Текст книги "Пойдём со мной"

Автор книги: Марика Макей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Предупреждение

– Мне кажется, этого не стоит делать…

– Зачем ты все усложняешь?!

– Просто… предупреждаю.

– Не стоит, милый. Лучше спросить… Хочешь ли ты, читатель, окунуться в вязкую и зыбучую пучину своих страхов? Да? Отлично!

– Уверен?..

– Ох, замолчи!

– Я спрашиваю…

– Он уверен. И правильно! Что ж… пойдём со мной!

Милый друг, иль ты не видишь

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий —

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете —

Только то, что сердце сердцу

Говорит в немом привете?

Владимир Соловьев

Пойдём со мной…

Топ-топ…

Глава первая, в которой разбиваются зеркала

«– О, нету мне, Лауре, счастья! Душа моя в потёмках, и сердце полыхает, как костёр!

– У неё что-то с сердцем? – шёпотом спросил Константин Улисса. – У них в театре нет врача?

– Это метафора, – ответил Улисс.

– А… Никогда не слышал. Какая-то ужасная болезнь?».

Фред Адра. Из книги «Лис Улисс».

– Мне снятся плохие сны. Часто. В последнее время каждую ночь. Я не понимаю, что сплю, и мне очень страшно. Во сне чувствую, как надо мной нависает тень, кто-то смотрит, а я лежу под одеялом и не могу открыть глаза. И пока пытаюсь проснуться, тень смотрит, но не трогает, а когда перестаю бороться, она ныряет в меня, и я просыпаюсь на самом деле. Иногда молюсь, прошу Бога, чтобы до утра мне больше не снились плохие сны, и обычно это срабатывает, но только до следующей ночи.

– Твои родители говорят, что ты часто встаёшь по ночам.

– Да, я хожу курить. Они не знают об этом.

– Тебе пятнадцать?

– Четырнадцать. Так вышло, простите.

Психотерапевт переворачивает исписанную страницу блокнота и задумчиво смотрит на новый белый лист. Асель дёргает ногой, пытаясь прочувствовать, не слишком ли она откровенна, и не заберут ли её из кабинета в психушку. Она пытается предугадать следующий вопрос доктора и чешет голову, от тугого конского хвоста кожа раздражена.

– Как у тебя складываются отношения с одноклассниками?

Нормально.

– Тебя направили ко мне после инцидента на уроке, верно? Расскажешь?

Асель смотрит в потолок. Лепнина похожа на паутину, а люстра с чёрным абажуром – на паука, который её сплёл.

– Я накричала на девочку.

– Как её зовут?

– Катя. Она хорошая, всегда давала списывать, мы вместе ходили в музыкалку ещё. Просто в тот день у меня совсем не было настроения.

– С чего всё началось?

– Ну… Она что-то рассказывала, а я не хотела слушать. Мы сидели за одной партой, её шёпот слева становился громче и громче, и она требовала внимания, ответа, реакции. Мне было не по себе, очень жарко. И от Кати тоже как будто дуло теплом, как от вентилятора в душной комнате. И я сорвалась.

– Прости за нецензурную брань, но я приведу твою цитату. Ты сказала: «Надеюсь, твою тупую башку набьют твоей же требухой, мразь, и мухи отложат личинки в твоих глазницах, пока блохастый бродячий пёс будет совокупляться с твоим мёртвым, съеденным червями телом».

Асель ёрзает в кресле.

– Не помню этого.

– Совсем?

– Я помню, что кричала. И всё.

Психотерапевт внимательно смотрит на девочку из-под квадратных очков, пока она трёт друг о друга аккуратные розовые ноготки, издавая приятный стрекочущий звук.

– Фраза пугает своей жестокостью, Асель. И судя по тому, что мне удалось выяснить, тебе не свойственна такая манера разговора. Что ты думаешь об этом?

– Наверное, это не я.

– А кто?

– Мне часто снятся плохие сны. Я не знаю.

Короткий писк таймера оповестил о том, что время сеанса подошло к концу. Психотерапевт осторожно закрыла блокнот.

– Мы встретимся с тобой послезавтра, милая. Ты не против такого обращения?

– Нет, порядок.

– Тогда до встречи. Небольшое задание дам тебе: попробуй сформулировать, кто вместо тебя так обидел Катю. Хорошо?

