Текст книги "За перевал (СИ)"

Автор книги: М. Кимури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Он в своем уме, – возразил Белег, глядя при этом на стража в доспехах, а не на своего спутника.

– Это приказ короля, – подтвердил тот хмуро. Ему приказ тоже был не по нраву. – Не я добился его.

– И как я не понял сразу. Это же королевские почести, – процедил Дагмор, чтобы хоть что-то сказать, а не скрипеть бессильно зубами.

Одни стражи опустили глаза, другие посмотрели со злостью.

– Ты заслужил и не такие, – сказал синда с пшеничными волосами.

Дагмор посмотрел на него внимательно, подмечая мельчайшие детали облика, чтобы узнать даже в темноте. Отвернулся – и поймал требовательный взгляд Белега. Тот коротко сжал кулак, опустил руку. Не требовалось соприкосновения мыслей, чтобы его понять.

«Держи себя в руках? – повторил он про себя и пожал плечами. – Ты довольно уже сделал для меня и не сможешь сделать большего. Хорошо. Я попытаюсь».

Большой шатер, способный вместить и полсотни эльдар, поставили чуть выше по склону, а остальной лагерь был тих и пуст. Кроме стражи вокруг шатра и нескольких эльдар с лошадьми в отдалении, здесь не было никого. Среди последних входивших мелькнули синие одежды. Даже странно, неужели король Дориата не пожелал говорить с дочерью прежде всего прочего?

…Тингол был так высок, что, сидя в резном лёгком кресле, оказался вровень с иными стоящими синдар. Почти вровень с собственной дочерью. Он неприятно походил на Ольвэ лицом, такой же среброволосый, но тяжелее и куда шире в плечах. Если встанет – будет выше Майтимо и даже выше Турукано.

Если возьмёт оружие, будет страшный противник… Против которого можно попытаться обернуть его собственные рост и манеру боя. Наверняка очень самоуверен.

Хотя испытать его все равно не дадут, подумал он, зацепил взглядом Лутиэн, идущую к отцу, и стало неловко.

Шатер был полон, надо сказать, но смотреть по сторонам не хотелось. Одни пришли поглазеть, другие, несомненно, позлорадствовать, а от Белега и дочери Тингола он и так получил куда больше, чем вовсе мог рассчитывать. Ещё хуже, их доброе дело пойдет крахом, скорее всего.

Вспомнил снова жест Белега. Если сделать то, чего хочется больше всего, и послать Тингола к раугам со входа, Тингол может им и припомнить доброе дело. А ещё есть двое других нолдо, и Нариону хватило ума не кричать, что он верный Феанарионов.

Тингол не отрывал от него тяжёлого взгляда. А, да. Стражи уже поклонились королю, а он – нет.

Не нарочно, не из неуважения.

Просто задумавшись.

Вот смешно-то.

– Нолдо, назвавший себя Дагмор из верных Дома Феанора, – произнес, наконец, Тингол, да так, что он снова почувствовал себя драным и грязным беглецом, едва из подземелий.

Стражи шагнули в стороны, Дагмор остался один посреди шатра.

– Да, – сказал он устало. – Это я. Благодарю за …королевские почести, Тингол, король Дориата. Не иначе, это награда за то, что я подчинялся воинам госпожи Лутиэн.

Его ведь просили держать себя в руках, а не молчать.

Взгляд короля уперся в кого-то из сопровождающих.

– Этот нолдо опасный безумец, мой король! – повторил упрямо синда с пшеничными волосами. – Он сражался оружием, с легкостью отобранным у орков, я не могу подвергать опасности моих сородичей! Если решение короля будет неблагоприятным, кто знает, не выхватил бы он чужого оружия и не пригрозил им кому-то из нас, чтобы сбежать, прикрываясь им! Мы видели, на что он способен. Я беспокоюсь о тех, кого мы должны оберегать!

Хмурый Тингол жестом велел ему замолчать.

– Мне передали, ты был из приближенных сыновей Феанора, – заговорил король спокойно, словно и не было сказанных перед тем слов. Спокойствие его ничего хорошего не сулило. – Наверняка ты разделял их преступления. И отказываешься назвать свое настоящее имя.

