному демону неведома.
«Где же ты – освобождение долгожданное? Соблазнил я дитя божье, дитя чистое. Красным на белых простынях с семенем моим смешавшись первая кровь в доказательство всему миру представлена. Налётом перья белоснежные покроются, станут цветом души окрашены. Не цветок пред тобой нетронутый, а женщина, ноги пред бесом раздвинувшая, женщина на соблазн купившаяся.»
Но не приносят думы эти облегчения. Лишает покоя баба человеческая. Баба ненавистная. Женщина любимая.
Не способен демон с собою бороться. Не ведает иных дорог кроме кровью изляпаных. Словно под наваждением тянет руки к своей любовнице. На тонкой шее пальцы сжимает, на своей чувствует. Боль лютая, чужая из глубины поднимается. Безликий, бескрылый, с бравадой горькою, давит на кожу белую. Кровью харкает, а всё не остановится. Демон от любви обезумевший. Демон сквозь боль шепчущий:
«Никому, никому не достанешься»…
Открывает дева глаза после сна долгого. После ночи с тем, от кого душа поёт, от чьих поцелуев мурашки по ногам бегут, от чьих взглядов вдохнуть забываешь. Открывает, а рядом с ней дряхлый старик лежит, дряхлый старик насмерть придушенный. Руки его сжимают шею свою, язык наружу высунут, по коже кровавые полосы тянутся.
Кричит дева, слезами обливается.
Не узнала своего любимого.
Ffon
1
Внутри наших глаз, за хрусталиком и роговицей, расположены микроскопические палочки, отвечающие за чёрно-белое зрение. И колбочки: красные, зелёные и синие. Их задача – восприятие цвета. Возле них проходит глазной нерв. Слепое пятно – так они это называют. В учебниках можно встретить забавное упражнение: если на определённом расстоянии смотреть на изображённого в книге человека, то его голова исчезнет. Я всегда задавалась вопросом – так задумано, что уже школе детей начинают сводить с ума?
Меня зовут Алина и это мой дневник. Сколько раз я писала эту строчку? Тетради летели в помойку стоило им только расстаться с девственностью. Первая запись автоматически становилась последней. Почему я решила будто в 38 лет что-то изменится? Не знаю. Может ничего и не выйдет, но мне слишком боязно поделиться своей жизнью с кем-то ещё. Я боюсь осуждения.
Я – Алина. Мать 2-их детей. Счастливая жена. Успешная женщина. Страшная лгунья, которая ненавидит писать дневники. Но в этот раз только с ним я осмелюсь поделиться. Молчаливый слушатель с надёжной памятью. Моё отражение. Внемли немым крикам. Сохрани тайну, ведь со мной случилось то, что не может произойти в нормальной жизни.
Я научилась выключать.
Грохотали вагоны, поезд скользил по рельсам. Скрежет, стук, шипение. «Как люди не теряют слух, каждый день разъезжая в грохочущих машинообразных монстрах»? – думала я, сидя меж двух необъятных женщин. В желудке тянуло от голода – я снова села диету. Диета продлилась до первого магазина. Но в тот момент я действительно собиралась держаться. Тяжёлая сумка с рабочими бумагами покоилась на коленях. Волосы были собраны в жидкий пучок. Обычный день, неотличимый от тысяч таких же. Подъём через силу, сбор детей в школу, перебранка с мужем, дорога на работу. После – долгие часы в офисе и дорога назад.
Голова гудела, мысли мухами оседали на свалках памяти. Одним им ведомым способом они докопались до школьных парт, до уроков биологии, до размышлений над слепым пятном. Колбочки, палочки… Столько лет прошло, а я всё помню. Помню и свой страх. Вспышку понимания. Понимания, что если ты чего-то не видишь, не значит, что этого нет. Возможно, оно просто прячется в слепом пятне. Возможно, у тебя просто нет колбочки нужного цвета. Нет рецептора нужной частоты.
Грохотали вагоны. Лишний звук, засоряющий моё сознание. Мешающий жизни. Если бы звук имел окраску, каким бы был этот грохот? Вливаясь в уши, впиваясь в кожу, звук играл под моими веками. Руками перехватила последние ноты. Они ярко красные. Бардовые. Алые. Тёмные, как снег. Светлые, как вакса для обуви. Оттенок вне спектра восприятия.
