Текст книги "Together (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
А еще ладонь, что не сейчас, через пару или пару десятков миль найдет его руку. Стиснет, сожмет. Так, блять, что хрустнут суставы.
Возможно, там, впереди, больше не останется никаких: “Я волнуюсь”. Возможно, там останется только “Люблю”.
Потому что, ебана, навсегда. В хорошие и плохие времена, в болезни и в здравии, и прочая херня.
========== Глава 22. ==========
Комментарий к Глава 22.
просто диалог
https://pp.vk.me/c638326/v638326574/1186a/k—ozrbT-SQ.jpg
– Я просто, блять, хочу, чтобы ты был в безопасности. Вся твоя жизнь, все, чего ты достиг, пока я сидел. Ты не пустишь это по пизде, Галлагер.
– Мы уже на границе, Микки. Еще немного, и…
– Дальше ты не пойдешь. Вернешься в Чикаго к своей скучной работе по спасению человеческих жизней, будешь сосать силиконовый член или…
– Ты охуел? Я не для того перся с тобой через половину долбаных штатов, чтобы развернуться на границе.
– Блять, мужик, просто считай это игрой в ебаное благородство или приступом… я хуй знает сентиментальной дурости? Ты развернешься сейчас и съебешь отсюда. И будешь жить долго и счастливо.
– Пиздец. Ты не можешь… вот так.
– Не могу? С хуя ли? Я, сука, стою тут перед тобой в этом сраном платье на каблуках и даже в сережках. И я отпускаю тебя, слышал? Разворачивайся и пиздуй.
– Я люблю тебя, Микки.
– Ты. …
– Никогда не говорил. Люблю, всегда любил. Только, блять, ты. Пиздливый гопник из Саус Сайда. И мне нахуй не сдалось, чтобы меня отпускали. Потому что я не отпускаю тебя.
– Знаешь, почему я свалил из тюряги? Каждую сраную ночь, закрывая глаза, видел тебя то с одним ебырем, то с другим. Как же я тебя ненавидел, Галлагер. Подушку грыз, костяшки о стены сбивал… Сука, как же ломало.
– А теперь стал не нужен? Просто вот так?
– Ты у меня под кожей, дебил. Но я тебя отпускаю. Мог связать, рот заклеить и засунуть в багажник. Нашли бы, когда буду далеко. Но я хотел попрощаться.
– Нихуя. Копы будут тут с минуту на минуту. Может, хорош трепаться? Доспорим в Мексике.
– Галлагер, ты тупой?
– Это ты, блять, тупой, если до сих пор не дошло. Я. НИКУДА. НЕ. УЙДУ. Я тебя больше, сука, не брошу.
========== Глава 23. ==========
Комментарий к Глава 23.
https://68.media.tumblr.com/2d0bdf117a200d5ba8cf6656e71cc14d/tumblr_oienz5Zmzb1s8uqbvo3_540.gif
Удар кулаком, Галлагер почти падает и однозначно давится пивом. А Мик продолжает курить, разглядывая звездное небо. Как серебристые дырки от пуль там и тут. Как после нехилой такой перестрелки в Алиби.
– Оу, ебать! Что это было?
Кулак сжимается сам собой – неистребимый рефлекс Саус Сайда, истина, впитанная не с молоком матери, с первой затяжкой, первым глотком перебродившего пойла, с первой дорожкой кокса… С первым фингалом под глазом, с первым зубом, выбитым трущобными гопниками, – сотней подобных милковичей с наколками на пальцах и стволом за поясом джинсов.
Вот только… ни одного из тех не хотелось до одури, до вспышек за зажмуренными веками, до какого-то зуда в кончиках пальцев, до чертова пожара в легких…
– Ты никогда не навещал меня, – буркает Мик, а Йен зависает на зажимающих сигарету губах, чувствует, как мгновенно пересыхает во рту, от желания, потребности, тяги…
Пиздец. Будто это не он меньше часа назад вбивался в него, сжимая плечи до синяков, будто не он опускался на колени, исследуя руками, пальцами, губами каждый миллиметр этого тела, которого был лишен так долго.
– Микки, блять…
– Кто из нас блять. Ладно, Галлагер, ты меня знаешь и, епта, в тюряге я монахом не сидел. Но ты, сука, ты мог прийти хотя бы один ебаный раз? Не за деньги этой русской шлюхи, а просто, потому что…
Мик давится дымом, давится каждым словом, что накипели обидой, злостью и осели табачным дымом под языком, запеклись под кожей неутолимым зудом.
