Текст книги "Letters to Steve (СИ)"

Автор книги: may4090

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== I. ==========

– Мне нужно подумать, – произносит Тони. Произносит так, чтобы фраза «А тебе пора» буквально повисла между ними жирным намеком.

У Тони слишком выразительные глаза, чтобы не суметь прочесть в них близость точки невозврата. Стив пока не может определить, достигли они ее или еще нет. Для начала нужно повесить какую-то выразительную бирку на их отношения. «Приятели». «Друзья». «Знакомые». «Коллеги» – и это звучит совсем уж по-идиотски.

– Только предупреди меня, если решишь предпринять что-нибудь экстраординарное.

Тони не улыбается в ответ. Дергает плечом, тянется к коммуникатору, но тут же передумывает, пальцами трет переносицу. Стив редко видит его таким. До откровенного растерянным.

Он не знает, правильное ли принял решение. Да кто теперь скажет? Вера в собственную правоту – все, что ему остается. А потом все полетит к чертям.

Стив некстати вспоминает про письмо. Теперь он удивляется, когда получает бумажные письма. Новый век все кричит о гаджетах, приложениях и высокоскоростном трафике, в нем письма мелькают белыми пятнами, тоской по времени, которое никто особо не помнит.

Узнать его адрес, при наличии определенных навыков и все того же интернета, не так уж и трудно. Письмо помято, бумага истрепалась, как будто доставляли его долго и в мучениях. Открывать не хочется, первый порыв – выкинуть и не пытаться выяснить: это такой элегантный способ прислать угрозу или признаться в искренней любви. Рука не поднимается. В письме есть что-то ритуальное, живое и настоящее.

Утром он быстро прячет конверт за пазуху и практически тут же о нем забывает. Есть вопросы, которые нужно решить, и чем скорее – тем лучше.

– Ты теперь ответственный за весь этот цирк. Вот и руководи процессом. А мне правда нужно подумать.

Точку невозврата они еще не перешли. Но уже очень близки к ней. На грани. Все рушится, сыплется. Равновесие слишком тонкое, качнись слегка не в ту сторону – и полетишь в пропасть, опомниться не успеешь. И между ними повисает молчание. Такое – что от невысказанных обвинений оглушающе звенит в ушах.

– Я буду на связи, – Стив поднимается из недр чудовищной конструкции, по странному стечению обстоятельств названной креслом. Он страшно не любит выпускать ситуацию из рук, вот только сейчас придется положиться на вселенское провидение. По имени Пеппер Поттс.

Вся поза Тони – стремительное ожидание. Уйди уже отсюда, Роджерс. Проваливай. Все сказал, все испортил. Мне нужно проанализировать. Посоветоваться. А ведь Пеппер плохого не посоветует, это и дураку понятно.

***

Девушка ловит его на улице, но не так уж далеко от Башни. Азиатка, в чем-то даже очень симпатичная. Она не сталкер, самая обыкновенная журналистка и просто выполняет свою работу.

– Вы ведь Стив Роджерс, – она не спрашивает, а утверждает. Очень навязчиво, слишком самоуверенно – только так сейчас и можно.

– А вы? – вопросом отвечает ей Стив. Он умеет соблюдать правила приличия, ведь Сара Роджерс не растила грубияна.

Вместо ответа она протягивает ему карточку – вульгарную, яркую, совершенно нелепую. Информация забита на ней с двух сторон, Тони – тонкий ценитель делового этикета – втолковывал ему, что в современном мире так не принято. Контакты пишут только с одной стороны, потому что с другой ты можешь захотеть записать что-то свое. Искренне полагал, что Стиву это знание когда-нибудь пригодится.

– И вы хотите?..

– Интервью, конечно же. Но вы мне сейчас его не дадите.

Стив удивленно вскидывает бровь.

– Вам же нужно все обдумать. А мне просто жизненно необходимо взять интервью у директора Мстителей.

– И что я получу взамен?

– Информацию. Подумайте, что вам будет интересно. Только подойдите к вопросу творчески.

– Вы можете добыть информацию, которую я не смогу получить сам? – ему не хочется говорить излишне резко, но что-то такое сквозит в его тоне. Ироничное.

