Текст книги "Право на защиту (СИ)"

Автор книги: Marlu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Ста-ас-с, – прошептал Макс, – не бойся, – и поцеловал меня в колено, нежно. Задержал губы на этом месте и поцеловал снова.

Прохладные пальцы накрыли мошонку, я только и смог, что сдавленно выдохнуть сквозь плотно сжатые зубы, и скорее почувствовал, чем увидел усмешку на его губах.

– Кончу, – предупредил я его.

– Рано, – Макс потянулся за ремешком, который так и валялся забытый возле подушки, куда я его бросил после звонка в дверь.

Пристроил он на мне эту штучку довольно ловко. Да, теперь я смогу продержаться долго…

– Так, что это у нас? – как бы про себя спросил Макс, я зажмурился, успев напоследок увидеть, как он сдвигает ткань на столике.

По наступившей тишине и участившемуся дыханию понял, что он оценил… ассортимент. Открывать глаза было страшно, страшно увидеть в глазах партнера презрение, или того хуже – превосходство. Но инстинкт самосохранения вопил о том, что нельзя, нельзя пускать на самотек, надо контролировать ситуацию, и я решительно посмотрел туда, откуда пару мгновений назад слышался подозрительный шорох.

Он стоял с обнаженным торсом между моих бесстыдно разведенных и закинутых на стойки ног, и в глазах у него плескался такой коктейль из восхищения, вожделения, нетерпения и бог знает еще чего, что я мог бы кончить только от одного его вида. Если бы не шнурок, предусмотрительно надетый загодя.

– Ты такой…– произнес Макс срывающимся голосом и погладил по внутренней стороне бедра, благо оно было прямо перед ним. Пальцы у него тоже дрожали, и это каким-то странным образом делало нас ближе.

Руки пробрались в бесстыдно выставленную расщелину между ягодицами, пальцы очертили контур ануса, и один из них чуть-чуть надавил на отверстие, вызвав жалобный стон с моей стороны. Палец углубился совсем чуть-чуть, буквально на полфаланги, совершая круговые движения.

– Готовился? – прошептал Макс, не понять, что там у меня все смазано и растянуто, он не мог.

В ответ я лишь кивнул и лихорадочно облизал губы.

Он нервно провел рукой по лицу и отвернулся к игрушкам. Металлическое позвякивание подсказало, что именно его прельстило. Я приподнялся, и так догадываясь чем занят Макс – тщательно смазывает из найденного флакона анальный расширитель…

Да-а, кого-то ждет сюрприз!

Сталь против ожидания не была такой холодной, как должна была бы быть, нагрелась от тепла рук, или он специально грел?

– Ну-ка, что там у нас… – бормотал Макс, осторожно вводя в испуганно поджимающуюся дырочку инструмент.

От истерического смеха меня спасла только сильно прикушенная губа.

Я чувствовал, как мышцы поддаются под напором стали, раздвигаются, открывая постороннему взгляду самое сокровенное. Плоть пульсировала, внутри что-то дергалось и екало… И если бы не чертов шнурок, я бы обкончался, как малолетка, первый раз дорвавшийся до порножурнала.

– О-о, – выразил Макс свое удивление и потрогал засунутым внутрь пальцем находку, – ша-рик…

Если он сейчас скажет что-нибудь жутко глупое вроде: «будем извлекать, больной», я в нем сильно разочаруюсь.

Давление на стенки внезапно прекратилось, Макс извлек из меня расширитель и, облизав сохнущие губы, тяжело сглотнув, обвел пальцами растянутое отверстие, засунув потом внутрь сразу два пальца и почти сразу же вынув.

