Текст книги "За перевал (СИ)"

Автор книги: М. Кимури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Названные молча наклонили головы.

– Сам молчи. Ваш командир я, и отказываться не стану!

Нандо, звавший себя Ясный Ручей, положил ему на плечо искалеченную ладонь.

– Ты не знаешь, что могут сделать с вожаками бунтарей. Я знаю, я видел. Нам как-то показывали, ещё давно. Ты будешь молчать и называть вожаком мертвого, Моррамэ Дагмор. Ради нас всех. Иначе нам смотреть на то, что сделают с тобой. Я молчал, чтобы не пугать. Если тебя просто съедят живьём, это ещё не худшее.

Он нехотя кивнул, опуская глаза.

– Ненавижу лгать.

– Здесь приходится порой, – грустно сказал Ясный Ручей. – Рад был драться рядом с вами. И с тобой.

– Рад был драться вместе, – Дагмор сжал его руку.

Они все протягивали руки друг другу, пожимали, обнимались.

– Лёгкой смерти, друзья, – сказал он, за ним Келебран, остальные эхом повторили.

– А теперь сюда, за поворот!

Они встали в нешироком штреке, где всего двое бойцов надежно закрывали путь врагу.

– Нандор, бегите, – велел Дагмор, перехватывая кирку. – Вдруг уйдете. Если нет, вставайте вот так и деритесь. А ты подвинься.

Он был прав, и несколько сутулых, легконогих нандор метнулись вглубь штрека. Ясный Ручей покачал головой и прижался к стене.

Вдвоем с Арлиндо они первыми увидели здешних гауров, и вздрогнули вместе. К ним мчались словно бы черные дыры среди рудничной темноты, сверкая белыми глазами.

И кирки на это они обрушили тоже вместе. И отступали назад шаг за шагом, отбиваясь от рычащих теней, пока тех не стало так много, что размахнуться Дагмору сделалось негде.

Когда клыкастая тяжесть навалилась, сжимаясь на рукояти кирки, на ноге, раздирая когтями бока, давя и лишая дыхания, он рвал и рвал у них свое оружие, бил ногами, дрался как крыса, пока были силы, все ждал клыки в грудь – напрасно, и воздух в груди кончился чуть раньше, чем он сам.

Потом их долго били сапогами, уже связанных.

Потом тащили на тележке для руды, покидав туда, словно дрова, их осталось шестеро, и ни Арлиндо, ни Келебрана, ни Аэлоса, зато сверху бросили одного из убежавших нандор, Птицу. Вокруг то хохотали, то рычали, время порой терялось, и кровь со лба склеивала веки, и он потом даже не мог вспомнить, куда и сколько их везли, прежде чем вытряхнули.

А вытряхнув, пинками заставили встать у стены.

Сперва Дагмору сквозь запах крови почудился запах мертвечины. Потом он увидел, как очень высокий некто, выглядящий как эльда, входит в зал лёгкой походкой, и на его прекрасном лице – удовольствие, словно он только что выиграл состязание или обыграл друга в веселую игру.

Потом он нахмурился, осматривая всех шестерых.

– Это что, все, кто остался? – спросил он недовольно на том же языке, что говорят орки, только выговор его был свободнее и чётче.

Здоровенный орк поперек себя шире кланяется ему низко и испуганно.

– Кто вожак этих?

– Вот трое голугов, – толстый палец ткнул поочередно в Дагмора, Тиндо и полумертвого Сурэлина. – Взяли живыми только этих, мой господин…

– Который из вас вожак? – с лёгким брезгливым интересом некто в облике эльда взял Тиндо тонкими пальцами за подбородок и чуть сжал. Потом сильнее. Донесся хруст и стон. Это майа, понял запоздало Дагмор, и противиться ему не будет силы и у здорового…

Это умайа, и он не сможет отличить правду от лжи.

– Вожак мертв, – через силу говорит Сурэлин.

– Он правду говорит? – спрашивает майа у Тиндо почти ласково.

– Да… – шепчет тот еле слышно, и снова доносится хруст. Красивые щеки и подбородок Тиндо смялись, как бумажные, неизвестно, зачем.

Синдар и нандо побледнели как известь, у них побежали слезы.

«Ты будешь молчать, Моррамэ Дагмор, ради нас», повторяет в его памяти Ясный Ручей.

Но красавец-майа лениво осмотрел последних бунтовщиков и потерял к ним интерес.