– Стив, ну понятное дело. Иначе я бы и подходить не стала.

***

Квартира встречает тишиной и ощущением затхлости. Законсервированности.

Это неважно, он в любом случае скоро съедет, нет никакого смысла тут оставаться. Стратегически вернее жить в Башне, ближе к команде и ко всем видам коммуникаций, известным современной науке. И тем, о которых ей еще только предстоит узнать.

Стив щелкает выключателем, открывает окно, впускает свежий воздух и запах дождя. Пару мгновений смотрит на улицу, по которой непогода гонит потоки людей под яркими зонтами, заставляет торопиться и изменяться. Только понаблюдай некоторое время – и они в точности воспроизведут такой же непогожий день далеких тридцатых годов, повторят путевые узоры, по которым люди спешили более семидесяти лет назад. Этих людей давно уже нет.

Стив отходит от окна, снимает куртку и краем глаза замечает, как белый прямоугольник падает на пол. Усмехается собственной неуклюжести, поднимает письмо, чувствуя, как мятая бумага прямо-таки обжигает нетерпением подушечки пальцев. Было бы неплохо попытаться что-то сделать с ужином, и только потом спокойно почитать. Или избавиться от него. Но избавляться от конверта Стив точно не будет. Не в его правилах, он слишком любит во всем разбираться.

Разрывает конверт, стараясь не попортить содержимое, достает сложенный в несколько раз лист бумаги, разворачивает. Убористый почерк сначала плывет перед глазами, сфокусироваться получается далеко не сразу. Беглого взгляда на буквы – острые, злые, черной ручкой вдавленные в бумагу – хватает, чтобы сердце забилось чаще, и странное покалывание пронеслось по кончикам пальцев. Он знает этот почерк слишком хорошо. Наверное, лихой наклон заглавной «Д» ему знаком даже получше, чем самому автору. И «о» от «а» он тоже отличать научился. Со временем.

Роджерс,

Давай по порядку.

Я долго думал, стоит ли вообще связываться с тобой или нет. Пришел к выводу, что не дать тебе шанса прояснить хотя бы наше отношение друг к другу – просто бесчестно. А мне не хотелось бы, чтобы ты запомнил меня таким: переломанным, безвольным убийцей, да еще и бесчестным.

Сразу проясним один ключевой момент. Не пытайся связаться со мной. Не ищи меня. Не выясняй, откуда пришло это письмо. Бессмысленно затратишь кучу сил и ресурсов, а меня там уже давно не будет. Отзови от меня своего пернатого дружка. И уж подавно не пытайся натравливать других своих… друзей. Это будет преследованием, бесчестным уже с твоей стороны. Я не собираюсь кормить тебя ложными надеждами, по факту – мы никто друг другу. Я был в музее, ознакомился с информацией и могу представить твои впечатления от нашей встречи. Шокирующе. Что ж, для меня это тоже было шоком.

Я хочу быть с тобой честным до конца, ведь кроме честности нам уже ничего и не осталось, согласись. Не ищи во мне человека, которого помнишь. Там, откуда я, очень успешно умеют вытравливать остатки личности. От твоего друга во мне ничего не осталось, зато есть тонна механизмов, которые при нашей встрече легко заставят мертвой хваткой вцепиться тебе в глотку.

Я благодарен тебе за то, что ты сделал, и я верю, что ты неплохой человек.

Но пока ты преследуешь меня, меня легче найти. Сесть на хвост тебе. Это очень глупо, потому что слишком высоки ставки такой прихоти. Это и есть самая обыкновенная прихоть, поверь. Я знаю, ты многое мог бы мне высказать. Почему я вытащил тебя из воды? Черт его знает, какие-то остаточные рефлексы. Не надо думать, что на все нужно время. Сосуществовать вместе мы не сможем. Нет.