–… Двенадцать лет… да похуй, даже восемь. Это дохуя, блять, я знаю. Но как насчет того, что мы были сраной семьей? Ты и я. Вместе и до конца этого ебаного мира… или как там правильно?
– Микки…
Тянет руку, сжимая плечо. Не знает, что скажет. Что на это вообще можно сказать? Каждое слово – выстрел в упор. Битой по затылку. Все поделом. Но блять, Микки.
– Я никогда не забывал о тебе, – выдох белым облачком пара в холодную ночь, и рука, что на ощупь ищет ладонь, стискивает пальцы. – Ни на один ебаный миг не забывал.
Микки отпихивает, ворчит что-то неразборчиво и много матерится. Трет глаза пальцами – дым разъел или соринка попала.
Йен просто обнимает за плечи, опуская голову на плечо.
– Ты хочешь, чтобы я извинился? Сказал, что был неправ? Что подвел тебя? Микки, нахуй, но ведь это я съебываю сейчас с тобой в Мексику. Именно за этим, слышишь? Чтобы вместе и навсегда, чтобы только с тобой. Чтобы рука в руке и прочая сопливая чушь.
Мик снова дергается, пытаясь сбросить рыжую башку с плеча. Скалится раненым псом.
– Мне твоих одолжений, сука рыжая, даже близко не надо.
– Ты заебал! – как же чешутся костяшки, и пальцы сжимаются в кулак – ебнуть разок по зубам, чтобы чушь не порол. – Нахуй вообще одолжения? Ты в тюряге с полки упал вниз головой? Я здесь, я с тобой, потому что сдохну иначе, придурок. Так понятней?
– Да ни хуя…
Тихо-тихо, полушепотом. Полу-мольбой.
– Люблю тебя, идиота.
========== Глава 24. ==========
Комментарий к Глава 24.
Кэмерон/Ноэль
https://pp.vk.me/c636831/v636831584/3c311/x0lyMk51z7M.jpg
немного Мошер в связи с последними странными (для меня – определенно странными) событиями
Кэмерон Монахэн никогда не умел рисовать. А еще совсем-совсем не умел врать. Но бывает такая правда, какую не скажешь в лицо.
“Ноэль, я идиот”
Быстрые, злые штрихи на бумаге. Прикушенная изнутри щека. Сердце, что пропускает пару ударов каждый раз, как в памяти всплывают сцены с последних съемок. С ним, Ноэлем.
“—Ты не был на свадьбе, – царапая накладной бородой, целуя как в последний раз. Как в самый последний.
– А ты не очень и звал, – задыхаясь, плавясь от касания рук и губ, позволяя влажному языку скользнуть в его рот.
– Ты удалил все наши общие фото. Кэм, детский сад, – резко бедрами вперед, чтобы почувствовал, как хочет, как не хватало.
И грозный окрик от режиссера, чтоб прекратили болтать и сосредоточились на сцене.
Сосредоточились, как же.
Хотите, чтоб я его прямо тут, на ваших глазах?”
Несколько сцен, и будто крылья растут за спиной. А потом тот нежный прощальный поцелуй и охрипшим голосом в самом конце, совсем не играя: “Я люблю тебя”.
Так, блять, люблю.
В последний (для Ноэля) съемочный день в гримерке был непривычно тихим и молчаливым. Собирал свои вещи, не глядя по сторонам.
– Мне тебя не хватает. Ты ушел, я понял и принял. Мы все. Но… черт, Ноэль, посмотри на меня.
Снизу вверх воспаленными глазами. Дернул плечом, явно злясь.
– Ты знаешь, что это тупик. У меня Лайла, у тебя Руби. И… Кэмерон, блять, меня достало все это – каждый раз, как последний. Украдкой, таясь. Каждый раз прятать засосы и смывать с себя твой запах. Я заебался. И мы все решили. Просто не надо, окей?
И Кэмерон понимает – это конец. У него перед глазами темнеет, и висках колотится пульс, и пустота наполняет изнутри чернотой. Больше никакого Ноэля. Совсем никогда. Даже так вот – убого, скрываясь…
– В последний раз, только раз… – продолжает бормотать, умоляет, а сам уже толкает к стене, уже – губы к губам, и поцелуи-укусы расцветают на плечах и на шее.
И Фишер не протестует, не пытается оттолкнуть, будто ждет чего-то пару секунд, а потом подается навстречу, отвечая яростно, голодно. Как безумный. Они оба – безумцы. Все так.