– Неверно, – отозвался Дагмор. – Я не из приближенных сыновей Феанора. И я сказал лишь, что назову свое имя только самому королю.

– Тогда назовись. Здесь и сейчас. Отказываясь от своих князей, ты не станешь лучше в моих глазах.

Что ж. Не выйдет умолчания. Дагмор все же поймал чей-то внимательный, изучающий взгляд. Его опознают, не сейчас, так позже, будь прокляты слишком хорошо зажившие ожоги, и позориться ложью он здесь не станет. Бессмысленно.

– Я не отказываюсь ни от кого, и стать лучше в твоих глазах мне не грозит. Потому что я сын Феанора, Морифинвэ Карантир, – сказал Дагмор, вскидывая голову.

Увидел, как расширились глаза Тингола – и вспыхнули огнем. Увидел, как тот снова перевел на кого-то взгляд.

Удивленные возгласы побежали по шатру. Темноволосый синда появился слева и посмотрел на Дагмора в упор.

– Мой король, я говорил в Хитлуме на празднике с сыновьями Феанора. Этот и впрямь очень похож на них. Не заговори он сейчас, попытайся скрыть имя, я вмешался бы.

– Благодарю, – сказал Тингол холодно. – Подумать только. И какая же нечисть принесла тебя сюда, сын Феанора?

– Бежал с Севера.

– Вот как!

– Мне уже известно все, – Лутиэн возникла слева из-за щитов королевской охраны. Должно быть, там и стояла, незаметная из-за небольшого роста.

…Лутиэн изложила все холоднее, короче и спокойнее, чем смог бы он сам. Даже о том, как успела расспросить остальных беглецов. Даже о том, почему он отказывался назваться сразу. И только странно было смотреть, как на лице Тингола при этом то и дело сменяют друг друга живое беспокойство – и королевская надменная неподвижность.

– Мое решение было – дать ему уехать, отец, – закончила она. – Он спас твоих подданных. Он и его спутники истребили охотничий отряд. Этого достаточно, чтобы просто позволить всем вернуться домой. Поддержи мой выбор. Прошу тебя.

– Я услышал тебя, – сказал Тингол. – Другие нолдор могут уйти свободно, кто бы ни были. Но это решение я приму сам.

Замкнувшись, Лутиэн отступила.

Вот так, подумал Дагмор, сдерживая усмешку. Хитуэн, ты был прав. Кое-кто проспал свою удачу, добросердечную Тинголиэн.

Хотя бы остальных отпустят. Вот только если его убьют, Нарион не промолчит!

– Под страхом смерти вам и вашим верным запрещен вход на мои земли, – начал Тингол. – И ты знал об этом от других пленных.

– Я вбежал на твои земли, уводя орков от своих товарищей по несчастью, синдар и нандор.

Чем короче он будет говорить – тем меньше лишнего скажет. Тем позже вспыхнет.

– Причина запрета – ваше преступление против моих родичей, короля Ольвэ и его подданных. Твои руки в крови эльдар, сын Феанора. Будешь отрицать?

– Нет, – сказал он.

– Так просто и коротко? – Тингол сжал руки, рассматривая его презрительно и холодно. – Ни гордости, ни сожаления?

Дагмор выпрямился, руки начали тихо ныть.

– Ни гордость, ни сожаления никого не вернут, – сказал он, стараясь остаться спокойным. – Я следовал за отцом, чтобы драться с врагом в Среднеземье. И разделил с ним то, что мы сотворили по пути, и чего уже не исправить. Все, что я могу с этим сделать – драться с Врагом снова и снова. И, кроме мести, – за тех, кто живёт в Белерианде вне Дориата, без защиты невидимых стен. Ради этого я выжил на Севере. Ради этого сбежал.

– Неплохо сказано. Возможно, ты хотя бы сожалеешь.

Это был не вопрос, и Дагмор стиснул зубы, чтобы не сказать лишнего.

– Я готов отпустить тебя при одном условии. – Тингол помолчал. – Покайся на коленях перед народом синдар в совершенном зле, проси прощения – и будешь свободен.

Что!?

Он ждал упрёков, угроз, обвинений… Но не этого!

Собравшиеся в шатре частью притихли, частью, напротив, пораженно заговорили. Дагмор снова запретил себе смотреть по сторонам. Чтобы не подумали, что он взглядом просит помощи.