– Задача решена, – говорит он. – Сделайте, как в тот раз. Рудокопов пригоните десятка два, пусть смотрят. Не больше, недоумки!! А то могут в драку полезть.

Потом он задерживает на Дагморе задумчивый взгляд…

И к нему приходит усталое, отрешенное спокойствие. Ложь напрасна, худшее прямо сейчас произойдет, и придется его хотя бы встретить достойно. Сейчас его назовут, заберут, опознают.

Он держал аванирэ, словно дверь плечом, и молчал, его худшее размышляло перед ним, но почему-то больше в это мгновение он думал о Тиндо, у которого было мягкое тонкое лицо, почти как у девы, который любил вспоминать, как рисовал на пластинах камня тонкой кистью, и которому, пока пинали, орки раздробили пальцы сапогами.

Умайа скучающе и брезгливо отвернулся, и время вновь поползло вперёд. Медленно, скрипя, словно ворот в рудничном колодце.

Если кто-то из пленных опирался на стену, его били. Если падал, заставляли встать, либо били стоящих рядом. Вскоре они стояли, только поддерживая друг друга.

Привели в зал скованных одной цепью квенди, в большинстве нолдор, среди которых затесалось несколько испуганных, измученных синдар.

Потом…

Дагмору показалось сперва, что в зал выплеснулась волна боли, а следом выкатили короткое толстое бревно. Затем оно глухо застонало.

Он даже не смог его узнать, хотя помнил в лицо всех, с кем затевал дело. Глаз тоже не было, как рук и ног, только ямы на бледном, без кровинки, лице. И много, много окровавленных грязных тряпок.

– Это зачинщик бунта! – рявкнул командир орков на весь зал. – Поорал и признался сам! Кому ещё охота на его место!?

Дагмор дернулся вперёд, но Сурэлин ухитрился подставить ему ногу, и он просто рухнул на колени со стуком, не чувствуя боли.

«Молчи, – снова просит Ясный Ручей. – Или все будет зря».

Орк берет топор наизготовку. Подкатывает стонущего поближе к шестерым. И начинает рубить ещё живого эльда, как рубят дрова.

Тот снова тихо стонет от первого удара, а потом, надеялся Дагмор, впадает в беспамятство… Боль плещет морем. Орк старается, и брызги крови щедро достаются всем шестерым.

Слезы размывают кровяную корку на щеках Дагмора. Он молчит, заледенев. Несчастный нолдо, наконец, гаснет, море боли тихо уходит, а орк ещё рубит. Потом пинает голову им под ноги.

– И имени этого отродья не останется! – рявкает он. – В пыль уйдет!

Дагмор узнал голову вблизи, по шраму на носу, очертаниям скул и грязным косичкам за ушами. Это Лирэндил, сотник Куруфинвэ. До Исхода был музыкантом, любил колокола и гонги. Сам ковал. И носил золотые колокольцы в косах.

Вот почему умайа не настаивал и не длил допрос… Думал, что получил свое.

Умайа тем временем развернулся и ушел. Ему было скучно.

Прибежали гауры, гладкие, темные, и все, оставшееся от Лирэндила, быстро исчезло, только скалились зубы и мелькали красные языки. Рудокопы плакали, не скрываясь. Орки ржали и веселились.

Потом Птицу привязали к раме из тяжёлых бревен, и орк взялся за тяжелый кнут. Но Дагмор словно оглох и отупел. Он не почувствовал боли Птицы, не мог уже сопереживать или злиться, он не мог ничего, кроме как стоять на коленях, прокусывая губу. Не в силах даже подняться. Только слушал, как временами шипит странный кнут в руках орка, окунаясь в воду или впиваясь в тело.

Птица начал кричать быстро.

На мгновение Дагмор пришел в себя и дернулся к нему, но только упал, а потом его вздернули на ноги охранники. Он искал хоть какую зацепку, чтобы освободиться, и пробовал раз за разом веревки на прочность. И ещё, и ещё…

Чувств по-прежнему нет. Но руки и ноги пока вроде целы, хоть и болят.

Потом он поймал на себе горящий взгляд со стороны скованных рудокопов и, скосив глаза, увидел среди них ещё юного и крепкого нолдо. Чтобы его вспомнить, пришлось сделать усилие.

Нарион. Из его же верных. Совсем юнец. Узнал.

Пробежала вялая мысль, что юнец сочтет его трусом, и исчезла, потому что это пустяк. Он снова думал лишь о проклятых верёвках.