Звук переливался, заполняя собою пространство. Он проник мне уши, глаза, я чувствовала его вкус – кислый солёный и сладкий одновременно. Скрип струн, шипение смеха, чёрная радость, жёлтая злость. В ту минуту, я лишилась способности мыслить, заблудилась в пляске ощущений. В каше из звуков. Вкусов. Цветов.
Спустя миг, всё закончилось.
Я сидела в вагоне, зажатая между двумя необъятными женщинами. Руки на коленях, пучок на голове. В углу вагона негромко переговаривались молодые девчонки, играла музыка в наушниках соседки. Грохота вагонов… не было. Он исчез. Я выключила его.
Иногда мы теряем вещи. А потом находим их на самых очевидных местах. Там, где искали тысячу раз. Смотрели и не видели. На самом деле, зона фокуса нашего зрения не так уж и велика. Мы обводим пространство взглядом, выхватывая детали. Наш разум рисует картинку. Недошедшие же в «фокус» зоны он дорисовывает неясными очертаниями. Нам кажется, мы всё видим. На деле же, перед нами иллюзия. Расплывчатый мираж с парой чётких пятен. Мы живём в мире чёрных дыр. Когда я выключаю что-то, дыр просто становится больше. Это не много что меняет.
Сейчас, вспоминая те события, я уже не могу с уверенностью сказать, какой была моя реакция. Вся жизнь, существо – сосредоточились внутри, в сознании. Я цеплялась за воображаемый край пелены в моей голове. Помню, как рванула. Красно-чёрно-зелёное, многоцветное и бесцветное марево, я рванула его прочь. Содрала, словно корку с раны. Сдёрнула слишком резко. В реальном мире я не двинула даже пальцем.
Грохот молотом ударил по ушным перепонкам. Оглушил. Придавил к сидению. Кажется, я озиралась, жмурилась, дышала глубоко и часто. Женщина слева сделала попытку отодвинуться. Девушка надо мной что-то спросила. Её ярко-розовые губы двигались, но я слышала лишь грохот и свист. Грохоти свист. Я была напугана. Ходуном ходили сложенные на коленях руки. Крик застрял на подступах к горлу. Сдержать его помогло лишь чудо.
Минуту длилась паника. Ещё с пол часа я не могла избавиться от свиста в ушах. 40 минут размышляла – не сон ли? Потом попробовала сделать «это» снова.
Полтора часа между почти разрывом сердца и новым экспериментом. Люди – странные существа…
***
Говорят – дети цветы жизни. Мои цветы явно растут на кактусе. Сегодня меня снова вызывали в школу. Я сидела за партой, сложив руки и потупив взгляд. Мой «цветок жизни» стоял у школьной доски, скрестив руки и ноги и закатив глаза. Учителя – сердитые безликие кардиналы – громко, как на суде, зачитывали грехи моей дочери. Я утопала в стыде.
Моя дочь, мой цветок, моя кровинка – демонстративно шевельнула челюстью, причмокнула губами:
«И что теперь? Выгоните меня?» – спросила она, разглядывая маникюр.
«Ирина, мы хотим разобраться в чём дело. Помочь. Ты же умная девочка и так хорошо училась. Что случилось?»
«Вон, её спросите.» – Сказала кровиночка, показав в мою сторону подбородком. Взгляд её всё так же был занят маникюром. Кажется, чёрный лак на большом пальце пооблупился и осмотру стоило уделить больше внимания.
«Мы уже разговаривали с твоей мамой, теперь у нас вопросы к тебе,» – не сдавалась учительница.
В самом деле – ангельское терпение.
«Твоя мама тоже хочет помочь.»
Ира усмехнулась. Я опустила голову. Не могла больше смотреть на неё. Так больно.
«Ира, скажи, может быть тебя наказывают дома? Бьют?»
«А если да? Что сделаете? Сдадите в детдом?»
Я подавилась воздухом. Уже много лет я не трогала их и пальцем. Зачем она говорит такое!?
На меня обернулись учителя. Скрипнул стул. Ира рассматривала ногти. Я закрыла ладонями лицо. Глаза жгло от влаги, стыд прилив к щекам, застыл на них красными пятнами позора.