– Я что, верну этим хоть одного убитого!? – спросил он, с трудом сдерживаясь.

– Ты покажешь этим добрую волю Дома Феанора и готовность искупить совершенное зло, – Тингол был непроницаем.

– Совершенное зло наш Дом искупает с мечом в руке на поле боя! – Дагмор снова почувствовал, как кровь бросается ему в лицо. – Когда меча нет – добываем прямо в бою!! А на колени любят ставить на Севере, тех, кого ноги уже не держат!

И Тингол едва заметно улыбнулся.

– Гордыня важнее любых жертв, верно, сын Феанора?

– А увидеть кого-то на коленях важнее, чем получить помощь и союзников, я верно понимаю? – слова «король за забором», которые просились на язык, Дагмор с трудом, но удержал. – Важнее, чем ещё живые?

– Живым, – был ответ, – нужна защита от вас самих.

– Тогда защити от меня твоих подданных, спасшихся с Севера. И твоих стражей границы – я страшно угрожал им, убив десяток орков по дороге!

– Север, – сказал Тингол тяжело, – проснулся из-за вас. *

Дагмор вскинул брови и едва не засмеялся.

– Пока не было вас и вашей войны, – продолжал тот, – мы очищали землю от орков, а Север сидел тихо! Это ваша вражда и месть растревожили враждебную Силу! И ты смеешь говорить о защите?

«Если я выскажу все, моим братьям придется нелегко на восточных землях…»

Тингол ошибался – и стоило попытаться это использовать.

– А я думал, хоть дети Арафинвэ рассказали, с чего все началось, – не удержался он. – Этой Силе не нужны ни поводы, ни основания для войны. Эта Сила погасила свет целой земли потому, что могла и хотела, хотя жила там в мире и спокойствии! Первой пролила кровь – и сбежала туда, где ее власть не ограничит ничья другая! Здесь мы, или нет – из этих подземелий будут лезть только новые орки и твари, жаждущие жрать, властвовать и убивать.

«Хотя возможно, за волшебной Завесой тебе это безразлично, и ты готов остаться на чудесном острове среди охотничьих угодий орков…» – едва не вырвалось у Дагмора. Он прикусил язык, чтобы не сказать это вслух. Тингол смотрел внимательно, стараясь взглянуть и глубже, но учился у жены-майа или нет, а мыслей его лесной король прочесть не мог.

А что на лице все написано – и рауг с этим.

У него вдруг заболело разом все. Перевязанные ноги стало жечь, от неподвижности заныли руки и плечи. И весь проклятый суд показался лишь представлением, устроенным Тинголом для своих верных.

– После плена на Севере любая его угроза покажется тебе неодолимой, – усмешка Тингола стала пренебрежительной. – Многие беглецы выносят с собой этот страх. Впрочем, не будь они слабы – не оказались бы в плену.

– Я не стану просить прощения, что не сложился под стенами Ангбанда! – огрызнулся немедленно Дагмор. – Какая досада для тебя, лесной король! Может быть, сложусь там в следующий раз! Если, конечно, выйду отсюда живым!

– Для убийц моих родичей, ответивших на дружбу ударами мечей, и смерть не будет слишком несправедливой, – сказал холодно Тингол. – Особенно – для тех, кто вел их за собой.

Дагмор скрипнул зубами и снова напряг руки, но ремень был прочным.

– Если ты вел к этому всю дорогу, король, не стоило заходить так издалека. Тебе нужна месть, и ничего другого, иначе ты не предлагал бы сыну Феанаро встать на колени! Так прикажи уже убить меня и остынь! Может, моей жизни для возмездия тебе хватит, и ты моих братьев оставишь в покое! – воскликнул он. – Да и Север порадуется, сколько тварей выживут теперь. Прикажи доделать то, что оркам не удалось!! Порадуй Моргота!

Тишина стала мертвой, только птицы снаружи посвистывали

– Я начинаю думать, – произнес Тингол в этой тишине, – что избавить Белерианд от одного из безумных вспыльчивых глупцов будет не только справедливо, но и разумно.