…Тело Птицы бросили в угол, привязали на его место синда Пёструю Тень. Тот молчал долго, действительно долго, он высок и крепок. А кнут действительно шипел, вгрызаясь в тело.

Дагмор понял, что их, нолдо, оставили напоследок, когда крик Пёстрой Тени резко оборвался, и следующим орки взяли синда Шатуна. Этот жил ещё немало и просил пощады. У Дагмора подкашивались ноги, бежал пот по спине и перехватывало горло, но он стоял, дышал и напрягал руки за спиной раз за разом. Шатун мог получить жизнь, он догадывался, что Дагмор не из простых нолдор, он рыдал и умолял… И тоже ничего не сказал.

Палач сменился, он устал. Пришел новый, у него странно гладкое для орка белое лицо, он даже не очень уродлив, но взгляд, как у одурманенного.

Дагмор перестал понимать время. Ему казалось, что прошло несколько дней. Губы пересохли, кровяная корка на лице потрескалась и осыпалась. Среди рудокопов тоже временами раздавались удары кнута, когда кто-то падал без чувств.

Тиндо не кричал, когда пришла его очередь, он только глухо стонал, когда кнут с шипением вырывал клочья кожи из его тела.

…Дагмор вывернулся из ослабших веревок и кинулся на орков, когда Тиндо был ещё живым. Выхватил нож у охранника из-за пояса, неуклюже пырнул его, бросился на палача.

Его сшибли на пол встречным ударом кнута, отвязали недобитого Тиндо…

С ним не сразу смогли справиться. Палача Дагмор всё же порезал, но неудачно.

Чтобы привязать к раме, на нем повисли трое, а он кусался, и потом надолго во рту остался мерзкий вкус.

Потом он орал и ругался, потому что от крика становилось немного легче.

Тогда кнут во что-то окунули, чтобы удары жглись сильнее, стали делать перерывы между ними, и тут он просто кричал уже от боли, заполнившей все тело, внезапно вгрызающейся в кости. Потом… однажды он потерялся, перед ним был то каменный пол, то цветные пятна, то серая хмарь. Хмарь смеялась.

– Живучая тварь, – сказали над головой. – Давай в отвал этих вместе с мертвяками. Пусть там сдохнут. Я устал.

– Господин накажет.

– Дубина, господин не узнает.

Мир колыхался серыми волнами, спина горела огнем, и он не мог понять, это снова кнут в нее вгрызается или нет. Мелькали лица тэлери, среди них виднелись его верные в ожогах, одни звали к себе, другие гнали прочь.

Один раз он даже увидел брата издалека.

«Держись, – сказал тот устало. – Я выдержал, и ты выдержишь».

А за ним пришел Тиндо, его смятое лицо и горящие глаза оказались вдруг совсем близко.

– Ты умер или нет? – спросил Дагмор пересохшим ртом. Пыльные губы треснули, кровь смочила сухой язык.

Тиндо не исчезал. Протянул левую руку и сжал ладонь Дагмора с нежданной силой. Стало легче. От прикосновения, решил он…

В глазах прояснялось, стали видны серые стены и груды обломков, на которые их бросили. Разило мертвечиной. Дагмор приподнял голову, удивился притоку сил. Понял, что происходит, когда очень резко, вспышками заболела спина, на которой словно смыкались рассеченные кожа и мясо, закрывая оголённые ребра. Он закричал и попытался оттолкнуть глупца.

Тиндо держал его руку, как клещами, не позволяя вырвать, и отдавал все жизненные силы, что ещё оставались.

– Живи, – прошипел он на выдохе. – Живи…

И замолчал, уронив голову.

– Дурак… – только и смог сказать Дагмор пустому телу. Снова побежали слезы, тратя влагу.

Когда он очнулся в следующий раз, то из одного упрямства медленно пополз в ту сторону, где груды камня были поменьше, стараясь не всматриваться в них. Мертвечиной воняло очень сильно. Он вдруг подумал, что сюда должны приходить гауры, чтобы поесть, и больше старался к этой мысли не возвращаться. Но дареные силы и тратились быстро, он то впадал в беспамятство, то проползал ещё немного…

Однажды кто-то потряс его за плечо, и Дагмор вскрикнул. Чужая ладонь зажала ему рот.

– Тихо, – сказал смутно знакомый голос. – Тут ходят неподалеку. Тебя как называть? Идти можешь?