Ни один из них не слышит, как открывается дверь. Слишком заняты, слишком давно, слишком устали быть друг без друга. Больше, сильней, навсегда.
– И это тоже репетиция, надо полагать? – голос Руби холодный, презрительный, мертвый.
Парни отшатываются друг от друга. Кэмерон открывает рот, и закрывает. Потому что… Что тут сказать? Исцелованные губы, спущенные штаны… Пойманы на месте преступления.
До такой степени все равно, что не пытается объяснить или оправдаться. Лишь шепчет сипло, устало:
– Давай без истерик.
Его трясет. Так колотит. Не от того, что увидела Руби. Не от того, что слезы бегут по ее щекам, что она кричит все же что-то, обзывается, матерится. Руби – это Руби, все так. А у Ноэля жена, и что теперь… так вот…
– Ты никому не скажешь, – слышит свой голос будто со стороны.
Дверь громко хлопает. Ноэль уходит.
>… … <
Руби забрала свои вещи из их квартиры в тот же день. Наверное, отписалась везде в социальных сетях и удалила общие фото. Кэмерон не проверял. Это и правда какой-то гребаный детский сад, думал он, снова и снова набирая по памяти номер Ноэля. Снова и снова попадая на голосовую почту.
Рисует, уже не думая ни о чем. Просто рука ведет карандаш по бумаге. И бессвязные штрихи складываются в две сплетенные руки. Мужские ладони. И если бы на одних выбить те самые буквы, каждый фанат “Бесстыжих”, сказал бы – Микки и Йен.
Вот только они – не в Чикаго, и фамилия его – вовсе не Галлагер.
Разглядывает рисунок с каким-то отстраненным интересом, а потом снимает на телефон и постит в Instagram. Тянется к початой бутылке скотча, отхлебывает из горлышка.
– Твое здоровье, Ноэль.
>… … <
Утром голова как булыжник, во рту будто кошки ночевали, и четырнадцать пропущенных на телефон. Четырнадцать звонков и семь смс-ок. От Ноэля.
“Кэм, ты обалдел? Что это за история с рисунками? Руки? Ты каминг-аут решил устроить или как? Весь интернет стоит на ушах. Знаешь, как это выглядит после того, как Руби отписалась от нас с тобой в инстаграме? И вообще… после всего”
Отключает телефон, не читая остальное. Два глубоких вдоха. Еще один. Еще.
Руки дрожат.
Открыть приложение. Правда дурацкий рисунок. Что на тебя нашло, Кэм?
Удалить. Удалить. Удалить.
Убогий рисунок. Все общие фото.
Какое-то дежавю.
Если бы можно было также легко удалить тебя из своей памяти, из грудины. Выцарапать из легких и жизни.
========== Глава 25. ==========
Комментарий к Глава 25.
Йен/Микки – просто утро в Мексике. просто диалог
https://pp.vk.me/c837237/v837237352/1fe89/dkQz6LSJF38.jpg
– Микки, подъем.
– М-м-м…
– Сонное царство, все бока отлежал. Подъем, блять.
– Галлагер, отъебись. У нас отпуск.
– Побег из тюрьмы, наш вояж в Мексику, незаконное пересечение границы… Охуительный отпуск, детка.
– Нах, Галлагер. Отвали, ну.
– Не пойму, ты в тюряге не выспался?
– В тюряге не было твоей рыжей морды. Всю ночь спать не давал. Скотина. Дорвался.
– Уверен, что в морде все дело?
– …
– Мик?! Микки, еб твою мать, ехать пора. Мы еще недалеко от границы.
– Съеби.
– Милкович. Один, блять, уеду.
– Ага, заебешься.
– Так, значит? Ладно…
– Галлагер… Сука, щекотно. Ох… Йен, блять… Йен… Йен.
– Глаза хоть открой?
– Да нахуй. Не останавливайся. Так вот. Еще…
========== Глава 26. ==========
– Соскучился. Как я соскучился по тебе, мелкий пиздюк.
Губы к губам почти что вслепую. Пальцы шарят по лицу, оглаживают скулы и так мелко дрожат. Стискивают сильнее, сжимают до боли.
– Микки, блять, не так сильно. Отпусти, задушишь же, – вялые протесты, скорее для вида, жадные поцелуи в ответ. Глубокие, ненасытные. До прокушенных губ и привкуса крови на языке.