– Избавил бы меня сразу от такого суда!! – выкрикнул Дагмор. – Прислал бы стражу со словами «отрубим голову завтра», я бы спокойно спал, а не стоял здесь, тратя слова зря! – он вскинул голову, глядя в холодные, яростные глаза дориатского короля.

Как в зеркало.

Тингол встал, громко, на весь шатер, прошуршав серым плащом…

Сбоку беззвучно мелькнули синие одежды, и Лутиэн без труда прошла между королевскими воинами в броне, стоявшими вроде бы плотным рядом. Прошла – и оказалась возле него. В ее руке блеснул короткий нож.

Ремень на запястьях Дагмора скрипнул и распался, холодная рукоять ножа ткнулась ему в ладонь. А она встала рядом.

Тингол замер, протягивая к ней руку, но сказать ничего не успел.

– Пригрози мне ножом, – голос Лутиэн был как стылый осенний ветер в Хитлуме, а глаза непроницаемы. Ужас волной катился по лицам синдар вокруг них. – Тебя выпустят наружу и позволят взять коня. Не будет ни казни эльдар в Дориате, ни новой резни. Хотя бы так глупо, но не будет.

– Ты с ума сошла! – крикнул Дагмор, отталкивая ее и делая шаг назад. Ему почудилось странное эхо, словно кто-то одновременно произнес те же слова.

– Я в рудниках, может, и сдурел, но не озверел же! Да как ты смеешь мне такое предлагать, глупая девчонка! – закричал он в бешенстве. В ушах зазвенело. – Мне! Сыну Феанаро!! Ты лечила меня! Да отойди уже, наконец!

В лицо ему посмотрели острия двух десятков стрел.

Сейчас из меня сделают дырявую мишень, подумал он, напрягаясь и закрываясь рукой, как в поединке. Не опускать глаза. Сейчас!

«От глупца слышу», беззвучно ответили ему. Лутиэн коротко улыбнулась, и не думая уходить. Обернулась к королю.

Тингол стоял собственной статуей, так и тянулся к ней. А смотрел – в глаза Дагмору. Словно дыру в нем проделать хотел.

Тинголовы лучники без приказа опускали луки, один за другим, пока не опустили все до единого.

– Я все думала, как могла случиться усобица в Амане, – сказала Лутиэн звонко. – А потом увидела, как мой любимый отец хочет у меня на глазах затеять вторую – и никто ему не возражает. Государь мудрее и лучше знает, думаем мы, государь справедлив. Государь ранен в самое сердце. Государь рассудит верно. Я сейчас думаю – а если сыновья и верные Феанора считали так же, когда отец повел их захватывать корабли?

Рука Тингола бессильно упала.

– А если бы у них хватило духу спросить, – продолжала Лутиэн, – «Отец, что ты творишь?» Вот я, пожалуй, и спрошу. Отец, ты хочешь Вторую резню эльдар в отместку за первую? Это правда?

Дагмор понял: что бы он ни плел вчера, но сгореть от стыда – это не слова. Лицо и уши пылали, как от морготова огня.

Лучше бы из него сделали мишень несколько мгновений назад…

– Это такая справедливость по-королевски? – продолжала Лутиэн. – Выбрать именно того, кто спас от Врага одиннадцать наших сородичей – и выместить на нем твою боль? Ведь твоя боль сильнее всего, она важнее, чем жизни, мой король. Тем более – жизни бывших рабов, которых у нас в Дориате не жалуют… Наверное, Феанор думал очень похоже.

Ауле, лучше бы твой камень расступился прямо сейчас и сожрал его! Пальцам стало мокро, Дагмор взглянул – он сжал слишком короткую рукоять ножа в кулаке, порезался и не заметил.

«Она сейчас уничтожит все. И мою гордость, и его…» – подумал он устало.

Нет, действительно, что сказал бы Феанаро, начни ему возражать не один Майтимо, а хотя бы… Трое? Пятеро?

Проклял бы как предателей. Кто знает, как в Альквалондэ, а в Лосгар, при сожжении кораблей – уже проклял бы наверняка. Кого проклянет сейчас Тингол за такое, вот вопрос.

Король Дориата был как мраморная статуя, белым и неподвижным. Полсотни синдар молча смотрели на него, и воздух в шатре, казалось, гудел – не то от напряжения, не то от чужих мыслей. На себе Дагмор чувствовал лишь сочувственный взгляд Белега.