Асель пожимает плечами и снова чешет голову.

– Пока, – подхватывает кожаный чёрный рюкзак и выходит из кабинета, поправляя задравшуюся футболку на пояснице.

Слева – шиномонтажка, справа – спа-салон. Асель оборачивается, глядя на окна офиса психотерапевта, с рекламной растяжкой вдоль фасада об установке пластиковых окон, и думает, что больше в эту дыру не придёт. Понимает, что это во многом отговорка, но ей совсем не хочется делиться мыслями. Её фраза, которую озвучила докторша, забылась, осталось только неприятие и чувство тревоги.

Солнце жжёт, волосы становятся горячими. Асель видит ступеньки, ведущие в общественный туалет, и бежит вниз, чтобы помыть руки и освежить лицо. Внутри чисто, прохладно и пахнет хлоркой. Вода прозрачная, на ободке раковины стоит жидкое мыло с ароматом ромашки. Вылив половину бутылька себе в руки, Асель растирает жидкость меж пальцев, пока та не превращается в душистую пену. А потом громко визжит, хватает бутылёк и разбивает им зеркало.

Кривые осколки сыплются на пол, пластиковая рама шатается как маятник и падает следом. Собрав несколько осколков подлиннее, Асель вкладывает их в книжку по химии и суёт в рюкзак. Затем сбегает, пока никто не пришёл на шум.

***

В прихожей пахнет мамиными духами, на полу лежат лакированные туфли на тонкой шпильке, каблуками друг к другу. Мама устала, скинула обувь как попало. Асель проходит мимо зеркала, мимолётом смотрит на своё нескладное тело с острыми лопатками, тонкими руками и плоской грудью, цокает и проходит в гостиную. Мама ковыряется в шкафу нагнувшись. Асель шутливо бьёт её по попе.

– Аселя! – возмущается мама, вздрагивая и оборачиваясь. – Нельзя так подкрадываться.

Потом целует дочь в щёку, всё ещё хмурая. Короткие чёрные волосы сегодня завиты в локоны, на лице остатки макияжа. Перед сном она обычно сидит у зеркала и трёт лицо ватными дисками с мицелляркой, открывает баночки с душистыми кремами и что-то тихо рассказывает. Асель любит засыпать под эти мамины ритуалы, иногда совсем не хочется возвращаться в свою комнату.

– Я голодная, – падая на диван звездой, говорит Асель.

– Я тоже, сейчас что-нибудь сообразим. Как сеанс у психолога?

– Психотерапевта. Скучно, – вздыхает Аселя.

Потом видит, что мама берёт с полки стопку белья и, опережая её, бежит в комнату. Достаёт пачку сигарет из-под вороха разноцветных подушек и прячет в карман халата. Мама приходит позже, начинает стелить постель.

– Солнышко, ты же в порядке? – спрашивает мама, встряхивая плед. – Папа настоял на этих сеансах, всё оплатил, но я надеюсь, что ты и без психолога знаешь, что обзываться нехорошо.

– Ну да, я же извинилась даже. Может, вернём деньги, съездим в выходные в ЦУМ?

– Это так не работает, – не без досады говорит мама. – Давай будем послушными и доходим на дурацкие терапии, ладно?

– Ока-а-ай, – протягивает Асель, снимая светлые узкие джинсы. Вертится в трусах у зеркала, разглядывая худые ноги. – Хочу попу накачать. И грудь.

– Я тебе дам грудь. Иди воду поставь, сварим макароны, я купила жареные рёбрышки и сырный соус.

Асель надевает пижаму и шлёпает босыми ногами на кухню.

Ночью долго слушает музыку в наушниках, то скидывая плед от жары, то накрываясь снова, замёрзнув. Когда чувствует, что сон подступает, скручивает наушники и суёт под подушку, укладываясь поудобнее. В комнате тихо, на полу тарахтит, как трактор, кот. Дрёма накрывает, и мурлыканье затихает. Асель спит, но слышит, как бьётся её сердце. Считает удары, пока тяжёлая тень пробирается к дивану. Она по обыкновению замирает над ней, сердце начинает стучать быстрее. Девушке жарко. Хочет открыть глаза, но веки тяжёлые, пытается пошевелиться, и ей даже кажется, что получается, но тут же понимает, что лежит всё в том же положении, подложив руку под голову. Кости болят, Асель пытается что-то сказать, но только неразборчиво мычит, губы отказываются размыкаться, язык во рту словно опух и потяжелел. Тень наклоняется ближе, парит у самого лица, Асель накрывает ужас, она хочет кричать, горло горит и саднит. Обессилено хныкая, она крепко жмурится. Тень сочится внутрь, через ноздри, уши, через поры кожи и корни волос. Асель открывает глаза, голова болит, в комнате темно и тихо. Она скидывает плед и встаёт.