Ты видел папку. И ты видел, что со мной делали. Просто представь, что за сухим канцелярским языком, которым изложены факты и параметры, стоит живой человек. Дорогой тебе друг. Которого ты не пытался искать. И которого все это время убивали раз за разом. Систематически. Разными способами. Болью – ее было очень много. Психологическим насилием – фактами твоей смерти в том числе. Газетными статьями. Героически погиб. Разбился. Ведутся поиски, шансов нет. Хирургическими операциями. Заморозками – очень длительными. Модифицированный организм такое пережить может. Но ты же сам прекрасно знаешь, жидкости в клетках замерзают с разной скоростью, кристаллизуются, разрывают внутри все к чертям. Только вот это не так важно, когда потом из тебя еще током дух вышибают. Раньше так лечили безумие. Изгоняли голоса в голове. Вот из меня изгнали Баки Барнса.

Так что давай просто распрощаемся и поставим точку на всем этом. Не пытайся искать меня. Это моя единственная просьба. От письма этого избавься, наверное.

Не живи прошлым. Двигайся вперед. У тебя все есть для этого.

Ты же просыпаешься утром, смотришь в зеркало. Видишь там такого клевого черта? Ловишь на себе взгляды на улице? Пользуйся этим!

Д.Б.

Некоторое время Стив просто сидит и смотрит на бумагу. Вопреки изложенной просьбе, пытается понять, откуда письмо взялось, в чьих руках побывало, кто его доставлял. Какие запахи впитало по дороге, в каком настроении находился тот, кто его писал. В ушах звенит, сердце колотится о грудную клетку.

Хочется вскочить с места прямо сейчас, помчаться к Старку, провести над бумагой все возможные манипуляции, анализы, исследования, выяснить, откуда она такая взялась, и ринуться туда, сломя голову. Но Стив глубоко вздыхает и остается на месте. У всех есть право на выбор. Это самое важное, это его правило, от которого он отказываться не собирается. Баки выбор сделал. И Стив может только уважать его решение.

– Спасибо, Бак. Умеешь поднять настроение и поддержать, ничего не скажешь.

========== II. ==========

Тони не может решить, как себя вести, и это читается практически во всем, что он делает.

Его гложет злость и грызет обида – вполне понятные человеческие чувства. Но он же человек широкой, мать ее, души, и способен взвесить обстоятельства со всех сторон, а потом принимать какие-то решения.

– У вас большая семейная драма или сможете еще все уладить? – Наташа смотрит на Стива заинтересованно, в кои-то веки понятия не имея о том, какая головоломка не дает ему покоя на самом деле.

– Так заметно? – он забирает у нее коктейль, делает пару глотков и приходит к выводу, что стоило сначала попросить Тони заняться созданием какой-нибудь очень крепкой выпивки и только потом уже портить с ним отношения. – Не знаю, сможем ли мы вернуться к нашей изначальной доброй дружбе.

– Ты так себе представляешь добрую дружбу? Ну и тяжелая же у тебя была молодость, – она тянет коктейль через трубочку, внимательно смотрит на Стива, ожидая продолжения или хоть каких-то комментариев. Но ему хочется поговорить о проклятущем письме, а как это сделать, не нарушив единственную просьбу Баки, разветвившуюся на многочисленные «не ищи, не преследуй, не трогай, не обсуждай и желательно – не дыши» он не понимает.

– Ладно, скоро Тони перестанет приглашать меня на вечеринки, и я буду коротать долгие летние ночи в одиночестве, вспоминая свою сложную юность. Я тогда как раз никому не нравился.

Наташа усмехается.

– Ну, если тебе объявят бойкот, хочешь я тоже не буду сюда приходить? И Клинта подговорю. Мы будем заявляться к тебе… ты, кстати, разве не хотел переехать?

– Как раз собираюсь.

– А до того времени мы будем заявляться к тебе и … даже не знаю, ты еще рисуешь? Мог бы нарисовать меня? – она улыбается и встает против света. Болезненное и пронзительное сияние дизайнерской лампы заливает ее силуэт не хуже софита, электричество растекается по плавным линиям, создает огненный ореол вокруг рыжих волос.

– Ты как девушка с гравюры, – Стив улыбается и отпивает коктейль. – Жаль, я уже почти сто лет не брал в руки карандаш.