– Ну? Ты же постараешься? Ты же можешь, я знаю, – от интимно-рычащих ноток в его голосе волосы на загривке стали дыбом, от взгляда, направленного на промежность, горящего и ждущего, окатило как горячей водой, – ну же…

Я напрягся, чувствуя движение шариков внутри и его пальцы снаружи, кружащие по краю дырочки, помогающие и контролирующие процесс…

Когда оба шарика оказались в специальном контейнере, Макс, дышащий как тяжело загнанная лошадь, и я, чуть живой от пережитых острых ощущений, целовались как сумасшедшие. В какой-то момент я понял, что трахать меня будут прямо здесь, но вот это не входило как раз в планы. Проникновения в такой позиции доставляли определенный дискомфорт, потерпеть, конечно, было можно, но не в этот раз, не в этот…

– В постель, – скомандовал я и поразился скорости, с которой оказался на горизонтальной поверхности.

Макс прижал меня к матрасу и жестко вбивался, не жалея и не страдая излишней сентиментальностью, именно так, как я и хотел, именно так, как было надо… И кончили мы одновременно, я излился в тот момент, когда Макс освободил мой жаждущий разрядки орган от сдерживающего шнурка.

Я лежал на животе, уткнувшись в подушку и пытаясь прийти в себя после сумасшедшего секса. Было такое ощущение, что из тела извлекли все кости, оставили только внешнюю оболочку. Сил не было даже на то, чтобы поправить съехавший и перекрутившийся корсет, который в процессе наших игрищ еще каким-то чудом оставался на мне. Макс же, полежав не более пяти минут, сначала рвался в душ, причем вместе со мной, а когда получил в ответ протестующее мычание, отправился обследовать комнату.

– А это что? – он обнаружил на полочке над столом маленькую баночку с плотно закрытой крышкой и, не утерпев, открыл.

– Блеск для губ, спелая вишня, – пробурчал я в подушку.

– О! – восхитился он. – Накрасишься потом?

– М-м, – отрицательно промычал я, – мне не идет.

Макс тут же намазал свои губы и критически посмотрел на себя в зеркало.

– Мне тоже, – вынес он вердикт, я фыркнул в многострадальную подушку, а Макс подошел к постели, на которой в расслабленной позе лежал я, и зачем-то прижался красно-коричневыми губами к моему плечу, оставляя яркий, четко очерченный след. – Я тебя пометил, – рассмеялся он.

– Угу, – согласился я, усиленно борясь со сном. События сегодняшнего дня изрядно вымотали, да и коньяк как бы способствует…

Макс еще какое-то время шатался по комнате, шуршал салфетками, вытирая губы, потом улегся под бочок, бормоча что-то неразборчивое, а может быть, я уже просто засыпал. Не знаю.

Проснулся я часов около шести утра, заботливо прикрытый половиной одеяла, потому что на второй половине я лежал сам, корсет был заботливо расшнурован и просто валялся рядом, видимо, когда крутился во сне, сбил. Самого Макса рядом не было, и как оказалось, в квартире тоже.

Только на кухне обнаружилась записка: «Ты так сладко спал, что будить не поднялась рука. Ушел на смену. Позвоню».

Я отложил лаконичное послание, зевнул и заварил себе кофе. Впереди был еще целый выходной день, и стоило подумать чем его заполнить.

Глава 8

На столе снова была записка: «Я на смену, не стал тебя будить. До скорого». Пол холодил босые ноги, заставляя пожимать то одну, то другую ступню – тапочки Макс опять уволок в прихожую, встав раньше меня часов на пять. Вторую пару мы так и не завели.

Халат, надетый на голое тело, создавал уют, даря тепло, и контраст с замерзшими ногами не давал цепляться за остатки сна. Надо бы пойти в прихожую, надо бы надеть тапочки или хотя бы носки найти, но было так лениво, так не хотелось двигаться и совершать осмысленные действия. Если бы курил, вот сейчас как раз сигарета была бы очень и очень кстати. Иногда я жалел об отсутствии вредных привычек.