Глава вторая, в которой вспоминается прошлое

«Мы очень часто умаляем других людей до наших ограниченных представлений о мире».

Карен Армстронг. Из книги «12 шагов к состраданию».

Утром Асель завтракает остывшим чаем и булкой с маком, аппетита нет. Мама ходит из ванны в комнату, собираясь на работу, один глаз она накрасила и прервалась на сушку волос.

– Деньги есть на школу? – спрашивает мама, появляясь в кухне и скручивая шнур от фена вокруг держателя.

– Ага.

– Отлично, а то у меня до зарплаты всего ничего осталось. Завтра алименты на карту придут, снимешь?

– Угу.

– Оставлю карту на комоде, – мама наливает себе кофе и лезет в шкафчик за сахарницей. – Кстати, ты ничего не разбивала на днях?

Асель замирает, глядя перед собой.

– Нет, а что?

– Нашла утром осколок в спальне у себя, вроде от зеркала, – рассказывает мама, присаживаясь напротив дочери. – Наши целы. Может, Рикки притащил?

– Сто пудов, – Асель наклоняется и ловит рыже-белого кота, ластящегося у ног. – Где взял холодное оружие, засранец?

– Кот-домушник, – смеётся мама. – Не забудь ему корм насыпать перед уходом.

Подхватив чашку с кофе, она скрывается в гостиной. Асель гладит Рикки по тёплой голове и пытается вспомнить, что случилось после того, как ночью она проснулась. Ничего не помнит.

В школе душно. Все окна в классах открыты настежь, но на улице стоит жуткая жара, ни намёка на дуновение ветра. На доске в кабинете математики кто-то нарисовал зайца с огромными ушами, другой умелец пририсовал ему грудь. До урока ещё десять минут, одноклассники залипают в телефоны, Асель сидит за второй партой и добавляет в плей-лист новые песни. К ней садится Паша Лукин.

– Тебе какой вариант пробника достался?

Асель туго соображает, о чём он. Смотрит в карие большие глаза.

– А?

– Варик какой, говорю? У наших некоторых совпадают. У меня четырнадцатый, – кладёт на стол распечатанный вариант заданий ОГЭ.

Она лезет в сумку, находит там смятые листы, которые не доставала дома.

– Четырнадцатый, – читает номер сверху.

– О-о, нормально, – улыбается Паша. – Значит, с тобой сяду. Ты решала?

– А в чём прикол? Если мы дома могли решить.

– В статистике, Аселька, мы же дэбилы, – хохочет он. – Но дома всё равно никто не решал, кажись. Я забил. Татуху, – добавляет он, довольный каламбуром, и крутит кистью руки, где вокруг запястья красуется на раздражённой покрасневшей коже надпись: «PUNK ROCK». – Как тебе?

– Не слушаю панк.

– А что слушаешь? Ре-е-еп?

– Джа-а-а-аз, – на его манер передразнивает Асель. – Армстронг, Фицджеральд… Говорят о чём-нибудь фамилии?

– О том, что им гласных не хватает.

– Придурок, – улыбается Асель.

Паша симпатичный, хоть и щуплый. У него пепельное мелирование и эстетично выступающие вены на руках, прям как в подборках на пинтересте. Весь урок они смеются над математиком, который орёт на тех, кто пытается списать, и над его мокрыми подмышками, со звонком сдают наполовину решённые задания и вместе идут в кабинет русского языка.