Затем Белег сделал два шага вперёд, к Дагмору. Нет, к Лутиэн. Молча.

За ним двинулся невысокий как подросток, очень худой синда, у которого мелькнули шрамы на руках, под кромкой вышитого рукава, и оставалось только гадать, тот просто побывал у орков в руках, или тоже пережил Ангбанд. А потом ещё кто-то высокий, среброволосый, как сам Тингол. И четвертый. И ещё двое, нет, уже четверо. И ещё один из следопытов Белега. Все это в полной тишине, не возразив ни словом. Горсть синдар на глазах разделилась – не надвое, но по живому.

«Это не про меня. Это против крови…»

Дагмору мучительно хотелось провалиться сквозь землю.

Тингол сверлил его взглядом. И кажется, видел сейчас насквозь.

– Убирайся, – сказал он, наконец. – Убирайся с глаз моих и с моих земель! Немедленно!

«Молчи! – требовал его яростный взгляд без малейшего соприкосновения разумов. – Молчи! Или я сам тебя убью!»

Под взглядами всех синдар Дагмор склонил голову перед Лутиэн, повернулся – и медленно пошел прочь, так и сжимая в ладони ее короткий нож.

Вышел из шатра – стража раздалась в стороны, глядя с опаской. Его шатало, как пьяного, на свежем ветру, остудило горящее лицо. И он увидел, что поодаль стоят два десятка нолдор в охотничьих одеждах, беспокойно переговариваясь. Не иначе – дортонионцы, которых упоминала дочь Тингола. А от них стремительным шагом ему навстречу идёт женщина, ее золотые волосы развеваются стягом Третьего дома, и других знаков уже не надо.

– Морьо! Ты?!..

– Я, Артанис, – сказал он устало.

…Среброволосый синда провожал Артанис и казался очень счастливым. Белег – должно быть, пришел проследить. И все. Кроме них только бывшие беглецы, не зная о случившемся в королевском шатре, открыто желали трем нолдор доброго пути. Беспокоились о торопливом отъезде и помогали Нимрану усадить к себе на седло перевязанного и беспокойного Нариона. Благодарили тихо за приглашение встретиться в землях Феанарионов, если не уживутся дома…

– Король потребовал молчать, – сказал Белег, когда уже садились на коней. – Надеюсь, твои пленные сородичи пока в безопасности.

– А лет через полсотни их может и не остаться, – отозвался Дагмор. – Если королевский гнев будет слишком силен, ты знаешь, где меня искать. И другим передай.

– Не думаю, – предводитель стражей границы покачал головой.

– Все может быть.

Феанарион обмотал короткое лезвие дориатского ножа остатком ткани вместо ножен и заткнул под рубахой за пояс белеговых штанов. С усилием поднялся в седло, серая лошадка обфыркала его, недовольная запахом крови от перевязанной руки.

– Все может быть, – повторил он.

========== часть 3. Дортонион ==========

…И до последнего Ангрод не подозревает ничего. Даже видя из окна башни троих чужаков в отряде Артанис.

Их везут как груз, одного – ссутулившегося на заводной лошади, второго и третьего вовсе за спинами охотников сестры. Второй соскальзывает на землю и, неуклюже переступая, словно по горячему, помогает снять первого с седла.

У них полуотросшие волосы с проседью, когда-то неровно обрезанные ножом, они измождены и худы, двое ранены – и держатся на гордости и упрямстве. Ангбандские беглецы. Их провожают в гостевые комнаты, и вскоре вся крепость рассказывает, как трое храбрецов бежали сами и увели из плена ещё два десятка синдар, добравшись с погоней за плечами почти до владений Тингола.

Артанис при всех свидетельствует, что беглецы не сломлены Морготом. И, нахмурившись, уходит в покои Финрода от общего веселья.

Ангрод остаётся в недоумении. Начинает перебирать, что могло расстроить сестру в таком радостном событии, как спасение беглецов. Будь с ними что не так – уж Артанис бы заметила и отправила бы под наблюдение к целителям, а не отсыпаться в гостевых покоях!