Он напряг память, но вспомнить голос не смог. Теплые руки, не орочьи, вот было главное.

– Я думал, у тебя все хуже будет, – шептал голос. – Словно подлечили чуть. Того беднягу ведь не добили тоже… Встать можешь? Так как тебя называть?

«Лирэндил, – вспомнилось вдруг. – Яркий Ручей. Тиндо. Сурэлин. Птица. Шатун. Аэлос…»

Когда неизвестный его поднял, Дагмор закричал снова. Ему опять зажали рот.

– Не смей орать!! Молчи!!

– Лучше… добей…

– Молчи, говорю! В Мандос всегда попасть успеешь! Тише! – шипел эльда, волоча его куда-то.

– Добей, болван…

– Тихо!! А то точно прибью!!

Пришло ещё имя – Нарион. Это живой. С разбитым лицом, но живой. Вот он, рядом. А те, другие, неживые.

– Держись, тут недалеко. Отнорок для истощенных и наказанных. Мы их там прячем и выхаживаем, даже целитель есть. Раз живой, то и не умрёшь, – шептал Нарион тихо, весело и безжалостно. – А если умрёшь, догоню и в Мандосе по шее дам!

«Келебран, мечник Амбарто. Арлиндо, кузнец, верный Турко. Ульвэ, оссириандец. Этильо. Тиндо…» – повторял Дагмор, словно боялся забыть.

Коридор плыл, все тело нестерпимо болело, но умирать больше не хотелось. Живые теплые руки и мертвые теплые имена держали его упрямо и крепко.

========== Черновик. Ненаписанное – разговор в Дориате ==========

Это к вопросу о разных вероятностях. Я рассматривала вариант с еще одним вотэтоповоротом, чтобы на лагерь Тингола и Лютиэн еще и орки напали. Потом решила, что будет перебор в вотэтоповоротами и превознемоганием, и что большая группа орков по этим землям незамеченными все же не прошла бы, даже если б они прицельно охотились на Тингола.

От этой задумки остались наброски, выкладываю самый удачный из них. Предыстория – соответственно, орки внезапно(тм) нападают, потому что прицельно рассчитывали захватить Тингола во время большой охоты. А еще они притаскивают небольшую хрень, плюющуюся огнем. Дагмор ее узнает и Предупреждает(тм), спасая охапку синдарского народа, а потом, ясное дело, лезет в драку, и потом вся эта компания с боем отступает в Дориат вместе с дортонионцами и беглецами. Пафос-пафос-превозмогание. А потом еще всякие разговоры. И вот один разговор, который мне хочется показать.

*

Кто-то потряс его за плечо.

– Ата… – выдохнул он, вздрагивая – и уже привычно осекаясь.

Его встряхнули ещё раз.

Не орочья рука – первое, о чем подумал Дагмор, с трудом выныривая из огненной темноты, где горели корабли и метались в воде темные тени. Казалось, на губах остался жар и пепел.

В лицо ударил свет, вышибая слезы, он дернулся, пытаясь вскочить, понять, что случилось…

Тело было непосильно тяжёлым.

– Эльгаэр? Нарион..?

Трещина, вспомнил он. Они выбрались ведь, но…

Кажется, он полез обратно.

Его что, завалило?

– Кто здесь? – спросил он, пытаясь хотя бы сесть и болезненно щурясь. – Ничего не вижу…

– Вот как? – сказал низкий голос с удивлением.

С огромным усилием Дагмор чуть приподнялся, прислонившись плечами к темному пятну справа. Почувствовал плечом и щекой кору дерева, вдохнул удивительно свежий воздух…

Не Ангбанд.

Скорее всего.

Чтобы создать такой подробный морок, и притом странный и беспричинный… И плохо видимый, вдобавок… Нужно слишком много сил.

Золотистый свет Анар пронизывает все вокруг, и сквозь слезы он на мгновение увидел огромные колонны, что подпирают высокий свод… Нет, вокруг множество звуков, шорох листьев и запах живой земли и травы.

Это лес.

Настоящий.

– Где я?

– В Дориате, – сказал все тот же голос.

– Не помню, – отрезал Дагмор. Отвернулся от бьющего в лицо света, попытался стереть выступившие слезы.

Рука бессильно мотнулась.

Он вспомнил ещё раз трещину, темную воду и заполнившее ее горе, вздох камня.

– Мы бежали. Это последнее в моей памяти.