У доски улыбалась Ира…
***
Что есть любовь? Безумие, болезнь? Подарок жизни? Биология, химический процесс? Выбирайте любой из вариантов. Смейтесь над мелодрамами, брезгливо фыркайте заслышав слезливую историю, но это не изменит того, что однажды вы тоже вляпаетесь. Вляпаетесь по самые гланды.
Вмажетесь с размаху прямо в эпицентр, пойдёте ко дну со счастливой улыбкой. Розовая вода заполнит лёгкие. Проникнет под кожу, меняя состав крови на нечто приторно-сладкое, горячее, пахнущее лилиями. Пройдёт не мало времени прежде, чем вы поймёте, что угодили не в море сиропа, а в лужу с дерьмом.
Я барахталась в подобных лужах не раз и не два. Очередной раз отскребая ногтями вонючую жижу вместе с обрывками кожи, я обещала себе, что больше никогда не позволю себе быть такой дурой. Но Бог, как в той поговорке, смеялся над моими мыслями. Свинья в мешке не заставила себя долго ждать. Прямо сейчас эта самая «свинья» сидит в директорском кресле фирмы, в которой я имею несчастье работать. Глаза у свиньи серые, а руки покрыты загаром и приправлены густым покровом чёрных волос. Я снова плаваю в море сиропа. 38 летняя замужняя женщина с комплексом неполноценности и прогрессирующей булимией, влюблённая в своего начальника – как не прекрасное начало для дешёвой мыльной оперы. Сцена – жизнь. Актёры найдены. А режиссёр – отъявленный гад, не приемлющий хороших концовок.
Режиссёр – это судьба.
***
В тот день я много экспериментировала. Щёлк. Щёлк. Включить и выключить. Звуки, цвета. Когда Тамара, наш бухгалтер, 30 минут заунывно втолковывала про мои обязанности, я выключила и её. Потянула края полотна и, в следующее мгновение обнаружила, что сижу одна. Крутанулась на стуле. Огляделась. Кто-то стоял рядом. Шелестение голоса доносилось словно из-под слоя воды. На него легко было не обращать внимания. Если сконцентрироваться, то можно было расслышать слова, заметить силуэт человека. Тамару. Чуть сдвинуть цветастую скатерть, и женщина проступала чётче. Недовольная, хмурая, никем нелюбимая тучная баба. Она не вызывала во мне ни жалости, ни раздражения. Её для меня не существовало. Просто тень. Просто шум. Ещё одна чёрная впадина.
***
Он звал меня походкой. Звал жестами и взглядом. Звал дугами бровей и безупречно белой рубашкой. Звал складкой на брюках и запахом пота. Звал пятнышком на рукаве, ресницами, порами, коленями, пахом и только его язык гнал меня прочь. Язык не замечал всеобщего крика. Всемирного зова. Язык не признавал того, чего не пробовал. Жестокий и колкий, он напоминал опухшую от крови пиявку. И он жаждал больше. Нанося удары пиками слов, он глотал жидкие рубины, слизывал их с пола, ловил капли в воздухе, не прикасаясь к чужой коже. Мою кровь этот маленький монстр ценил больше другой. Моя кровь пенилась от любви. Должно быть на вкус она напоминала шампанское. Кровавое шампанское. Приторно сладкое. Невыносимо горькое. Терпкое. Густое. Дорогой напиток, отданный за бесценок.
Жадность монстра сгубила. Он сам не заметил, как по сосудам его пористорого тела заструилась чужая кровь. Моя кровь. Его поражение стало лишь вопросом времени. Я умела ждать. Он ненавидел терпеть. Однажды, его язык позвал меня. Безмолвно.
Рабочий день закончился, все разбежались. Никому не было дела до моего трудоголизма. До моего ожидания. Хлопнула дверь его кабинета, чиркнул в замке ключ. В такт своему дыханию я набирала текст. Он двинулся ко мне, щёлкали клавиши. Он и я, мы были одни. Я и он. Одни в целом мире. Он и я. Он. Он. Он. Клавиши застучали чаще, умоляя поторопиться.