Из любопытства он идёт к спасённым сам. Только один из них бодрствует и готов говорить, двое других вымотаны дорогой и уснули, едва умывшись. Оставшийся называется – Нимран-камнерез из верных Фингона. Ангрод уводит его в нижнюю гостиную при своих покоях, распоряжается подать еды и вскоре выспрашивает его несложную, как оказалось, историю. Которая отчасти даже не о нем самом.

Судьба молодого воина была нехитрой – разъезд в глухую зиму напоролся на орков, двое полегли, двоих уволокли в плен. Камнерезу предлагают работу, он гордо отказывается, его в ответ просто порют кнутом и потом, униженного и ошеломленного, без лишних слов отсылают рубить руду. Отдельно от товарища. Нет в черной твердыне особой нужды в камнерезах, а в рабочих руках с кайлом, наоборот, всегда есть. И два года он рубит камень среди усталых и измотанных синдар и нандор, большинство которых похищено двадцать и более лет назад, уже пали духом и стараются просто выживать, самое большее – стараясь сохранить от надсмотрщиков крохи радости и отдыха. А потом его отправляют в дальние штреки, где нужны сильные руки, и где он встречает, наконец, других нолдор. В том числе Дагмора.

Весь дальнейший рассказ больше идет об этом Дагморе. Он бесстрашный сумасброд, которого боятся даже надзиратели – и потому работающих рядом с ним эльдар реже бьют ради развлечения. И не убивают обессиленных для развлечения, как это видел Нимран на прежнем месте – собратья прячут их в отнорках и подкармливают, чем могут. Потому что надзиратель, который начинает в этих штреках слишком распускать руки, рискует быть однажды не найденным. Или словить обрушенную с потолка глыбу. Или Дагмор открыто ему что-то ломает, и не стесняется потом орать на старших надзирателей на их жутком ломаном наречии, что «эти уроды не дают работать, портят рудокопов, а потом нас же виноватят, что выработка падает, недоумки зеленомордые!», за что всегда получает плетей, но порой добивается своего. Как он ухитряется все это проделывать в добавочных кандалах, навешенных за прошлую попытку побега, Нимран не всегда понимает. Но он видит вожака – и тянется к нему. Потому что здесь, в рудниках, чувствует, что в одиночку не может одолевать свой страх и вражеские преграды разом. Чего ему не хватает, силы духа, ума или самостоятельности, Нимран решает подумать позже. А тогда он подходит однажды перед сном к Дагмору и шёпотом говорит с ним о своих познаниях в рудах и камнях и о том, как бы их здесь применить с наибольшей пользой для всех. Тот жадно слушает, в ответ расспрашивает о новостях с поверхности и о том, что происходит с народом уцелевших сыновей Феанора. Нимран даже не очень удивляется, что этот бешеный – из верных Феанарионов. По слухам, он даже участвовал в попытке поднять бунт больше десяти лет назад, рассказывают ему шепотом…

А Дагмор следующим же отдыхом созывает нескольких эльдар в пустующий отнорок – и строит планы побега у Нимрана на глазах. Потом они выбирают один и год его готовят. Когда их внезапно переводят на новый участок, план срывается, и Дагмор тут же изобретает новый, не позволяя остальным провалиться в уныние. Второй нолдо, Нарион, готов следовать за своим вожаком куда угодно – но при этом не стесняется ему возражать, а то и силой остановить, когда тот особенно зарывается. Кажется, он его бывший подчинённый…

Глядя на Дагмора, постепенно оживают некоторые запуганные невольники. Один нандо перестает бояться петь и порой тихо поет перед сном в пещерках, где отдыхают рабы, подбадривая остальных. Другой нандо, тихий и робкий, боявшийся лишний раз рот открыть, вдруг находит в себе талант убалтывать надзирателей, которым льстят его робость и страх – на глазах сородичей он растит из этого страха в голосе и на лице оружие против орков. Теперь их даже кормят порой лучше. А несколько оживившихся синдар подают другие идеи, и вскоре рабы уже разыгрывают целое представление – как они смиряются и унимают злобного Дагмора в обмен на такие мелочи, как добавочная кормёжка и чуть более чистая вода. За это орки чаще отыгрываются на самом Дагморе, наказывая его за невыполнение нормы работ или мелкие нарушения. Но в это время трое нолдор уже находят трещину в одном из боковых штреков, маскируют ее и начинают готовить новый побег…