На этом слове что-то вздрогнуло внутри и словно немного развернуло яркий свиток. Он вспомнил, как вновь выбирается наверх и бредёт к источнику.

И вспышка страха – вдруг вокруг все же морок, а он, глупец, проболтался только что о побеге?

– Эльгаэр – фалатримское имя, – задумчиво сказал низкий голос.

– Это имя целителя. Было… – Закусил губу. – Кто ты?

– Я отвечу позже, если это не насмешка.

– Мою насмешку… т-ты отличишь. Почему… холодно?..

Кто-то небрежно набросил на него плащ.

– Я пришел говорить с тобой, но кажется, поторопился. Мне передали, ты цел и не ранен.

– Да что произошло? И где мои эльдар? – Дагмор хотел выкрикнуть это, а вышел почти стон.

– Двадцать два беглеца, помимо тебя, тоже здесь и в безопасности.

Казалось, ароматный воздух подтверждает его слова. Но этот низкий голос, какого не бывает среди его ровесников…

– Ты из Проснувшихся… или Второго поколения?

– Первое.

– Если ты не лжешь… и вокруг не морготов морок… – Дагмор провел языком по пересохшим губам. Верхняя треснула, он слизнул выступившую кровь.

– Не советую повторять такое обвинение, – голос похолодел. Не привык к противоречию.

– … тогда ты из военачальников или советников Тингола.

– Ум тебе усталость, кажется, не отшибла. В отличие от памяти.

– Вернётся… через время. Воды…

– Не первый раз? – говорящий не смог сдержать удивления.

Движение, шорох одежды. Синда сидит рядом на земле, понял Дагмор, и высокого роста. И что-то протягивает ему.

После третьей попытки взять это трясущаяся рука Дагмора упала. Синда вздохнул и поднес ему флягу к самым губам.

– Пей.

– Ты пришел… не за этим.

– Пей. Здесь морить жаждой не будут и врага.

Дагмор сделал несколько жадных глотков – и дыхание перехватило. Мируворэ… Восхитительное тепло начало разливаться по телу.

– Щедро, – выдохнул. Все, что он может вернуть – ответить на вопрос. – Во второй.

– От чего случилось в первый раз?

– Шкуру спустили, чуть не сдох, – сказал Дагмор рассеянно, ещё наслаждаясь чувством тепла и не задумавшись о своих словах. Рука синда дрогнула.

– Что? – переспросил он озадаченно.

Он не понял даже, дориатский чистюля! И… Приступ злости набежал и ушел. Пусть никогда не узнает на себе, будь он кто угодно из эльдар.

– Пытались забить за участие в бунте. Но я живучий… Меня спрятали и спасли другие пленные. Там никто не выживет в одиночку.

– Ты им очень обязан.

– И они мне. Отпусти моих нолдор, дориатец. На них нет крови тэлери.

– А на тебе есть.

– Да.

Он сел ровнее, мируворэ прибавил немного сил. Глаза привыкали к свету, но был ли причиной тому мируворэ или то, что он успел привыкнуть раньше, Дагмор не знал.

– Их отпустят.

– А меня? – он усмехнулся.

– Я пришел задавать вопросы – тебе.

– Я отвечу, если ответишь на мои.

– Ты даже не стоишь на ногах, а торгуешься как наугрим!

– Уже мечтаю с ними поговорить.

– Тогда ответь, сколько жизней тэлери на твоих руках, – говорит серый.

Вот так, в лоб киркой с разворота.

И Дагмор опускает глаза.

– Не скажу точно, – глаза ещё слезятся, но он видит мельчайшие трещинки в корне дерева, каждую травинку рядом с ним, каждое пятно мха. – Двое умерли на месте… и любой из ещё шестерых, кого я ранил, мог быть мертв.

Тишина.

Память радостно возвращает его к снам – к тропе, что раз за разом приводит то вниз, к гаваням, то вверх – к воротам Ангбанда, и напоминает путь к причалам снова и снова. Факела и отблески в темных пятнах на камнях.

– Значит, восемь, – холодно роняет синда. – Что ж, спрашивай.

Дагмор колеблется, но пятна недавней памяти проявляются на полотне, мелькает бегство через Ард Гален, другой синда и обрывки разговора… И он решается.

– Верно ли, что земли Аглона и восточнее все равно отдают сыновьям Феанора? Несмотря на… – Дагмор хочет спросить другое, но вряд ли синда знает ответ, а вопрос может и выдать его.