– Рыжий. Как же тебя долго не было, рыжий, – почти что скулит, когда ладонь добирается до застежки на джинсах, сжимает прямо сквозь ткань. И задушенным всхлипом, подаваясь бедрами вперед, самое нежное и глупое из всего, что Милкович когда-либо говорил в своей жизни: – Мальчик мой.
Люблю тебя. Люблю. Не хватало. Дох каждый день, каждый миг без тебя. Приворожил, сука, под кожу пробрался. Как ебаная татуировка, которую не свести, как кислота, разъедающая вены. Как кислород, без которого – только сдохнуть.
– Нам нужно было выждать.
– Да знаю я, знаю. Все стихло?
Дыханием в губы, хватая ртом воздух вместе с жадными стонами. Мало, так мало. Так долго. Чертов Галлагер, какого хера без тебя все так серо и пресно?
– Угу. Иначе бы я не приехал.
Охнет, сгибаясь от полушутливого удара под дых. И глаза прямо напротив – встревоженные, серые, блестящие. Как те самые звезды, что они разглядывали однажды долгой и холодной ночью без сна. Курили по очереди, трахались. И целовались так, что сознание теряли.
– Я бы тебе не приехал. Вернулся бы за тобой, а там очередной ебырь. Вот бы ты выхватил, рыжий.
Тихий смех в губы, потому что Мик все еще держит, не отпускает, шарит пальцами по лицу, как слепой, то и дело целует, прикусывает, шипит что-то невнятно.
– Мик, ты придурок. Не до ебырей было, вот правда.
– В следующий раз, если и отпущу, то только, блять, в железных трусах с замком. Без ключа. Усек?
Рычит и целует, а сам ревностью исходит, бесится, злится, и тут же тает от нежности, которую пытается спрятать за маской ехидства и похуизма.
– Никаких “в следующий раз, Микки”. Нахуй. Я же тоже без тебя подыхаю.
А потом торопливо, резко, больно. Толчками, укусами, хрипами. Сгребая короткие волосы на затылке в кулак, украшая шею и плечи царапинами и следами от зубов, оставляя на бедрах синеватые кляксы от пальцев.
…
– Скажешь? Или нахуй все это теперь?
Водит лениво пальцами по животу, размазывая подсыхающие белесые лужицы.
– Так и не веришь? Конечно, люблю. Моего пиздливого южного гопника. Хули бы я тут делал, если нет?
– Язык вырву и псам скормлю, если, сука, засунешь его в кого-то еще. Усек?
Но уже улыбается с облегчением, уже расслабляется, опуская ресницы. И, кажется, больше не боится заснуть, а потом проснуться и обнаружить, что его рыжий исчез.
– Только вместе теперь?
– До конца.
========== Глава 27. ==========
Комментарий к Глава 27.
предупреждение: инцест
Лип/Фиона
https://pp.userapi.com/c637821/v637821605/498c5/J1TKNZeSZp8.jpg
– Блять, Фи, сколько можно-то нахуй?
Психует, сплевывая под ноги крошки табака из раскрошившейся вдруг сигареты. Запускает в урну мятой жестянкой из-под так кстати кончившегося пива, попадая по ногам кому-то из первокурсников. Огрызается в ответ на: “Ты че творишь там, уебок?”. Но почему-то не кидается вперед, чтобы схватить за шкирку и ткнуть щенка носом в парашу, как сделал бы в любой другой день. Забывает о нем моментально, когда она просто моргает, взмахивая своими длинными, такими густыми ресницами.
Как она глаза-то открытыми держит, срань господня?
– Мимо проходила, – небрежно передергивает плечиками, спрятанными под россыпью густых волос, что (он не помнит, не помнит, не помнит!) пахнут табачным дымом и фиалками сразу. Намотать бы их на кулак, и…
Нет, Филипп. Мать твою, НЕТ!
– Ты же у нас вся такая дохуя бизнес-вумен, Фи. Хули время на неудачника тратишь? Слышишь, доллары утекают? Кап-кап, ептить…
Смех горчит, булькает где-то в горле. У нее глаза такие красивые, что хочется выколоть, чтоб не видел никто, чтобы не пялилась томной коровой на всех этих стивов, гасов, шонов и прочую шушеру, чтобы не теряла трусики по щелчку…
Шлюха, Фи… ты ведь обычная шлюха, в тебе спермы от всех них столько, наверное, что хватило бы оплодотворить весь Саус Сайд, и еще бы осталось.
Спазм сжимает горло, и его вывернуло бы прямо ей под ноги, если б в желудке не было так катастрофически пусто. В желудке, в карманах, под ребрами.