Тело слегка ныло от любых, даже самых легких движений. Ныло приятно, вызывая воспоминания о прошедшей ночи, о горячем, полном страсти и томной неги времени. Надо с этим завязывать, а то он стал мне уже необходим. Привыкание, Станислав Ильич, лечится только воздержанием. И вы это знаете. К сожалению, никакого будущего у таких отношений нет, как бы ни был идеален партнер, тонко чувствующий настроение и любовно пестующий твоих тараканов, Стасик.

Кофе приятно горчил на языке, и некстати подумалось, что Макс предпочитает чай. Зеленый, черный – без разницы. Макс. Слишком много его стало в моей жизни, и так сложно стало разделять две жизни, личную и общественную.

Родители тоже что-то почувствовали. Отец стал подтрунивать, что сынок-то, похоже, влюбился, мать непрозрачно намекала на желание познакомиться с той девушкой, которая заставила мои глаза светиться. Вот ведь выдумала тоже: светиться! Но, видимо, веду я себя и в самом деле иначе…

Макс. Чертов Макс. Который всегда лучше меня знает, что мне надо, чувствует настроение и подстраивается, бывая то нежным, то страстным, а то и жестким и грубым.

После первого раза я боялся, что он решит, что я саб, и решит вести себя соответственно. Собственно, так и есть в каком-то смысле, но не все так просто, порой я и сам себя не понимал. Чулки, корсеты, игрушки – это все хорошо и очень здорово, но иногда хотелось и без них. Макс понимал, каким-то образом чувствовал и давал мне именно то, что было нужно, доминируя, но не давя. Идеально настолько, что в это верилось с трудом. И это пугало.

Почти три месяца достаточно регулярных встреч. Что дальше? Я не раз и не два задавал себе этот вопрос: дальше что нас ждет? И каждый раз выходило, что либо мы признаем, что пара, либо разбегаемся. Второй вариант был со всех сторон более предпочтительным, более жизненным, что ли. Тем более в идеалы жизнь давно отучила верить. Нет в жизни совершенства, и это не я придумал. Где-то просто есть неучтенный фактор.

Признаваться в своей ориентации я был не готов. Сразу вспомнился разговор с отцом, состоявшийся не так давно, на очередном семейном обеде, куда меня вытащила мама. Благо, что Макс был на дежурстве, а дома одному сидеть не хотелось. По телевизору показывали что-то о запрете пропаганды нетрадиционных отношений.

– И правильно, – сказал отец, – давно нужно было запретить, а то детей совращают. Сидели бы тихо и не рыпались, а то за права борются, как будто их притесняют.

– Ты о ком? – решил уточнить я, чувствуя холодок в груди.

– О геях, о ком еще. Такое ощущение, что они хотят весь мир под себя подмять. Вон Европу под себя продавили, нас попытались, но шиш-то вышло.

– Тебя послушать, так существует всемирная организация геев, – не сдавался я.

– А то ты не видишь, что это похоже на заговор и на попытки заставить всех людей быть такими, как они, – выдал мне отец.

– Прямо как жидомасоны, помнишь, не так давно они во всем были виноваты, – попробовал напомнить я историю.

– Не передергивай, при чем тут это?!

– Папа, ну ты же образованный человек и сам прекрасно знаешь, что ориентация не поддаётся пропаганде. Даже в дикой природе существуют животные, предпочитающие свой пол. И в конце концов, какая разница, с кем человек спит? Ты же не лезешь к нему в койку, да и он к тебе. Просто представь, что вот, например, кто-то из твоих друзей гей…

– Не могу, – отрезал он, – вот постороннего человека могу представить геем и даже руку подам, а вот свой кто-то… Нет, не смогу. Как же… Нет!

– А что изменится от того, что ты просто узнал это? Человек вдруг станет хуже, или что? – настаивал я, честно пытаясь понять логику.