– Верно, – нехотя отвечает синда. Просто сидя на земле, он так высок, словно сидит на небольшой скамье. Если встанет, может оказаться выше Турукано… – По уговору, через четыре года Солнца.

Щурясь от света, Дагмор всматривается, наконец, высокому в лицо – и узнает эти черты по сходству с Ольвэ Альквалондским. Верит с трудом, но и живой лес вокруг казался невозможен…

– И ты не изменил решение, Тингол, король Дориата, узнав о Гаванях?

– Ты вспомнил меня, Карантир Морифинвэ? – спрашивает тот, и Дагмор вздрагивает, услышав свое имя.

– Нет, но ты похож на брата, – сказал он с усилием. Казалось, Тингол одним словом содрал с него всю защиту и выставил перед врагами. Когда только он успел сказать свое имя…

Это страх, щедро подаренный Ангбандом.

Впрочем, тут враги тоже есть, и Тингол один из них. Несмотря на мируворэ.

Тяжёлый холодный взгляд это лишь подтверждает. Дагмор садится прямо, насколько может. Ему холодно. Он вдруг вспоминает взгляд Хитуэна и его ночной рассказ.

И думает о том, что мечтал ведь побить Макалаурэ, когда вернётся.

– Если ты думаешь о мести, король Дориата… – говорит он хрипло, – а ты о ней наверняка думаешь, ведь и пленные в Ангбанде уже знают, что воинство Дома Феанора после неудачного сражения стало вполовину меньше…

Теперь вздрагивает Тингол, едва заметно. Значит, попал. Значит, прав. Думай о худшем – и угадаешь?

– Возьми одну эту жизнь как виру за четыре, но оставь моих братьев сражаться с Морготом, не бей им в спину!

Тингол бледнеет.

– Упрямый безумец, – цедит он.

– Уж какой есть!

– Они оставили тебя в Ангбанде!

– Они не знали! Да я бы и сам запретил!..

– Почему же четыре жизни? Пять, – бросает Тингол, и под Дагмором словно колышется земля.

– Что? – шепчет он, хватая Тингола за руку и жадно глядя ему в глаза.

– Пятеро, – повторяет тот отстраненно. – Вместе с внуком Феанора.

– Тьелпе!?… Жив?

Слишком много… всего сразу. Рука дрожит, в груди разливается тепло. Дагмор делает несколько глубоких вдохов и закрывает глаза, но сдержать слезы ему не удается. Просто нет сил. Да и неважно сейчас…

– Да, – голос Тингола словно издалека.

– Благодарю, – выдыхает он, едва владея собой. – Мое предложение… В силе.

И король Дориата хватает его за рубаху на груди, поднимая одной рукой.

– Ты!!

Дагмор вцепляется в его запястье обеими руками, но против этой силы ему сейчас, как против Тху.

– Замолчи!! Мне не нужна твоя жизнь, глупец упертый! – Тингол рычит, но это не страшно, только ошеломляет, словно удар волны, сбивающий с ног. – Я не затем пришел и не этого хотел!!

– Откуда мне знать!?

– Отбитый безумец!

Так же внезапно Тингол разжимает руки, и Дагмор сползает на землю – ноги и вправду его еле держат.

Что здесь было-то?..

Он уже вспоминает госпожу Стальной Нифредиль и едущих по ее лагерю всадников, но между тем мгновением и нынешним ещё большое серое пятно.

– Когда ты вспомнишь вчерашний день и десяток сохранённых тобой жизней, то поймёшь, насколько глуп был сейчас, – Тингол справляется с собой и отступает назад, приходится запрокидывать голову, чтобы видеть его лицо. – Но это хоть искренняя глупость. Как бы мне ни хотелось оторвать тебе голову…

Дагмор невольно подбирается, как перед дракой.

– Но глупцом был и я, – говорит Тингол словно сам себе. – Стоило выслушать дочь и говорить с тобой наедине с самого начала.

Он начинает понимать.

– Чего же ты хотел на самом деле, король Дориата?

– Я уже получил все, что хотел, глаза бы мои тебя не видели!

«Да что ты хотел-то? У ног твоих, статуя-переросток, я уже лежал, и слезы мои ты видел…»

– Твою виру спасенными жизнями я принимаю. После отдыха уедешь как гость, но не попадайся мне на глаза! Второй раз я с тобой говорю – и второй раз хочу убить своими руками!