Он подошёл ко мне и остановился. Стучали клавиши. Стучало сердце. Шершавые пальцы коснулись моего подбородка. Я подняла голову, упираясь взглядом ему в скулу:
– Извините, Максим Георгиевич, я сейчас уйду, – сказали мои губы. Я удивилась этим их словам. Я никуда не собиралась уходить.
– Тогда поторопитесь, – сказал его язык. «Поторопитесь отдать мне себя,» – услышала я.
– Я уже, сейчас. Я только хочу…
– Что?
– Вас. – я поднялась. – Спросить.
– Меня?
– Вас, – я дышала часто-часто. Он не дышал совсем.
– О чём же?
– Что?
– О чём вы хотите спросить меня?
– Ах, да. Вы хотите. Вы можете. Меня.
– Вас что? Не мнитесь, скажите.
– Повысить.
– До кого же?
Его голос вибрирует. Его рука упирается в угол стала позади меня. Там, я знаю, на безымянном пальце матово желтеет кольцо.
– До кого же? – настойчиво спрашивает он.
Моя нога отодвигается назад. Она делает это сама. Я не причём. Бедро касается его руки. Его рука на моём бедре. Его рука на моём заду, пальцы приподнимают и без того задравшуюся юбку.
– До кого же?
Я молчу. Его язык не умеет ждать. Он решает сам узнать ответ. Он касается моих замерших губ. Касается нёба, и дёсен, и шеи, и мурашек на груди и сосков, и пупка и… Он ищет всюду, складывая ответ, словно пазл, из звуков и вкусов.
Матово желтеет кольцо на безымянном пальце.
Я и сама рада была бы узнать, что он нашёл. Каков ответ? Но его язык мне, так никогда и не скажет.
***
Бам-бам, стук сердца, ненужный, отвлекающий звук. Что будет с человеком, который не разу его не слышал? Мой ответ – ничего. Я больше не знаю, какое созвучие тонов у моего организма. Что ещё мешает нашей жизни? Шуршание ткани, визг дрели, шёпот дождя, курлыканье голубей – меня увлекают мои изыскания, я словно дворник, нашедший после нескольких лет скитаний свою метлу. Сгребаю мусор в кучи, а после – закапываю в землю. На холмиках расставляю флажки: «животные», «техника», «природа». Мой мир блистает, теперь только самое важное в фокусе обзора. Первые результаты – скорость работы. Больше не тянет выглянуть в окно, стук клавиш не усыпляет. Следующими в небытие уходят запахи. С пароходством смотрю на Марию – коллегу по труду – вечно худеющую клушу, набивающую рот булочкой с корицей. Я больше не чувствую голода. выключить оказалось можно и его. Минус килограмм за три дня и никаких страданий, кому такое снилось? Питание: салатик и морковка. Мне безразлично, что класть на язык, вкуса нет. Я самый счастливый человек в этом чокнутом мире.
Я целый день развлекалась, включая и выключая Его. Пыталась понять, что есть любовь. Вот – тяжесть, и ноет, стонет, нервно бьётся кровавый насос, а вдруг – тишина.
Выступающие холмы синих рек на его запястьях кажутся чем-то особенным, мгновение, и – просто руки. Просто вены. Off, on. Запущен таймер отсчёта. Ты мне больше не нужен.
***
Валентин – высокий и худощавый. На макушке овал проплешины, вечно косо сидящие очки на остром клювовидном носу. Нудный, пустой человек. Мой муж. Вечно в бумагах, вечно серый от грифельной пыли. Его не придётся выключать. Он слишком давно вне моей жизни. Вне любой жизни. И даже своей.
– Я дома! – кричит младшая дочурка. Слышу, как она скидывает обувь и хлопает дверью, закрываясь в комнате. Начинает жужжать компьютер.
– Ира! – сержусь я. Захожу в комнату, – ты же только пришла! Куда сразу за комп! Хоть руки помой!
Ира, не поднимая глаз, буркает что-то, слов не разобрать. Видимо согласие. Или нет. Я жду, сложив руки на груди. Ира не шевелится. Наконец она поднимает взгляд:
– Чего тебе нужно?
– Что бы ты помыла руки.
– И потом отвалишь от меня?
Крепче сжимаю зубы. Я привыкла, мне почти не больно.