– Не хуже, – нехотя признал отец, – но… Сразу бы не смог. Потом, может быть…

И это родной отец. От воспоминаний опять стало больно. Когда даже родная семья, скорее всего, никогда не примет твою ориентацию, то что уж говорить о посторонних людях? Скрывать отношения тяжело, где-нибудь все равно проколемся. Поэтому, пока не прикипели друг к другу капитально, надо рвать. У меня скоро отпуск, поеду… Уже знаю, куда, и попробую все забыть.

Внутри заныло. Забыть. Как будто это возможно, вот даже при одной мысли об этом уже больно. Как там говорят: сердце кровью обливается? Воистину так, как по живому резать придется. Но как привык, так и отвыкну, потом-то хуже будет.

Поборовшись немного с собой, решил все-таки Максу не сообщать смской о разрыве отношений. Счел, что такой поступок охарактеризует меня как последнего труса, нужно набраться мужества и поговорить с человеком лицом к лицу, тем более он сейчас на работе.

Кофе закончился, и пока я раздумывал, сварить ли себе еще чашечку или все-таки не стоит, в комнате бодро заиграла мелодия вызова, которая была установлена на маму. Черт, опять к предкам тащиться, но вроде бы обижать их не хочется, да и отвлечься от страданий надо, а то настроение испортилось и хандра навалилась. Надо будет по дороге к ним зайти в кондитерскую, купить что-нибудь сладкое: бабушка всегда говорила, что в тяжелых жизненных ситуациях нет ничего лучше шоколадного торта. Вот и случай представился проверить. Сестренка-то рецепт чаще пользовала, уверяла, что помогает. Посмотрим.

У родителей все было как всегда. Как в лучших домах Лондона, Парижа и Жмеринки: закуски холодные, закуски горячие… На горячее жареная курочка с картофельным пюре – дань моему плебейскому вкусу.

– Сынок, – мама, завидев меня, чуть нахмурилась и попыталась пощупать лоб, – ты не заболел?

– Устал просто, – вымученно улыбнулся я, чмокая ее в пахнущую пудрой щеку, и постарался взять себя в руки. Оказывается, принятое решение отпечаталось на моем челе, вызывая тревогу у родных. Странно. Мне казалось, что я лучше владею собой, лучше умею держать себя в руках, все-таки специфика работы предполагает умение держать лицо в любых обстоятельствах.

Мама покачала головой, взлохматила волосы у меня на макушке и пригласила к столу. Иногда мне казалось, что ее наипервейшей задачей является меня накормить. Можно подумать, что всю неделю я голодаю, питаясь исключительно подножным кормом.

– Привет, – поздоровался я, войдя в комнату, где за столом сидел отец, подслеповато щурясь в экран телевизора. Порадовало то, что посторонних в этот раз не было. Никаких Даш, Насть и прочих представительниц прекрасного пола. Даже любимая сестра сегодня отсутствовала, неужели личная жизнь стала налаживаться?

– Привет, – отозвался он, вскользь мазнув взглядом по мне.

– Что интересного показывают? – надо же как-то поддерживать разговор.

– Что у нас могут показывать прекрасным субботним днем? – сказал папа чуть раздраженно. – Новости. Убили, взорвали, украли… Вот только что было: четверо людей в масках похитили банкомат, установленный в аптеке. Ну прелесть же!

Я согласился – прелесть, и позитивно так, что прям жить хочется.

– А сейчас вот про пожар на складе лакокрасочных изделий. Это уже раньше было. А почему пожар? А я тебе скажу – технику безопасности никто не соблюдает…

На экране действительно панорама какой-то промзоны. Полуангар– полунавес объят пламенем, валит густой черный дым. Несколько пожарных машин, парни в робах, скорая на заднем плане… Голос отца звучит ненавязчивым фоном, к которому необязательно прислушиваться. Я без интереса смотрю трехминутный сюжет, когда глаза внезапно вырывают из общей картины носилки, парня, лежащего на них, до невозможности бледного и слишком хорошо знакомого…

– А вот и картошечка, – голос мамы прозвучал неуместно, но позволил немного прийти в себя. Обнаружил, что стою и лихорадочно пытаюсь сорвать с себя галстук, потому что воздуха внезапно перестало хватать.