Асель ко всем одноклассникам относится одинаково нейтрально, никогда ни с кем не ссорится, но и не дружит слишком близко. После случая с Катей ей привалило ненужного внимания, всем показалась её ругань жутко забавной – разобрали на цитаты. Но Паша с тех пор, наоборот, держался подальше, поддерживал Катю, и только сегодня немного оттаял. Он играет на гитаре в какой-то группе отбитых рокеров, где все остальные старше него и уже давно окончили школу, часто спорит с преподшей по истории, когда она хвалит Советский Союз и мечтает побывать в Америке, о чём постоянно говорит. Помимо татухи «PUNK ROCK» у него есть ещё одна, между ключиц, с красивой надписью: «nice day for a revolution»11
  Nice day for a revolution – (перевод с английского) хороший день для революции.


[Закрыть], и для того, чтобы её всегда было видно, он носит футболки с глубоким вырезом.

Сегодня на нём серая футболка, явно смоделированная лично Пашей: края верхнего выреза неровные, словно кто-то резал ткань тупыми ножницами.

– Ты же к психотерапевту ходишь? – спрашивает он, пока Асель выкладывает из рюкзака учебник.

– Психотера… – привычно хочет поправить она и осекается. – А, да, верно. Откуда знаешь?

– Это моя тётка, она с нами живёт, а на холодильнике её расписание висит.

Асель хмурится, ей не нравится эта новость. Паша это чувствует и добавляет.

– Да я только фамилию прочитал и подумал, что это ты. Она ничего не рассказывает.

– А там нечего рассказывать, понял?

– Не злись, – дёргает он её за прядь волос. – Она и со мной разговаривала, вроде помогло.

– С чего вдруг? – всё ещё дуется Асель, но любопытство пересиливает.

– Невроз вроде был, у меня отец бухарь, мама его тринадцать лет терпела, и вот только в прошлом году выгнала. Я себе тогда и татуху набил первую в честь праздника. Наша маленькая семейная революция, свержение диктатора.

– Это круто, – улыбается Асель.

– Оф корс. Пошли куда-нибудь сегодня вечером? Расскажешь тоже какую-нибудь семейную гниль, выпьем, помянем?

Асель соглашается.

***

Паша классный. Они покупают шесть маленьких бутылок пива в магазинчике во дворах, где не проверяют документы, и прячутся на старой детской площадке. В домике-грибе из покошенных досок с куполообразной крышей. Жара к вечеру спала, а мимо никто не ходит. Паша открывает бутылки зажигалкой и начинает рассказывать про отца.

Он бывший афганец, как пришёл с войны, так и оказался никому не нужен. Получил бронзовую медаль, две тысячи рублей ежемесячной пенсии и проездной. Начал пить, чтобы забыться, потом увлёкся. Когда родился Паша, немного пришёл в себя, но не надолго. Поколачивал мать, Пашу не трогал, пока тот не подрос и не стал вступаться. Тогда отец принял его за равного соперника, бил, закрывал в туалете на ночь, поджигал его одежду за непослушание, однажды заставил жевать сигарету, спалив, что сын покуривает. В прошлом году срезал струны с гитары Паши и пытался его задушить. Спас сосед, услышавший, как орёт от страха мать. Заявление в полиции не приняли, но мать прозрела, выгнала мужа и попросила сестру психотерапевта к ним переехать, понаблюдать за сыном. Паша стал нервным и агрессивным и никак не мог прийти в себя, пока не начал сам писать песни. Всю боль и злость вкладывал в текст и музыку, потом чувствовал себя опустошённым, но счастливым.

Асель так понравилась его откровенность, что захотелось ответить тем же. Но в их семье не случилось ничего страшнее, чем развод родителей по обоюдному согласию два года назад. Папа уехал работать на юга. Он рекламщик, а мама менеджер в «Сбере». Все довольны, всё хорошо. Рассказывает это Паше, пожимая плечами.

– А с Катей что у вас произошло? – хмурится он.

– Да ничего, я просто встала не с той ноги в тот день. Даже не помню, что ей наговорила. Она обижается?

– Ну, она тебя боится.

– Я тоже иногда себя боюсь, – усмехается Асель. – У меня проблемы со сном. Ночью снится всякая дичь, утром просыпаюсь слабая и злая. Я рассказывала это твоей тётке, подсмотри для меня, что она там понаписала?

– Да она сама тебе расскажет, когда курс закончите. Ты, главное, не ври ей, всё говори. Увидишь, всё будет супер в итоге.