Тихая музыка привносит в жизнь гармоничный ритм, настраивает на философский лад, заставляя продолжать разговор.

– Я сейчас задам тебе вопрос. Чисто гипотетический. Но только ты пообещай мне, что не будешь расспрашивать ни о чем дальше. Как тебе?

– Я соглашусь, только потому что слишком заинтригована таким уровнем загадочности. С твоей стороны.

– Хорошо, – Стив кивает и наклоняется к ней чуть ближе. Наверное, со стороны они смотрятся как чертовски сладкая парочка. – Вот допустим, ты очень не хочешь с кем-то связываться. Совсем. Никак. И пишешь письмо. Детальное, в котором четко излагаешь, почему вам не по пути. Но понятия не имеешь, куда письмо отсылать, поэтому предварительно через какие-то там сложные источники ищешь адрес…

– Мы уже не про Тони говорим, так ведь? – она подмигивает ему и опускает взгляд к бокалу.

– Совсем нет.

– Занятная у тебя пассия. Очень это все смахивает на «Три дня я гналась за вами, чтобы сказать вам, как вы мне безразличны».

***

Стив знает, почему тянет с переездом. Квартира давит. Застойностью, затхлостью и неприятными воспоминаниями. Даже не так. Воспоминаниями о том, что могло бы произойти. Время не движется в ней, спотыкается об острые углы и замирает, а потом начинает циркулировать по кругу.

Но он ждет. Ждет и ждет, хотя прекрасно понимает, что ждать нет никакого смысла. И почему-то дожидается.

Почтовый ящик приветливо встречает свежей газетой, счетами и новеньким конвертом.

Стив вертит его в руках некоторое время, изучает как безответную загадку. Он действительно искренне удивлен. Бумага в этот раз белая, не мятая, не вызывает ощущения, что письмо писалось второпях, в минутном перерыве между погонями под обстрелом.

Он колеблется пару мгновений, вооружается ключом и переступает порог квартиры.

Быстро заваривает чай, садится за кухонный стол и продолжает изучать конверт. Яркие оранжевые марки с ребристыми краями просто не могут ничего общего иметь с содержимым. И все же, Баки ведь покупал их, приклеивал. Сам.

Как бы там ни было, читать письмо все равно придется. От листка, сложенного в несколько раз, как будто тянет запахом дешевого табака. Настолько крепкого, что бумага держит его через многие мили и дни.

Роджерс,

Не обессудь, я понятия не имею, зачем опять тебе пишу. Я даже понятия не имею, прочтешь ли ты когда-нибудь это письмо. Учитывая, какой погром произошел у тебя (моими усилиями, в том числе) – сильно сомневаюсь.

Но так нужно. Я осознал это, когда писал предыдущее письмо: помогает все систематизировать. Как только выводишь все на бумагу, раскладываешь по полочкам, все становится понятнее.

Я все еще не знаю тебя и никогда не узнаю, но ты, пожалуй, единственный человек, который хотя бы не ненавидит меня и которому не все равно. Это делает мою писанину более осмысленной. Дает какой-то ориентир. Так что ты опять помогаешь мне, и я опять тебе благодарен.

Я сейчас… очень далеко. Тут проще укрыться.

У меня так много странных, практически диких навыков, и так трудно применить их в обычной жизни. Но она мне все равно не светит, это уж точно. Нужно двигаться, перемещаться. Постоянно. Не останавливаться, иначе найдут. Или так мне только кажется, но проклятая паранойя все равно покоя не даст, сам понимаешь.

Я тут из праздного интереса попытался поискать возможности (просто на будущее), в газете столько всяких предложений. Кто-нибудь же сейчас пытается найти работу через газету? В ней же зачем-то печатают все эти объявления. Знаешь, есть тьма профессий, которые мне уже никогда не освоить. Современных, как раз подходящих для нынешнего времени. Оно ведь такое – опыты, прорывы, технологии, информация и открытые данные.

И для всего этого у меня никогда не будет ни нормальных навыков, ни образования. Образование. Смешно просто. Газету я разорвал, очень как-то было горько и обидно. Хотя это полный идиотизм – пытаться спасти свою шкуру и одновременно злиться на то, что никогда не сможешь стать каким-нибудь разработчиком и понять, как все устроено.