Развернувшись, Тингол широким шагом устремился прочь. К шатрам, сгрудившимся поодаль. Кажется, его, Дагмора, тихо убрали подальше от всех.

– Я своих братьев тоже порой хочу прибить, – не удержался он, – весь в них.

Кажется, Тингол его услышал, потому что на ходу врезал кулаком в дерево, только листья посыпались.

Ничего, кроме тихого облегчения и тихой же зависти к чужому здоровью и силе Дагмор не чувствовал больше. Внезапный разговор и внезапное известие выпили все душевные силы до дна. О прочем он подумает завтра. Тьелпэ жив, грело изнутри…

Он снова завернулся в плащ. Увидел рядом на земле забытую флягу мируворэ – вряд ли хозяин за нею вернётся. Выпил ещё несколько глотков, согрелся и снова уснул.

========== Уцелевшие ==========

По просьбам читателей – о встрече братьев.

*

Он проснулся снова, и снова с наслаждением нашел себя в уютной постели. Одеяло его обнимало, словно тёплыми руками. Ни единого раза, просыпаясь под ним, Морьо не опасался, что уют и тепло окажутся лишь мороком, как до того бывало и в дороге, и в Западном Дортонионе.

А ведь уже решил, что эти страхи надолго, успел и разозлиться, и набраться терпения…

Корзинка с едой опять ждала его на столе. Он натянул штаны, сел к столу – и обернулся.

Майтимо вошёл молча, опустился рядом на скамью.

– Скажешь, я слишком долго сплю? – спросил Морьо хмуро.

– Не скажу.

И снова при виде старшего брата хотелось то ли просить прощения, то ли уткнуться в него, как в детстве…

…Первое, что сказал Майтимо, когда они с Макалаурэ вошли, было:

– К целителю. Нашему.

– Что, опять?! – рявкнул Морьо немедленно.

– И прямо сейчас, – сказал этот незнакомый Майтимо, собранный и жёсткий, словно из железных прутьев свитый. Стальной наруч с выступом закрывал его правое запястье. Другого доспеха на нем не было. А казалось, что он все равно в броне.

– Да! – крикнул Морьо. – Я тоже не смог тебе помочь! Прости уж, что я вышел оттуда своими ногами! Но, проклятье, ты мог бы хоть немного мне порадоваться?!

– Я рад, – отрезал Майтимо. – И порадуюсь ещё больше, если наш целитель подтвердит, что ты свободен. Для нас, знаешь ли, два чуда – это странно много.

Забыв про перевязанные ноги, Морьо прыжком перемахнул через стол, оказался перед Майтимо – и схватил его за грудки. Встряхнул бы, если б мог.

– К раугам чудеса! – заорал он брату в лицо. – Есть только эльдар! Живые – и мертвые! Которые рисковали и умирали, чтобы жили мы! Вот и все чудо!!!

Он задохнулся, отступил на шаг. И понял, что острие наруча Майтимо упиралось ему в живот. При желании тот мог проделать в нем дыру насквозь. Пожалуй, и готовился.

И Морьо вдруг улыбнулся.

– Ты не безоружен. Я рад, знаешь ли.

– Я сражаюсь левой, – сказал Майтимо. Его лицо смягчилось немного – и Морьо, не выдержав, обнял и его тоже.

Майтимо и правда был словно в броне из жил и мышц.

Макалаурэ, до этого молчавший, шагнул ближе.

– Ты и говорить с ним не будешь, прежде чем?..

– Я с ним говорю. Нескольких внуков Финве подряд не обманул бы никакой морок. Но все же – к целителю. Да, ещё раз. Столько, сколько будет нужно, – сказал Майтимо.

– Как вы мне все надоели, – буркнул Морьо. – Где целитель, будь он неладен? Надеюсь, это не ещё одна прекрасная дева?

– Это Эйтелиндо.

– Он же мальчишка!

– Тебе кажется. Он лечил и меня. Ты его вряд ли напугаешь.

Эйтелиндо не вошёл – влетел с горящими глазами. Почти без слов увлек Морьо за собой в укромную комнату.

…И разговор с ним был долгим и тяжелым настолько, что проще было бы снова руду таскать. О да, Лутиэн была права тысячу раз, ей не нужно было ни лишних слов, ни перебирать чужие воспоминания. Эйтелиндо задавал десятки вопросов, иногда словно бы не связанных ни с чем, и просил открывать очень болезненные воспоминания. Глубокой ночью Морьо орал на него до хрипоты и бешенства, а тот лишь упрямо требовал ответов. А ведь ещё братья будут расспрашивать…

Обратно в гостиную Морьо вышел в середине ночи, ноги у него подкашивались.