О себе Нимран говорит обычно наподобие «много работал, уставал, немного помогал товарищам в том и в этом, узнал многое о рудном деле… получал наказания за то, за это и просто так, потом снова работал… вот ещё навыки целителя немного освоил, научили Эльгаэр и Куэлин… очень тосковал по своему делу, мне бы в мастерскую, я иногда такое интересное находил, придумывал, что из него сделать, и этим отводил душу, а для темных это просто мусор, ломали и бросали…»

Ангрод слушает это, и ему неимоверно хочется выпить. Простодушный Нимран упоминает между делом о вещах настолько жутких, что они стоят не слишком далеко от тех скупых и неохотных обмолвок Майтимо, о которых известно детям Арафинвэ. Жизнь под землёй – тоже пытка, просто другая, однообразная, и она длится десятилетиями. Принудительный труд, невозможность творить что-либо для себя, вынужденная ложь, голод, боль, беспричинные унизительные наказания, чередующиеся с обоснованными, но до глупости жестокими… Среди этого эльдар выживают в постоянном противоречии между покорностью темным – и поддержкой друг друга. Жизнь, в которой конец от усталости, голода и, вероятно, истощения фэа от постоянного присутствия зла неблизок, но очевиден и неизбежен.

«Теперь я лучше понимаю тех, кто соглашается работать в мастерских у темных, – думает Ангрод мрачно. Кулаки у него невольно сжимаются. – Десятки лет солнца медленно умирать… У Майтимо выбора не было. А как быть, когда он есть, когда можно выбрать жизнь, пищу и чистую воду? Особенно если это не ковать оружие на сородичей – а просто строить, ткать, шить? А что выбрал бы я?»

Ангроду очень не хочется оказаться перед таким выбором даже как простому воину и мастеру. И неважно, что Моргот бы ему такого выбора не дал.

Он даже сам провожает Нимрана обратно в гостевые комнаты, чтобы взглянуть на этого Дагмора. Но тот каменно спит, обняв подушку и зарывшись в нее лицом, так что Ангрод, по-хозяйски заглянув в гостевую, видит только его затылок и спину. И теряет дар речи, потому что понимает – одно время на этой спине, кажется, не было кожи. От плеч до пояса штанов это сплошная мешанина рубцов с неровными краями, как у ожога.

Он уходит, в воображении его роятся невнятные страшные картины, но он так до конца и не понимает, что нужно сделать с эльда для вот такого – всей спиной на угли, что ли, положить? Это хочется запить, и не одним кубком крепкого. Ангроду потом снятся почему-то ворота Ангбанда, из которых выплёскивается поток огня на ряды воинов, чьи одежды и щиты отмечены звездой Феанаро.

И ведь правда, думает он, просыпаясь. Эти двое, должно быть, попали в плен после жуткого поражения Макалаурэ, когда тот потерял трёх братьев и больше половины войска разом. А прямо тогда казалось, что Макалаурэ потерял всех братьев вовсе, вместе с племянником…

Вспоминать те дни тоже было очень тяжело – как шли через Эйтель к Митрим мимо их постов покрытые пылью и пеплом остатки войска Первого дома, как шел через лагерь черный от горя Макалаурэ, последний из всех Феанарионов, казалось тогда – чтобы признать главенство Нолофинвэ, отдать ему корону и уйти оттуда неживым, деревянным шагом. И как потом он временно впал в безумие, а верные силой удерживали его от самоубийства, и вряд ли удержали бы в конце концов, если б не появление Финдекано со спасённым Майтимо. И если бы не найденный еще позже среди раненых беспощадно обожженный Тьелперинкваро…

В эти воспоминания тоже погружаться не хочется, Ангрод их отгоняет и снова задаётся другим вопросом – а сколько же нолдор тогда действительно попало в плен? Упрямцы из воинов Феанариони бежали с того времени несколько раз и рассказывали, как их стараются держать порознь, и как в день поражения их, отрезанных огнем, обожженных, ослеплённых и одурманенных вонючим дымом, хватали сотнями. Финрод пытался на основе расспросов посчитать, сколько их там оказалось. У него вышло, вспоминает Ангрод, что не меньше пяти сотен только с восточного крыла, которое огонь, выплеснувшись из ворот, отсек от основного войска. А в худшем случае – не одну тысячу.