Меня заметил один из местных. Наверное, от меня просто несло бессильной злобой. Да еще и направленной в никуда. Стал лезть, расспрашивать, что со мной такое, что так раздражает. Мне бы тут и уйти, но я почему-то просто не мог. Этот человек был таким настоящим, счастливым. Точно не чей-нибудь агент, разве что уже сто лет назад позабывший, что вообще на кого-то работает. Прожил всю жизнь в яркой, солнечной стране, занимался семейным делом – допустим, кожей и изделиями из кожи. У него, конечно же, есть собственная мастерская, в которой и пахнет кожей. Так резко и насыщенно.

И все, что он рассказывает, такое прям сочное, яркое. До отвращения. И все его проблемы просты до отвращения. Как и все проблемы маленьких, ярких городов. Тут улицы слишком узкие, чтобы два автобуса могли нормально разъехаться (то еще зрелище) – вот их проблемы.

Вообще не стоило с ним разговаривать. Но я почему-то посетовал ему на свою судьбу. Он надо мной, конечно, посмеялся. Сказал, что есть сотни прекрасных вещей, которыми можно проникнуться и научиться делать правильно. Только подход подбери – и вперед. Работать руками, например. Хвастался своей мастерской, приглашал прийти и попробовать.

Работать руками, ты представляешь? Боюсь подумать, что было бы, если бы я согласился. Нет, тонкая и вонючая кожа – это теперь тоже не для меня. Он, конечно, обиделся на мой отказ, но доказывать мне что-то не перестал. Заливал, какой я молодой, что у меня еще вся жизнь впереди.

Я попытался уйти, но он не дал. Заставил выпить с ним бутылку вина. Только зря хороший напиток перевел. Я не подхожу для этих мест. Не могу работать руками, не могу нормально напиться и выгляжу молодо, при том, что сам – древний старик, каких еще поискать.

Но я найду способ куда-то пристроить свои больные возможности. Со временем. Искривленные люди же все равно как-то существуют.

Зато тут очень тепло. Иногда тепла не хватает. И краски яркие. Хотя это я уже писал. И люди помешаны на политике, в которой ни черта не понимают, и на еде, в которой разбираются намного лучше.

Я не думаю, что буду и дальше тебе писать. Делать заметки для себя самого – тоже неплохая идея. А то это глупость, как будто сам себе противоречу.

Береги себя!

ДБ

***

– Ну, что? Какие-нибудь новости от твоей пассии?

Стив от всей души давится кофе и смотрит на Наташу с искренним удивлением.

– Как ты узнала?

– Ну, тебе же сказали не искать, не преследовать и не связываться, я правильно помню? – иногда его поражает, насколько гармонично они могут смотреться посреди самых обычных повседневных мест. Кафе, парки, кинотеатры. Ни о чем не беспокоятся. Просто болтают о том, о сем. Интересно, удается ли Баки выглядеть также обыденно? Нет, судя по письмам.

– Именно.

– А ты все принял к сведению и не стал ничего предпринимать? Только не говори, что это личное право каждого, – она делает глоток кофе и вопросительно смотрит на него. Со стороны они легко сошли бы за флиртующую парочку. Но только со стороны.

– Мне не очень интересно кого-то преследовать.

– Да? А то кажется, что ты места себе не находишь, готов броситься в погоню хоть сейчас.

– Тогда вернемся к тому, что не связываться с кем-то – личное право каждого.

– Это провокация. Ты не ведешься, так что жди новых писем. Но я бы не советовала тебе их читать.

– Это еще почему?

– Тебя ловят на крючок. Разве ты не видишь? Не попадайся. Это очень дешевый трюк. Ну вот, ты опять это делаешь.

– Что делаю? – он допивает кофе и вопросительно смотрит на Наташу.

– Улыбаешься, киваешь и собираешься поступить по-своему. Всегда так делаешь, когда хочешь, чтобы от тебя отстали. Но она хотя бы стоит того?

– Стоит, не сомневайся.