А здесь его ждали, считая Хуана, четверо. И пока лекарь что-то торопливо говорил Майтимо, Морьо видел только Тьелпе, радостно и неловко улыбающегося, потому что половина лица была до сих пор малоподвижна от страшных ожогов…

Да, его едва ли не в последние мгновения перед тем, как бросить вызов, отослали в замыкающий отряд. Нет, он не знает, почему. Не может сказать и того, почему с ним отослали Хуана, уже не раз сражавшегося рядом с хозяином. Чье было предчувствие – Куруфинвэ или Тьелкормо, кто знает теперь…

Они вместе пили вино, как воду, не чувствуя опьянения, и говорили вновь и вновь. И Макалаурэ то и дело протягивал руку, лишний раз убедиться, что он, Морьо, здесь, и не развеется с рассветом. И Хуан лежал под столом, временами клал морду ему на колени и тяжело вздыхал. И Майтимо все допытывался, как могло случиться, что не заинтересовались, не стали сталкивать разных пленных и требовать подтвердить, кто он есть, как не заподозрили военачальника… И как удалось пережить попытку бунта.

Про неудачные побеги брат не спрашивал.

Морьо вспоминал и вспоминал снова, пытаясь поймать за хвост и назвать словами то неуловимое, что мерещилось ему ещё там, в подземельях, но именовать его не было сил. Вспоминал, как пронесли мимо обожженные, закопченные доспехи, один из которых точно принадлежал Тьелкормо. Как жестокие ожоги на лицах мешали узнавать даже своих верных. Как требовали назвать имя. Как пытались заставить работать в кузнях Ангбанда – болью, голодом, страхом. Как после бунта почти всех уцелевших избили до неузнаваемости, и сами же лишили себя возможности их разглядеть…

И вперемешку, чтобы не говорить беспрестанно о дурном, он спрашивал и спрашивал. Слышал в ответ, как настойчиво восстанавливал себя Майтимо, и как Хуан спасал его от кошмаров, даже целители не могли выгнать из палат собаку Великого Охотника. Как Тьелпе упорно учится и работает по памяти и записям отца, и обещает стать в будущем мастером не хуже. Как племянник годами залечивал ожоги от морготова огня, и целители справились. Как вернулись изможденные Рыжие, рассказав, что были похищены орками, как твари покалечили одного и ранили другого, и как они сбежали по дороге, потому что выступление войска братьев задержало похитителей. Как сумасбродное решение Макалаурэ о передаче короны Нолофинвэ начало разбивать лёд отчуждения между ветвями народа нолдор, а спасение Майтимо довершило. Майтимо подтвердил решение брата, едва разобрался в случившемся, даже не поднявшись ещё с постели…

Он отчаянно устал, но не мог и не хотел остановиться, слушая снова и снова о том, как братья собирали семью по кускам.

Временами слезы текли по щекам и капали в вино.

Макалаурэ не раз плакал, не скрываясь, и Морьо вдруг увидел у него в волосах темные пряди, которых не было ещё на закате…

Тогда, утром, Морьо уснул на полуслове, уронив голову Майтимо на плечо. Потом очнулся на мгновение – уже в пустой комнате и под стеганым одеялом, и забылся опять, почти без снов. Раз семь или восемь он просыпался, но лишь чтобы торопливо поесть, добраться до отхожего места и умыться, а потом проваливался обратно в сон, ненасытно, жадно, словно стараясь избыть рауговы двадцать пять лет тяжёлой настороженной дрёмы и дурных видений.

– Сколько дней в этот раз? – спросил Морьо, проглотив мясо с пресной лепёшкой.

– Пять с лишним. Амбаруссар вернулись, приходили к тебе спящему, но ты ругался во сне и слал их к раугам.

– Нарион в порядке?

– Поселил слева за стеной.

– Ты мне, случаем, не свое одеяло отдал? – вдруг осенило Морьо. – Мне ни разу за это время подземелья не мерещились! Проснуться же невозможно!

– Свое, – Майтимо чуть улыбнулся.

– Кто сделал?! Такого мастера надо знать!

– Потом назову. Не торопись.

– Ты мало говорил о себе.

– Я спал вот так же неотрывно больше двух месяцев, когда начал исцеляться. Не беспокойся.