И вот теперь появились ещё двое свидетелей. Финрод, несомненно, захочет с ними поговорить, он беседует со многими беглецами, это Ангрод старался избегать их раньше. И наконец, понимает, почему. Ему постыдно и неприкрыто страшно.

Но что за муха укусила Артанис, остаётся загадкой. На прямой вопрос сестра не отвечает, только бросает:

– Вот проснутся, сам с ними поговори.

– Я говорил с Нимраном. Тот все больше про спутников рассказывал.

– Нимрана отправь сразу в мастерские, пусть вспоминает и приходит в себя. С ним проще всего.

– А что не так с остальными?

– Что не так с феаноровыми верными? – насмешливо переспрашивает Артанис, словно он глупость спросил. – Вот сам и узнаешь.

А Дагмор беспробудно спит день, другой и третий. Даже занятый Финрод уже спрашивал о нем – тоже хочет поговорить. Раненый Нарион, с трудом перенесший дорогу через нагорье, начинает вставать, а этот – спит, как сурок зимой.

– Сон целителен, – пожимает плечами Артанис.

– Если он с голоду не умрет, пока исцеляется.

Вечер третьего дня застаёт Ангрода в гостиной покоев старшего брата, где он делит внимание между картой Дортониона, на которой значками размечены стоянки диких орков и места появлений гауров, и альбомом с набросками красивых скал, которые Ангрод запомнил на охоте или при боях. Эти земли будут очень хороши без орков, думает он, набрасывая углем ещё один – падающий с обрыва водопад, растрёпанный ветром, как неплотно завязанная женская коса.

Позади него открывается дверь, Ангрод оборачивается, и первое, на что падает его взгляд – старые охотничьи сапоги Финрода на ногах высокого, сутулого беглеца по имени Дагмор, и синдарский узор на подоле его зеленой рубахи. На лицо его падает тень. Он идёт скованным осторожным шагом, без спроса садится на скамью у стола и отбрасывает с лица ещё влажные волосы, черные с красноватым отливом…

И даже тут Ангрод несколько мгновений пытается понять, почему это скуластое, худое лицо ему знакомо, настолько не ожидает увидеть.

– Я с трудом верю глазам!! – вырывается у него.

– Это даже хорошо, – кивает ему Морьо Карнистиро, сверкнув глазами, – значит, посторонние не узнают так просто.

Ангрод не выдерживает, и идёт проверять, садясь рядом и встряхивая за плечи сестрину находку. Находка худая, как жердь, под пальцами Ангрода – твердые жилы, обвивающие тощие руки, синдарская рубаха на находке болтается как на распялке для одежд, в волосах много седины, на ввалившейся щеке следы ожога, от крыльев носа разбегаются глубокие складки, а тонкий прямой нос точно был сломан и сросся горбинкой, и он выглядит старше и хуже, чем отец и дядья после гибели Финвэ…

Но это и правда Морьо. И глаза у него по-прежнему горят зло и упрямо. Ещё упрямее, чем раньше. Ни у какого другого беглеца таких нет.

Ангрод на мгновение забывает даже о Хелкараксэ, просто потому что это его брат и когда-то друг, похороненный двадцать пять солнечных лет назад, он настоящий, живой – и обнимает его.

Морьо каменеет под его руками и словно не знает, чем ответить. Когда Ангрод отпускает его, лицо Морьо похоже на маску.

– Я ждал другого приветствия, Железнорукий, – говорит он глухо.

– Подраться мы ещё успеем, – фыркает Ангрод, и тот неловко усмехается в ответ.

– Это было… Хорошее воспоминание.

– Хорошее? Мы чуть усобицу не начали!

– Но не начали. А потом… Потом я смеялся, когда вспоминал.

Ангрод вскакивает.

– Как? Как это может быть? Ты – и один из обычных беглецов из Ангбанда?

– Меня не узнали там с обожженным лицом и в простом доспехе, – Морьо вскидывает голову. – И меня не выдали. Многие, кто меня не выдал, ещё там.