– Вообще, есть кое-что, что я никому не рассказывала… – смущается Асель, покручивая в руках согнутую крышку от бутылки. – Если пообещаешь молчать, расскажу тебе.

– Перед тобой самый нетрепливый человек в мире, Аселька, – гордо разводит руки в стороны Лукин. – Я ж панк, лютую за вашу свободу вместо вас.

– Хорошо, яжпанк, тогда слушай, – улыбается Асель. – В общем, в начале лета я тусила с одним парнем постарше и попробовала одну тему. Понимаешь?

Он вздёргивает брови. Видно, что вариантов у Паши несколько.

– Да запрещёнку, таблетки какие-то, я ничего не поняла, – спешно объясняется она. – Всего один раз. Мы на озере отдыхали, все попробовали, и я… Было хреново, меня жутко штормило, я видела Мэрилин Монро и Курта Кобейна, клянусь. Они курили травку на крыше моторной лодки у причала.

Паша прыскает в кулак, но старается держать серьёзное лицо.

– И?

– Я была в неадеквате, не помнила, что творила, как себя вела. Мамы дома не было, она иногда остаётся у своего парня. Что? Она в разводе!

– Да мне пофиг, честно. И что дальше-то было?

– Ну, меня вроде привезли домой. Проснулась в своей комнате, а в «вк» видео от этого урода. Снимали, как меня корчит, как я голая купаюсь в озере и разговариваю с травой, – Асель начинает плакать, хотя планировала держаться. – Я никому не рассказала, но пригрозила, что если видео уйдёт в сеть – его посадят. Вроде никуда не ушло, но мне так обидно было и стыдно, и больно. Короче, с тех пор я постоянно стрессую и иногда сама себя боюсь, потому что в голову лезут мерзкие мысли.

– Какие? – серьёзно спрашивает Паша.

– Разные, – вытирая нос, повторяет Асель, не желая объясняться. – Потом и сны эти ущербные добавились. Мне тяжело, иногда просто хочется разрушать всё вокруг, а иногда – кричать. Может, меня и вправду стоит бояться.

Глава третья, в которой Асель ходит по грани

«На самом деле каждый из нас – театральная пьеса, которую смотрят со второго акта. Всё очень мило, но ничего не понять».

Хулио Кортасар. Из книги «Игра в классики».

Паша врёт, что сильно опьянел и просится к Асель на ночь. Говорит, что тётка унюхает, и ему влетит, но на самом деле Асель понимает, что парень хочет просто её поддержать. Он проникся историей Асель, выспрашивал про мудака, снявшего видео на озере, рассуждал о моральных ценностях и подлости, тёмных пятнах поколения и ещё о всяком, чего девушка и не поняла толком. Где Паша нахватался всех этих лозунгов, она даже представить не могла. Спросила. Сказал, что много читает и свободен от мусорной пропаганды из телевизора, потому что отец когда-то сделал полезное дело и в пьяном угаре его разбил.

– Так что, не пустишь?

– Да пущу, конечно. Только без левых движений, понял?

– Каких движений? – кривится он, собирая в пакет бутылки. – Мне шевелиться лень. Пошли искать мусорку.

В такси они молчат и дышат внутрь футболок, чтобы не распространять пары перегара. Когда доезжают и бегут к подъезду, ржут как кони, вспоминая запотевшие окна и водителя, который несколько раз снял очки и протёр стёкла. Мамы дома нет, Асель включает всюду свет и показывает квартиру: где ванна, где кухня, где гостиная.

– Будешь спать тут, – падает она на свой любимый жёлтый диван. – Мама сегодня не придёт, но у нас есть эклеры и вчерашние макароны с сырным соусом. Сойдёт?

– В лёгкую, только подогрей.

– Эклеры тоже? – смеётся Асель, направляясь в кухню.

Паша спрашивает, можно ли у них где-то без палева покурить. Асель отправляет его на балкон и вскоре присоединяется. Сидят на корточках, рядом с её детской коляской в пыльном чехле и папиными рыбацкими принадлежностями.

– Ты классный, – говорит Асель, ощущая, что язык её плохо слушается. – И чего мы раньше не дружили?

Он пожимает плечами.

– Если честно, думал ты скучная. Я смотрел твои подписки в инсте, там столько мути… И фотки все отврат.