– Лип, возвращайся домой. Мне тебя пиздец не хватает.
Как? Как можно ее презирать или ненавидеть? Когда смотрит вот так, останавливая взглядом его глупое сердце. Когда тянет за руку, прижимая ладонь к своей гладкой щеке, и в паху привычно тяжелеет, и что-то тянет под ребрами, и…
И он… блять, он не железный ни разу. И, может быть, сука, это даже нормально – хотеть трахнуть родную сестру. До искр, до звездочек перед глазами, до сорванного голоса и расхераченных о стену костяшек, до ошметок, что останутся вместо разгрызенных губ.
В Саус Сайде бывало и хуже. В конце концов, они выросли в гетто.
– Твои проблемы, Фи. Я пошел.
Вот так, Филипп, правильно. Смотри, как она бледнеет и вздрагивает, будто от неслабой такой оплеухи. Как обида топит радужку, как она прикусывает губу. И беги, сука, свали подальше куда-нибудь, пока еще можешь держаться, пока работают тормоза.
Не руку вырывает из цепких пальчиков, а кожу снимает с себя полосками, рваными лоскутами. На нем и так живого места нет, ни внутри, ни снаружи.
Из-за тебя, блять. Все беды – из-за тебя. И даже Карен тут совсем ни при чем. Но ты же не помнишь, правда?
Солнце кислотное и раздутое, вытекает из-за высоток, херачит первыми лучами в глаза. Спрятаться за черными стеклами, вдохнуть смоляной густой дым, запивая дешевым солодом. Похуй, что восемь утра. Сегодня это неважно.
– У нас ужин семейный в семь, приходи, – слышит перед тем, как завернуть за угол и окунуться с головой в весь этот гвалт, суету и прочий пиздец, что называют студенческой жизнью.
Вещает весь день из-за кафедры похрапывающего на верхнем ряду профессора, просыпающегося время от времени, чтобы откинуть с глаз сальные патлы, кивнуть чему-то глубокомысленно и опять отрубиться. Вдалбливает в пустые студенческие головы элементарные формулы и теории и… не думает, нет.
Потому что вообще поебать.
Еще пара пива после полудня. В голове приятно шумит, а в желудке теплеет, когда он заливает это пойло парой стопок текилы. И снова пиво вперемежку с водкой, которую так любит шальная Светлана. А потом… потом сбивается со счета. И… нет, это даже не срыв. Это так… просто так…
Я же Галлагер, нахуй.
И нет, он не помнит, как она будила их в школу, как ебашилась на нескольких подработках, чтобы все они с голода не подохли, как ревела ночью от усталости и безысходности, а он просто забирался к ней под одеяло и прижимал крепко-крепко, перебирал вьющиеся пряди, вдыхая запах фиалок, и бормотал, что все наладится скоро.
“Вот увидишь, Фи, обещаю”.
Может, тогда все и стало меняться? Когда заметил, что кожа ее, как атлас, а губы чуть подрагивают, когда она улыбается? Когда по-братски трогал губами висок, а самому до одури хотелось просто вжаться всем телом, разорвать на ней эти старые тряпки, целовать, вылизывать и кусать, втягивая в рот по-очереди каждый сосок, собирать губами с кожи ее вкус, закинуть эти длинные ноги на плечи, и трахать до одури, так, чтоб скулила, чтоб кончала снова и снова, чтобы имя его орала на всю улицу, на квартал…
Держался. Просто ложился уже рядом лишь поверх одеяла и уходил раньше, чем крышу срывало. А потом долго дрочил в душе, вжимаясь лбом в ледяной мокрый кафель, а сверху по макушке, затылку все долбила и долбила вода. Вот только дури там, в черепушке, меньше не стало.
Держался, пока было возможно. Пока они не нажрались, как две суки, на дне рождения Ви. Набрались, обдолбались травкой и коксом. И резьбу сорвало. Он и не помнил-то толком ничего, лишь вспышки-обрывки.
Изгибающееся тело на простынях. Кружевное белье, что тянут-рвут его руки. Язык, оставляющий на губах сладкий привкус марихуаны. Ноги, смыкающиеся на бедрах. И ногти, вспарывающие кожу на плечах, на спине. Рваные толчки, и оргазм, подобного которому не было никогда.
И больше не будет.