========== III. ==========

– Чем она душит письма? – пару мгновений Стив вопросительно смотрит на Клинта, пока тот не решает переформулировать вопрос. Для совсем недалеких. – Аромат, Кэп. Каким парфюмом от них пахнет?

– Ты уже всем рассказала? – Бартона Стив игнорирует.

Наташа только пожимает плечами.

– Нет.

– Кэп, ароматы – это очень важно. Только по ним и можно понять ее настоящие намерения. На слова вообще не обращай внимания.

– Клинт почему-то дает шанс твоему роману.

Они на кухне. Куда в любую секунду может завалиться еще добрый десяток человек, и Стиву крайне не хотелось бы в этот самый момент оказаться посреди тотализатора о его мифических отношениях. Это если не считать всех датчиков и микрофонов, щедро пораспиханных Тони по помещениям Башни. Возможно, собственноручно.

К тому же не стоит забывать про незримое присутствие добропорядочного искусственного интеллекта. Он тоже просто обязан все слушать и подробно записывать.

Но здесь всегда светло, кондиционеры старательно регулируют температуру до комфортной, окна широкие, а кофе – настоящий и очень крепкий. И тут у него есть дело, с которым он все никак не может разобраться.

– Мне нужно поговорить с Тони.

– Он сейчас не в настроении. Может тебя мягко по-дружески послать. Не очень далеко, – Наташа садится за высокий стул у барной стойки (неизменный атрибут любой из кухонь Башни, таков, видимо, архитектурный замысел: без барной стойки кухня не имеет никакого смысла). – Так что давай поговорим о важном.

– О твоей пассии, – кивает Клинт. – Мы же должны знать, в чьи руки вверяем своего Капитана.

– Я не могу прорваться к Тони, и на это почему-то находится миллион благовидных предлогов.

– Мы можем ему что-нибудь передать, – предлагает Наташа, и Стив чувствует, что начинает злиться. Ситуация идиотская, похожа на детскую игру, в которой все окружающие находятся в сговоре. А его это почему-то задевает, хотя и не должно.

– Я уж как-нибудь сам с ним поговорю.

– Если он в какой-то момент решит, что ему это нужно, – Наташа улыбается и смотрит Стиву в глаза. Иногда он сомневается, что вообще существует человек, чей взгляд она выдержать не может. – Ну, в ближайшее время. У тебя есть право не рассказывать, что там у вас происходит. А он вправе все обдумывать, сколько влезет.

– Ладно тебе, Стив. Пусть обдумывает. Не замечал раньше, чтобы вы так дорожили обществом друг друга, – Клинт смотрит на него вопросительно. Пару мгновений он колеблется, не уверенный, что этот разговор вообще стоит начинать.

– В какой-то момент Тони стал чем-то вроде моего въедливого внутреннего голоса. Это важно.

– То есть?

– Ну, не скрою, некоторые его высокомерные реплики дико раздражали. Потом я понял, что неправильно все воспринимаю. В какой-то момент часть из них совсем перестала задевать. Но вот если что-то задевает… это хороший повод задуматься над тем, все ли там в порядке.

– Знаешь, если бы мой внутренний голос… был голосом Старка, я бы точно отправился лечить нервы.

– Я раньше тоже так думал.

Телефон в руках Наташи вибрирует, пару мгновений она изучает написанное на экране.

– Брюс считает, что твоя девушка – не американка. Он прав?

– Нет.

– Значит, она отсюда?

– Не совсем, – Стив прекрасно понимает, что каждая реплика топит его все сильнее и сильнее. Ему нужно с кем-то поговорить о Баки. Но только не вот так.

– Фьюри вообще утверждает, что она не существует, – хмыкает Клинт и картинно закатывает глаза. – Скажи мне, что он не прав.

– В каком-то смысле – прав, – улыбается Стив. – Только не говорите, что он вышел на связь и готов был обсудить…

– Он только ради этого вышел на связь, – прерывает его Наташа и выразительно смотрит на него, чтобы подчеркнуть всю серьезность ситуации. – Да, с Тони я бы с радостью это все тоже обсудила.