– Охренел?

– Да куда столько селфи?

– Иди к чёрту, – смеётся Асель, доставая телефон. Смотрит на свою страницу и хохочет ещё громче. – Всего-то триста пятнадцать.

Паша перебирается к ней, и вместе они чистят однотипные фотографии, смеются над её хэштегами и отписываются от популярных блогеров.

После ужина обоих клонит в сон, но им хочется ещё поболтать. С Пашей Асель спокойно и интересно, кажется, что он ходячая энциклопедия, интересуется всем подряд, а если чего-то не знает – говорит прямо и тут же лезет гуглить, приводит факты, открывая что-то новое и для себя тоже.

Ближе к двум часам Асель идёт в спальню за одеялом, Паша плетётся за ней, едва волоча ноги. Осматривается, трогает её старые игрушки на полке, трёт пьяное лицо у зеркала и замечает картину на стене в резной деревянной рамке.

– О, у нас такая же висела. Пережиток Совка, что ли?

Асель оборачивается, смотрит на поле, усыпанное разноцветными, незнакомыми цветами, и пожимает плечами.

– Кто-то подарил маме, не знаю. По-моему, красиво.

– Тебе нравится?

– Ну да, – Асель вручает Паше одеяло и становится рядом, присматриваясь к акварельным мазкам. – Смотри внимательно, здесь нет двух одинаковых цветков.

Паша щурится, подходит ближе, глаза его мечутся от одного цветка к другому.

– Кстати, да. Прикольно. Интересно, на нашей тоже так было?

– А куда она делась?

– Да не знаю я. Ладно, пошёл спать, – он оборачивается, на уставшем лице появляется озорная улыбка. – Поцелуешь?

– Иди уже отсюда, – краснея, выталкивает она его из комнаты и закрывает дверь. Высовывается и добавляет в спину удаляющейся долговязой фигуре. – Нам надо встать раньше, чем мама придёт, так что как начну будить, сразу вскакивай, понял?

– Окай, мой генерал!

***

– Мне грустно, и я не знаю причины. Её попросту нет. Иногда совсем не хочется шевелиться, разговаривать с кем-то, слушать и смотреть. Не замечаю, как течёт время. Смотрю на часы – вроде утро, смотрю через минуту – уже полдня прошло. Я не отключаюсь, но не могу чётко вспомнить, чем была занята. Недавно расплакалась, когда мама прислала фотографии из магазина и спросила, какое платье ей выбрать. Я не могла помочь, просто не в состоянии была сказать: «Вот это». И плакала. Немного легче становится, когда понимаю, что я не одна такая, не сломанная и не тронутая на всю голову. Вчера болтала с человеком, у которого в жизни случались мерзкие ситуации, похуже того, что бывало со мной. И он справился, нашёл во всём случившемся плюсы, переборол тьму внутри. Эта история меня немного вдохновила, и ночью даже не снились кошмары.

– Кто этот человек? – спрашивает психотерапевт, отвлекаясь от записей.

– Мой ровесник, – уклончиво отвечает Асель, но ёрзает в кресле перед тётей Паши.

– В начале года ты ездила в горный лагерь с победителями олимпиад, взяла два первых места по физике и математике, участвовала в конкурсе талантов от школы, пела на открытии спортивного комплекса и завела музыкальный канал на ютубе. Скажи, такая активность для тебя норма? Или это скорее исключительный период?

– Я даже не знаю.

– А если подумаешь?

– Не знаю я, – качает головой Асель. – Не могу ответить, не спрашивайте.

– Хорошо. Скажи, слышала ли ты что-нибудь о биполярном расстройстве личности?

– М-м… Это когда ты утром Асель Алиева, а вечером Наполеон?

– Нет, – улыбается психотерапевт. – Это психическое состояние, при котором человек испытывает экстремальные колебания ментального здоровья от маниакального до депрессивного. В период маниакального обострения он сворачивает горы, чувствует эйфорию, непривычно активен и счастлив. Но за маниакальным эпизодом следует депрессивный, и чем активнее человек был в период мании, тем сложнее будет симптоматика полярного эпизода.

– И у меня вот это, да? Биполярка?