– Стас, что случилось? – мама шмякнула блюдо на край стола и сложила руки на груди.

Ответить не получалось, только рвать непослушными пальцами ворот рубашки. В голове только одна мысль: «Только бы жив, только бы жив!».

– Илья! – голос мамы достиг почти ультразвуковых высот. – Что у вас тут произошло?

Папа стал оправдываться, кивая на телевизор, а я вдруг почти успокоился. Нет, ледяные руки еще не согрелись и холодный ужас, поселившийся внутри, тоже был на месте, но внезапно включились мозги. Не хватало еще тут истерику закатить или в обморок грохнуться, нужно ехать в больницу, благо в нашем городе их не сто двадцать штук, и выяснять все там. В конце концов, пусть я и не родственник, но разузнать про состояние здоровья пациента вполне могу. Нужно же когда-то начинать использовать служебное положение в личных целях.

Мама суетилась, капала в рюмку валокордин, пыталась уложить на диван и напоить этой гадостью. Суета вызывала нервный смех, я отбивался как мог и пытался объяснить, что все в порядке и что мне просто нужно срочно уехать. По делам.

Наверное, папу можно было бы провести столь незамысловатым способом, но мама. Она вцепилась как клещ и, проведя форменный допрос, сопоставив факты, пришла к однозначному выводу: сын увидел по телевизору что-то такое, что его сильно взволновало, и скорее всего пострадал кто-то из хороших знакомых. Маме бы следователем работать, теперь понятно от кого у меня способности к аналитической работе.

– Да, – пришлось сознаваться и пытаться пробраться в прихожую, – мой близкий друг.

– Илюша, ну что ты сидишь! – всплеснула руками мама и развязала тесемки фартука. – Мы немедленно едем в больницу! Собирайся.

Слушать меня, что могу добраться и на такси, никто не стал, и меньше, чем через час, мы уже были на месте. За это время я успел напридумывать себе бог знает чего. Утреннее решение порвать с Максом теперь казалось злой насмешкой судьбы. Теперь, когда я вдруг осознал, что такое потерять его навсегда, стало кристально ясно – без него жизнь теряет смысл. Какой отпуск, какие левые мальчики? Стоило только представить, как другие, не Максовы руки прикасаются к моему телу, дотрагиваются до интимных мест, как вместо возбуждения возникало отвращение. В первую очередь к себе.

Призвав все хладнокровие, на которое был способен, и стараясь говорить твердым голосом, выяснил, что именно с Максом и что угрозы его жизни нет.

– Сегодня к нему нельзя, он пока в палате интенсивной терапии, – сказала милая, улыбчивая медсестра в приемном покое. Я постарался выдавить улыбку в ответ и на всякий случай еще раз уточнил диагноз, попытался узнать фамилию лечащего врача.

Девушка терпеливо повторила, что угрозы жизни нет и все завтра, все вопросы завтра, когда пациента переведут в общую палату. Слово «общая» мне не понравилось, и я решил, что для Макса нужна отдельная.

Родители не вмешивались, только смотрели удивленно, наблюдая за моей бурной деятельностью.

– Э-э, Стас, – отец посмотрел на меня и запнулся.

– Да, папа, – я встал на некотором расстоянии от него и напрягся, предчувствуя неприятный разговор.

– Стас, этот молодой человек, он… – отец мучительно подбирал слова и отводил глаза, боясь посмотреть прямо.

Я колебался всего несколько мгновений: несмотря на всю мою любовь к родителям, лгать сейчас было бы трусостью. Момент истины настал, хотя видит бог, не хотел я его, не хотел.

– Да, папа, да, – ответил я и вздохнул, говорить на тему доселе тщательно скрываемой ориентации было неимоверно сложно, – я люблю этого человека.