– Хэй, парень, ты где витаешь? – кто-то щелкает пальцами перед глазами, и взгляд фокусируется, возвращая в реальность, в темный, прокуренный бар где-то у черта на рогах. – У тебя телефон надрывается уже минут десять. Ответь или выруби, заебало.
Четырнадцать пропущенных. Йен.
Трубка смолкает, чтобы тут же завопить по новой. Морщится, от резкого звука.
– Хули надо?
– И тебе добрый вечер. Тебя где, сука, носит? Уже все собрались. Даже Дэбс с мелкой здесь, ждем только тебя.
Где-то на заднем фоне гремит посуда, ржет кто-то довольно, кажется, даже музыка играет. Они там ебанулись скопом и решили в семью поиграть? Большую, дружную, правильную.
– Без меня.
– Лип, – укоризненная пауза, вздох, затяжка, – ты не хуей. Фи и так переживает, что ты совсем проебался. Сегодня такой день, а тебя снова нет ни хуя. А ей важно, чтобы все мы были рядом.
– И че там у вас за херня? Снова поминки?
Едкий смешок, что смолой застревает в горле, когда Лип слышит ответ, роняющий на голову не потолок, небо, как минимум. Тяжелое, мертвое, ледяное:
– Помолвка вообще-то. Она не сказала?
========== Глава 28. ==========
Комментарий к Глава 28.
https://pp.userapi.com/c637823/v637823352/40edb/_-MApnsJ9Zw.jpg
– Тревор, бля… Я знаю, что прокосячил.
Йен мнется с ноги на ногу, будто в сортир хочется так нестерпимо, что еще немного, и сделает лужу прямо на этом вот месте. Он знает, что должен как-то объяснить, извиниться… Он столько должен всего. В конце концов, перед ним – его парень, с которым даже не удосужился объясниться прежде, чем скидать вещи в сумку и запрыгнуть в тачку к своему свалившему из тюряги бывшему. А Тревор волновался, наверное. Звонил. Семьдесят три пропущенных, ни на один из которых Йен не удосужился ответить. Да и что бы сказал?
«Прости, у меня тут Микки свалил из тюрьмы, и я без него, оказывается, нихуя не могу. Без него мне пиздец, понимаешь?»
Лучше никак, чем вот так.
Истинный Галлагер, хуле.
– Ты на меня не посмотришь? Тревор, пожалуйста.
Откладывает в сторону ручку, отодвигает бумаги. И неслышно выдыхает прежде, чем вскинуть на Йена уставшие воспаленные глаза. Вряд ли он спал нормально хоть раз за эти дни, думает Йен. Вот только даже совесть не шевелится где-то там, глубоко внутри. И он точно знает, если бы все повторилось – снова сорвался бы за своим пиздливым южным гопником. И ебись оно все.
– Ты что-то хотел? Говори. Йен, серьезно, я рад, что у тебя все в порядке. Но думал, что заслужил хотя бы смс. «Жив-здоров» и так далее.
Тревор не упрекает, но скрыть обиду не получается, и… Нет, нихуя. Все равно не стыдно нисколько.
– Я должен был позвонить…
Ага, блять, гениально. Позвонить или ответить на один из десятков звонков, сделать хоть что-то вместо того, чтобы самозабвенно трахаться на заднем сидении машины, в придорожных кустах, в заплеванных сортирах дешевых забегаловок. Какая разница, где и как, если Микки…
– Наверное, стоило просто сказать, что любишь его. Хотя я понял, наверное, все в тот вечер, когда он сбежал из тюрьмы, и копы пришли к вам домой. Ты же был с ним все это время?
Был. Был и шептал: «Я люблю», и прокусывал собственные губы, чтоб не кричать, и пил, пил его без остатка.
Только его и люблю.
– Думал, не вернешься, если твой парень в бегах…
Вот так просто – «твой парень». Вместо заламывания рук, упреков и пафосного: «Как же я, Йен? Как же, блять, я?». Твой парень. И ты должен быть рядом с ним. Но Микки пересек мексиканскую границу, а Йен остался в Штатах, потому что…
«Потому что ты мудло ссылкивое, Гаггагер», – хмыкнет в голове такой знакомый насмешливый голос с легким южным акцентом.
– Не все дела закончил, – бросит, пряча раздражение, уже мечтая свалить куда-то подальше. Нахера приперся вообще?
Почему-то совесть просыпается только сейчас, шкрябает изнутри нашкодившей псиной, обрубком хвоста по ногам хлещет, в лицо заглядывает огромными влажными глазищами. Пиздец.
– Так ты что-то хотел?
– Извиниться.