– Вы и без него неплохо справляетесь. Или пока замените его кем-нибудь. Найдите себе парня с дорогой машиной, за которым будет таскаться человек с прожектором.

***

Проблема в том, что от третьего письма Баки за версту тянет тоской и злостью.

Серая бумага впитала невнятный запах дороги. Сырость, дешевый табак, бензин. Конверт замят и замусолен, слишком много чужих пальцев прошлись по нему, потрогали, оставили жирные пятна.

Стив ложится на диван в гостиной, свет не включает. Письма Баки – странные, сумеречные, в сумерках их и надо читать. В сумерках сознание плывет, а при ярком электрическом свете все эти слова можно принять за чистую монету.

Ручка блеклая, читается текст трудно. Писать ей, наверное, тоже было неприятно.

Роджерс,

Обещаю, что докучать письмами больше не буду. Не вижу в этом смысла.

Сначала мне казалось, что так будет лучше. Но становится только хуже.

Я из-за этих писем представляю себе, что у меня могла бы быть нормальная жизнь. Но это самообман. И еще я тебя за собой тащу. А здесь все не такое, как у нормальных. Покореженное, больное. И еще целая куча насилия и принуждения.

А на самом деле, я даже не могу нигде задержаться. Кричу ночами, таких постояльцев не любят. Костяшки все разбиты. Тоже сам, ночью. Я даже не сразу осознаю, что кричу. Не знаю собственный голос и говорю слишком мало. Не уверен, что он всегда таким был. Связки сорваны, не разобрать. Короче, тут любят порядок, а не крики. Конечно, придумаю, что с этим делать, или тело само как-то приспособится.

Но это прелюдия, я же знаю, ты очень склонен все раскладывать по полкам. Потому что тебе до всего есть дело.

Давай начистоту? Ведь нет никакого смысла пытаться что-то воссоздавать. У меня знакомое тебе лицо. Какая ирония, спустя столько лет меня угораздило нарваться именно на того человека, для которого лицо Баки Барнса будет знакомым.

Но на этом все. Поверь, я скорблю по нему, наверное, не меньше тебя. И мне хотелось бы быть им. Ужасно хотелось бы. Но это невозможно. Не знаю, в какой момент точно его переломили и окончательно стерли. Напихали в голову странных команд.

На самом деле тебе будет неприятно меня видеть. Потому что в чем-то я тебя понимаю: захочется что-то изменить и наладить. Но иногда просто уже нечего налаживать. Если даже мы встретимся однажды, просто окажемся наедине с людьми, до которых нам, по сути, нет дела. Мне до тебя дела нет, а тебе есть дело до Баки, но вот только я не хочу, чтобы ты смотрел на меня и видел мертвеца. Меня это будет дико бесить, а тебе будет неудобно сказать мне, чтобы я уже убирался подобру-поздорову и дал тебе возможность нормально жить дальше. Так что давай расстанемся на хорошей ноте. И если однажды жизнь столкнет нас лицом к лицу, просто разойдемся и ковыряться в гнойниках наших отношений не будем.

И еще эта обида, будь она неладна. Я очень много читал о тебе, не буду скрывать. И все эти информационные брошюры долбят, что мы с тобой были лучшими друзьями. И ты спас столько людей. Я даже не знаю, в каких категориях можно измерить их количество. Сотни? Тысячи?

Почему тебе до меня не было никакого дела? Почему вокруг меня было столько людей, все в курсе…, а ты так искренне удивился тогда на мосту. У тебя же такие возможности, такие влиятельные друзья. Это все странно, Стив.

Поэтому давай просто подождем другой жизни. Вдруг снова встретимся? Вдруг узнаем друг друга?

– И с каких это пор ты больше думаешь о себе, чем обо мне? – Стив чувствует, что слишком сильно сжимает бумагу. Да, он сильный и со всем справится. Да, он чертов Капитан Америка. Вот только прийти в себя до конца явно так и не смог. Иначе не стал бы вслух разговаривать с письмом.

На предложении встретиться в другой жизни Баки ставит точку. Но письмо так и не заканчивает.

Ты не против, я расскажу тебе историю напоследок? Мне нужно поделиться ей, она меня… задела, пожалуй.