– Станислав, – отец попытался прервать мой монолог, но я знал, слишком хорошо знал все, что он может мне сказать.

– Ты сейчас скажешь, что в детстве уделял мне мало времени и отсюда проистекает моя ориентация, но это не так, – я помолчал, собираясь с духом и мыслями, родители не перебивали. – Я лет с четырнадцати понял, что другой и это было не так просто принять, и говорю я об этом только потому, что кому-то из вас придет в голову светлая мысль, что меня соблазнили, совратили, что виноват кто-то другой.

– А в четырнадцать-то кто тебя совратил? – отец сжал кулаки.

– Никто. Просто в том возрасте я понял, что девочки мне неинтересны. Мне не хотелось вас расстраивать и огорчать, но я такой, какой есть, и никто не виноват, только природа. Если вы не захотите дальше со мной общаться – пойму и не буду навязываться.

Дверь приемного покоя закрылась за моей спиной с легким стуком – родители за мной не пошли. На улице было еще светло; солнце окрашивало красноватым светом небо у горизонта; подмораживало. Холодный воздух коснулся лица, заполнил лёгкие, приводя в себя. Слишком много событий для одного дня. Я вздохнул и поднял воротник куртки, несмотря ни на что, на душе стало почему-то легче. Возможно, груз той тайны, которую я так тщательно хранил много лет, уже не давил, возможно, мне будет в чем-то легче жить, хотя бы тем, что отпадет необходимость общаться с девицами на выданье на семейных обедах. Да и будут ли они теперь?

Снег звонко пел под подошвами ботинок. Почти зима, календарь был не согласен, уверяя, что уже март. До дома пешком было чуть больше часа, и я решил все-таки прогуляться, проветрить голову от дурных мыслей, чтобы ночью просто спать, а не вертеться среди сбитых простыней, страдая от дум. Пусть я для себя уже четко определил, что значит для меня Макс, осталось выяснить его мысли на этот счет, но раньше завтрашнего дня все равно не получится.

Холодная лапа сомнений сжала сердце: а как он ко мне относится? Нужен ли я ему в его жизни на постоянной основе? И как доказать, что он мне необходим?

Глава 9

Наверное, проще изобрести синхрофазотрон, нежели разобраться в человеческих отношениях. Там наука, там все подчиняется строгой математической логике, где понятны и просты связи, причины и следствия. Я шел по тротуарам уже освещенных фонарями и яркой рекламой улиц, шел, почти не обращая внимания на окружающий мир. Мысли, чтоб их, неслись в голове, как в пресловутом синхрофазотроне разгонялись частицы. Некстати вспомнился Михалыч и недавний с ним разговор по поводу всяких там умных приборов и устройств. «Что мне с того, например, синхрофазотрона? Я, может, только от Пугачевой и узнал о его существовании и теперь вот даже в курсе, что это такой прибор, который разгоняет всякую хрень до скоростей в тыщи раз больше скорости трактора. И что? Ну нахрена мне в моей повседневной жизни это великое знание? Или в работе опять же?». В шахматы я ему тогда продул и так и не смог убедить, что никакое знание лишним не бывает. Увы, в некоторых вопросах Михалыч был консервативен и уперт.

На перекрестке какая-то машина разразилась гневным бибиканьем, когда я решил перейти улицу на зеленый свет и по зебре; мой автопилот никогда не давал сбоев, но на таких вот наглецов рассчитан не был. Пришлось отвлекаться от навязчивых мыслей и пытаться сообразить, где я, собственно, нахожусь. Прямо по курсу зазывно сиял рекламой ядовито-оранжевых фруктов и подозрительно розовых колбас продуктовый магазин, чуть дальше скромно притаился новый тату-салон. Понятно, улица Энтузиастов, потом Студенческая, и Полевая – уже моя.