Телефон тренькает в кармане, и Йен выдыхает облегченно, потому что вот он – повод свалить и не показаться при этом трусом или психом отбитым.
«Вот только это все про тебя, рыжий. И трус, и отбитый, и псих. Мой, блять, псих».
Так и крышей двинуться несложно, думает Галлагер, в пятый, в восьмой раз перечитывая одно и то же сообщение от младшей сестры по кругу: «Йен Галлагер, тащи, блять, свою жопу домой. СЕЙЧАС». Не то, чтобы Дебби так не выражалась, но…
Но что-то тянет под ребрами, и в горле щекочет, когда он торопливо прощается с Тревором, выметается за дверь, кубарем скатывается по лестнице. До дома – что-то около семи-десяти кварталов, и, наверное, надо бы дождаться автобуса. Если бы Йен Галлагер мог ждать.
«Вот у тебя шило в жопе, епта», – ржет кто-то опять в его голове, но уже все равно. Так будет быстрее, быстрее, потому что…
Он и сам не понимает, чего или кого ждет, когда вваливается домой – растрепанный, запыхавшийся, как лошадь после скачек. Разве что не хрипит, и пена изо рта не идет.
– Наконец-то. Я сваливаю, а ты сам разбирайся с этим цирком, – непонятно фыркает Деббс и, махнув в сторону кухонного окна, пулей вылетает из дома, прижимая к себе мелкую Фрэнни.
А Йену больше всего хочется протереть кулаками глаза и проснуться… Что там за окном? Воздушные шары, яркие плакаты (вот только глаза так слезятся, что ни слова не может прочесть), куча детворы, сладкая вата. День рождения близняшек Кева и Ви? Очередной безумный проект папочки-Фрэнка? После подпольного цеха по производству убойного пива и организации ночлежки для бездомных всего Саус-Сайда, Йен, наверное, не удивится ничему. Почему бы не замутить парк развлечений с клоунами и аттракционами прямо на заднем дворе? Который и не их двор даже…
Жизнь Галлагеров давно превратилась в сплошной сюр. А потому, когда Йен выпрыгивает на лужайку с самодельным тиром из дротиков и воздушных шаров, и видит в гуще веселья Микки, не удивляется.
Нет и нет. Это либо очередной сон, либо галлюцинация после бессонной ночной смены, после с треском провалившейся попытки объясниться с Тревором, после странной смс Деббс…
– Хули встал там и мыргаешь? Соскучился что ли? Топай сюда, отвечаю, вкуснее торта ты в жизни не пробовал.
Сгребает с крайнего столика тарелку со всякой всячиной, пытается выбраться из толпы.
– Мик, что… что ты здесь, блять, делаешь? Как же копы и розыск и…
– Хули раскудахтался, как наседка? Все заебись, под контролем. Тебе вообще не похуй? На член новый еще не запрыгнул? Или к старому побежал?
Ковыряет ложкой в тарелке, размазывая содержимое в сплошную однородную массу, а потом просто швыряет в ближайшую урну и разворачивается на пятках, как то незаметно оказываясь так близко, что каждую крапинку на радужке можно разглядеть, каждую ресничку, каждую пору на коже.
Йен понимает, что пиздец залипает на этих губах, которых всегда будет мало, сколько ни пей, ни целуй. Шарит глазами по телу, уже прикидывая, как и куда. Наверное, Милкович умеет мысли читать, или за все эти годы Йен для него – все равно, что открытая книга. Хмыкает пренебрежительно, но довольно, и коротко кивает на приоткрытые двери дома. Там тихо сейчас и прохладно. Им даже кровать не нужна, лишь бы дорваться друг до друга, срывая одежду, гладить, целовать и кусать, всхлипывать, глотая стоны вместе с обещаниями и признаниями, которые ни один из них не повторит, будучи в трезвом рассудке.
– Галлагер, сука, как же я тебя…
– Я тоже, Мик. Тоже пиздец не могу.
========== Глава 29. ==========
Комментарий к Глава 29.
https://pp.userapi.com/c639825/v639825352/2d866/NA8W2fALYKw.jpg
Йен/Микки
относительный кроссовер с “Бойся ходячих мертвецов”. Навеяно первой серией третьего сезона, где снялся Ноэль.
Йен не думает ни о чем, когда какие-то люди в форме хватают его на границе, скручивают руки за спиной и потом тащат куда-то, волокут по замусоренной дороге как мешок с каким-то дерьмом, изредка отстреливаются от скалящихся уже гнилыми пастями зомби, а сами в это время незатейливо ржут, шуточками перекидываются.