История одной девушки, ей очень нужно было с кем-то поговорить. И для этой цели ее угораздило выбрать меня. Видимо, в этом городе общаться ей решительно не с кем. Он очень пустой. Улицы прямые и безлюдные, движения почти нет… я все представлял себе по-другому. Что эти места должны быть как-то злее, наверное. Только пиво тут хорошее. Вкус приятный, хотя это ни капли не помогает. Тебя предупредили, что ты на всю жизнь останешься трезвенником? Наверное – нет, ты бы точно о таком рассказал.

– То-то ты ни черта не помнишь, о чем я тебе рассказывал.

А я, видимо, создаю о себе правильное впечатление. Человека, который просто исчезнет. С которым больше уже никогда не встретишься. Такой вот я мастер поддерживать имидж. И знаешь, иногда выслушать – пожалуй, самое лучшее, что вообще можно сделать. Вот она поделилась со мной историей своей странной любви. Наверное, самой настоящей, быстрой, яркой и очень бестолковой. Ты что-нибудь знаешь о бестолковой любви, Стив?

Есть такие люди – как пиявки. Вцепятся и не отпускают. И присасываются все сильнее, пьют соки. Вот эта девушка – из таких. Художница. Ты же знаешь, чего ищут настоящие художники?

– Еще как.

Вот она искала… горы, драматизм, вычурность архитектуры и дешевую арендную плату. И, конечно же, натурщика. Но не нашла.

– Не повезло. У меня-то всегда был натурщик. Часами мог передо мной выделываться.

Я думаю, ты знаешь, как важен натурщик для художника.

– Баки, если ты написал мне первую часть письма, а потом поперся к ней в качестве натурщика, клянусь, я вас обоих найду и убью.

Зато она нашла себе другого художника.

У них очень утонченная история знакомства. У людей искусства же по-другому не бывает. Они встретились в ресторане или в баре, она как-то вскользь упомянула. Только не видели друг друга. Темно, одежда пропахла табаком. Она слышала его голос. Он клеил какую-то дамочку, у него для этого есть свои интонации. Знаешь, такие пьяные, плавные и обаятельные. Не представляю, как можно через голос все это передать.

– Представляешь, Бак. Просто у тебя связки сорваны.

Вот она послушала, как он говорит, половила эти его интонации, тут же достала блокнот и зарисовала. Так, как представила его себе. Не знаю, насколько ее рисунок совпал с реальностью. Это не так уж важно, а мой вопрос бы точно все испортил.

И еще у него было потрясающее чувство вкуса. Какого ни у кого больше нет. Она сказала, что именно за чувство вкуса-то его и полюбила. На самом деле они были похожи друг на друга. Одинаково смотрели на мир, кажется, когда-то любили одну и ту же женщину. Наверное, легко влюбиться в собственную копию. Такое высшее проявление эгоизма – полюбить себя в другом человеке.

Они вместе ходили на выставки. Обсуждали искусство. Знаешь каково это – идти на выставку с художником, у которого потрясающее чувство вкуса? Босх и что-то еще. Только ему принадлежащее. Держать за руку, касаться легко-легко, а больше – ни-ни. Только взгляды ловить. О, это получше самого лучшего минета.

Усилием воли Стив заставляет себя дышать спокойно. Ругается. Сочно. С чувством, со вкусом.

– Это такое издевательство, Бак? Или ты был не в себе, когда все это писал?

Они много травы истоптали под окнами друг друга. Ходили у домов, вздыхали и делали вид, что просто гуляли. Часами. Ждали непонятно чего. И любили. Очень сильно. По-настоящему. А потом он ее оставил.

Она сказала, что хорошо помнит тот день. Погода была никакая. Ни дождя, ни яркого солнца. Он сказал ей об этом у входа в метро. Она с тех пор всегда обходит эту станцию. Уехал к другой девушке. Вот сюда, в этот самый городок. Эта девушка написала ей на днях. Его больше нет, как я понял. Болезнь. Что-то с легкими. Не хватило сил ей признаться, что это не вылечить. Такие дела.