Макс. Сердце странно кольнуло, когда я проходил мимо салона с выставленными в окнах рисунками-образцами возможных татуировок. Что у нас с ним? Потерять его оказалось неимоверно больно, но есть ли он у меня? И что останется на память, если разбежимся? Что я для него? Мы же никогда не обсуждали ни наше совместное настоящее, которое таковым и назвать-то можно было с натяжкой, ни наше возможное будущее?

Почему-то вдруг завтрашний день стал страшить. Что я ему скажу? Признаюсь в любви? И как это будет звучать? Нужны ли ему мои чувства, или же он был рад именно нашим коротким встречам без обязательств? Я грустно усмехнулся, обнаружив себя стоящим у дверей тату-салона. Что-то мои сумбурные мысли были слишком похожи на страдания Маши, коими она временами делилась со мной, заваливаясь в гости, и жалуясь на жизнь.

– Проходите, не стесняйтесь! – молодая девушка открыла дверь, заметив колеблющегося клиента. – Никто не заставляет вас решаться на что-то кардинальное прямо сегодня, и насильно покрывать тату вас тоже никто не будет. Просто зайдите, осмотритесь. Можете поговорить с мастером.

И я зачем-то вошел внутрь, в уютный холл, выдержанный в спокойных коричнево-бежевых тонах, где в углу рядом с небольшой пальмой в кадке стояли автомат с кофе и кулер с водой.

– Могу чаю сделать, если кофе не любите, и конфеты есть, – она подвинула ко мне вазочку с карамельками. – Образцы в альбомах, свое можно тоже, Сережа хорошо рисует.

Дома было пусто и от этого тоскливо. Почему-то сейчас, когда было ясно, что Макс в больнице и прийти не сможет, даже если бы и горел желанием, видеть его хотелось как никогда. В такие моменты очень хорошо понимались бабушкины присказки «Что имеем, не храним, потерявши – плачем». Я поежился, что-то настроение совсем никакое. Покосился в сторону бара – сегодня пить не стоило. Поэтому ограничился чаем и, попялившись для приличия в телевизор, где на канале «Культура» обнаружилась интересная передачка, завалился спать – утро, как известно, вечера мудренее. На границе яви и сна привиделся Макс, который просил мандаринов и сигарет. Мысленно пообещав ему все это купить, провалился в крепкий сон без сновидений.

Часы посещений в больнице начинались с четырех, поэтому у меня было время зайти в магазин, единственное затруднение вызвали сигареты – ну не помнил я, какие он курит. Белая пачка с синими буквами, под такое описание подходила половина ассортимента табачного ларька. Пришлось брать, полагаясь на вкус продавщицы.

Что значит: мне не приходилось давно навещать больных. Оказалось, теперь проходить внутрь можно было только в бахилах, которые стоили целых десять рублей и выдавались строгой гардеробщицей, бдительно следящей, чтобы необахиленные товарищи не проникали в коридоры и палаты. Народ, кстати, тоже оказывался не лыком шит и приносил их с собой, а некоторые использовали и по два раза.

– Я вот к маме хожу по два раза в день, – пояснила какая-то женщина, неправильно истолковав мой взгляд и идя рядом со мной к лифтам, – не напасешься же каждый раз новые надевать.

Я сочувственно покивал – в ее словах был смысл. Она еще что-то говорила, но двери лифта открылись на нужном мне этаже, и я отправился искать палату № 5.

Она оказалась очень маленькой. В крохотном помещении умещалась только кровать и тумбочка. На кровати, тоскливо глядя в окно, лежал Макс.

– Привет, – я прикрыл за собой дверь.

– Привет! – расплылся он в улыбке.

– Я тут тебе принес, – я поставил пакет на тумбочку, на которой уже стояла бутылка минералки, – не знаю…

– О! Мандарины, – обрадовался Макс, – мне их еще вчера почему-то хотелось, а покурить?

Я вытряхнул из пакета и сунул ему в руки злосчастную пачку:

– Не знаю, какие ты предпочитаешь.

– Пойдет, – он мельком взглянул и спрятал сигареты под подушку.