У него один глаз заплыл, и в ушах звенит. Его запихивают в темное, отсыревшее помещение (подвал? кладовые?), набитое испуганными, грязными людьми. Психи с автоматами все время держат на мушке, и не дернуться даже без того, чтобы схлопотать свинца между глаз.
Вот это занесло тебя, Галлагер. Съездил, блять, в Мексику? Браво!
Где он, что будет дальше, что делать, как выбираться? Да, похуй. Теперь похуй реально на все, раз самые страшные мысли оказались реальностью, и этот пиздец охватил не только Чикаго, все Штаты, но и до Мексики добрался. Наверное, сейчас полыхает /гниет/ весь этот ебаный мир.
Туда ему и дорога.
На что ты рассчитывал, Галлагер? Поперся, наивный мудлан, туда, где бросил больше года назад, одарив напоследок этим жалким: “Я люблю тебя, Микки”. Кому это надо?
В пизду.
Сейчас-то и вовсе, когда весь мир улетел в ебеня. Не поймать, не остановить чуму или заразу, или что это, мать его приключилось? Военные не уследили за своими пробирками? Зеленые человечки со звезд принесли?..
Какой-то шум и суматоха от входа. Насрать. Сползает на пол по стене и только прикрывает тяжелеющие веки – тычок автоматным дулом под ребра и сразу же – тяжелым армейским ботинком в живот.
– Этого рыжего – на выход. Вне очереди, так сказать… Джордан прямо-таки жаждет увидеть красавчика.
Мерзкий лязгающий хохот царапает внутренности, и веки жжет нестерпимо, в них будто хлорки хуйнули. Или это усталость вкупе с истощением и обезвоживанием… И… какая, блять, разница, Йен, если ты все равно сдохнешь? Так или иначе. Чуть раньше, чуть позже. Все, это конец. Пизда всему, ты просто смирись…
Смирись, что ты его не увидишь…
…
“Это галлюцинация, блять. Это не может быть правдой. Это какой-то яд или токсины, провоцирующие глюки. Наверное, что-то было в воде, которой солдат плеснул в рожу, когда он, Галлагер, отключился. Это не может… “, – хаос, рой жужжащих мыслей в башке, что сразу же утекают как сквозь пробитую дыру.
И вообще…
“Может, я просто сдох, блять, давно?.. Еще где-нибудь на задворках Саус Сайда”.
– На выход все, – и голос все тот же, и взгляд… затвердевшая ртуть, порох, что только искра – и взорвется.
– Джордан, но Трой ведь сказал… Что, если…
– Вон, я сказал! – а сам держит глазами. Цепко так, не отвернуться и не моргнуть.
“Я умер? Я сплю? Это, блять, ад? Тот самый? Не мир кончился, а просто твоя, Йен, ебанутая жизнь в трущобах…”
Вояки выметаются, озираясь и скалясь, но почему-то не осмеливаются возразить, наверное, прекрасно знают характер пиздливого южного гопника. Он же и в аду не изменился, наверное, его Микки Милкович.
Его ли?
– Так и будешь пыриться, епта? Ты какого хуя перся сюда? Жить надоело? У тебя же, сука, карьера и новая жизнь так какого… Галлагер, блять, ты идиот? Они ж тебе пулю в лоб бы пустили и не поморщились даже. Если бы я тебя не заметил, еблан ты рыжий…
Бесится и матерится даже больше обычного, а у самого пальцы трясутся, когда выбивает сигарету из пачки и пытается прикурить. Выпускает дым, откидывая голову назад и врезается головой в твердую стену.
– Ты хули молчишь, как язык вырвали? Галлагер, сука…
И вместо тысячи слов и вопросов почему-то переходит к наездам. Галлагеровская сучнось наружу просится? Или долгие месяцы работы в “Службе спасания”?
– Т-ты чем здесь занимаешься? Выживших на корм мертвецам пускаешь? Мик, сука, даже для тебя…
Замолкает, как звук выключают, потому что Микки – нет, ни намека на раскаяние или сожаление, только глаза вдруг словно делаются светлее, почти того же оттенка, что дождевая вода с примесью грусти.
– Выжить я тут, епта, пытаюсь. Слышал о таком? Когда апокалипсис стучит в твои двери… – тихо-тихо, с горькой какой-то усмешкой. – Так надо, Галлагер, ты пойми. Иначе не выберемся.