– Биполярное расстройство очень сложно диагностировать. Но мы тут как раз для того, чтобы разобраться, что с тобой происходит. И что бы это ни было, я помогу тебе, обещаю.

***

Асель и Паша, не сговариваясь, прилипли друг к другу. Утром он заходит за ней перед школой. Пока она собирается, сидит в кухне с мамой, рассказывает о своей музыке, о любви к самовыражению. Маме он нравится, она с интересом слушает его истории. Расспрашивает про татуировки, про группу, про семью. Оказывается, мама знакома с его тётей, они вместе учились в школе и картину, что висит теперь в комнате Асель, подарила как раз тётя Паши Ольга Николаевна после встречи выпускников, в марте. По дороге в школу Паша и Асель не могут перестать смеяться, разгадав загадку исчезновения картины из дома Лукиных.

Май выдался максимально жарким, больше похож на август где-нибудь в средней Африке. Учителя вовсю грузят студентов перед государственными экзаменами. Даже на переменах не отпускают, пытаются засунуть в сопротивляющиеся головы хоть немного необходимых знаний. Обеденное время сократили, количество уроков, наоборот, возросло.

Паша неплохо справляется с нагрузкой и как может, тянет Асель. Вечерами они вместе решают тестовые задания, гоняют друг друга по билетам и рассуждают о выборе будущей профессии. Асель любит точные науки, но жизнь свою с ними связывать не хочет. Но и творчество, музыка, сейчас совсем не вдохновляют. Она мнётся и вздыхает каждый раз, не в состоянии сделать выбор. Паша же хочет податься в политику, собирается поступать после одиннадцатого в Вышку и зовёт с собой Асель. Она не хочет.

В один из таких учебных вечеров, когда ребята сидят в комнате Асель на полу и решают тесты по химии, Паша лезет за учебником, путает книги и берёт ту, что принадлежит Асель. Он видит меж листов спрятанные неделю назад осколки разбитого зеркала и хмурится.

– Это что?

Асель пытается забрать у него учебник, но он держит крепко, осколки падают на ковёр, а обложка трещит по швам.

– Охренел? – вспыхивает Асель.

– Дура, что ли? Я просто спросил, что это!

– Твоё какое дело?

Паша подбирает десяти сантиметровые острые осколки и смотрит на своё в них отражение.

– Ты просто можешь сказать, зачем таскаешь это с собой? Соврала бы что-нибудь, в конце концов! Брови щипаю, скажи!

– Отвали.

– Или зарезать кого-то хочешь?

– Да, тебя! Отвали, говорю! Вообще, выметайся, понял?

Асель вскакивает, роняя тетради с колен, и тянет Пашу за руку. Он не сопротивляется, но смотрит на неё с большой тревогой.

– Мне уйти, правда?

– Да, вали! – толкает его в плечо к двери.

Паша резко подхватывает рюкзак, кладёт осколки на полку с косметикой и вылетает из комнаты. Асель слышит, как он спешно прощается с мамой и хлопает дверью. Она вскоре появляется в комнате, вытирая мокрые руки полотенцем.

– А что случилось? Я, вообще-то, пиццу вам готовила.

– Отстань, мам, – на последних крохах самообладания выдавливает Асель и закрывает перед её носом дверь.

Падает на диван, и её накрывает неконтролируемым цунами из слёз.

Ночью тень ведёт себя странно. Она в хорошем настроении, игривая. Летает вокруг Асель дольше обычного, касается открытых пяток, оплетает невесомой темнотой шею, долго лежит на груди, как домашний питомец, уснувший на хозяине. Всё это время Асель молча кричит, так громко как никогда, но совсем беззвучно. Холодный пот течёт по груди, оставляя мокрые следы на зелёной пижамной майке. Оцепенение тела причиняет физическую боль, а внутренний пожар повышает температуру в комнате.

Асель борется до последнего и только под утро, когда за окном брезжит туманный рассвет, она, изнеможённая, пускает тень внутрь и просыпается. Перед глазами плавают круги, тяжёлые веки норовят опуститься. Сидя на мятой горячей простыни, она вытирает мокрую шею ладонями. Дверь в комнату приоткрыта, в тёмном проёме показывается рыже-белая голова Рикки. Он проголодался, мяучит.

– Кс-кс-кс, – устало зовёт кота Асель и улыбается.