Наступила неловкая пауза. Я вглядывался в его лицо, он сначала тоже смотрел на меня, а потом смутился и отвернулся.

– Макс, – произнес я и присел на край больничной койки. Незакрытый тощим матрацем металлический край холодил ноги через ткань брюк.

– Да? – он вскинул на меня глаза.

– Как ты? – сказал я совсем не то, что хотел.

– Нормально все. Правда. Надеюсь, что выпишут завтра.

– Если бы все было так радужно, то в реанимацию никто бы не клал.

– Ой, да ладно! Перестраховщики они все. Я же просто немного дыма надышался, а так ничего особенного, – возмутился Макс.

– Точно?

– Конечно, – уверенно ответил он.

– И никакие Ларисы с дядьями…

– Господи, так вот что ты подумал! Нет, это не месть. Им бы сейчас самим разобраться со своими проблемами.

– О чем и речь. Дядю, насколько я знаю, из органов попросили.

– И не только попросили, даже дело завели. Сейчас модно коррупционеров ловить. Мелких таких, вроде него, – Макс озорно улыбнулся, – и я здесь не при чем. Его по своим делам взяли. Ты же, наверное, и сам знаешь.

– Не могу сказать, что очень сильно интересовался, – честно сознался я.

– Ну а Ларке условный срок дали, ей тоже не с руки меня дымом отравлять.

– Макс, – укоризненно произнес я, – я же не знал, что произошло. Всякое думал. Кстати, что такого увидела Лариса, что побежала писать на тебя заявление, а дядюшка ей так активно взялся помогать?

Макс резко изменился в лице, комкая в руках край серого больничного одеяла.

– Ты же не отстанешь? – глухо и почти безнадежно сказал он. – Бывший мой приходил. Тряхнули стариной. Просто дружеский секс, ничего больше. А тут Ларка и картина маслом… И дядюшка – гомофоб и якобы сильно верующий… – он замолчал, но продолжать было уже не нужно. Именно «якобы», потому что такие, как он, соблюдают только внешнюю сторону православия. Может быть, даже и в церковь ходит, посты соблюдает, а вот с заповедями как-то не очень дружит, или надеется, что такой же чиновник от церкви ему грехи отпустит?

– Стас? – Макс смотрел на меня несчастными глазами, видимо неправильно истолковав молчание. – Ты теперь…

– Что? – я поднял бровь. – Откажу от дома? Вряд ли ты этого дождешься. Тем более, зря я, что ли, страдал и мучился.

– Мучился? – он удивленно посмотрел на меня.

Я, загадочно улыбаясь, стал расстегивать сначала вязаную кофту, затем мелкие пуговички на рубашке.

– Ста-ас, – на расширившиеся от удивления глаза было приятно посмотреть. Он лихорадочно облизывал пересохшие губы, – Ста-ас, – он протянул руку, собираясь дотронуться до того, что только что было скрыто под одеждой, до яркой, вызывающе-красной татуировки, повторяющей тот отпечаток губ, которым в первый день знакомства отметил меня Макс.

– Пока лучше не трогать, – я перехватил руку, не давая прикоснуться к не поджившему контуру.

Макс, глядя мне в глаза, перехватил инициативу и поднес мои пальцы к своим губам.

– Мой? – спросил он хриплым шепотом, опаляя кожу жарким дыханием.

– Да, – выдохнул я, соглашаясь, хотя и без слов все было ясно.

Мы еще не знали, что нам отмерены судьбой долгие годы совместной жизни, счастливой и яркой, что вместе мы преодолеем много трудностей и переживем сотни прекрасных моментов, оставаясь друг для друга самыми близкими и самыми нужными людьми. Не знали, что со временем родители примут мой выбор и спустя пару лет станут относиться к Максу вполне лояльно, что для матери Макса я стану почти что вторым сыном…

Мы просто были очень счастливы сейчас, просто очень счастливы.