Ира встаёт, и, звучно шлёпая босыми ногами, направляется в ванную. Хлопок захлопнувшейся двери заставляет вздрогнуть, по другую её сторону резко включается и сразу же затихает вода. Ира распахивает дверь, выходит в коридор.
– Неужели успела помыть?
Ира демонстрирует мне руки. С наманикюренных пальчиков капает вода.
– Это же не мне надо! – взрываюсь. – Я же беспокоюсь за тебя! Пошла немедленно и перемыла. С мылом!
Ира не двигается с места, руки застыли, протянутые ко мне. С большого пальца срывается капля. Ира гипнотизирует пол. Словно в замедленной съёмке, она поднимает руки выше, чёрный лак блестит, словно шоколадная глазурь, и встряхивает их в мою сторону. Раз, два. Холодные брызги касаются щёк. Три. Гвоздями вколачиваются под кожу. Четыре. Я хватаю Иру за руку. Пять. Открывается входная дверь. Шесть. Входит старшая дочь. Хмурит тонкие брови. Говорит:
– Вы что, снова?
– Климакс, – отзывается Ира.
Таня хмыкает, скидывает обувь и проходит к себе в комнату.
Семь. Восемь. Девять.
Чёрные туфли валяются на полу возле синих балеток.
Десять.
Ноль.
Я выключаю своих дочерей.
Мир никогда ещё не был настолько прекрасен.
***
Включить, выключить. Разве не из этих простых и понятных механизмов состоит наша жизнь? Мы просыпаемся – поворачиваем главный рубильник. Концентрируем внимание – включаем волю. Видим, открывая глаза. Если тебе кто-то не интересен, никогда ты не станешь сочувствовать его жизни. Нет – ты не эгоист. Ты просто его не заметишь. Не включишь в свой маленький мир.
Месяц назад, я весь день и всю ночь и снова весь день, сидела, привалившись спиной к дивану, пытаясь понять зачем жить. Беззвучно рыдая, я взывала к своим родным. К своим детям. И к Богу. Я не понимала тогда, что все они уже многие годы, как выключили меня. Толкнули за круг своих интересов. Моя категория Off. Теперь и их тоже. Сладких снов, дочурки. Сладких снов.
2
Алина смотрела в монитор, а я смотрел на неё. Ждал, что она поднимет взгляд, как делала всегда. Ждал уже третье сутки. Я ненавидел ждать.
Она похудела. Пропали ямочки на припухлых прежде щеках, исчезла улыбка. Их заменили тонкие складки у губ и бровей, и отрешённость мертвеца.
Я не умел ждать. Я попросил её задержаться. Она подняла безразличный взгляд, посмотрела мимо меня и кивнула. Я испугался. Её или за неё? Самому себе я сказал, что второе. Я так сказал, но не был уверен.
Она сделала свою работу и ушла вместе со всеми. Даже не взглянув в мою сторону. Я понял, что всё кончено.
На столе лежали бумаги о разводе. Моя подпись стояла на каждом листке. Рядом матово желтело кольцо. Завтра я сделаю ещё одну попытку. Последнюю.
3
Встать. Дойти до ванной. Бросить в лицо пригоршню воды. Выдавить пасту на щётку и несколько раз провести ею по зубам. Вверх – вниз, вправо-влево. Прополоскать рот. Выйти в коридор и направиться к кухне. Теперь я точно знаю, что мне нужно. Пропало беспокойство, я забыла, что такое обида и слёзы, я полностью довольна своей и жизнью.
Тени скользят вокруг, словно в хороводе. Тени касаются моих рук, и на миг проступают очертания: девочка с голубыми глазами и взъерошенными вихрами; мужчина с залысиной и скосившимися очками. Мне кажется, когда-то я знала их имена, но теперь они лишь тени. Тени прошлого.
Сердце молчит. Молчит разум. Холодильник. Яблоко. Кровать. Лечь и смотреть в потолок.
Иногда я листаю дневник и мне сложно поверить, что все эти сопли писала я. Что способна была так долго терпеть.
Весь мир погружается в тишину и лишь мысли продолжают слепо копошиться на заброшенных свалках прошлой жизни, да что-то скользит от глаз по щекам. Что-то лишнее. Забытое. Выключенное. Off. Off.
Off
